История защитников Керчи, трагическая история Аджимушкайских каменоломен
«…И свет во тьме светит, и тьма не объяла его»
(1.5. От ИОАННА СВЯТОЕ БЛАГОВЕСТВОВАНИЕ)
Перестук колёс. Мимо окна пробегают пейзажи Керченского полуострова: холмы, курганы и степь. Сочная майская зелень разливается бриллиантовым морем, радует глаза. Ещё немножко, и ударят знойные солнечные лучи по этой нежной зелени, засушат суховеи. Вспыхнет сухая трава, и поднимутся к небу столбы дыма. Языки пламени, жалящие всё живое, побегут по степи, оставляя за собой выжженную пустыню. Сейчас, такие сказочные, зелёные холмы, превратятся в обугленные чёрные мрачные головёшки. Копоть и сажа - как во время войны.
Солнце заглядывало сквозь занавеску в окно, прыгало лучами по бутылкам с минералкой. Пробежало по надутым щекам девочки лет пяти, норовило заглянуть в глаза. Она щурила голубые глазки и прятала своё личико за бабушкину руку. Вагон раскачивало, и девочка в такт вагона крутила головкой, обрамлённой пшеничными кудряшками.
- Ба - бу - шка,- по складам проговорила девочка,- Мне жарко.
-Потерпи немножечко,- ласково проговорила пожилая женщина. Она погладила внучку по головке. Девочка обняла её руку и прижалась. Потом прытко вскочила и, увидев мой весёлый взгляд, начала карабкаться на вторую полку.
-Оленька, осторожно, упадёшь! Вот проказница,- бабушка приподнялась и помогла девочке забраться на полку.
-Осторожно, не шлёпнись!
Женщина села на скамью, посмотрела на меня и улыбнулась:
-Нудно ей в вагоне - энергия ключом бьёт.
- Да, - ответил я,- Им нужно двигаться, куда - то прикладывать свою неуёмную энергию, а мы порой не можем понять их. Мы, уставшие, обременённые жизненным опытом, не понимаем простой истины, что дети пришли в этот мир познавать и приобретать свой жизненный опыт.
-Да какой там опыт!- вмешалась молодая женщина, сидевшая рядом,- Грохнется, набьёт шишку - вот и весь опыт.
-А мало мы с вами, набиваем шишек, мы, умудрённые этим самым жизненным опытом,- поддержал я разговор,- Когда приходит час икс и нужно принимать решение? И хорошо, если от этого решения не зависит судьба других людей. И мы принимаем решения, и набиваем новые шишки.
-Хорошо, если шишку набьёт, а если голову свернёт?- включился в разговор важный толстый мужчина, - Или понимаете ли, руку сломает. Вы, мамаша, смотрите за девчонкой, вёрткая она у вас.
-Я её бабушка, а не мамаша, - строго ответила пожилая женщина, - Неужели не видно?
Толстяк что-то пропыхтел в ответ невнятное.
-Прабабушка Оля. Я Оля и прабабушка моя тоже Оля, - со второй полки вниз свесилась детская головка. Потом вдруг девочка приподнялась и спрыгнула вниз. Я только успел подставить руки и поймать её.
-Ты что вытворяешь?- на красивом лице женщины исчез румянец, она побледнела.
-Да что же ты вытворяешь, ты же могла разбиться?
-Вот, вот, а я только об этом и говорил,- важный толстый мужчина посмотрел на меня снисходительно,
-Вот она ваша вседозволенность. Какой опыт она могла приобрести? Опыт разбиться в вагоне?
Бабушка дрожащими руками посадила внучку возле себя, в её больших карих глазах ещё жил испуг и тревога.
-Да не вседозволенность,- досадно парировал я слова толстяка,- А самостоятельность. Вот скажите, на милость, как сейчас быть? До конечной станции Джанкой ещё добрых часа три езды. Этот комочек энергии в замкнутом пространстве, не имея выхода и приложения полезных сил, будет капризничать всю дорогу.
-Так вы, предлагаете - пусть она носится по вагону, а бабушка глотает валидол?- молодая женщина нравоучительно подняла палец.
- Надо уметь воспитывать. Он мой, лежит, хоть бы что, на второй полке. Молчит и не высовывается. Пусть только покапризничает,- она расплылась в улыбке,- Я ему - подзатыльник, вот и всё воспитание!
Молодая женщина приподнялась и взглянула на вторую полку.
-Да, Васёчек?
Васёчек молчал.
-Не поняла,- сказала молодуха,- Васёчек, ты чего молчишь, не отвечаешь мамке?
Я приподнялся и заглянул на вторую полку. Там лежал мальчик лет восьми: рыжий и упитанный. Он жевал жвачку и перелистывал журнал.
-Васёчек, шо ж ты меня позоришь? Ты отвечай, когда я спрашиваю!- молодуха начала наливаться краснотой.
-А купишь мне ещё один журнал?- лениво и безразлично промямлил мальчик.
-Та куплю, куплю. Ты давай отвечай, верно, мамка твоя говорит?
-А жевачку купишь?- продолжал торговаться мальчик.
-Та куплю вжэ, шо з тобою сделаешь, вымогатель. И давай не торгуйся, бо больше ничего не куплю.
-Значит, купишь,- уверенно сказал мальчик, повернулся лениво и свесил голову с полки. Не обращая внимания на меня, и, думается, ни на кого, он заученно проговорил в пространство вагона:
-Всё, что говорит моя мама правильно. Она у меня самая умная, - его конопатое личико изобразило что- то подобное на улыбку.
-Очень толковый мальчик, очень толковый, - толстяк пыхтел от духоты,- Чувствуется воспитание.
Васёчек заискивающе посмотрел на толстяка, затем наигранно громко проговорил:
-Да, моя мамочка знает толк в воспитании,- мальчик откинулся на постель и тихонько добавил, - Теперь купит всё, что попрошу.
Молодая женщина гордо поглядывала на окружающих, на её лице сияло торжество победы. От собственной значительности она, казалось, так выросла, что и места в вагоне ей не хватало. Она походила на индюка: гордая и глупая.
Я улыбнулся пожилой женщине и сел на своё место.
-Оленька, а давай мы с тобой порисуем.
-Не – хо – чу,- девочка пыталась кувыркаться на полке,
-Я уже рисовала. Ба, когда уже мы приедем, в этот Жанкой?
-Не Жанкой, а Джанкой, балбеска, - вмешался Васёчек. Мама Васёчка ехидно ухмыльнулась.
-Оленька, а мы будем с тобой не просто рисовать, а рисовать наших попутчиков.
-Каких таких попутчиков?- засмеялась девочка.
-А вот каких: меня, тебя, твою бабушку, мальчика на второй полке, дядю и тётю.
-Давай, давай,- оживилась Оленька. Она перебралась на мою полку, уселась возле окошка.
Рисовали мы долго. Над каждым рисунком долго смеялись и продолжали рисовать дальше. Казалось, неуёмная энергия девочки, как бурная горная речушка, нашла своё русло. Мы склонили свои головы над столом. Иногда Оленька заглядывала своими детскими чистыми глазками мне в глаза, хитро их щурила и смеялась. В эти минуты мне казалось, что она намного мудрее меня и всё о нас взрослых знает.
