Лучшие стихи Уильяма Батлера Йейтса связаны с ирландским фольклором и оккультизмом.
Уильям Батлер Йейтс (13 июня 1865 — 28 января 1939) — ирландский англоязычный поэт, прозаик, драматург и культуртрегер. Лучшие стихи Уильяма Батлера Йейтса связаны с ирландским фольклором и оккультизмом, с идеями национального литературного возрождения, движущей силой которого он был в годы творческого расцвета. Первый сборник стихов Йейтса был опубликован в 1889 году, и уже тогда в его поэтике ощущалось влияние Эдмунда Спенсера, Перси Биши Шелли и прерафаэлитов:
Умолкни, неизбывный сладкий Зов!
Ступай к небесным стражам-овчарам —
Пускай кочуют до конца веков
Тебе вослед сияньями во тьме.
Иль не слыхал ты, что душа стара,
Что ты — в прибое, в шелесте дубов,
И в крике птиц, и в ветре на холме?
Умолкни, неизбывный сладкий Зов!
Перевод Анны Блейз
С годами поэзия Уильяма Батлера Йейтса стала приобретать все более острую социальную направленность. В 1885 году поэт познакомился с Джоном О’Лири, членом ирландского тайного общества «фениев», и под его влиянием начал писать стихи в патриотическом ключе, нередко обращаясь к образам кельтской мифологии. После выхода в 1899 году сборника «Ветер в камышах» Йейтс окончательно заслужил репутацию «певца кельтских сумерек», этому способствовало и то обстоятельство, что в 1893 году поэтом была составлена одноименная книга статей об ирландском фольклоре.
Дети Даны смеются в люльках своих золотых,
Жмурятся и лепечут, не закрывают глаз,
Ибо Северный ветер умчит их с собою в час,
Когда стервятник закружит между вершин крутых.
Я целую дитя, что с плачем жмется ко мне,
И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов;
Ветра бездомного крик над перекатом валов,
Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
Ветра бездомного стук в створы небесных врат
И адских врат; и духов гонимых жалобы, визг и вой…
О сердце, пронзенное ветром! Их неукротимый рой
Роднее тебе Марии Святой, мерцанья ее лампад!
Перевод Григория Кружкова
Один из центральных мотивов лирики Уильяма Батлера Йейтса — трагическая любовь к Мод Гонн, ирландской революционерке. Именно Мод вовлекла поэта в политическую борьбу. Мод Гонн была актрисой, красивой и знающей себе цену женщиной. Поэт вспоминал, что в первую же встречу подошел к ней и попросил выйти за него замуж. Но Мод отказала влюбленному юноше и предложила дружбу. Он делал предложение 3 раза и 3 раза получал отказ. Образ возлюбленной становится главным женским образом в его творчестве:
Поэт мечтает о небесном шелке
Когда б раздобыл я шелку с небес,
Затканного лучом золотым,
Чтоб день, и тень, и заря с небес
Отливали в нем синим и золотым, —
Его разостлал бы, чтоб ты прошла.
Но все богатство мое в мечте;
Мечту расстилаю, чтоб ты прошла,
Любимая, бережно по моей мечте.
Перевод Б. Ривкина
В числе самых знаменитых его стихотворений — «Пасха 1916 года». Оно посвящено Пасхальному восстанию, с участниками которого, в том числе с казненными или изгнанными из Великобритании руководителями, Йейтс приятельствовал. Произведение сопровождается рефреном «родилась ужасная красота» (A terrible beauty is born):
Отвергших себя сердец
Участь, увы, каменеть.
Будет ли жертвам конец?
Нам остается впредь
Шептать, шептать имена,
Как шепчет над сыном мать:
Он пропадал допоздна
И усталый улегся спать.
Что это, как не ночь?
Нет, это не ночь, а смерть,
И нельзя ничему помочь.
Англия может теперь
Посул положить под сукно.
Они умели мечтать
— А вдруг им было дано
И смерти не замечать?
И я наношу на лист:
Мак Донах и Мак Брайд,
Коннолли и Пирс
Преобразили край,
Чтущий зеленый цвет,
И память о них чиста:
Уже родилась на свет
Угрожающая красота.
Перевод А. Сергеева
В начале XX века Уильяма Батлера Йейтса особенно привлекает театральное искусство. Он активно участвует в работе первого ирландского национального театра — «Театре Аббатства», директором которого он вскоре стал. Йейтс пишет несколько пьес, на стилистику которых заметное влияние оказал традиционный японский театр Но. В это же время Йейтс знакомится с начинающим поэтом-модернистом Эзрой Паундом, сыгравшем большую роль в его дальнейшем личностном развитии.
