Теософская мораль

Теософская мораль

В качестве продолжения темы предлагаю прочитать в моём переводе цикл из трёх лекций Рудольфа Штейнера, прочитанные в Норчёпинге 28-30 Мая 1912 года под общим названием "Теософская мораль"

Первая лекция

Норчёпинг, 28. Мая 1912 года.

Следуя определенному импульсу, который я получил и о котором в дальнейшем, возможно, ещё будет сказано, мы посвятим эти дни рассмотрению одной из важнейших, значительнейших областей нашего теософского миросозерцания.

Нередко нас упрекают в том, что мы любим парить в поднебесье и созерцать далёкие космические перспективы эволюции в их связи с человеком, что мы поднимаемся до духовного созерцания далёких событий прошлого и перспектив далёкого будущего, но при этом оставляем почти без внимания ту область, которая людям ближе всего: область человеческой морали и человеческой этики.

Когда нас упрекают в том, будто мы реже касаемся этой важнейшей области человеческой душевной и социальной жизни, нежели более отдаленных областей, то в этом упрёке справедливо то, что эта область человеческой морали должна быть для нас наиболее существенной.

Но против такого упрёка должно быть сказано, что именно постольку, поскольку мы чувствуем всё значение и всю важность теософской жизни и теософского образа мыслей, нам следует подходить к этой области со священным трепетом и с осознанием того, что правильно понятая, она касается человека настолько близко, насколько это только возможно, и требует самой серьёзной, самой обстоятельной подготовки.

Упрёк, который нам делают в этом направлении, можно было бы, пожалуй, облечь в такие слова: «К чему пространные рассуждения о мирах, к чему рассказы о многих перевоплощениях многих существ, о сложных отношениях кармы, если самое важное в жизни есть то, что один, достигший вершины своей жизни мудрец в конце этой многоопытной и мудрой жизни, уже больной и слабый, не будучи сам в состоянии передвигаться, повторял своим ученикам: «Дети, любите друг друга!», как говорил, как известно, апостол и евангелист Иоанн в глубокой старости. Часто утверждалось, что в этих четырёх словах: «Дети, да любите друг друга!», - дана сущность глубочайшей нравственной жизненной мудрости.».

Поэтому многие могли бы сказать: «К чему всё остальное, если добро, если высокие нравственные идеалы могут осуществляться так просто, как это выражено в словах евангелиста Иоанна?!».

Наши оппоненты, делая из этого, самого по себе верного, факта вывод, что люди должны любить друг друга и больше им ничего не нужно знать, не принимают во внимание одного обстоятельства. Тот, чьи слова здесь приводят, как свидетельство, произнёс их лишь в конце своей многоопытной и мудрой жизни, в которой было написано самое глубокое, самое значительное Евангелие. И тот, кто говорил эти слова, мог их сказать только тогда, когда эта многоопытная и мудрая жизнь, принесшая такие великие плоды, была им уже прожита.

Да, кто прожил такую жизнь, тот вправе выразить в четырёх словах то, что человеческие души способны почерпнуть из глубокой мудрости Евангелия от Иоанна. Эти слова являются итогом всей его мудрости и вытекают из бездонных глубин души, чтобы перелиться в глубину душ и сердец других людей.

Но тот, кто не достиг ещё такой высоты, должен сперва, углубившись в основы мировых тайн, завоевать себе право высказывать высочайшие нравственные истины в таких простых словах. Фраза: «Когда двое говорят одно и то же, это – не одно и то же!», - хотя и избита, но особенно применима в данном случае. Когда кто-нибудь, не желая знания о тайнах мира, говорит: «Но ведь так просто охарактеризовать высочайшую моральную жизнь!», - и приводит слова: «Дети, любите друг друга!», - то это совсем иное, чем, когда слова эти говорил евангелист Иоанн, да ещё в конце мудрой жизни.

Поэтому тот, кто понимает эти слова евангелиста Иоанна, должен вынести из них другое заключение, а именно, что о таких глубоко значительных словах сначала надо молчать, и, что произносить их можно, только приобретя необходимую для этого подготовку и необходимую зрелость. Но, после того, как мы произносим такие слова, приятные далеко не для всех, в нашей душе возникает иная мысль, имеющая бесконечно глубокое значение.

Человек может сказать себе: «Да, возможно, что моральные принципы в их глубоком значении являются итогом всей жизненной мудрости, но человеку они нужны всегда!». Как можно было бы работать в мире для социального, морального дела, если бы для понимания высших моральных принципов приходилось бы ждать достижения наивысшей мудрости?

Самое необходимое для совместной человеческой жизни – это мораль, а здесь утверждают, что моральных принципов можно достигнуть на пути мудрости лишь в самом конце!

Тогда некоторые люди могли бы сказать, что, если то, в чём мы нуждаемся больше всего, достижимо только в конце человеческого стремления, то они готовы усомниться в мудрости устройства мира.

Ответ на вышесказанное дают нам жизненные факты. Вам стоит только сопоставить два факта, без сомнения, хорошо известных вам в той или иной форме, и вы увидите, что верно и то, и другое. Мы достигаем высочайших моральных принципов и их понимания только в конце пути мудрости, но одновременно упомянутых выше моральных и социальных взаимоотношений и поступков не может быть без морали.

Вы согласитесь с этим, если представите два факта, несомненно, хорошо вам в той или иной форме известных. Кому не случалось наблюдать человека умственно высокоразвитого, или, даже, воспринявшего не одну только внешнюю науку, но также теоретически и практически многое из оккультных и духовных истин, и, который, в то же время, совсем не такой уж нравственный человек? Кому не случалось видеть, как умные, высокоразвитые люди впадают в моральные заблуждения?

Кому не приходилось переживать иных фактов, которые очень многому учат? Например, кто не встречал няни с ограниченным кругозором, необразованной и недалёкой, которая служа у чужих людей и воспитывая одного за другим их детей, участвовала с первых недель их физической жизни в воспитании, и, быть может, полная любви, до самой смерти жертвовала для этих детей всем, что у неё было, с самой самоотверженной преданностью, какую только можно себе представить.

И, если бы к этой женщине кто-нибудь обратился с моральными проповедями, взятыми из сокровищницы самой высокой мудрости, то, по всей вероятности, эта женщина нисколько не заинтересовалась бы ими. Возможно, она, даже, нашла бы их совсем непонятными и ненужными.

Но своими моральными поступками она заслуживает не только нашего признания, но и глубокого благоговейного преклонения перед тем, что таким образом изливается из сердца в жизнь, творя бесконечно много добра.

Факты подобного рода часто отвечают на загадки жизни гораздо яснее, чем теоретические объяснения, и мы видим, что исполненное мудрости развитие мира не ждёт, пока люди найдут моральные принципы для того, чтобы стали возможны моральные поступки. И, если мы оставим в стороне аморальные поступки, о происхождении которых мы ещё поговорим в этих лекциях, мы должны сказать себе, что есть нечто, заключенное в человеческой душе, как часть божественного наследия, и дарованное человеку, как изначальная моральность, которую можно было бы назвать инстинктивной моральностью, и, которая даёт человеку возможность ждать до тех пор, пока не будут найдены моральные принципы.

Так, а может быть, и незачем так уж печься о нахождении моральных принципов? Может быть, лучше было бы, если бы люди положились на свои первоначальные моральные инстинкты, а не терялись в теоретических объяснениях морали?

Эти лекции должны показать, что это не так. Они должны показать, что нам следует, по крайней мере на этом этапе человеческого развития, на котором мы теперь находимся, искать теософскую мораль, что теософская мораль должна быть целью, которая явится плодом нашего общего теософского устремления и нашей теософской науки.

Один из философов нового времени, известный на Севере, – Шопенгауэр, - наряду с многими ошибочными утверждениями, которые мы находим в его философии, высказал очень верное положение как раз относительно принципов морали: «Проповедовать мораль легко, обосновать мораль трудно!». Это выражение очень верно, так как, в сущности, нет ничего легче, чем в наиболее близкой основным человеческим чувствам и ощущениям форме высказывать то, что должен делать или не делать человек, чтобы быть хорошим человеком.

Правда многих оскорбляет, когда утверждают, что делать подобные высказывания легко. Но тем не менее, это действительно легко. И, кто знает мир и жизнь, не будет сомневаться, что едва ли о чём-нибудь другом больше говорится, чем об истинных основах нравственных поступков.

Это, можно сказать, доставляет такое удовольствие душам слушателей и так сильно ими чувствуется, что они готовы всецело согласиться с тем, что говорит оратор, когда он даёт самые общие основы морального поведения человека.

Но моральными поучениями, моральными проповедями ещё не обосновывается мораль. Поистине, нет. Если бы моральными учениями и моральными проповедями могла быть обоснована мораль, то, уж, конечно, теперь не было бы аморальных поступков. Всё человечество просто переполнилось бы моральными действиями, ибо, каждый, без сомнения, слишком часто имел бы возможность слышать о самых прекрасных моральных принципах, в особенности потому, что они так хорошо проповедуются.

Но знать, как надо поступать, и что является морально правильным – это второстепенное в области морали. Самое важное в области морали – это то, чтобы в нас могли жить импульсы, которые, благодаря своей внутренней силе, превращались бы в моральные действия, и, таким образом, выражались в моральной жизни. Такого действия, как известно, не имеют ни проповеди, ни результаты моральных проповедей. Обосновать мораль – значит: привести человека к источникам, где он может почерпнуть импульсы, дающие ему силы, которые ведут к моральному поступку.

Насколько трудно найти эти силы, показывает тот факт, что, в сущности, уже бесчисленное число раз делались попытки, например, в философии, обосновать этику, мораль. Сколько на свете различных ответов на вопрос: «Что такое добро?», - или: «Что такое добродетель?»!

Попробуйте собрать всё, что говорили философы, начиная с Платона и Аристотеля, затем эпикурейцы, стоики, неоплатоники и так далее вплоть до новейших философских воззрений; попробуйте собрать всё от Платона до, скажем, Герберта Спенсера о природе и сущности добра и добродетели, и вы увидите, сколько делалось различных попыток проникнуть к источникам моральной жизни, к источникам моральных импульсов.

Лекции, которые я собираюсь здесь прочесть, должны показать вам, что в действительности, только вникая в оккультные глубины жизни, мы получаем возможность проникнуть не только к моральным учениям, но и к моральным импульсам, к моральным источникам жизни.

Тогда с первого же взгляда мы увидим, что это моральное отнюдь не всегда проявляется в жизни так просто, как об этом удобно было бы думать. Оставим пока в стороне всё, что называется моральным в наше время, и рассмотрим жизнь людей в тех областях, из которых можно почерпнуть многое для морального мировоззрения.