В вагоне становилось душно. Оленька вытерла вспотевший лобик и отстранилась от трудов:
-Всё, хватит, я устала. Я пойду, отдохну, а ты нарисуй вон ту корову, что промелькнула за окном. Ладно?
-Хорошо, нарисую,- я улыбнулся, взял её в руки и пересадил к бабушке.
-Бабушка, я хочу пить,- Оленька тёрлась лобиком о бабушкино плечо.
-Потерпи, маленькая, водичка у нас закончилась, потерпи.
Девочка, казалось, не знала, куда себя подевать. Она то - вставала, то - садилась, то - ползала по полке. И главное, методично, через время просила пить:
-Бабушка, я хочу пить!
Крохи воды, остававшиеся у меня в бутылке, Оленька уже давно выпила. На столике стояла одна единственная бутылка минералки, почти полная.
-Ба-бу-шка, я хочу пить, ну почему ты меня уморяешь жаждой?
-Не уморяешь, а мучишь жаждой,- Ольга Владимировна слегка улыбнулась,
- Нет у нас водички, потерпи, солнышко, скоро приедем и купим водички на станции.
Женщина посмотрела на меня, покачала головой:
-Ну как я не рассчитала на этого маленького водохлёба воды?
-У проводников тоже нет, я спрашивал. А вот мы сейчас попросим у Васечки,- сказал я и посмотрел на маму мальчика. Она сделала вид, что дремлет и не слышит моих слов.
Глазки Оленьки жадно уставились на бутылку, и вдруг со второй полки протянулась рука мальчика, и бутылка минералки исчезла со столика. Вася откупорил крышку и жадно глотал воду из горлышка. Я стоял со стаканчиком в руке и смотрел, как он небрежно пил: минералка струйками текла по его конопатому лицу, по пёстрой футболке на подушку. С футболки на меня смотрели какие-то уродливые, страшные монстры. Изрядно вымочив футболку с монстрами, Вася оторвался от бутылки.
-Не будешь ли ты так любезен, налить стаканчик водички для маленькой нашей попутчицы,- спросил я мальчика. Вася, закрутил пробку, и молча, отложив бутылку к стенке, уставился в окно. Честно сказать, такого равнодушия от маленького мальчика я не ожидал и продолжал стоять, как истукан, со стаканчиком в руке.
-Да, - услышал я возглас. Это проговорил толстый попутчик, сидевший у боковой полки. Как бы намереваясь найти в нём сочувствие, я указал рукой на мальчика:
-Вот это равнодушие! Он даже не посчитал нужным, мне ответить!- мой возмущённый голос утонул в шуме проносившегося мимо товарного состава.
-Правильное воспитание,- толстый мужчина тяжело дышал и вытирал вспотевшее лицо платочком.
-Жара и духота в этих вагонах не выносимые,- он вытащил из сумки бутылку минералки. Налил в стаканчик и залпом выпил.
-Уф, немного полегчало, вот припекает!
Я стоял ошеломлённый. Вместо того, чтобы осудить поступок мальчика, толстяк одобрил его действия. Мне ничего не оставалось, как только молча сесть на свою полку. Вид, видимо, у меня был растерянный, поэтому Ольга Владимировна, проговорила, возможно, не столько для меня, сколько для окружающих: Вот оно, правильное воспитание: чёрствость и безразличие.
-И безрассудство, когда из-за нерадивости старших - страдают дети,- язвительно вклинился в разговор толстяк, - Водички-то купить надо было с запасом. Он похлопал по бутылке, налил себе ещё стаканчик и выпил.
-Мальчик поступил правильно, нынче всё дорого, и купить к тому же негде. А воды у них с мамой только одна бутылка. Вот он и экономит.
Тот, о котором говорили, повернул голову к толстяку и довольно расплылся в заискивающей улыбке.
-Васичка, та налей вжэ ты ей стаканчик, бо канючит, шо уже голова от неё болит,- мама мальчика, не открывая глаз, томно вздохнула, расправила крепкие плечи, и всем своим видом показала нам своё: « Да имела я вас всех ввиду».
Мальчик мгновенно спрятался на полке и затих. Делиться водой-не входило в его планы.
Толстяк допил третий стакан воды. Блаженно откинулся на спинку. Он сильно потел, платочек, которым он вытирал лицо и шею, был мокрым. Искоса посмотрев на Оленьку маленькими глазками, затерявшимися в пухлых мешках, мужчина налил полстаканчика воды и молча, протянул ребёнку. Девочка посмотрела на него своими васильковыми глазками и отрицательно покачала головкой.
-На, бери, пей, не артачься. Ехать ещё долго. Фу, ну и духота!- толстяк изнывал от жары. Используя журнал как веер, он махал им перед лицом, по которому градом струился пот. Его лицо было похоже на огромный красный шар, в точности такой, каким его изобразила Оленька на своём рисунке. Его коротенькие волосы на голове тоже были мокрыми, как и пёстрая майка.
-А я не артачусь, - ответила девочка,- Я думаю, что Вам о-очень жарко, и Вам водичка больше нужна.
Она смотрела на толстяка, и в её детском взгляде можно было прочитать сострадание к этому страдающему от зноя человеку.
-А я по-тер-плю,- по складам выговорила малышка и, увидев мой улыбающийся взгляд, кокетливо приложила мизинчик к губам и опустила глазки.
-Смотрите-ка, какое благородство,- мужчина поставил стаканчик с водой на столик, посмотрел на него, на малышку, пожал плечами,- Ну, как желаете,- и залпом его осушил.
- Благородство у нас в крови,- гордо и строго проговорила Ольга Владимировна.
Толстяк ехидно хмыкнул, на второй полке, где лежало Васятко, эхом прозвучал ехидный смешок.
-Я бы рассказала Вам о благородстве и о многих других человеческих качествах, да, думаю, Вам их не понять,- строгий голос женщины обрушился молотом на головы сидящих.
Мамаша Васечки открыла очи. Её серые глаза на обрюзгшем обывательском лице тупо смотрели на пожилую женщину, гордо поднявшую голову. Я невольно улыбнулся. Так смотрит свинья на лебедя. Ольга Владимировна в одно мгновение преобразилась из простой бабушки в строгую аристократку. Тонкие черты лица, гордая осанка, аккуратно причёсанные седые волосы, и этот взгляд умных карих глаз. Казалось, и не было в вагоне размякшей от жары пожилой женщины, а сидит напротив нас со вкусом одетая утончённая в манерах дворянка.
Молодуха, непонятно как втиснутая в джинсы и пёструю футболку, кричащую английскими словами и американским флагом на груди, изобразила на раскрасневшемся от жары и косметики лице подобие улыбки. Из ярко накрашенных губ вылезла фраза:
- Вы чуете,- она перевела взгляд на толстяка, - Нас тупыми считают.
-Да, уважаемая,- фыркал толстяк,- Вы объясните, будьте так любезны.