Весной 1917 года в связи с женитьбой на двадцатипятилетней Джорджи Хайд-Лиз Йейтс покупает свою знаменитую «Башню» — родовое поместье, которое неоднократно упоминалось в поздних произведениях ирландского классика как своеобразный духовный символ, став в буквальном смысле краеугольным камнем его творчества:
Про Черную башню знаю одно:
Пускай супостаты со всех сторон,
И съеден припас, и скисло вино,
Но клятву дал гарнизон.
Напрасно чужие ждут,
Знамена их не пройдут.
Стоя в могилах спят мертвецы,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
Пришельцы хотят запугать солдат,
Купить, хорошую мзду суля:
Какого, мол, дурня они стоят
За свергнутого короля,
Который умер давно?
Так не все ли равно?
Меркнет в могилах лунный свет,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
Повар-пройдоха, ловивший сетью
Глупых дроздов, чтобы сунуть их в суп,
Клянется, что слышал он на рассвете
Сигнал королевских труб.
Конечно, врет, старый пес!
Но мы не оставим пост.
Все непроглядней в могилах тьма,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
Перевод Григория Кружкова
В зрелом возрасте Йейтс все больше склоняется к символизму. В частности, он пишет работы «Символизм живописи» (1898), «Символизм поэзии» (1900), «Осень тела» (1898). С его точки зрения, истинное искусство всегда символично, и только это качество позволяет воплотить в произведении божественную сущность. «В творчестве каждого поэта или художника, кто, как Россетти или Вагнер, работал в рамках традиционного или личного символизма, действительно существует мистика; и эти люди часто впадают в состояние транса или видят сны наяву», — пишет поэт. Все символы Йейтс подразделяет на «эмоциональные» и «интеллектуальные», но именно интеллектуальные символы считает истинно поэтическими символами. Так, помимо «башни», в его творчестве нередко встречается «роза» как олицетворение вселенской гармонии:
Печальный, гордый, алый мой цветок!
Приблизься, чтоб, вдохнув, воспеть я мог
Кухулина в бою с морской волной —
И вещего друида под сосной,
Что Фергуса в лохмотья снов облек, —
И скорбь твою, таинственный цветок,
О коей звезды, осыпаясь в прах,
Поют в незабываемых ночах.
Приблизься, чтобы я, прозрев, обрел
Здесь, на земле, среди любвей и зол
И мелких пузырей людской тщеты,
Высокий путь бессмертной красоты.
Приблизься — и останься так со мной,
Чтоб, задохнувшись розовой волной,
Забыть о скучных жителях земли:
О червяке, возящемся в пыли,
О мыши, пробегающей в траве,
О мыслях в глупой, смертной голове, —
Чтобы вдали от троп людских, в глуши,
Найти глагол, который Бог вложил
В сердца навеки смолкнувших певцов.
Приблизься, чтоб и я, в конце концов,
Пропеть о славе древней Эрин смог:
Печальный, гордый, алый мой цветок!
Перевод Григория Кружкова
В 1923 году в жизни Уильяма Батлера Йейтса произошло знаменательное событие — ему была присуждена Нобелевская премия «за вдохновенное поэтическое творчество, передающее в высокохудожественной форме национальный дух». Спустя два года, в 1925 году, Йейтс, увлекшийся оккультизмом, выпускает книгу мистических размышлений «Видение». В поздние годы поэтика Йейтса снова меняется, и он издает два сборника поэзии, которые многие критики считают вершиной его творчества — «Башня» (1928) и «Винтовая лестница» (1933):
Слеп человек, а жажда жить сильна.
И почему б из лужи не напиться?
И почему бы мне не воплотиться
Еще хоть раз — чтоб испытать сполна
Все, с самого начала: детский ужас
Беспомощности, едкий вкус обид,
Взросленья муки, отроческий стыд,
Подростка мнительного неуклюжесть?
А взрослый в окружении врагов? —
Куда бежать от взоров их брезгливых,
Кривых зеркал, холодных и глумливых?
Как не уверовать в конце концов,
Что это пугало — ты сам и есть
В своем убогом истинном обличьи?
Как отличить увечье от величья,
Сквозь оргию ветров расслышать весть?
Согласен пережить все это снова
И снова окунуться с головой
В ту, полную лягушачьей икрой
Канаву, где слепой гвоздит слепого,
И даже в ту, мутнейшую из всех,
Канаву расточенья и банкротства,
Где молится гордячке сумасбродство,
Бог весть каких ища себе утех.
Я мог бы до истоков проследить
Свои поступки, мысли, заблужденья;
Без криводушья и предубежденья
Изведать все — чтоб все себе простить!
И жалкого раскаянья взамен
Такая радость в сердце поселится,
Что можно петь, плясать и веселиться;
Блаженна жизнь — и мир благословен.