Из того многого, что нам уже дал оккультизм, важным является познание того, что у различных народов в различных областях Земли были разные воззрения, действовали самые разнообразные импульсы. Сравним две отдалённых друг от друга области. Обратимся к почтенной жизни древней Индии, и посмотрим, как постепенно развивалась она до позднейших времён. Вы знаете, что нигде не Земле не сохранилось с древнейших времён самое существенное так хорошо, как в Индии. Нигде этот факт не выражен так ярко, как в жизни индийской культуры, и некоторых других азиатских культурах. Вплоть до новейших времен сохранились чувства, ощущения, мысли, воззрения, которые мы находим в этих странах в наидревнейшие времена. И впечатление от этого отблеска древних времен, ещё сохранившегося в этих культурах, настолько сильно, что, когда мы видим то, что сохранилось до сих пор, то видим, можно сказать, сами эти древние времена.

Но нам не удастся много понять в этих конкретных, определенных этнических областях, если мы станем прилагать к ним нашу моральную мерку. Поэтому оставим пока то, что можно было бы сказать о моральных понятиях этих времён, а зададимся вопросом: что получилось из этих наиболее характерных особенностей древнейшей и почтенной культуры?

Мы найдём, что там почиталось превыше всего, как самое священное, то, что можно назвать благоговением, преданностью духовному началу. И эту самоотдачу, эту преданность духовному началу мы находим тем более почитаемой, чем больше человек был способен углубляться в самого себя, жить сокровенно в себе, отвернувшись от всякой деятельности во внешнем мире, направлять лучшее, что в нём есть, к первоосновам духовных миров.

Мы видим, что это молитвенное настроение, это устремление души к первоосновам бытия – наивысший долг для тех, кто принадлежал и принадлежит к высшей касте индийского общества, для брахманов. Всё, что они делают, все их импульсы основаны на благоговении. Нет ничего, что производило бы более глубокое впечатление на нравственные чувства этих людей, чем молитвенное устремление к божественно-духовному, в забвении обо всём физическом, в интенсивном, глубоком самонаблюдении и самоотрешенности.

О том, насколько нравственная жизнь этих людей была проникнута этим элементом, вы можете судить на основании того факта, что члены других каст, особенно в более древние времена, признавали само собой разумеющимся, что каста молитвенного благоговения, религиозной и ритуальной жизни, считалась избранной и достойной почитания. Таким образом, вся жизнь была пронизана этими выше охарактеризованными импульсами устремления к божественно-духовному.

Вся жизнь служила этому устремлению, и никакими общими моральными началами, основанными на какой-то философии, нельзя объяснить то, о чём здесь идёт речь. Этого нельзя объяснить по той причине, что развивавшееся в то время в древней Индии было ещё невозможно у других народов. Был необходим темперамент и основной характер именно индийского народа, чтобы эти импульсы могли в нём развиваться с такой интенсивностью.

Потом во внешнем культурном потоке они изошли оттуда и распространились по Земле. Если мы хотим понять то, что подразумевается под божественно-духовным, мы должны обратиться к этому первоисточнику.

Оставим пока этот народ и обратимся к другим. Обратим свой взор к европейским народам того времени, когда христианство ещё не пронизало европейскую культуру, когда оно только начинало проникать в неё. Вам известно, что христианству, которое проникло в Европу с Юго-Востока, противостояли совершенно определенные импульсы европейских народов, обладавших совершенно определенными внутренними ценностями и силами.

Тот, кто изучал историю введения христианства в Европе, в Центральной Европе, а также здесь, на Севере, особенно тот, кто изучал это оккультным путём, знает, какого стоило труда согласовать с тем или иным христианским импульсом в той или иной области то, на что наталкивалось христианство в северной и центральной Европе.

Теперь зададимся вопросом – как мы ставили его, говоря о народах Индии – каковы были главные нравственные импульсы, которые встретило христианство, как моральное благо, как моральное наследие тех народов, чьими потомками является современное европейское население (северной и центральной Европы, и Англии)?

Достаточно назвать одну из главных добродетелей, и мы сейчас же увидим, что тем самым указали на нечто чрезвычайно характерное для этого населения. Стоит только произнести слова: храбрость, мужество, отстаивание изо всех человеческих сил человеческого волеизъявления в физическом мире – и мы назовём главные добродетели, принесенные европейцами навстречу христианству. Все же остальные добродетели, являются, в сущности, следствием этих добродетелей.

Мы видим это тем яснее, чем дальше углубляемся в древние времена. Взглянем на истинное мужество, истинную храбрость в некоторых их основных свойствах, и мы найдём, что они состоят из избытка внутренней полноты жизни.

Вот что бросается в глаза как раз у европейских народов в древние времена. Человек, принадлежавший к древнему европейскому населению, имел больше, чем необходимо для его личного употребления. И он отдаёт этот избыток, ибо, у него есть импульс его отдавать. Он совершенно инстинктивно следует импульсу отдавать то, чего у него слишком много.

Можно сказать, что ни в чём другом не был так расточителен европейский север, как в том, чтобы из своего морального избытка, из своей способности и годности к делу изливать жизненные импульсы на физический план.

Это было действительно так, словно люди европейского прошлого, каждый в отдельности, получили совершенно определенное количество силы, которое превосходило то, что нужно было человеку для собственных нужд.

Из этой полноты он мог черпать, расточать её и употреблять на свои воинственные дела, на дела тех древних добродетелей, которым новое время отвело место среди так называемых пороков, но которые проявлялись в том, например, что называется великодушием.

Действовать из великодушия – это нечто столь же характерное для древнего европейского населения, как для древнеиндийского – характерно действовать из благоговения.

Принципы, теоретические моральные положения были бы бесполезны древнему европейскому населению, потому что оно не поняло бы их. Читать моральные проповеди древнеевропейскому жителю было бы то же самое, что давать совет точно записывать свои доходы и расходы человеку, который не любит считать. Раз он этого не любит, то ему нужно только одно: не нуждаться в этом, то есть иметь достаточно денег, чтобы мочь их тратить. Если у него есть неисчерпаемый источник, то он не нуждается в строгом счетоводстве.

Это немаловажное обстоятельство. Оно имеет большое теоретическое значение для того, что человек считает ценным для жизни в смысле личной годности, личной активности. Моральные чувства древнего европейского населения обуславливают устройство мира. Каждый как бы получил свою часть божественного наследства, чувствовал себя преисполненным им, и тратил его, тратил на служение роду, на служение семье, а также на служение более обширным этническим группам. Так действовали, так вели хозяйство, так работали.

Итак, мы указали на две географические области человечества, весьма отличные друг от друга, ибо чувство благоговения, присущее индусам, совершенно отсутствовало у европейцев. Потому-то христианству и было так трудно привить это молитвенное чувство европейскому населению. Здесь были совсем другие предпосылки.

Теперь же, взглянув на всё это и отвлекаясь от моральных понятий, спросим себя о моральном эффекте. Без долгих размышлений ясно, что там, где оба миросозерцания и направления мысли встретились в своей наиболее чистой форме, этот эффект был бесконечно велик. Бесконечно много было дано миру тем, что существовал народ, подобный древнеиндийскому, с его подчинением всех чувств благоговению, с его устремленностью к высшему.

Но бесконечно много было миру дано и тем – это можно доказать на конкретных фактах – что выросло из храбрости и мужества европейцев дохристианского времени. Оба эти элемента должны были действовать совместно, и оба эти элемента дали моральный эффект, который, как мы увидим, продолжает действовать ещё и поныне, и который, вытекая из двух направлений, может служить не какой-то одной части человечества, а всему человечеству вообще. И он живёт во всём, что человечество считает наивысшим. Во всём живёт этот эффект индуизма и эффект древнего германства.

Можем ли мы теперь сказать без дальнейших рассуждений, что то, что приносит человечеству этот моральный эффект – есть добро? – Без сомнения, мы можем это сказать. В обоих культурных течениях это должно быть добром, это должно быть чем-то таким, что мы можем назвать добром. Но, когда нам приходится определять, что же есть это добро, то мы опять стоим перед загадочным вопросом. Что такое это добро, которое действовало и в том и в другом случае?

Я не хотел бы читать вам моральных проповедей, я не считаю это своей задачей. Я считаю своей задачей изложение фактов, приводящих к теософской морали. Поэтому я пока привёл вам пока два рядя известных фактов, в которых прошу вас обратить внимание лишь на то, что факт благоговения и факт мужества оказывают моральное воздействие на культурное развитие человечества.

Теперь обратимся к другим временам. Если вы примете во внимание нашу современную жизнь с её нравственными импульсами, то, само собой разумеется, вы скажете себе: в наше время мы не можем быть такими – по крайней мере, в Европе – как этого требует чистейший идеал древней Индии, ибо, невозможно создавать европейскую культуру при помощи индийского благоговения.

Но невозможно также достигнуть того, чем является в настоящее время наша культура, при помощи древней славной добродетели – мужества европейского населения. И тотчас же нам станет ясно, что в глубинах морального чувства европейского населения заложено ещё нечто иное. Поэтому мы должны найти это иное, чтобы иметь возможность ответить на поставленный вопрос: что есть добро и что есть добродетель?

Я часто указывал на то, что нужно отличать эпоху, которую мы называем греко-латинским, четвёртым послеатлантическим культурным периодом, от той эпохи, которую мы называем пятым послеатлантическим культурным периодом, и в которой мы живём в настоящее время.

В сущности, тем, что я хочу сказать о существе морали, должно быть охарактеризовано возникновение пятого послеатлантического культурного периода. Начнём с одного предмета, который сначала может вам показаться не убедительным, ибо он заимствован из мира поэзии, из мира сказаний.

Однако, он характеризует то, каким образом моральные импульсы начинали действовать, как они вливались в человечество в те времена, когда постепенно вступало в свои права развитие нашей пятой послеатлантической культуры.

Речь идёт о поэте Гартмане фон Ауэ, жившем в конце 12, начале 13 веков и умершего в 1213 году. Этот поэт самую значительную свою поэму «Бедный Генрих» создал всецело из образа мыслей и событий того времени, из воззрения, которое в те времена повсюду жило в народе. Эта поэма в высочайшей степени выражает образ мыслей того времени относительно некоторых моральных импульсов.

Содержание поэмы следующее. «Бедный Генрих» был богатым рыцарем (в начале он был не бедным, а преуспевающим дворянином). Он не думал о том, что чувственные вещи физического плана тленны и преходящи. Он жил настоящим днём, и вскоре создал себе дурную карму.