-Да боюсь, к сожалению, Вам не понять,- Ольга Владимировна отвернулась от глупых взглядов, посмотрела на пробегающие в окошке поля. На горизонте бриллиантовая зелень соединялась с синевой небес.
-А Вы расскажите мне,- нарушил я тишину,- Прошу Вас.
Женщина неторопливо повернула ко мне голову, посмотрела в глаза - как в душу заглянула. И в её добром взгляде, я вдруг, почувствовал огромную силу любви ко всему и к каждому. Безграничную, как это зелёное поле, убегающее к горизонту. И ещё сожаление - горькое сожаление за нашу чёрствость. Она перевела взгляд на проносящийся мимо товарный состав. Коричневые, зелёные, серые вагоны с шумом пролетали в окне. Вагоны заслоняли солнце, и в купе становилось сумрачно. А в промежутках мелькала зелень полей, и пробивались светлые лучи. Ольга Владимировна, словно зачарованная, не отрывала от них взгляда, будто боялась их потерять, эту мелькающую зелень, и эти лучи света. Казалось, они нужны ей, как глоток воздуха, и сердце её напряжённо трепещет в такт их мельканию. Проследовал мимо товарный, и открылось в окне наполненное жизнью поле. Женщина глубоко вздохнула:
-Жизнь прожить - не поле перейти,- медленно проговорила, и после паузы продолжила,- У каждого в жизни своё поле, поле Куликово. Что посеешь на этом поле, то и пожнёшь. Моим полем Куликовым был Аджимушкай. Сколько страданий и горя! - Ольга Владимировна покачала головой.
-Разве можно это передать словами, разве найдётся шкала, по которой можно оценить ту меру нечеловеческих мучений и беззаветной преданности Родине?
В сорок втором май разразился грозой для керчан. Погибающий Крымский фронт отступал через пролив. Фашистские самолёты, взрывы, стоны, кровь и смерть. Море, вздыбленное от бомбёжки. Мир, превратившийся в огненный ад.
Все, кто не смог переправиться через пролив, бежали в Аджимушкай. Я была чуть старше Оленьки, лет восемь было. Мама, я, все родные бежали в скалу. А как не бежать? Первая оккупация Керчи показала своё звериное лицо. За полтора месяца оккупации фашисты уничтожили тысячи мирных жителей. Багеровский ров, рудник в районе завода Войкова, душегубки, виселицы. Поэтому все пытались укрыться в катакомбах. Такого скопления людей я больше никогда не видела! Военные и гражданские со всех направлений стекались в Аджимушкай.
омню, как спешно мы вошли в подземелье, которое стало на долгие полгода нашим домом, нашей крепостью, свидетелем наших мучений и нашей общей братской могилой. Недавно мы жили обычной жизнью, пусть тяжёлой прифронтовой жизнью, в постоянном страхе, голоде и нужде, но мы жили в привычном для нас окружающем мире, где было утро, и был вечер, где было солнце и дождь. А сегодня мы оказались в мире, наполненном мраком, холодом и сыростью, где нет рассветов и закатов, где только шершавый ракушечник и тысячи, таких как ты тёмных силуэтов. Каждый со своим характером и амбициями в жизни. Но у нас было, к счастью, одно общее, которое нас объединяло, сплавляло в один конгломерат, в лихолетье превращало в сталь и чего, к сожалению, нет у нынешних людей - мы были советскими гражданами. Мы обладали великой силой веры в нашу партию и Красную армию, мы верили в наше освобождение и победу. И вера эта была не только предметом и уделом замполитов, верили все, в том числе и мы - маленькие дети. После привычной жизни, многотысячный гарнизон учился жить обществом людей подземелья.
Мы, здесь в вагоне, и то на короткие часы ужиться не можем, а что такое оказаться в подземном мире?
По коридорам в панике бегали обезумевшие матери, потерявшие своих детей. Бегали дети, кричащие и плачущие, потерявшиеся и оставшиеся без родителей. Какие силы нужно было иметь, чтобы успокоить и привести в порядок случайно собравшихся в подземелье перепуганных людей. Оставшихся без родителей детей тут же брали чужие люди под свою опеку. Женщинам, потерявшим детей, оказывали помощь в розыске. Когда фашисты выбили наши части, укрепившиеся на поверхности, и окружили Аджимушкай кольцом колючей проволоки и пулемётами, у наших бойцов оставалось только одно – внезапные вылазки.
Эти вылазки позволяли приумножать съестные и боевые запасы. Но главное, они приносили воду. Такую желанную и такую бесценную! Каждая капля воды равнялась тысячам капель крови. Каждый глоток - жизни героев. Дорога жизни к колодцу на поверхности, в нескольких метрах от подземелья, превращалась и в дорогу смерти. Такая короткая и такая безмерно длинная дорога, обстрелянная, политая обильно кровью, была пока единственным источником воды. Жажда, она сильнее голода, назойливая, как зубная боль, не давала покоя, мучила и терзала пересохшее горло. Мы прислонялись к влажным, шершавым стенам ракушечника пересохшими губами и вдыхали влагу, хотелось до безумия грызть этот камень только бы утолить жажду. По коридорам и галереям стоял крик маленьких детей и стоны больных. Военные часто делились с нами водой, особенно нам детям доставалось в день по глотку. Работали бригады сосунов. Они сосали камень и высосанную влагу сливали в металлические коробки. В определённых местах были забиты в потолок металлические штыри, и по ним изредка стекала каплями влага в солдатские шлемы. Вот такая была она - подземная жизнь! Целый день наверху надсадно кричали динамики, призывали нас сдаваться и выйти на поверхность. Все выходы из каменоломен были либо взорваны, либо под прицелом у фашистов. Но наши люди рыли новые выходы и лазы. Некоторым смельчакам военным удавалось под огнём вырваться на поверхность, сорвать охапку травы и ползком в скалу.
Когда нам приносили лебеду, это были самые счастливые мгновения жизни. Мы жадно запихивали в рот сочные листики и наслаждались их свежестью. Это было настоящим деликатесом и лакомством, стоившим, возможно, кому-то жизни. Нас часто собирали и рассказывали, что Севастополь сражается, что Красная армия скоро соберёт силы и прогонит фрицев. Мы верили, и эта вера помогала нам жить. Мы как-то привыкли к подземелью, обжились.