Перевод Григория Кружкова
Позднее творчество Йейтса приобретает все более личный характер. В поэзии последних лет часто упоминаются дети автора и даже встречаются размышления о собственном старении. Одной из вершин этого периода является поэма «Бегство цирковых зверей» (The Circus Animals’ Desertion, 1939). В основе текста — аллегория жизни поэта, который исчерпал прежние источники вдохновения и находится в поиске новых. По сути, это была лебединая песня Йейтса, его последнее крупное произведение:
Где взять мне тему? В голове — разброд,
За целый месяц — ни стихотворенья.
А может, хватит удивлять народ?
Ведь старость — не предмет для обозренья.
И так зверинец мой из года в год
Являлся каждый вечер на арене:
Шут на ходулях, маг из шапито,
Львы, колесницы — и Бог знает кто.
Перевод Григория Кружкова
Под конец жизни Уильям Батлер Йейтс, став живой легендой, писал чрезвычайно мало, поскольку его психологическое состояние было отнюдь не безмятежным. Он все чаще оглядывался назад, на опыт прожитых лет, пребывая в непрерывном состоянии тревожности:
Без надежды и страха свой век
Кончает зверь или птаха;
Ждет свою смерть лишь человек
С надеждой и страхом.
Умирал он уже не раз
И не раз поднимался снова.
Силой своей гордясь,
Крепчая в борьбе суровой,
Усмехается он хитро
Духу жизни, ее круговерти;
Ему знакомо смерти нутро —
Человек сам создатель смерти.
Перевод Валерия Савина
В декабре 1938 года Йейтс заканчивает свою последнюю поэму — «Смерть Кухулина», а 26 января 1939 года умирает в отеле в Ментоне (Франция). Похоронен поэт в коммуне Рокбрюн-Кап-Мартен. В 1948 году его прах был перевезен в Ирландию и перезахоронен в небольшой деревушке Драмклифф, на берегу залива Слайго. В церемонии прощания участвовал почетный караул из французских альпийских стрелков:
Я говорю для мертвых. Мне внемлите!
Вот Кухулина голова. Вот шесть
Других — тех воинов, что нанесли
Ему шесть ран смертельных. Юный воин
Его ударил первым, а вторым
Любовник королевы Медб последний,
Владевший ею лишь однажды. Были
Четвертым, третьим сыновья ее —
Из храбрых храбрецы. А двое прочих
Вниманья нашего не заслужили,
Ведь Кухулин уже едва не падал.
Всем Конал отомстил. Эмер, твой танец.
Перевод Людмилы Володарской
Первое упоминание ирландского поэта в русской печати относится к 1896 году, оно встречается в девятом номере журнала «Северный вестник», в статье Зинаиды Венгеровой об Уильяме Блейке, талантливым толкователем которого в России считался как раз Уильям Батлер Йейтс. Исследовательница акцентирует внимание на повышении статуса Йетса в ирландской литературе: от «известного» — к «лучшему». Она же обращает на него внимание, как на поэта.
«Йейтс, — заключала Венгерова, — проводит резкую границу между так называемым декадентством <…> и символизмом, составляющим основу великого искусства всех времён».
После Октябрьской революции имя Уильяма Батлера Йетса на долгие годы исчезает со страниц советской печати, однако в 1937 году появляется «Антология новой английской поэзии», где упоминается и Йейтс в том числе:
О, что мне комната, семья,
Покой молитв и святость дней?
Он в темноту позвал меня
И грудь свою прижал к моей.
О, что мне матери любовь,
Кров, под которым я росла?
Нас защитит от всех ветров
Моих волос цветущих мгла.
О мрак волос и влажность глаз!
Жить, умереть — мне все равно.
Дыханье смешано у нас,
И сердце у двоих одно.
Перевод Сусанны Мар
Несмотря на то, что долгие годы революционная и постреволюционная Россия предпочитала умалчивать о творчестве Йейтса, сейчас его поэзия в переводах занимает достойное место в сердцах отечественных любителей словесности. После почти столетних сомнений российские исследователи приняли наследие ирландского автора, труды которого сегодня активно издаются и привлекают все большее внимание современных читателей:
Я вышел в мглистый лес ночной,
Чтоб лоб горящий остудить,
Орешниковый срезал прут,
Содрал кору, приладил нить.
И в час, когда светлела мгла
И гасли звезды-мотыльки,
Я серебристую форель
Поймал на быстрине реки.
Я положил ее в траву
И стал раскладывать костер,
Как вдруг услышал чей-то смех,
Невнятный тихий разговор.
Предстала дева предо мной,
Светясь, как яблоневый цвет,
Окликнула – и скрылась прочь,
В прозрачный канула рассвет.
Пускай я стар, пускай устал
От косогоров и холмов,
Но чтоб ее поцеловать,
Я снова мир пройти готов,
И травы мять, и с неба рвать,
Плоды земные разлюбив,
Серебряный налив луны
И солнца золотой налив.
Перевод Григория Кружкова
Подготовила Елена Севрюгина
#ирландия #поэзия #стихи #формаслов