И вот, его постигает проказа. Посетив самых знаменитых врачей того времени, он не находит у них помощи, считает свою жизнь погибшей и продаёт свои имения. Со своей болезнью он не может оставаться среди людей, поэтому живёт вдали от них, одиноко, в усадьбе, на попечении старого преданного слуги, ведущего его хозяйство, и дочери этого слуги.

Однажды до этой дочери, и вообще до всего дома, доходит весть, что только одно может помочь рыцарю, которого постигла такая судьба. Никакой врач, никакое лекарство не смогут ему помочь, но, если чистая девушка из любви пожертвует для него своей жизнью, он сможет выздороветь.

Несмотря на все уговоры родителей и самого Генриха, на дочь слуги находит что-то такое, что заставляет её думать, что это она должна пожертвовать собой. Она отправляется в Салерно, в самую знаменитую школу того времени.

Никакие требования врачей её не устрашают, она готова пожертвовать своей жизнью. Рыцарь не допускает этого и возвращается вместе с нею домой. Поэма дальше рассказывает нам, что, приехав домой, он действительно стал понемногу поправляться, и потом долго жил с той, которая хотела его спасти, и достиг счастливого заката жизни.

Конечно, вы можете сказать, что это только поэма, и мы не должны буквально понимать факты, которые рассказываются в ней. Однако, дело меняется, если мы сравним то, что рассказал некогда в своей поэме «Бедный Генрих» средневековый поэт Гартман фон Ауэ, с жизнью Франциска Ассизского, родившегося в 1182 году и жившего в то время в Италии.

Чтобы охарактеризовать то моральное-личное, что происходило тогда, как бы сконцентрировавшись в личности Франциска Ассизского, вызовем в нашей душе произошедшее так, как оно является оккультисту, хотя бы нас и сочли за это безумными и суеверными. Примем эти вещи всерьёз, так как в ту переходную эпоху они так же серьёзно и действовали.

Мы знаем, что Франциск Ассизский был сыном итальянского купца Бернардоне, который много путешествовал по торговым делам во Франции. Мы также знаем, что отец Франциска был человеком, придававшим большое значение внешнему блеску. Мать его была женщиной, обладавшей всеми добродетелями благочестия и благородными качествами сердца, жившей своими религиозными чувствами.

Всё, что окружает в форме сказаний рождение и жизнь Франциска Ассизского, вполне соответствует оккультным фактам. Хотя оккультные факты в истории часто скрываются за образами и легендами, всё же эти легенды соответствуют оккультным фактам. Так, безусловно верно, что целому ряду лиц перед рождением Франциска открылось в видениях знание о том, что должна родиться значительная личность.

Из большого числа лиц, которым это снилось, то есть, которые имели пророческие видения о рождении великой личности, внешняя история отметила святую Хильдегарду.

Я ещё раз отмечу, что это факт, который подтверждается исследованиями Акаша-Хроники. Хильдегарде снилась женщина с измученным, окровавленным лицом, сказавшая ей: «Птицы имеют здесь, на Земле, свои гнёзда, лисицы имеют на Земле норы, у меня же нет в настоящем ничего, даже посоха, чтобы опереться!». Когда святая пробудилась от этого сна, она поняла, что под этой личностью подразумевается истинный образ христианства. Это снилось ещё многим другим лицам.

Они из этого поняли, что им могло быть известно, что внешняя структура церкви не может быть вместилищем, сосудом истинного христианства. Они это поняли.

Однажды, - это тоже факт, - когда отец Франциска Ассизского был по делам во Франции, в дом Пики, матери Франциска, пришел странник и прямо сказал ей: «В этом доме, где царит изобилие, ты не должна родить ребёнка, которого ожидаешь. Ты должна родить его в хлеву, ибо он должен лежать на соломе, чтобы следовать своему Учителю!». Это приказание было отдано матери Франциска Ассизского, и это не легенда, а правда, что мать смогла выполнить его, так как отец был во Франции. Таким образом, рождение Франциска Ассизского на самом деле совершилось в хлеву на соломе.

Верно и следующее. Когда ребёнок уже родился, в это немноголюдное место пришел некий человек, которого никогда раньше здесь не видели, как никогда не видели и позже. Он ходил по улицам и говорил: «В этом городе родился великий человек!». В то время люди были ещё способны вести духоведческую жизнь и во время рождения Франциска Ассизского слышали звон колоколов.

Можно было бы привести ещё целый ряд фактов, но довольно и приведённых, чтобы показать, как всё сгустилось в духовном мире при появлении этой единственной в своём роде личности. Всё это становится для нас особенно интересным, если мы примем во внимание ещё кое-что.

У матери была идея, что ребёнок должен быть назван Иоанном, и ему было дано это имя. Но, когда вернулся из Франции отец, он дал сыну имя Франциск на том основании, что во Франции у него хорошо шли его торговые дела. Но первоначально ребёнок был назван Иоанном.

Теперь мы должны указать на некоторые подробности из жизни этого удивительного человека, и, прежде всего, на годы его молодости. Каким он является в детские годы? Перед нами человек, как бы, являющийся потомком древнего германского рыцарства. Это не покажется нам странным, если принять во внимание смешение народов после переселения с севера.

Храбрый, воинственный, идеалистично настроенный, мечтающий оружием завоевать честь и славу – так сказалась у Франциска Ассизского наследственность, проявилось в его личности расовое свойство. Можно сказать, что свойства, которые жили в древних германцах в более душевной, сердечной форме, у него проявляются более внешне, так как он был именно расточителем.

Он расточительно обращался с большим имуществом отца, крупного и богатого для того времени купца. Куда бы он ни являлся, он расточал имущество, плоды отцовской работы. Его руки были всегда полны для всех его товарищей и сверстников. Нет ничего удивительного, что во всех детских воинственных играх товарищи всегда выбирали его предводителем, и, что он рос вполне воинственным мальчиком.

Таким он слыл и во всём городе. Между молодыми людьми Перуджи и Ассизи бывали всякого рода ссоры, он принимал в них участие, и, случилось так, что вместе со своими товарищами он попал в плен. Он не только по-рыцарски переносил плен, но и побуждал других переносить его по-рыцарски до тех пор, пока через год они не вернулись домой.

Когда же, по долгу рыцарства, должен был быть предпринят военный поход против Неаполя, случилось, что этому юноше было видение во сне. Он видел большой дворец. Повсюду там было оружие, щиты. Он видел здание, в котором хранилось оружие. Такой сон приснился ему, видевшему в лавке своего отца только различное сукно. И он решил, что это указание на то, что он станет военным человеком, и решил присоединиться к военному походу на Неаполь.

Уже во время сборов, и ещё сильнее, когда он уже присоединился к походу, у него были духовные видения. Он как бы слышал голос, говоривший: «Не ходи дальше, ты неверно истолковал важный для тебя сон. Вернись в Ассизи, и ты узнаешь, как ты должен правильно его истолковать!».

Он последовал этим словам, вернулся в Ассизи, и вот, у него произошла внутренняя беседа с существом, которое в духе говорило с ним, и сказало ему: «Не во внешней службе должен ты искать своё рыцарство. Тебе предопределено преобразить все свои силы телесные в силы душевные, претворить их в оружие, которым ты должен владеть душевно. Оружие, которое снилось тебе во дворце, означает для тебя духовно-душевное оружие милосердия, сострадания и любви. Шиты знаменуют для тебя рассудок, которым ты должен владеть, чтобы устоять против тягот жизни, посвященной милосердию, состраданию и любви.».

За этим последовала короткая, хотя и не безопасная болезнь, от которой он, однако, исцелился. После неё он имел нечто вроде видения всей своей прошлой жизни, которое длилось несколько дней.

Рыцарь, который в смелых мечтах только и помышлял о том, чтобы стать героем-воином, преобразился в человека, стремившегося до конца провести в жизнь моральные импульсы милосердия, сострадания и любви. Все силы, которые он должен был отдать на служение физическому плану, превратились в нравственные импульсы внутренней жизни.

Здесь мы видим, как возникает моральный импульс в одной отдельной личности. Важно взять в качестве примера именно великий моральный импульс, ибо, если отдельный человек не всегда может подняться до высочайших вершин нравственных импульсов, всё же поучительны они именно там, где выражаются сильнее, где мы видим их действительно с наибольшей интенсивностью. И, когда мы обращаем внимание на это радикальное, и рассматриваем малое в свете этого радикального, великого, тогда мы приходим к правильному взгляду на моральные импульсы жизни.

Но, что же произошло с Франциском Ассизским? Излишне говорить о столкновениях, которые были у него с отцом, когда его расточительность приняла совершенно другое направление. Расточительность, которая служила чести отчего дома, почёту и славе, такую расточительность отец ещё понимал.

Но он не мог понять, когда его сын, после своего обращения, снял свои лучшие одежды, оставив лишь самое необходимое, и раздал их тем, кто нуждался. Он не мог понять, каким образом с его сыном произошло такое превращение, что последний сказал: «Странно, что так мало чтимы те, благодаря кому христианские импульсы обрели такую силу на Западе!».

После этого Франциск совершил паломничество в Рим и положил большую сумму денег на могилы апостолов Петра и Павла. Всего этого отец не понимал. Я не буду описывать происходивших между ними столкновений. Я хотел бы лишь указать на то, что для Франциска Ассизского на этом сосредоточились все его нравственные импульсы.

Эти сосредоточенные импульсы превратили храбрость в нечто душевное. Они развились настолько, что стали образами в медитациях и являлись ему, как крест с распятием. В таких состояниях он чувствовал внутреннее личное отношение ко кресту и Христу, и, благодаря этому, получал силы, которые неизмеримо увеличивали эти, пронизывающие его теперь, нравственные импульсы.

Он нашел удивительное применение тому, что в нём развилось. В те времена во многих европейских странах разразились ужасы проказы. Церковь нашла своеобразный способ лечения прокаженных, которых было очень много. Священник призывал к себе такого прокаженного и говорил ему: «Ты поражен этой болезнью именно потому, что потерян для этой жизни. Но ты приобретен для Бога, ты посвящен Богу!», - а затем отсылал его в пустынные, безлюдные места, где он должен был доживать жизнь одинокий и покинутый.

Я не хочу осуждать такое лечение. Другого, лучшего эти люди не знали. Но Франциск Ассизский знал лучшее. И мы указываем на это потому, что это ведёт нас от непосредственных фактов к их моральным источникам. На следующих лекциях вы увидите, зачем мы говорим об этих вещах. И вот, это привело Франциска Ассизского в тому, что он стал везде навещать прокаженных, не боясь общения с этими людьми.