В разных уголках подземных галерей звучали песни. Люди пели, заглушая собственное уныние и безысходность, поднимали боевой дух окружающим. А иногда это были последние песни жизни. Человек в высшем напряжении психических сил пел патриотическую песню не столько скованным жаждой ртом, сколько сердцем. С каждым куплетом песня звучала тише, превращалась в шёпот и затихала. Человек умирал. Но и своей смертью был примером стойкости и мужества, вдохновлял на подвиг. К голоду и жажде добавилась опасность обвалов. Вначале фашисты взрывали там, наверху снаряды беспорядочно, но вскоре при помощи предателей из местных превратили взрывы в методическое уничтожение людей обвалами. В основном они пытались вычислить расположение штаба. Но тогда мы, малыши, ничего в этом не понимали, нам только объясняли, как нужно себя вести, если вдруг услышим наверху шум. Но самым страшным нашим испытанием была жажда. Это святое слово «Вода», там, в подземелье равнялось слову «Жизнь». Дети постоянно плакали и просили пить, прижимались пересохшими губками к шершавому холодному камню и вновь и вновь просили пить. Тянулись унылые, наполненные страданием жажды, сутки за сутками. О главной трагедии мы не догадывались, она ещё нам не была известна. А там, наверху, в поражённых злом мозгах фашистских людоедов созревал план, и проводилась методичная подготовка к самой страшной трагедии, о которой ещё не знало человечество. Она пришла 24 мая 1942года. Дышать вдруг становилось тяжело, мама, видимо, интуитивно почувствовала опасность, схватила нас, детей, и ринулась вглубь галереи. Боже мой! Такой трагедии человечество ещё не знало! Люди метались по коридорам подземелья, кричали, рвали на себе одежду, задыхались и падали замертво. По ним, лежащим и умирающим, бежали другие, из окровавленных ртов раздавались предсмертные крики, и люди тоже падали и умирали в страшных агониях удушья.
-Помогите, покажите выход!- рычала из последних сил молодая женщина с ребёнком на руках.
Пробегая мимо неё, я обратила внимание, что головка ребёнка безжизненно болталась из стороны в сторону. Потом женщина издала страшный предсмертный крик, упала и умолкла…
Мама обернула нам детям и себе лица тряпками, мы, не разбирая дороги, бежали по плотному слою человеческих тел, по головам и лицам, но им было уже не больно. Многие нас обгоняли, многие бежали навстречу, многие метались взад-вперёд, и общий страшный душераздирающий, нет, не крик, рёв - предсмертный душераздирающий рёв:
-Дайте воздуха! Где выход!
-Помогите! Задыхаюсь!!!
Хрипы, крики… Мы бежали мимо одного помещения - в нём уже все были мертвы. Дети лежали вдоль стен и под ногами в страшных позах с разорванной на груди одеждой, с перекошенными окровавленными ртами. Мама нас вывела к какой-то щели, там, на удивление, не было дыма, и мы без сил упали у стены.
Газовые атаки фашисты регулярно и педантично повторяли каждый день с интервалом в пять часов.
Много позже мы узнали, что фашисты применили против нас газы. Впервые в истории человечества, людей в подземелье травили хлором. Сначала фашисты закрыли землёй все известные им выходы, а в оставшиеся вставили трубы, и пустили специально привезённый из Германии газ. Вагоны с газом стояли невдалеке. К катакомбам был проложен трубопровод и включены насосы. Фашисты бросали в отверстия скалы специальные газовые гранаты: люди подземелья устремлялись к отверстию и получали смертельную дозу газа. Представьте себе этот двадцатитысячный человеческий муравейник, объятый ужасом и смертью. Многие наши мученики вырывались на поверхность через основные входы в каменоломни и их тут же, как в тире, нелюди, веселясь, расстреливали из пулемётов. После экзекуции специальная команда фашистов проникла в подземелье и оставшихся в живых, беспомощных защитников подземелья, хватала и направляла в гестапо. Их удивляла стойкость и мужество защитников каменоломен, их удивляло - почему мы не сдаёмся, ведь фашисты вынуждены были держать возле Аджимушкая огромные силы солдат и техники, так необходимые на передовой. Они пытались выбить пытками из пленных сведения о подземелье и командирах.
Но подземный гарнизон продолжал жить и сражаться. Взрослые научились делать газовые заслоны из ткани, чтобы хоть как-то на время укрыться от удушающего, раздирающего грудь дыма. А сколько подвигов, гражданских подвигов было совершено в подземельях! Нам рассказывали, как военные спасали женщин и детей от удушения газами, отдавали противогазы, а сами погибали. Как военврач, спасая больных и раненных, до последнего вздоха носила беспомощных людей, пытаясь спасти и укрыть от всепроникающего хлора. Её так и обнаружили удушенную, лежащую в подземном госпитале возле бойцов, которых пыталась спасти. Понимаете, она не бежала, не пыталась спастись сама, она среди отравляющего дыма носила на себе лежащих, немощных людей, выполняя в полной мере и клятву Гиппократа, и гражданский долг! Фашисты просчитались: они не смогли ни всех враз уничтожить, ни сломить патриотический боевой дух. Конечно, после газовых атак погибло почти десять тысяч человек. Некоторые гражданские вышли на поверхность, в подземном гарнизоне остались военные и немного уцелевших гражданских. Маме говорили: «Бери детей и выходи из скалы». Но она отказывалась. Смерть ждала везде - и здесь в подземелье и наверху. Но здесь, в страшных лишениях, была надежда. Мама верила, что скоро Красная армия освободит Керчь.
После газовых атак ещё хуже было положение с добыванием воды. Начались долгие, страшные недели жажды.
Я хорошо помню, как прибежали военные и принесли воду, которой не было уже пятнадцать дней. Все плакали. Мне налили полкружки воды, это было такое богатство! Я бережно выпила холодную, чистую воду и мне показалось, что в кружке ничего и не было. А потом с радостью военные рассказали о воентехнике первого ранга Трубилине. Это он, дорогой человек, совершил подвиг. Фашисты, уверенные в себе, забросали колодец наверху досками, колёсами, мусором. Да и добежать до него уже было не возможно. Так он, этот милый человек Трубилин, вычислил направление, и под землёй за тридцать шесть часов прорыл ход к колодцу. В камне, под землёй! Теперь можно было ползком по тоннелю добраться до колодца и набрать воды. Нам взрослые пересказывали об этом подвиге по нескольку раз, а мы повторяли его фамилию, как самое дорогое в жизни - « Трубилин"!
Весь июнь, истощённые от голода и жажды бойцы подземного гарнизона, не давали покоя фашистам. Немецкие и румынские части несли существенные потери. Гитлеровское командование, взбешённое подвигом Аджимушкайцев, в неистовой злобе приказало уничтожить подземный гарнизон. Участились взрывы наверху - фашисты взрывали авиабомбы, пытаясь вызвать локальные землетрясения. Возобновились газовые атаки. Но самым главным горьким испытанием для гарнизона была гибель его командира - полковника Павла Максимовича Ягунова.
Человека, полководческий и организаторский гений которого смог в кратчайшие сроки превратить двадцать тысяч человек, военных и гражданское население, женщин и детей в подземный гарнизон, живущий организованно по законам РККА. Упорядочить распределение продуктов и добычу воды. Ведь нужно было накормить и напоить этот многотысячный коллектив людей. Наладить работу госпиталя, создать структурные подразделения, обеспечивающие не только жизнедеятельность гарнизона, но и его боеспособность. Вначале подземный гарнизон господствовал над районом Колонки и завода Войкова, но со временем фашисты стянули к каменоломням огромные силы, и началась настоящая осада. Но и тогда бойцы не отсиживались в подземелье, а совершали такие вылазки, от которых у фрицев и румын тряслись поджилки. Нам, детям, постоянно рассказывали о подвигах военных, мы слушали, запоминали и мечтали о том времени, когда сможем быть полезными и помогать бить врага. Все мы, и взрослые, и дети, плакали от отчаяния, когда нас известили о гибели Павла Максимовича. Вот в эти, тяжёлые для всего гарнизона дни, и случилось то, что на долгие десятилетия отозвалось в памяти нашей семьи.