И действительно, чего не могли исцелить никакие средства того времени и, что создавало необходимость изгонять людей из человеческого общества, Франциск Ассизский во множестве случаев исцелял, ибо, он подходил к этим людям с силами, которые жили в его моральных импульсах, благодаря которым он ни перед чем не останавливался, имел мужество не только заботливо очищать у этих людей пораженные места, но и жить с ними, усердно ухаживать за ними, даже целовать их и пронизывать их своей любовью.

Исцеление «бедного Генриха» дочерью верного слуги – не просто поэтический вымысел, он выражает то, что много раз совершалось хорошо известной исторической личностью – Франциском Ассизским. Попробуйте понять, что тут произошло. Произошло то, что в таком человеке, как Франциск Ассизский, был огромный запас душевных жизненных качеств, которые мы уже отметили, как мужество и храбрость древнеевропейского населения, превратившиеся теперь в духовно-душевное, и впоследствии действовавшие духовно-душевно.

И то, что в древние времена действовало, как великодушие и храбрость, и выступило в виде личной расточительности, обнаружившейся у Франциска Ассизского ещё в юности, привело его к тому, что он стал расточителем моральных сил. Он был переполнен нравственной силой, и она действительно переходила на тех людей, на которых он обращал свою любовь.

Почувствуйте эту реальность, такую же реальность, как воздух, которым мы дышим и без которого не можем жить. Такой реальностью является и то, что струилось через все члены Франциска Ассизского и вливалось во все сердца, которым он себя посвящал, ибо, Франциск Ассизский расточал полноту сил, струившихся из него. Это и было то, что вливалось, втекало во всю созревшую жизнь Европы, превращаясь в душевное и действуя во внешней действительности.

Подумайте над этими фактами, которые сначала, как может показаться, не имеют ничего общего с насущными моральными вопросами. Попробуйте понять, что живёт в благоговении индусов и в северном мужестве.

Попробуйте продумать целительное действие таких моральных сил, какими владел Франциск Ассизский. Тогда мы сможем завтра говорить о том, что такое реальные моральные импульсы, и увидим, что не только слова, но реальные силы действуют в душе, созидая мораль.

*

Вторая лекция

Норчёпинг, 29. Мая 1912 года.

Я уже отметил вчера, что всё сказанное здесь о теософских моральных принципах и импульсах должно опираться на фак-ты, и поэтому мы постарались привести некоторые факты, в которых моральные импульсы проявляются особенно сильно.

Как наиболее заметное, существенное было отмечено то, что у такой личности, как Франциск Ассизский, должны были действовать сильные, могучие моральные импульсы, чтобы привести эту личность к её деяниям. Ибо, что это за деяния, мои дорогие друзья-теософы?

У Франциска Ассизского эти деяния являют мораль в высочайшем смысле этого слова. Франциск Ассизский был окружен людьми с очень тяжелыми болезнями, от которых остальной мир того времени не знал никакого средства для исцеления. Благодаря моральным импульсам, действовавшим во Франциске Ассизском, многие из этих тяжело больных находили в нём моральную опору и большое утешение, но он достигал даже и того, что эти нравственные побуждения, эти моральные силы, исходившие от него, оказывали целительное, оздоравливающее действие, если вера и доверие этих больных были достаточно велики.

Чтобы глубже проникнуть в вопрос, - откуда исходят моральные импульсы, - мы должны спросить себя применительно как раз к такой личности, как Франциск Ассизский: «Каким образом смог он развить такие моральные силы? Что, собственно, с ним произошло?». И нам необходимо вернуться назад ещё дальше, чтобы понять, что действовало в душе этого необыкновенного человека. Припомним, что древнеиндийская культура была связана с известным разделением людей на четыре касты, и, что высшей кастой у индусов была каста брахманов – хранителей мудрости.

Обособленность этих каст была настолько велика в древней Индии, что священные книги могли, например, читать только брахманы, но не члены других каст. Вторая каста – воины – могли только слушать учения, содержащиеся в Ведах или в Веданте. Толковать какое-либо место из Вед, иметь какое-либо мнение о том, что значат Веды, имели право только брахманы.

Остальным людям строго воспрещалось иметь какие-либо мысли о сокровищах мудрости, содержащихся в священных книгах. Вторую касту составляли люди, на которых лежала забота о военных делах и управлении страной.

Затем была третья каста – торговцы и ремесленники, и четвёртая – собственно, рабочая каста. И, наконец, был ещё совершенно презираемый слой народа – парии, которых настолько мало уважали, что, например, брахман чувствовал себя оскверненным, если он только наступал на тень, брошенную парией. Он после этого должен был даже совершить очистительный обряд, если наступил на тень нечистого человека, каким считался пария.

Итак, мы видим, как странно разделены здесь люди на четыре признанные касты и на касту, не признанную вовсе. Если мы спросим себя теперь, насколько строго соблюдались эти кастовые правила в древней Индии, то должны будем ответить: они соблюдались в полной строгости.

В то время, как в Европе уже господствовала греко-латинская культура, в Индии ни один человек, принадлежащий к касте воинов, не осмелился бы иметь собственного мнения о том, что содержалось в священных книгах, в Ведах.

Вследствие чего произошло такое разделение людей? Зачем, собственно, оно появилось в мире? Странно, что это разделение людей на касты мы находим как раз у самого выдающегося народа древности, у того народа, который в сравнительно ранние времена переселился из древней Атлантиды в Азию, и сохранил от этого древнего атлантического времени величайшие сокровища мудрости и знания. Это кажется странным.

Как можно это понять? Казалось бы, всей мудрости и добру мирового порядка, мирового водительства должно противоречить то, что одна группа людей была выделена, чтобы хранить высочайшее достояние, в то время как остальные люди самим своим рождением предназначаются к низшему положению.

Это можно понять, заглянув в тайны бытия. Ибо бытие, развитие возможно исключительно посредством дифференциации, разделения. Если бы все люди захотели достигнуть той степени мудрости, которой достигла каста брахманов, то достичь её не смог бы никто. Нельзя говорить, что это противоречит Божественному Миропорядку, Божественному Водительству, если не все люди в равной степени могут достигнуть высшей мудрости. Такое утверждение имело бы не больше смысла, чем, например, если потребовать от бесконечно мудрого и всемогущего Божества, чтобы оно создало треугольник в четырьмя углами. Никакое Божество не могло бы создать треугольника иначе, чем с тремя углами. То, что определено и установлено духовно, должно соблюдаться и Божественным Мировым Порядком. Развитие должно совершаться посредством дифференциации, и известные группы людей должны обособляться для того, чтобы могло проявиться определенное свойство человеческой эволюции.

Это является таким же строгим законом, как и закон, в силу которого треугольник имеет три угла. Так что другие люди сначала должны быть исключены на известное время. Это является законом не только для развития человека, но и для развития вообще. Взгляните на облик человека. Согласитесь, что в человеческом строении самым совершенным и ценным является череп. Но каким образом именно кости черепа стали таковыми, стали покровом благороднейшего органа – мозга?

По своим задаткам каждая кость человека может стать костью головы. Но для того, чтобы из общей костной системы некоторые кости могли достигнуть этой высоты развития, то есть стать передней или задней частью оболочки головы, берцовые кости, и кости суставов должны были остаться на низшей ступени, – хотя всякая берцовая или иная кость имеет в себе совершенно такие же задатки, чтобы мочь стать костями головы, как и те, которые ими в действительности стали.

Так вообще бывает в мире, что поступательное развитие возможно только потому, что одно отстаёт, и тогда другое получает возможность продвигаться вперёд, и даже переступает известную точку развития. Итак, можно сказать, что брахманы переступили известную точку среднего уровня развития, низшие же касты, напротив, отстали.

Когда наступила атлантическая катастрофа, то из Атлантиды, с того древнего континента, который находился на месте современного Атлантического океана, люди постепенно переселялись на Восток, и заселили пространства, известные теперь, как Европа, Азия и Африка. Мы отвлекаемся здесь от тех людей, которые пошли на Запад, потомки которых потом были найдены при «открытии Америки». Когда разразилась атлантическая катастрофа, то выселились не только те касты, которые постепенно дифференцировались в Индии.

Первоначально было семь каст, вышедших из древней Атлантиды на Восток. Четыре касты в Индии приобрели значение. Это были четыре высшие касты. Пятая, с которой вовсе не считались, составляла в Индии как бы промежуточный слой населения. Кроме этой пятой касты париев были и другие касты, но они не дошли до Индии, а осели в разных областях Европы, Передней Азии и, особенно, в Африке.

Дело обстояло так, что в Индию переселились только избранные касты, в Европе же остались те, которые обладали совсем иными свойствами, чем люди, дошедшие до Индии.

Вообще, понять то, что произошло впоследствии в Европе, возможно только, зная, что передовые для того времени части человечества прошли в Азию, а в Европе остались в преобладающей массе те люди, которые предоставляли возможность для совсем особых инкарнаций. Чтобы понять, каковы были эти совсем особые воплощения душ в древнейшие времена Европы в массе населения, мы должны припомнить одно своеобразное событие атлантического времени.

Случилось, что в известный момент древнего атлантического развития великие тайны бытия, великие истины бытия, гораздо более значительные, нежели все те, до которых поднялось послеатлантическое население, не были сохранены в тайне, как это было бы необходимо для того времени, в узких кругах и школах, а были выданы массе атлантического населения. Масса атлантического населения благодаря этому получила знания о мистериальных оккультных истинах, для понимания которых она ещё не созрела.

И тогда их души впали в состояние морального упадка. На пути добра, на пути морали остались только те, которые и переселились впоследствии в Азию.

Но мы не должны представлять себе, что всё европейское население состояло лишь из таких людей, таких индивидуальностей, которые потерпели, под влиянием соблазна атлантического времени моральное поражение. Повсюду в этом европейском населении были рассеяны и другие люди, осевшие при великом переселении в Азию, и принявшие на себя роль руководителей. Дело обстояло так, что по всей Европе, передней Азии и Африке были люди, принадлежавшие к различным расам и кастам, в телах которых жили соблазненные души.

Кроме того, имелись и другие, оставшиеся и не ушедшие в Азию люди, которые могли взять на себя водительство, и которые являлись лучшими, более высоко развитыми душами.

В древние времена, то есть в те времена, когда развивались индийская и персидская культуры, лучшими местами для этих душ, принявших на себя водительство, были области северной Европы, те страны, в которых существовали самые древние европейские Мистерии. Там были приняты, так сказать, предохранительные меры против того, что произошло в Атлантиде. В древней Атлантиде искушение душ явилось следствием того, что им были выданы оккультные истины, мудрость Мистерий, для которых они недостаточно созрели.

И потому именно в европейских Мистериях следовало тем более строго хранить и защищать это достояние мудрости. Поэтому люди, являвшиеся истинными руководителями мудрости в Европе в послеатлантическое время, держались совершенно в тени и, как строгую тайну хранили то, что получили.

Так что можно сказать, что в Европе существовали люди, которых можно сравнить с брахманами Индии, но никто во внешнем мире не знал ничего об этих европейских брахманах. Они в строжайшем смысле слова хранили священные тайны в Мистериях, чтобы с населением, среди которого были рассеяны эти вожди, не могло повториться то, что произошло в Атлантиде. Только благодаря такому наистрожайшему сохранению мудрости души могли до известной степени подниматься.

Ибо, дифференциация происходит не так, что одной части человечества предназначается занять более низкое положение, чем другой, но так, что, понижающаяся в определенный момент, часть должна в определенный другой момент подняться в развитии. Для этого должны быть созданы условия. Поэтому в Европе существовали души соблазненные и утратившие моральную прочность, а среди них действовала мудрость из глубоко скрытых источников.

Но в Европе остались и члены переселившихся в Индию каст, и члены второй касты, воинов, были теми людьми, которые преимущественно осуществляли в Европе власть. В то время как мудрецы, то есть соответствовавшие индийским браминам, держались совершенно в тени и давали свои советы из сокровенных мест – воины выходили в народ, чтобы направлять его согласно советам мудрецов. В народ выходили люди, обладавшие воинственными наклонностями.

Эта вторая каста имела величайшую власть в древней Европе, но руководилась мудрецами, остававшимися в тени. Поэтому наиболее значительными личностями в Европе были как раз те, кто блистал храбростью и мужеством. Итак, в то время как в Индии ярче всего сверкала мудрость брахманов, которые толковали священные книги – в Европе больше всего ценилось мужество, храбрость, и люди знали только, откуда они должны были черпать те божественные тайны, проникаясь которыми, они являли бы храбрость и силу духа.

На протяжении тысячелетий мы наблюдаем течение европейской культуры и видим, как души постепенно исправлялись и поднимались. Но в Европе, где жили души, бывшие, в сущности, потомками населения, прошедшего через соблазн, не могло развиться правильное понимание кастового устройства общества, какое было в Индии. Той дифференциации душ на касты, какая существовала в Индии, не появилось.

Зато появилось разделение на таких людей, которые были вождями, на руководящее сословие, которое потом превратилось в ряд руководящих сословий в разных направлениях, и на таких, которыми руководили, которых вели, то есть на ведомое сословие. Ведомое сословие состояло главным образом из таких душ, которым нужно было возвыситься.

Если мы будем искать души, которые из этого низшего состояния, состояния подпавших искушению душ, постепенно находили путь наверх, и развивались до более высокой ступени, мы найдём их, главным образом среди того европейского населения, о котором мало знает история в настоящее время.

На протяжении веков развивалось это население, чтобы подняться на более высокую ступень, чтобы оправиться от удара, постигшего его в древнее атлантическое время.

В Азии мы имеем дело с равномерным движением культуры вперёд, в Европе же – с поворотом от морального упадка к постоянному моральному исправлению. Так это было в течение очень долгого времени, и исправление стало возможным только потому, что в человеческих душах живёт очень сильное стремление к подражанию. Мужественные люди, действовавшие в народе, были для него идеалом, примером.

Они были первыми, их называли князьями (Здесь Р. Штейнер обыгрывает связь немецкого слова «Fürst» (князь, вождь) и шведского «forsta» (первый). – Прим. ред.), остальные им подражали. Таким образом моральный уровень всей Европы был поднят именно этими душами, которые жили среди народа, как его вожди.

Но, вследствие этого европейскому развитию потребовалось ещё нечто иное. Чтобы это понять, мы должны точно различать развитие рас и развитие душ. Нельзя смешивать эти два понятия. Человеческая душа может развиваться так, что в одной инкарнации она воплощается в одной расе, а, приобретя здесь определенные свойства, в более поздней инкарнации она может воплотиться в совершенно иной расе. Так что в настоящее время среди европейского населения мы, безусловно, встречаем воплощение таких душ, которые в прежних своих инкарнациях были воплощены в Индии, Китае или Японии.

Души отнюдь не остаются в расах. Развитие душ есть нечто отличное от развития рас. Расовое развитие спокойно идёт своим путём. Во время древнего европейского развития было так, что в европейские расы души перешли потому, что не могли попасть в азиатские.

Они были вынуждены вновь и вновь воплощаться в европейских расах. Но постепенно души становились всё лучше, а это вело к тому, что они постепенно стали переходить в более высокие расы. Те души, которые раньше были воплощены в низших расах, развились до высшей ступени и впоследствии смогли воплощаться в физических потомках руководящего населения Европы. Физически потомки руководящего населения размножились, стали многочисленнее, чем прежде, потому что число душ пригодных для этого увеличилось.

Исправившись, они воплощались в руководящем населении Европы, и развитие шло дальше таким образом, что тесная форма, в которой воплощалось прежде это древнеевропейское население, постепенно вымирала, как физическая раса.

Души покидали эти определенным образом сформированные тела, и тела вымирали. Это и было причиной того, что число потомков в низших расах всё уменьшалось, а в высших возрастало. Постепенно слои низшего населения вымерли полностью. Это вполне определенный процесс, который нам надлежит понять. Души затем рождались в телах, которые происходили из высших рас.

Такой процесс не остаётся без последствий. Когда происходит нечто подобное, то есть, когда что-либо исчезает в целых областях, то оно не исчезает совершенно, а растворяется и продолжает существовать в другой форме. Вы поймёте в каком виде оно продолжает существовать, если примете во внимание, что в древние времена при вымирании худшего населения, о котором я сейчас говорил, вся область наполнялась понемногу демоническими существами, представлявшими собой продукты разложения того, что вымерло.

Итак, вся Европа, а также и Передняя Азия были полны этими одухотворенными продуктами разложения вымершей худшей части населения. Демоны разложения, которыми была полна духовная атмосфера, существовали долго и влияли на людей. Следствием этого явилось то, что чувства и ощущения более позднего населения были проникнуты ими.

Это яснее всего видно из того, что, когда позднее, во время переселения народов, большие человеческие массы пришли из Азии в Европу (среди них Аттила со своими ордами), и повергли население Европы в великий ужас, ужас этот сделал людей способными к связи с теми демоническими существами, которые остались с прежних времён. Постепенно, из-за этих демонических существ и как следствие ужаса, возникшего при нашествии азиатских орд, развилась в средние века проказа.

Но это состояние ужаса могло вызвать такое следствие только в душах, подверженных влияниям демонических сил. Я рассказал вам, как люди смогли стать жертвами болезни, от которой Европа позже снова избавилась, и почему эта болезнь действовала с такой силой в описанное мной вчера время.

Итак, мы видим, как в Европе вымерли те слои населения, которые и должны были вымереть, ибо они не развивались дальше. Но мы видим также и то, что этот процесс и сейчас продолжает воздействовать на людей в форме различных болезней. Болезнь, называемая проказой, является следствием определенных душевно-духовных причин.

Всему этому нужно было создать противодействие. Движение вперёд было возможно только при условии устранения выше приведённых явлений из европейского развития. Пример того, как оно устранялось, был описан вчера, показав, как, с одной стороны, аморальное действует в виде демонов болезней, а с другой – что являются такие сильные моральные импульсы, как у Франциска Ассизского. Благодаря тому, что он обладал этими сильными моральными импульсами, он собрал вокруг себя других, хотя и в меньшей степени, но всё же действовавших в его духе. Таких людей было довольно много, только продолжалось это не долго.

Каким же образом во Франциска Ассизского вселилась такая душевная сила? Так как мы собрались здесь не затем, чтобы заниматься внешней наукой, а, чтобы понять человеческую мораль из оккультных основ, мы должны обратить внимание на некоторые оккультные истины.

Мы должны спросить себя: как могла появиться такая душа, как душа Франциска Ассизского? Понять такую душу мы сможем только тогда, когда вникнем в неё глубже, когда спросим себя о том, что жило в скрытых её глубинах.

Здесь я должен напомнить вам о том, что древнее разделение индусов на касты получило, в сущности, первый удар, первый подрыв со стороны буддизма. Ибо, кроме всего прочего, что буддизм внёс в жизнь Азии, он внёс ещё и то, что не признал кастовое деление справедливым. Насколько это было возможно в Азии, он признавал право каждого человека на то высшее, чего может достигнуть человек.

Мы знаем, что это было возможно только благодаря совершенно выдающейся, великой и могучей личности Будды. Мы знаем также, что Будда стал Буддой в той инкарнации, о которой нам обычно рассказывают, что сначала он был Бодхисаттвой, то есть находился на ступени, предшествующей достоинству Будды. Благодаря тому, что на 29-том году своей жизни сын царя Судходаны в своём переживании ощутил великую истину о жизни и страдании, он стал в азиатском мире великим глашатаем того, что мы знаем, как буддизм.

Но с этим развитием от Бодхисаттвы к Будде связано ещё нечто иное, чего мы не должны упускать из виду. Это тот факт, что индивидуальность, которая прошла, как Бодхисаттва через многие инкарнации и поднялась до достоинства Будды, сделавшись Буддой, в последний раз пребывает на Земле в физическом теле. Тот, кто поднимается от Бодхисаттвы к Будде, тем самым вступает в инкарнацию, которая является для него последней. С этого момента такая индивидуальность действует уже только с духовных высот, действует уже только духовно. Таким образом, перед нами тот факт, что индивидуальность Будды, начиная с пятого века до нашего летоисчисления, действовала уже только с духовных высот.

Но буддизм развивался дальше. Буддизм влиял известным образом не только на жизнь Азии, но и на духовную жизнь всего известного тогда мира. Вы знаете, насколько распространился буддизм в Азии. Вы знаете, насколько велико было число его последователей в Азии. Но в более скрытой форме он находил своё распространение и в европейской духовной жизни. Мы должны прежде всего указать на то, что та часть великого учения Будды, которая говорила о равенстве людей, оказалась наиболее востребованной для европейского населения, ибо последнее не было разделено на касты, а воспитывалось в духе отсутствия различий, равенстве людей.

На берегах Чёрного моря уже в первые века христианской эры была основана некая тайная школа. Этой школой руководили люди, видевшие свой высший идеал в той части учения Будды, о которой только что было сказано.