Когда мама, с нами детьми уходила в скалу, с ней вместе уходили в подземелье мальчик и девочка, которых, мы раньше почти не знали. Мы их несколько раз видели при встрече с взрослыми в городе, но знакомы с ними не были. Мальчика звали Коля, а девочку Оля. Коля - лет пятнадцати, худенький, рослый мальчик, с коротко стриженными черными волосами. Его сестра - девочка лет тринадцати, тоже рослая, чернявая, с косичкой, обвязанной бубликом на голове.
Они были дети какого-то руководителя крупного предприятия в Керчи, но я тогда об этом не знала, они были для меня - Коля и Оля. Мама сказала, что они для нас будут старшими братом и сестрой. В них не было ничего детского, вели себя они по- взрослому: сдержанно и серьёзно. Видимо, война наложила на них свой суровый отпечаток, как впрочем, и на других детей. Дети войны взрослели быстро. О своих родителях ничего не рассказывали, но и молчунами не были. Пока были силы говорить, рассказывали нам разные интересные истории о героях Гражданской войны, о разных странах. Мы всегда с интересом по много часов слушали истории о пиратах и индейцах, о путешествиях на другие планеты. Коля тянулся к военным: иногда он уходил с ними, и тогда наша мама сильно волновалась. Оленька бегала в госпиталь и помогала ухаживать за раненными. Так проходили долгие недели нашей подземной жизни. После страшных мучительных газовых атак Коля помогал хоронить детей. Он всё чаще был грустный и молчаливый. Когда в гарнизоне закончилась вода, Николай старался не показывать своих мучений, свои редкие порции воды отдавал другим детям. В июле, после гибели Ягунова П.М., Коля и вовсе стал неразговорчивым. Они подолгу с Олей о чём – то шептались, уединившись под стеной. Однажды, когда все спали, Коля разбудил сестру, и я стала невольным свидетелем их тайны:
-Оленька, я больше так не могу,- Николай гладил рукой затылок,- Нужно уходить. Оружие мне не доверяют, а сидеть нахлебником больше не могу. Посмотри, сколько вокруг страданий?
-Я понимаю, Коля, но куда уходить? Вокруг всё эти сволочи обложили, не вырвешься. Да если и прорвёмся, что дальше?
-Будем пробираться в город, там подпольщики.
-Где ты их искать будешь?
-Найдём!- Николай уверенно хлопнул рукой по стене.
-Тихо ты, малых разбудим. А если не найдём, тогда как, ты подумал?
-Подумал,- прошептал мальчик,-Тогда пробираться в посёлок Опасное, и там вплавь, через пролив на ту сторону. А там к нашим - рукой подать.
-Коля, Коленька, как вплавь, на чём? Да и заметят.
-Переправляться будем ночью, а на чём, решим на месте.
-Ты - авантюрист, ты ничего не продумал,- Ольга досадно покачала головой. Её косичка тёрлась о камень и создавала шорох.
-Не шурши, тихо!- Коля замер и приложил палец к губам.
- Да я-то тихо, а вот ты всё одно авантюрист.
-Ты что предлагаешь? Отсиживаться под землёй, забирать последние крохи и глоток воды у этих несчастных?- Николай распылялся, в нём неуёмной энергией горело желание выйти из скалы и сражаться с врагом.
-Ольга, что ты предлагаешь?- Николай нервничал и теребил ворот рубахи,- Ну, что молчишь? Тебе нечего сказать, ты малодушничаешь, ты боишься. Да, да. Ты струсила, как я сразу этого не понял.
-Коля, ты меня обижаешь,- Оля сжала обиженно губы и сидела молча.
-Я тебя обижаю? Да это ты меня обижаешь, ты моя сестра, которая разделяла мои взгляды, а теперь в кусты.
-Николай, повторяю, ты меня обижаешь, и в таком тоне я не хочу с тобой разговаривать.
Какое-то время посидели молча.
-Ты пойми, Коля, нужно всё хорошо продумать и взвесить, а не сломя голову лететь навстречу собственной гибели.
-А что, сидеть и ждать эту гибель в подземелье?
-А ты что, больше не веришь в силу Красной армии, не веришь в наше освобождение?- слова сестры подействовали на брата отрезвляюще.
-Верю, Оленька, но думаю, освобождение будет не скоро, а к тому времени…- он вздохнул.
-Да, я тоже не могу вот так сидеть обузой. Понятно - они с детьми не могут выйти из скалы незамеченными, а мы с тобой сможем. Но нужно всё хорошенько продумать.
-Вот заладила «хорошенько продумать». Как, Оля, как я могу что-то продумать в подземелье? Когда выйдем наверх, там, в соответствии с обстоятельствами, и будем думать.
Николай прислонился спиной к стене.
-Коля, я думаю, что нужно выходить ночью и пробираться в район Опасного, там будем скрываться и искать возможность переправы. В город нам нельзя.
-Да я и сам понимаю, что нельзя. Выхода на подпольщиков у нас нет,- он замолчал, подумал и продолжил,
-А знаешь, ты права. Скорее всего, что на подпольщиков мы не выйдем, город наверняка разрушен до неузнаваемости, жителей мало, и нас там быстро приметят.
-Вот-вот, правильно мыслишь. А так мы, не теряя времени, пробираемся к переправе, а там, как повезёт, - Ольга повернула своё исхудалое личико к брату,
-Папа нами бы очень гордился.
На глазах девочки засверкали бусинки, они росли в уголках и, срываясь, предательски ползли по щекам. Брат нежно вытер слёзы, прижал сестру к себе:
-Ну, ну, что это за роса на глазах? – помолчал и добавил, как бы шутя,
-Воду нужно беречь.
Он уткнулся лицом в её волосы и тихо проговорил:
-Оля, если вдруг там наверху,- он споткнулся, помолчал,
- Ну, если что с нами случится, ты знай - я тебя очень люблю. И если придётся,- он глубоко вздохнул, сделал паузу и взволнованно проговорил:
-Давай умрём героями, не опозорим наших родителей!
Ольга погладила брата по голове, потом отстранилась и посмотрела ему в глаза.
-Будем жить героями!- уверенно и чётко произнесла каждое слово.
Новый день, который во тьме подземелья ничем не отличался от ночи, прошёл для Николая и Оли в подготовительных заботах. Коля ушёл рано и возвратился к вечеру. На его изнурённом личике светилась радость. Когда все уже отдыхали, он тайком показал сестре пистолет.
-Теперь не пропадём, пусть только сунутся.
Уходить решили следующей ночью. Нужно было хорошенько выспаться перед походом.