Но они имели возможность в этой тайной школе пронизать принесённое Буддой учение новым светом, ибо, в них уже действовал импульс Христа. Чтобы дать вам понятие о том, как смотрит на этих людей оккультист, и, чтобы вы наилучшим образом поняли моё описание, я попытаюсь изобразить эту тайную школу на берегах Чёрного моря следующим образом.

Там собирались люди, которые имели учителей на физическом плане. Их посвящали там в учения, вышедшие из буддизма, но проникнутые импульсами, пришедшими через христианство. Когда они были надлежащим образом подготовлены, их вели дальше. Заложенные в них глубокие силы мудрости извлекались и поднимались так, что эти люди достигали ясновидческого созерцания духовного мира.

Они могли взирать в духовные миры. Первое, чего достигали ученики этой тайной школы, было то, что они могли, после того, как воплощенные на физическом плане учителя их этому научили, узнавать и тех учителей, которые уже больше не сходили на физический план, например, Будду.

Таким образом, эти тайные ученики действительно встречали лицом к лицу главным образом Будду – имеется в виду его духовное начало. Так Будда продолжал духовно действовать в тайных учениках. Так действовал он своей силой на физическом плане, сам уже не сходя на этот план, не воплощаясь.

Те, кто были в этой школе, делились на две категории по степени зрелости. Выбирались только те, кто обладал большей подготовкой, большей зрелостью. Поэтому для большинства учеников было возможно достижение такого ясновидения, что они становились способны познавать это существо, которое, не спускаясь на физический план, всеми силами стремилось донести до него свои импульсы. Они были в состоянии познавать Будду во всех его тайнах, и во всём, чего он хотел.

Большая часть этих учеников оставалась именно такими ясновидящими. Но были и такие, которые наряду со способностями познания, на ряду с качествами душевного ясновидения, вырабатывали в себе совсем особый духовный элемент, неотделимый от известного смирения, от определенной высокоразвитой способности к благоговейному настроению.

Последние достигали того, что как раз в этой тайной школе они могли с особой силой воспринимать импульс Христа. Они смогли обрести такое ясновидение, что стали потом избранными последователями Павла, и импульс Христа воспринимали непосредственно в жизни.

Таким образом, из этой тайной школы вышли, так сказать, две группы. Одна обладала импульсом распространять повсюду учение Будды, не называя при этом его имя. Вторая восприняла кроме этого импульс Христа.

Разница между этими двумя типами посвященных не особенно сильно проявлялась в той инкарнации, но в следующей она стала заметна. Те ученики, которые не восприняли импульс Христа, но достигли импульса Будды, сделались учителями равенства и братства людей. А те ученики, которые восприняли импульс Христа, стали в следующем воплощении людьми, у которых этот импульс Христа продолжал действовать в их физической инкарнации так, что они могли не только учить – они не смотрели на это, как на свою главную задачу – но и действовать своей моральной силой.

Одним из таких учеников названной тайной школы на Чёрном море и был в своей следующей инкарнации Франциском Ассизским. Поэтому не удивительно, что в нём жила эта мудрость, которую он воспринял – мудрость человеческого братства и равенства, и необходимости любить равно всех людей.

Это учение жило в его душе, а его душа была пронизана силой импульса Христа. Как же действовал этот импульс Христа в новой инкарнации ученика?

Он продолжал действовать таким образом, что, когда Франциск Ассизский оказался в народе, где с особенной силой действовали древние демоны в виде болезней, о которых было сказано выше, этот Христов импульс приблизился через него к этим демонам, вобрал в себя дурную субстанцию, жившую в этих демонах, и избавил от неё людей.

Но прежде Христов импульс выступил во Франциске Ассизском, как видение, в котором явился ему дворец, затем, как видение, которым он был призван принять на себя бремя бедности. После этого импульс Христа ожил в нём и струился через него, улавливая этих демонов болезней.

Благодаря этому его моральные силы настолько возросли, что могли уничтожать вредные духовные вещи, порождавшие упомянутые болезни. Этим одним была создана возможность привести к высшему развитию то, что я вам описал, как последствия древнего атлантического элемента, смести с Земли дурные субстанции и очистить от них европейский мир.

Взгляните на жизнь Франциска Ассизского, заметьте, как своеобразно она протекает. Он родился в 1182 году. Первые годы жизни служат в основном развитию его физического тела. В физическом теле развивается преимущественно то, что возникает через внешнюю наследственность.

Поэтому у него проявляется наследственность, свойственная европейскому населению. Потом проявляются его собственные качества, ибо, с семи до четырнадцати лет всякий человек развивает своё эфирное тело. В этом эфирном теле проявляется главным образом то свойство, которое, как импульс Христа, непосредственно действовало в нём в Центре Мистерий на Чёрном море. Когда же, начиная с четырнадцати лет, проявляется его астральное тело, то сила Христа особенно оживает в нём благодаря тому, что в это астральное тело вселяется то, что осталось связанным с атмосферой Земли со времени Мистерии Голгофы.

Франциск Ассизский был личностью, пронизанной также и внешней силой Христа, ибо в предыдущем воплощении он страстно искал эту Христову силу там, где её можно находить – в тех особых местах посвящения. Таким образом, мы видим, как действует в человечестве дифференциация. Дифференциация должна быть. Но то, что предшествующими событиями было оттеснено в глубину, в ходе человеческого развития снова возвышается благодаря другим событиям.

Однажды в другом месте произошло совсем особое возвышение. Возвышение, которое экзотерически навсегда останется непонятым. Поэтому люди даже не ставили себе задачу подумать над этим. Но эзотерически это может быть вполне объяснено. Были люди, которые скорее других поднялись из низших слоёв западного населения, которые постепенно осилили переход через эти низшие слои, но в интеллектуальном отношении ушли не особенно далеко, и остались сравнительно простыми людьми. Самыми избранными из них, такими, которые смогли подняться в определенное время, благодаря великому импульсу, отразившемуся в них, были те люди, о которых рассказывается, как о двенадцати апостолах Христа.

Это был особый экстракт тех низших каст, которые не ушли в Индию. Из них должна была быть взята субстанция для учеников Христа Иисуса. Этим ничего не говорится о предшествующих или последующих инкарнациях индивидуальностей апостолов, а исключительно о физической наследственности тех тел, в которые были воплощены личности апостолов. Необходимо везде различать линии инкарнаций и физические линии наследования.

Таким образом, мы нашли источники моральной силы Франциска Ассизского, этой избранной личности. Не говорите, что, имея в виду обычный человеческий уровень, невозможно требовать таких идеалов, какие были у Франциска Ассизского. Это было сказано не затем, чтобы советовать кому-либо стать таким, как Франциск Ассизский.

Этого не имелось в виду. Нам надлежало только показать на таком выдающемся примере, каким образом моральная сила является в человеке, откуда она может произойти и, что её нужно понимать, как нечто совершенно особое, существовавшее в человеке изначально.

Из всего того, что я сказал вам до сих пор, вы можете понять, что мы уже отмечали по отношению к другим силам развития человека, а именно, что человечество перешло через нисхождение и теперь начало опять восхождение.

Проходя развитие человечества в обратном порядке через послеатлантический период, мы приходим к атлантической катастрофе, затем вступаем в атлантическое время, а потом в лемурийское. Когда же мы углубляемся ещё дальше в прошлое, мы доходим до исходной точки земного человечества, мы достигаем того времени, когда люди были ближе к Божеству, когда они, поскольку это касается их духовных качеств, исходили в своём развитии не только из Божественной Жизни, но и из морали. Итак, в начале земного развития мы находим мораль, а не безнравственность.

Моральность – это изначальный божественный дар, он был заложен в человеческой природе изначально, как и духовная сила была заложена вообще в человеческой природе, пока человек не опустился так низко. В сущности, наибольшая безнравственность вошла в человечество вследствие разглашения высших тайн в древнее атлантическое время.

Итак, о моральности нельзя говорить, как о чём-то, что выработалось в человечестве. Она лежит в основе человеческой души, только скрыта, задавлена позднейшей культурой. И, когда мы видим это в верном свете, то не можем говорить, что безнравственность пришла в мир из-за глупости. Напротив, она пришла в мир благодаря тому, что людям были выданы тайны мудрости тогда, когда они ещё не были к этому готовы.

Как раз из-за этого люди поддались искушению и опустились. Поэтому для их возвышения – это вы можете заключить из сегодняшнего изложения – необходимо было устранить всё то, что заслонило в человеческой душе моральные импульсы. Скажем об этом в несколько иной форме.

Предположим, что перед нами преступник, то есть человек, которого мы считаем безнравственным. Мы отнюдь не должны думать, что в этом безнравственном человеке нет никаких моральных импульсов. Они в нём есть, и мы их найдём, если проникнем в глубину его души. Нет ни одной человеческой души – за исключением чёрных магов (их мы сейчас не касаемся) – в которой не было бы этой основы морально-доброго. Человек становится плохим потому, что морально-доброе в нём заслонено тем, что развилось с течением времени, как духовное заблуждение. Не человеческая природа злая.

Она первоначально была действительно доброй, и как раз конкретное рассмотрение человеческой природы показывает нам, что она в глубочайшей своей сущности добрая, и только духовные заблуждения сбили людей с морального пути.

Поэтому моральные заблуждения людей должны быть с течением времени исправлены. Сами заблуждения и их последствия. Но там, где действия морально-злого настолько велики, что, как их следствия появляются демоны болезней, там должны вступать в действие такие сверхморальные силы, какие были у Франциска Ассизского.

Исправление человека повсюду основано на том, что должны быть устранены его духовные заблуждения. А что для этого нужно? Соберите теперь всё, что я вам сказал, в одно основное ощущение, дайте говорить фактам, дайте говорить вашим чувствам и вашим ощущениям, и постарайтесь охватить их в одном основном ощущении, тогда вы ответите на вопрос: «Что нужно человеку в его отношении к другому человеку?».

Ему нужна вера в изначальное добро человека и всей человеческой природы! Это первое, что мы должны сказать, если мы вообще хотим говорить словами о морали: безмерное добро заложено в основе человеческой природы. Это сказал себе Франциск Ассизский. И, когда к нему приходили страдавшие названной выше страшной болезнью, то Франциск Ассизский, как добрый христианин того времени, говорил себе приблизительно следующее: «Такая болезнь в известном отношении есть следствие греха, но так как грех есть духовное заблуждение и, так как болезнь есть следствие духовного заблуждения, то нужно её устранить и уничтожить мощной противодействующей силой!».

В больном человеке Франциск Ассизский видел, как внешне проявляется наказание за грех. Но он видел также и добро человеческой природы, видел, как Божественно-духовные силы лежат в основе человеческой природы. Огромная вера в добро человеческой природы, даже наказанной человеческой природы – это и было то, чем особенно отличался Франциск Ассизский.

Благодаря этому было возможно, что в его душе явилась противодействующая сила – сила морально дающей, морально помогающей и даже исцеляющей любви. И всякий, действительно развивший в себе эту веру в изначальное добро человеческой природы так, чтобы она стала сильным импульсом, должен возлюбить эту человеческую природу, как таковую.

Эти два основных импульса и служат основанием моральной жизни. Во-первых, вера в Божественное, лежащее в основе каждой человеческой души. Во-вторых – произрастающая из этой веры безграничная любовь к человеку (ибо только эта безграничная любовь могла привести Франциска Ассизского к больным, увечным, прокаженным). Третьим, что присоединяется к этому и необходимо вытекает из этих двух начал, это то, что человек, обладающий верой в добро человеческой души и любовью к человеческой природе, не может не сказать себе: «То, что мы видим исходящим из взаимодействия изначально доброй человеческой души и деятельной любви, даёт надежду на будущее, которую можно выразить словами: каждая душа, как бы глубоко она ни пала с духовных высот, может быть снова обретена для духовной жизни». В этом заключается третий импульс – надежда для каждой человеческой души, что она снова может найти дорогу к Божественно-духовному.

Франциск Ассизский бесконечно часто слышал об этих трёх импульсах, бесконечно часто они являлись его взору во время его посвящения в Мистерии Колхиды. Мы можем сказать, что в жизни, которую он провёл, как Франциск Ассизский, он не столько проповедовал веру и любовь, сколько сам был воплощением веры и любви. Они как бы воплотились в нём.

В нём они явились миру, как в живом символе. Главное же, конечно, то, что они были действенны. Действенна не вера, не надежда, хотя их тоже нужно иметь, но действенна только любовь. Она стоит в центре. Именно она в отдельной инкарнации Франциска Ассизского в моральном смысле принесла человечеству действительное продвижение вперёд, к Божественному.

Каким образом пришла к нему эта любовь, о которой мы знаем, что она была результатом его посвящения в Мистерии Колхиды? Как она развивалась? Мы видели, что в нём развивались рыцарские добродетели древнего европейского духа. Он был мальчиком-рыцарем. Мужество и храбрость превратились в его индивидуальности, пронизанной импульсом Христа, в действенную активную любовь. Таким образом, мы видим эти древние храбрость и мужество как бы вновь воскресшими в любви, являющейся нам у Франциска Ассизского. Спиритуально претворенное мужество – есть любовь!

Интересно увидеть однажды, в какой значительной мере сказанное сейчас соответствует внешнему историческому ходу человеческого развития. Вернёмся на несколько столетий назад, в дохристианское время. В том народе, который дал имя четвёртому послеатлантическому культурному периоду, то есть у греков, мы находим философа Платона. Кроме всего прочего, Платон писал и о морали, о добродетели человека.

Он писал о добродетели так, что, хотя о высшем, о подлинных тайнах он умолчал, но то, что он имел право сказать, он вложил в уста своего Сократа. Платон описывает то, что он признавал за самые высокие добродетели для того времени европейского развития, когда ещё импульс Христа не действовал – добродетели, на которые грек смотрел, как на необходимые для морального человека.

Сначала Платон описывает преимущественно три добродетели. О четвёртой мы скажем позже. Первая – это мудрость. Мудрость, как таковую, Платон рассматривает, как добродетель. Мы уже показали различными способами, что она лежит в основе нравственной жизни. В Индии в основе человеческой жизни лежала мудрость брахманов. Хотя в Европе она и была сокровенной, тем не менее жила в северных Мистериях, где европейские мудрецы (аналоги индийских брахманов) должны были исправить то, что было испорчено предательством в древнеатлантическое время.

Мудрость, как мы увидим завтра, лежит в основе всякой моральности. К добродетелям Платон согласно своим Мистериям причисляет мужество, которое мы встречаем у европейского населения. Третьей добродетелью он называет благоразумие или умеренность, то есть противоположность страстной отдаче себя низшим человеческим влечениям.

Это три главные платоновские добродетели: мудрость, мужество или храбрость, и умеренность или благоразумие, то есть обуздание чувственных влечений, действующих в человеке. Затем в качестве четвёртой добродетели Платон описывает гармоническое сочетание всех трёх названных добродетелей, называя её справедливостью.

Так одна из самых выдающихся духовных индивидуальностей Европы дохристианского времени описывает то, что рассматривалось тогда, как самое важное в человеческой природе. Мужество, храбрость проникаются в европейском населении импульсом Христа и тем, что мы называем нашим «Я».

Мужество, являющееся у Платона добродетелью, здесь одухотворяется и становится любовью. Самое важное для нас – увидеть, как входят в человечество моральные импульсы, как то, что прежде рассматривалось описанным сегодня образом, становится чем-то совсем иным. Мы не можем, если не хотим оскорбить христианской морали, перечислять эти добродетели так: мудрость, храбрость и умеренность, и справедливость, ибо, нам могли бы ответить: «Если бы вы обладали всеми этими добродетелями, но не имели бы любви, то никогда не вошли бы в Царствие Небесное!».

Остановимся на том времени, когда в человечество, как мы видели, излился такой поток, такой импульс, что мудрость и мужество одухотворились, и вновь явились нам, как любовь. Но зададимся ещё и таким вопросом: как возникали мудрость, умеренность (или благоразумие) и справедливость? Отвечая на него, мы поймём, в чём состоит особая моральная миссия теософского движения.

*

Третья лекция

Норчёпинг, 30. Мая 1912 года.

В том, что было сказано вчера, заключалось признание того, что в человеческой природе заложены моральные принципы. На основании приведённых фактов мы пытались доказать положение, что сущность морального, сущность доброго начала заложена в основе человеческой душевной природы, но в ходе эволюции, в своём движении от инкарнации к инкарнации, человек сбился с пути первоначально добрых инстинктивных задатков, и только вследствие этого в человечество вошло зло, фальшь, аморальность.

Но, если это так, то возникает удивление, что зло вообще возможно, что оно могло возникнуть. Возникает вопрос: каким образом в процессе эволюции стало возможным зло?

Основательный ответ возможен, в сущности, только тогда, если мы исследуем основное моральное учение, которое было дано людям уже в древние времена. Принятые в «ученики» Мистерии, стремившиеся к высшему идеалу, который состоял в постепенном проникновении в совершенные спиритуальные истины, должны были всюду, где эта работа совершалась в истинном духе Мистерий, работать на моральной основе. Особенности моральной природы человека показывались посвящаемым совершенно особым образом.

Чтобы вкратце охарактеризовать, как это происходило, мы можем сказать: посвящаемому показывалось, что человеческая природа может производить опустошение и зло, уклоняясь в какую-то из двух сторон, и, что человек может развить свободную волю только потому, что он способен совершать зло в ту или другую сторону. Далее показывалось, что жизнь может протекать в правильном, в благоприятном направлении только тогда, когда эти две стороны заблуждения рассматриваются, как две чаши весов, из которых по очереди поднимается и опускается то одна, то другая. Истинное равновесие бывает только тогда, когда коромысло весов горизонтально.

Таким образом, посвящаемым указывалось на то, что правильное поведение человека совершенно невозможно определить, говоря: «Это правильно, а это неправильно!». Правильное поведение может получиться только благодаря тому, что в каждое мгновение своей жизни человек может пойти, как в одну, так и в другую сторону, что он сам должен установить равновесие, середину между обоими сторонами.

Возьмём добродетели, о которых мы уже говорили: храбрость и мужество. Одна сторона, в которую может уклониться человеческая природа – это безрассудная смелость, необузданная трата данных человеку сил и напряжение их до крайних пределов. Это – безрассудная смелость. Другая сторона, другая чаша весов – трусость. Человек может уклониться в любую из этих сторон, и ученикам в Мистериях показывалось, что человек теряет своё «Я» и перемалывается колёсами жизни, если он уклоняется в сторону безрассудной отваги.

В этом случае жизнь разрывает человека на куски. Если же он уклоняется, напротив, в сторону трусости, то он черствеет, и вырывает себя из связи с вещами и существами, и становится замкнутым в себе существом, выпавшим из этой связи, так как не может привести свои дела и поступки в созвучие с целым. Это показывалось посвящаемым в отношении всего, что может делать человек. Он может так заблуждаться, что объективный мир разорвёт, распылит его, ибо, он теряет своё «Я». С другой же стороны, не только в рассмотренном примере с храбростью, но и во всяком деле, он может выродиться так, что очерствеет в себе самом. Поэтому в моральном кодексе Мистерий были написаны полные значения слова: «Ты должен найти середину, чтобы через свои действия не потерять себя в мире, и чтобы мир не потерял тебя!».

Это две возможности ситуации, в которых может оказаться человек. Он либо сам может оказаться потерянным для мира: мир овладевает им, ломает его, как это бывает при безрассудной смелости. Либо мир может быть потерян для него, когда человек черствеет в эгоизме, как это бывает при трусости.

Поэтому посвящаемым в Мистерии говорилось: не может быть «вообще добра», к которому можно было бы стремиться, как к единому неподвижному добру. Добро возникает только благодаря тому, что человек непрерывно, как маятник, отклоняется в обе стороны и через свою внутреннюю силу обретает способность к равновесию, к соблюдению середины.

Как видите, здесь есть всё, что даёт вам возможность понять свободу воли и значение разума и мудрости в человеческих поступках. Если бы человеку было свойственно соблюдать вечные моральные принципы, то ему достаточно было бы только усвоить эти моральные принципы, и он мог бы пройти через жизнь, так сказать, предписанным маршрутом.

Но жизнь совсем не такова. Свобода жизни как раз и состоит в том, что у человека всегда есть возможность уклонения в любую сторону. Тем самым допускается и возможность дурного, возможность зла. Ибо, что такое зло? – Зло есть то, что возникает, когда человек теряется в мире, или, когда мир теряет человека. В избегании того и другого и состоит то, что мы можем назвать добром. Зло стало возможным в ходе эволюции, в движении человека из одной инкарнации к другой, вследствие того, что люди уклонялись то в одну сторону, то в другую.

И, так как они не всегда находили равновесие, то наступала необходимость совершить в будущем кармическое искупление. То, что не может быть достигнуто в одной жизни (так как не всегда для человека возможно найти середину), достигается в ходе эволюции тем, что один раз человек уклоняется в одну сторону, другой раз – быть может в следующей жизни – вынужден уклониться в другую, чтобы создать равновесие.