Южная ночь раскинула свои крылья и над злыми, и над добрыми. После холода подземелья на детей, сидевших у кромки лаза, навалился июльский зной. Они вдыхали полной грудью разогретый за день воздух, наполненный запахом полыни и разнотравья. Пели сверчки, и небо смотрело мириадами мерцающих глаз. Полная луна предательски освещала округу своим холодным глазом. Луч прожектора время от времени шарил по камням и холмам. Невдалеке играла губная гармошка. Коля и Оля ползком по камням и траве добрались до заграждений. Пролезли под колючкой и затаились в траве. Отдохнули, и ползком дальше - в сторону Царского кургана. Короткая летняя ночь заканчивалась, светало. Вскоре за курганом забрезжили первые лучи солнца. После долгих недель мрака подземелья не насмотреться было на окружающий мир, на это, просыпающееся сегодня первыми лучами солнышко, на жаворонка в безоблачном небе, на эту, сосущую глаза синь небес. Оля нежно погладила василёк, прижалась к нему губами. Трава, зелёная и сочная, ещё не выгоревшая от зноя, дразнила своей свежестью. Оля сорвала травинку и жадно разжевала. Потом ещё и ещё одну. Она сладко и глубоко вдохнула свежий наполненный разнотравьем воздух, которым было не надышаться. Вдруг девочка прильнула спиной к земле и замерла. Брат озабоченно наклонился над сестрой. Она лежала неподвижная и бледная. Пролетело мгновение страха, и девочка раскрыла глаза.
- Голова закружилась,- Оля виновато улыбнулась, и прошептала - Наверное, от избытка свежего воздуха.
Коля приподнял голову, нужно было срочно найти укрытие. Здесь, в низенькой траве, их сразу обнаружат. Укрыться было негде. Вокруг только степь, да воронки от бомб и снарядов.
Схоронились в одной из воронок. Осмотрелись. Коля приметил невдалеке полуразрушенный домик, решили пробираться к нему. Возле спасительного домика увидели выехавшую на дорогу телегу. Лошадка медленно плелась, на телеге сидел мужик в ветхой рубахе и галифе. Он попустил вожжи, и, казалось, дремал. Натянутый на самые глаза картуз вот- вот слетит с огромной головы ездока. Проезжая мимо детей, лежавших в траве, мужик вдруг проснулся и крикнул лошадке:
-Тпру, гнедая!
Лошадь послушно остановилась. Мужик, не слезая с телеги, крикнул:
-Ну и чего вы там разлеглись? А ну вставайте, и ходь сюда!
Дети приподнялись и встали. Солнце слепило им глаза, они щурились. Мужик осмотрел их измождённые, бледные фигурки, почесал лоб, и хитро прищурив глаз, спросил:
-Вы откедова будете сами?
-Да мы городские, вот ходили, искали чего поесть,- стараясь говорить спокойнее, ответил Коля.
-Ага, ага. Понятное дело,- мужик качал головой,
-Это вы там, в скале что ли, жрать искали?
-Да нет,- ответила Ольга,- По домам ходили.
-Ну да, ну да. А чего- то я вас не видел, ко мне не зашли.
-Так не успели,- сказал Коля и посмотрел по сторонам. Он понял, что перед ними предатель и тихонько шепнул Ольге,- Я сейчас пальну в него, и бежим.
Оля вся напряглась и сжалась.
-Вы чего там шепчетеся, га?
-Да ничего, дядя, кушать хочется, может, дадите хоть краюшек хлебца. Коля пытался притупить бдительность полицая.
-Хлебца,- это можно, а чего же нельзя? Сейчас,- и он вдруг вскинул из соломы винтовку.
-А ну, руки вверх! И пошли вперёд, щас я вас отведу туды, где вас накормят!- полицай наставил на детей ствол и бубнил сам себе:
-Бледненькие то какие, как курятина, не загоревшие. Точно из скалы выпорхнули, вот начальство обрадуется.
Дальнейшее произошло с неимоверной скоростью. Николай выхватил пистолет и выстрелил в предателя. Тот заорал от боли и рухнул на солому. Лошадь, испугавшись, понесла, поднимая столбы пыли. Полицай корчился от боли, он орал матом на удаляющейся по дороге телеге.
-Скорее, бежим,- Коля потянул за руку сестру, и они побежали. Но бежать было некуда. Встревоженные выстрелами, полицаи и румыны уже бежали из близ лежащих домов.
Дети скрылись в полуразрушенном доме и затаились. Полицаи, их было двое, прибежали первыми. Здоровенный детина, небритый, в поношенной грязной рубахе и галифе, заправленных в сапоги, и коротышка с брюшком, вскинули винтовки и начали беспорядочную пальбу по дому.
Когда подбежали румыны, стрельба закончилась, все стояли в ожидании.
-А може их там нэма?- пробасил здоровань.
-Не-е, тама я видел, как шмыгнули в развалины.
Румыны стояли на почтительном расстоянии и не подходили к дому.
-Сидор, ну ты им скажы, щоб хоч хату окружилы, шо воны стоять як вкопани?
-Вот сам и скажи, им говорить бесполезно, с них вояки никакие. Вот сами поймаем и получим награду от начальства,- коротышка довольно хмыкнул.
-Ты, Гнат, чего желаешь, ну в награду?- его маленькие поросячьи глазки алчно заблестели.
-Чего ты желаешь, я знаю, девочку и водочки. Га-га-га, угадал, Гнат, угадал?
Тот дебильно осклабился, показав кобыльи жёлтые зубы.
-А вот я хочу в награду за партизан,- коротышка важно поднял палец вверх,- немецкий крест, вот чего я желаю.
-Будет тебе крест,- прозвучал голос из развалин, и Николай шмальнул из пистолета.
И здоровань и коротышка от испуга упали в пыль. Они долго лежали, а потом открыли беспорядочный огонь.
На дороге показалось два мотоцикла с фашистами, за ними пыхтел бронетранспортёр. Фрицы, не обращая внимания на румын, пробежали мимо, брезгливо их расталкивая. Полицаи уже были на ногах и услужливо тыкали пальцем в развалины:
-Тама засели, гады. Тама.
Фашисты быстро окружили строение и прокричали:
-Рус, выходи, ти окружён, сопротивлений бесполезно.
-Ну, вот и приплыли,- Николай тревожно посмотрел на Ольгу:
- Что, сестрёнка, повоюем?
-Коленька, милый, повоюем, только ты оставь два патрона мне и себе, чтобы этим не достаться.
-Оля, я не смогу в тебя стрелять,- он опустил пистолет и испуганно смотрел на сестру,- Не смогу.
-Тогда, если нас поймают, нас будут мучить,- проговорила, волнуясь, Ольга,- Лучше сразу умереть!
Фашисты двинулись к дому. Пригнувшись, они бежали со всех сторон.
-Ушла награда от нас, Гнат, ушла,- с сожалением прошамкал коротышка.
Когда в створе окна показалась морда фрица, Оля бросила в него камнем и угодила между глаз. Фашист закричал и схватился за разбитое окровавленное лицо. В это время Коля выстрелил в другого, тот, что-то вскрикнул и рухнул. Со всех сторон началась автоматная пальба. Когда пальба прекратилась, фашисты вновь ринулись к дому. Первый фриц, ворвавшийся в развалины, остался там лежать, навсегда. Ползком брат и сестра успели проникнуть во вторую комнату, к стене которой был пристроен сарай. Через пролом в стене дети пробрались в сарай, и тут на пороге вдруг оказался фашист:
-Хендехох!- скомандовал он и тупо уставился на детей, видимо ожидал увидеть кого- то другого.
Коля выстрелил, и фриц, падая, разрядил автоматную очередь по стенам. Стрельба со всех сторон возобновилась, а потом на пороге сарая возникли два фашиста; они дали очередь из автоматов, дети упали. Лёжа, Коля заслонял собой сестру. Фашисты подступили вплотную и наставили стволы автоматов. Скомандовали встать и пинком, ударили Николая в лицо. Брызнула из рассечённой брови кровь. Оля стояла, вжавшись в стенку, Коля с окровавленным лицом закрывал её своим утлым телом.
Их вели по пыльной дороге, двоих детей: мальчика и девочку. Их окружили со всех сторон вооружённые фашисты. Было в этом что-то кощунственно - трагически смешное. До зубов вооружённые головорезы, конвоировали детей.
В канцелярии офицер задавал вопросы, на которые они не отвечали. Почему-то, в фашистском руководстве, этот случай вызвал серьёзный резонанс. На детей в течение дня приезжали посмотреть разные фашистские начальники. Их допрашивали офицеры гестапо, но ничего, ни имени, ни сведений о подземном гарнизоне дети не сообщили. Взбешённые такой стойкостью фрицы, жестоко избили Колю, а Олю полицаи грозили изнасиловать. Детей, почему-то не отвезли в Гестапо, в здании которого, сегодня располагается банк. Не отправили их и в тюрьму по улице Кирова. Расправа последовала, почему-то, подозрительно быстро. Видимо нацисты, понимали бесполезность попыток, сломить несгибаемую волю, повзрослевших детей. На последнем допросе офицер раздражённо произнёс:
-Ви убили троих германских зольдат. Ви ест бандиты, и будете казнены.
-Я убил троих врагов, только троих, из многих напавших на мою Родину, и если бы была возможность, я умножил бы этот счёт!
Этот ответ Николая повёрг фашиста в недоумение, он с уважением смотрел на изнурённого, избитого подростка и мотал головой:
-Я ничего не понимайт в ваших людях. Ти так юн, ти ребёнок, и ти хочешь умирайт, но зачьем?
- Я молод, но я готов умереть за правое дело, за Родину. И если вы этого не понимаете, вы обречены, вы проиграете войну!
Офицер немного помолчал, затем продолжил:
- Ти говоришь не как ребьёнок, а как взрослый. Ти не молишь о пощада?
Фашист внимательно и как-то удивлённо смотрел в детские глаза, а потом отвернул взгляд и сказал как бы в пространство:
-Если тут такие мужественен и стойкий дети, тогда мы зря объявили этому народу война.
Колю и Олю расстреляли утром. Солнышко бросало на заспанную землю первые лучи, ласково гладило бледные лица детей. Это был их последний рассвет. Двое хрупких тонких созданий стояли среди толп вооружённых громил. Фрицы решили устроить показательную казнь. Румыны согнали из посёлков уцелевших жителей - в назидание всем, что германское командование не потерпит сопротивления и убийства своих солдат даже от детей.
Коля и Оля стояли на траве босые, они смотрели на восход солнца, впитывали в себя эти животворные лучи, эту небесную лазурь и этого жаворонка, поющего им последнюю песню жизни.
-Оль, ты не смотри на них, смотри в небо - так легче.
-Хорошо, Коленька.
Гнусавый голос зачитывал на ломанном русском приказ, рассказывал о злодействе маленьких партизан. Бабы в толпе рыдали, полицаи шикали на всех. И вдруг, перекрикивая весь этот шум, над Аджимушкаем, над серыми камнями, над сферой зла прозвучал детский голос:
-Смерть, фашистским оккупантам и их прихвостням! Будьте вы прокляты, нелюди! За нас отомстят! Слава Красной армии! Слава Родине и товарищу Сталину!!!
Гнусавый голос, читающий приговор, оборвался и умолк. Перепуганный офицер дал команду. Последние слова Коли разорвала автоматная очередь.
Матушка Земля содрогаясь, приняла страшную жертву и возопила к Богу. Вдруг налетел неистовый порыв северо-восточного ветра, казалось, он желал раскидать, уничтожить эту свору в человеческом облике. Борей швырял в нацистские рожи пыль и песок, те прикрывались руками и ругались. Солнце в ужасе закрыло лицо тучами, и вся Вселенная скорбела, принимая в себя детские страдания. Ветер неистовствовал, заволакивая небо свинцовыми тучами, и казалось вот-вот немножко и само небо опустится и раздавит всю эту сферу жестокости. Солнце, превозмогая страх, выглянуло из-за туч и, озаряя детей светлым лучом света, приняло их в свои объятия. Взявшись за руки, души детей, поднимались по светлому лучу в небо. Изнурённые, но не сломленные тельца, лежали на траве: в их открытых глазах застыла синева небес и последний рассвет. «В каждом человеке-солнце. Только дайте ему светить»- говорил Сократ.
Ольга Владимировна замолчала, перевела дыхание, вытерла слёзы. Я слышал, как за соседней стенкой купе уже давно замолчали весёлые разговоры, и сейчас доносилось всхлипывание. Казалось, весь вагон, все пассажиры сопереживают с этой мужественной женщиной, пережившей ребёнком страшное лихолетье войны. После вынужденной паузы она продолжила рассказ:
- Когда передовые части Отдельной Приморской армии ворвались в Аджимушкай, они были шокированы трагедией, разыгравшейся в скале. Много видевшие на своём веку бойцы вытирали слёзы и кусали обветренные губы, чтобы не заплакать. Они увидели в страшных позах, скорченных от мук удушения тысячи солдат женщин и детей с окровавленными ртами. От удушья несчастные жертвы разорвали на себе одежду. Их было больше трёх тысяч. Они лежали целыми пластами, от центрального входа - и далее в катакомбы. Какое сердце может это выдержать? Местные жители рассказали бойцам и за расстрел детей. В одном из отрядов солдаты приняли решение пленных не брать. Когда фашистов потеснили по всему плацдарму, и они побежали, рассказывают, был такой случай.
Под натиском наших частей румыны и фрицы начали сдаваться в плен.
Среди развалин показалась грязная морда в гражданской одежде:
-Хлопци, свои, не стриляйте! - полицай поднял руки и голосил, помахивая белой тряпкой.
-Ты дывы, воно ще мову нашу ридну плюндруе,- сказал боец, Иван Палий.
-Чуеш, командырэ, я оцю наволочь, браты в полон нэ буду, тай куль на ных шкода!
Солдат приладил штык.
-Молодэц, геннацвали, я тоже стрэлять нэ буду,- поддержал его молодой кавказец.
-А шо? Та нэхай потом мэнэ накажуть, алэ я оцю мразь буду душыты!
-Свои, хлопци, мы сдаемся, не стреляйте! Нас заставлялы! - кричали с высотки.
-Ни, стрилять я нэ буду,- Иван ринулся на высотку.
Когда он и его товарищи настигли фрицев, румын и полицаев, Палий крушил их штыком, приговаривая:
-Оцэ тоби за диточок, а оцэ - за зраду!
Ольга Владимировна замолчала. Она тяжело дышала, предательский всхлип норовил выскочить из груди. Чувствовалось, что рассказывать ей очень трудно, что память, живая память вскрывает тайники сердца и обнажает драгоценную правду, о которой нам, ныне живущим ничего не известно. И весь этот рассказ она не рассказывала, а проживала в который раз незабвенной памятью души.
-А бабушка всегда плачет, когда рассказывает - маленькая Оля прижалась к бабуле.
-Вы знаете,- продолжала рассказывать Ольга Владимировна,- Мама очень тяжело переживала гибель Коли и Оли. И после войны в нашей семье сложилась такая традиция, обязательно родить мальчика и девочку. Мальчика называем Николай, а девочку - Ольга.
Ольга Владимировна улыбнулась, и погладила маленькую Ольгу по головке. Она улыбалась губами, а в наполненных тревогой красивых глазах женщины я прочёл: « Только был бы мир!».
Наше купе уже давно переполнено слушателями. Даже картёжники перестали резаться в «дурака» и молчаливо сгрудились в проходе. Возможно, многие просто ради любопытства пришли поглазеть на живую легенду, но, думаю, всё же люди, притихшие и взволнованные, отложили в своём сердце урок сострадания, мужества и любви. К столику протягивались многие руки с бутылками минералки, они ставили молча воду, и виновато отводили глаза.
-Спасибо, не надо, мы купим на станции,- лепетала смущённо рассказчица,- Спасибо, миленькие.
И было в этом что- то трогательно возвышенное. Казалось, каждый в вагоне немножко вырос и повзрослел душой. Даже молодуха - попутчица растирала по щекам потёкшую из глаз краску. Она приподнялась, дала Васечке подзатыльник и поставила минералку на переполненный столик.
-Пейте, пожалуйста, и извините нас,- она села на своё место и виновато опустила глаза.
Я сидел и думал, ну почему для того, чтобы проявить сострадание, обязательно нужно познать страдания. Ведь не всегда же справедливо утверждение: « Сытый - голодному не товарищ». И эта пожилая женщина, и её поколение примером собственной жизни доказали это нам, нынешним. Ну почему, одни наполнены состраданием и участием к ближнему, а другие - безразличием и чёрствостью? Какие механизмы заставляют одно сердце сжаться от жалости, а другое равнодушно стучать в груди? Кто мы в этой великой книге жизни: добрые самаряне или равнодушные левиты, мытари или фарисеи?
Когда я пишу эти строки, думаю о тех читателях, которые, прочитав рассказ, возможно, посчитают авторской выдумкой сражение детей с фашистами. Увы, я бы сам желал, чтобы всё написанное было выдумкой. К сожалению всё написанное - жестокая правда жизни. Сегодня известно много имён детей героев: Вера Бурдоносова, Миша Разогреев, Коля Проценко, Володя Дубинин. Очень жаль, что не известно имя последнего защитника подземного гарнизона. О нём поведала Т.С. Кузьменко. Встретила она его в тюрьме. Мальчику было лет тринадцать. Измождённый, худой, очень недоверчив и замкнут. Когда гарнизон погиб, мальчик оставался в подземелье один среди голода, холода и мертвецов. При прочёсывании фашистами каменоломен мальчика выдала горевшая свеча. Ребёнка схватили и отправили в застенки гестапо. Почему? Да потому, что он продолжал борьбу, и многие фашисты не вышли из подземелья, благодаря его действиям. Вёл мальчик себя стойко и мужественно, не сообщил никаких данных ни о себе, ни о гарнизоне. Его расстреляли вместе с взрослыми.
Всё что написано - жестокая правда, которую нужно знать и помнить. И, чтобы поверить в неё, нужно поехать в Аджимушкай, и хотя бы разок пройти с экскурсией по каменоломням, окунуться в этот застывший мир мрака. А после рассказа экскурсовода чуток задержаться в тёмном коридоре, прислониться к холодному камню и вслушаться. И, надеюсь, ваше сердце услышит наполненное криками страданий, мучений и детскими предсмертными стонами пространство. Здесь каждый миллиметр камня полит кровью героев, независимо кто он был: красноармеец, или беременная женщина, ребёнок, или старуха. Каждый, кто был в этом подземелье - герой, не уступивший животным страхам, не предавший и не унизивший себя милостью фашистов, а проявивший стойкость, мужество и беззаветную любовь к Родине.
Ниже приведены проклятые имена фашистских людоедов, травивших военных и мирное население газами. Их нужно тоже знать, этих нелюдей. Потому что время, этот великий зодчий, стирает остроту чувств в памяти. Порой мы настолько упрощаем, ссылаясь на срок давности, что позволяем многим бывшим фашистам приезжать в нашу страну, ходить по святой нашей земле и осквернять память погибших в борьбе с этой нечистью.
Чудовищное преступление совершила группа гитлеровцев с погонами: генералов и офицеров. Среди них:
Генерал Гакциус — командир 46-й немецкой пехотной дивизии, скрывшийся от возмездия.
Капитан войск СС Пауль Книпе.
Командир специальной команды унтер-офицер Бонфик, прибывший из Берлина для осуществления газовых атак.
Командир 88-го сапёрного батальона капитан Ганс Фрелих (Фрей-лих), 1916 года рождения, в гитлеровской армии с 1937 года, награждён Железным крестом 1 степени и медалями. Отъявленный нацист. В мае 1945 года взят в плен. Сумел скрыть свои преступления и в 1949 году репатриирован на родину в Нюрнберг.
Обер-лейтенант Ганс Нойбауэр — заместитель Фрелиха, 1905 года рождения, из Баварии. В 1946 году был объявлен в розыск как военный преступник.
Командир 2-й роты 88-го сапёрного батальона Фриц Линеберг. Особенно зверствовал в районе Аджимушкайских каменоломен. Имел награды за «геройство» при уничтожении женщин, детей и стариков.
Командир 1-го взвода роты 88-го батальона обер-ефрейтор Берн-гардт Браун, 1921 года рождения. Руководил и осуществлял подрывные работы, в частности по закрытию выходов из каменоломен.
Оберефрейтор Рудольф Гуземан, 1919 года рождения, из Дюссельдорфа, член союза гитлеровской молодёжи. За злодеяния над советскими людьми награждён Железным крестом и медалью «За Крым».
Фельдфебель Вильгельм Флеснер, 1915 года рождения. Руководил взрывными работами в Аджимушкае. Награждён двумя Железными крестами, медалью «За Крым».
Ф. Линеберг, Б. Браун, Р. Гуземан, В. Флеснер были осуждены советским судом. Сроки заключения — 25 лет. Но, руководствуясь гуманностью, правительство СССР вскоре репатриировало их на родину для дальнейшего отбывания наказания.
Хочется верить, что у Бога их имена вычеркнуты из Великой Книги Жизни.
Из мрака подземелья павшие жертвы фашизма сверкают светлыми лучами бессмертия.
Никто не забыт и ни что не забыто и пока живём, не имеем права забыть!
Город-герой Керчь, апрель 2005год.