То, что я вам рассказал, было золотым правилом древних Мистерий. Как это очень часто бывает, мы в данном случае находим отзвук этого мистериального принципа у древних философов. В частности, у Аристотеля там, где он говорит о добродетели, мы находим выражение, которое можно понять только зная, что вышесказанное являлось основным положением Мистерий, переданным Аристотелю и включенным им в его философию.

Замечательное определение Аристотелем добродетели гласит: «Добродетель есть ведомая разумным убеждением человеческая способность, которая сохраняет человека посередине между «слишком много» и «слишком мало»!».

Таким образом, Аристотель действительно дал такое определение добродетели, какого позже не могла достигнуть ни одна философия. Оттого, что Аристотель был ещё связан с традицией Мистерий, он и смог найти это верное определение.

Итак, это та пресловутая середина, которая должна быть соблюдена, чтобы человек действительно был добродетельным, и, чтобы моральная сила пронизывала мир.

Теперь мы можем ответить на вопрос: «Почему вообще должна существовать мораль?». Что происходит в тех случаях, когда морали нет, когда совершается дурное, когда происходит «слишком много» или «слишком мало», когда человек теряет себя в мире через распыление или, когда мир теряет человека? В каждом таком случае всегда нечто разрушается.

Всякое зло, всё аморальное есть разрушение, разрушительный процесс. В тот момент, когда человек понимает, что дурное действие возможно исключительно путём разрушения чего-либо, похищения чего-либо у мира – в этот момент действие добра получает в человеке перевес. И особая задача теософского мировоззрения – которое, в сущности, только начинает своё вступление в мир – показать, что всякое зло производит разрушительный процесс. Оно похищает у мира нечто такое, на что можно было рассчитывать.

Если в духе нашего теософского миросозерцания мы будем придерживаться этого только что описанного принципа, то всё, что мы знаем о природе человека, приведёт нас к особенному пониманию добра, а также и зла. Мы знаем, что душа ощущающая развилась главным образом в древнехалдейскую эпоху, в третьем послеатлантическом периоде.

О том, чем была эта эпоха, современная жизнь имеет слабое представление. Внешняя история доходит, в основном, только до египетской эпохи. Мы знаем, что душа рассудочная (или душа характера) развивалась в четвёртом периоде, в греко-латинскую эпоху и, что в настоящее время мы живём в периоде развития души сознательной. Самодух проявится только в шестом периоде послеатлантического развития.

Сначала спросим себя: какие уклоны в ту или другую сторону от верного могут быть у души ощущающей? Душа ощущающая есть то, что даёт человеку возможность ощущать мир вещей, воспринимать их, принимать в них участие, проходить через мир, не будучи слепым к нему, но приобретая с ним связь. Всё это может осуществлять душа ощущающая.

Один возможный уклон для души ощущающей мы найдём, если спросим себя: что же даёт человеку возможность иметь некое отношение к окружающим вещам? Отношение к окружающим вещам человек обретает благодаря тому, что мы можем назвать интересом к ним. Этим словом выражено в моральном смысле нечто очень значительное.

И гораздо важнее понять моральное значение интереса, чем изучить тысячи прекрасных, но при этом, быть может, мелочных и ханжеских правил морали. Ничто не даёт лучшего направления нашим моральным импульсам, чем приобретение правильного интереса к вещам и существам. Вникните в это. Вчера мы обсуждали глубокий смысл импульса любви, и поэтому нас должны правильно понять, когда сегодня мы скажем: «Как бы часто мы ни повторяли: любовь, любовь и ещё раз любовь, – это не заменит нам того морального импульса, который можно было бы назвать одним словом – интерес.».

Предположим, что перед нами ребёнок. Каково первое условие, необходимое для того, чтобы мы посвятили ему себя, чтобы мы могли воспитывать этого ребёнка? – Первое условие состоит в том, чтобы у нас был интерес к его существу. Это некая болезнь человеческой души, когда человек отстраняется от чего-либо, к чему должен питать интерес.

Что импульс интереса является золотым импульсом морали, будет становиться всё яснее, чем больше люди будут проникать к действительным моральным основам, а не только читать одни моральные проповеди. Расширяя наш интерес, обретая возможность с пониманием вникать в вещи и существ, мы тем самым пробуждаем наши внутренние силы, в том числе и по отношению к людям.

Даже сострадание пробуждается в нас в истинном смысле, если у нас есть интерес к определенному существу. И, если мы, как теософы, поставим задачей всё более расширять наш интерес, делать горизонт всё шире, то благодаря этому укрепится и всеобщее братство людей.

Не через проповедь всеобщей человеческой любви пойдём мы вперёд, а через повышение и расширение нашего интереса, через усиление способности интересоваться и с пониманием идти навстречу людям самых различных темпераментов, задатков, характеров, расовых особенностей, национальных качеств, самых различных философских и религиозных кредо. Правильный интерес, правильное понимание пробуждают душу к правильному моральному поступку.

Здесь тоже человек должен держаться середины между двумя крайностями. Одна крайность – апатичная тупость, которая проходит мимо всего и приносит огромное моральное несчастье миру. Она живёт только в себе самой, упрямо стоит на своих принципах, она всегда говорит: такова моя позиция.

Придерживаться одной определенной позиции – это в моральном отношении вообще плохо. Самое существенное в нас – иметь открытые глаза для всего, что на окружает. Апатия отторгает нас от мира, тогда как интерес соединяет нас с ним. Из-за нашей апатии мир теряет нас, и мы становимся аморальными. Таким образом, мы видим, что апатия и отсутствие интереса к миру являются в высшей степени моральным злом.

Теософия есть нечто такое, что делает дух всё более подвижным, помогает нам лучше мыслить и воспринимать духовное. Насколько истинно то, что тепло происходит от огня, когда мы топим печь, настолько истинно и то, что, когда мы усваиваем теософскую мудрость, у нас возникает интерес ко всему человеческому и ко всем существам. Мудрость – как бы топливо для интереса. Мы можем сказать просто, если это даже и не сразу видно, что теософия воскрешает в нас интерес, когда занимается такими далёкими фактами, как история древних Сатурна, Солнца и Луны, учение о карме и прочее.

Это действительно так, что интерес есть результат претворения теософских познаний. Из материалистических познаний возникает то, что в настоящее время, к сожалению, процветает и что надо решительно определить, как тупость, которая должна была бы причинить невероятное зло, если бы она имела силу в мире.

Взгляните, как много людей проходит через мир, как они встречаются с другими людьми, но в сущности людей не знают, ибо целиком замкнулись на себе. Как часто мы видим, что два человека с дальних времен были дружны, а потом вдруг эта дружба рвётся. Это происходит оттого, что импульсы к дружбе были материалистического порядка. Лишь спустя долгое время люди выясняют, что они до сих пор, оказывается, не замечали несимпатичных свойств характера друг друга.

Лишь немногие люди в настоящее время ясно видят то, что говорит от человека к человеку. Теософия должна расширять возможности наших чувств так, чтобы наши глаза и наша душа были открыты для всего человеческого, чтобы мы проходили через мир не тупо-апатично, а с настоящим интересом.

Другой крайности мы тоже избегнем, если будем отличать настоящий, подлинный интерес от ложного и при этом сохраним верную середину. Бросаться сейчас же в объятия каждого встречного – только страстная потеря себя в другом существе, а вовсе не настоящий интерес. Поступая так, мы теряем себя в мире. Вследствие нашей тупости мир теряет нас. Из-за безрассудной страстности, опьяняющей самоотдачи – мы сами теряем себя в мире. Благодаря здоровому интересу мы морально твёрдо стоим в середине на точке равновесия.

Видите ли, в третьем послеатлантическом культурном периоде, в египетско-халдейское время, ещё существовала известная сила в большей части земного населения, которую можно назвать импульсом к сохранению равновесия между тупостью и страстной самоопьяняющей отдачей себя миру.

Это и есть то, что в древние времена, а также ещё у Платона и Аристотеля называлось мудростью. Но люди смотрели на это, как на дар сверхчеловеческих существ, ибо, вплоть до тех времён были живы древние импульсы мудрости.

Именно поэтому в отношение моральных импульсов можно сказать, что в третью послеатлантическую культурную эпоху мудрость действовала инстинктивно. Поэтому, возвращаясь к этому периоду, можно сказать, как это было сказано в моей книге «Духовное водительство человека и человечества», что люди раньше были ближе к Божественно-духовным силам. Люди третьей послеатлантической эпохи были ближе к ним именно благодаря инстинктивной мудрости.

Итак, в то время это было даром Богов – находить в поступках, соответственно тому времени, верную середину между равнодушной тупостью и безрассудно-страстной самоотдачей. Это равновесие в те времена было возможно благодаря внешним установлениям. Ещё не было того полного смешения человечества, которое возникло в четвёртом послеатлантическом культурном периоде вследствие переселения народов. Люди были ещё замкнуты в родовые и национальные рамки.

В те времена интересы мудро регулировались самой природой, и были настолько живы, что подлинные моральные импульсы могли ещё действовать. А с другой стороны, наличие у этих племён кровного братства создавало препоны для безрассудной страсти. Присмотревшись к жизни, вы заметите, что и в наше время интерес возникает легче всего там, где есть родство по крови или по происхождению. Но тогда там не существует того, что называется безумной страстью.

Так как в египетско-халдейский период люди были сосредоточены в небольшой области, то там эта мудрая середина была легко доступна. Однако, смысл человеческого развития в том и состоит, что первоначально инстинктивное, Божественно-духовное, постепенно исчезает и люди обретают самостоятельность по отношению к Божественно-духовным силам.

Поэтому мы видим, что уже в четвёртом послеатлантическом культурном периоде, в греко-латинское время, философы Платон и Аристотель, как и общественное мнение Греции, видели в мудрости нечто такое, чего необходимо достигать, что уже не является даром Богов, а должно приобретаться усилием. Первая добродетель по Платону – мудрость, и по Платону, аморален тот, кто не ищет мудрости.

Теперь мы живём в пятом послеатлантическом культурном периоде. Мы ещё очень далеки от того момента, когда мудрость, инстинктивно заложенная в человечестве, как Божественный импульс, станет вновь осознанной. Поэтому в наше время для людей возможны оба указанных выше уклона.

Поэтому как раз в наше время особенно необходимо противопоставить большим опасностям, существующим в этом направлении, работу духовного теософского миросозерцания, для того, чтобы бывшая когда-то у людей инстинктивная мудрость могла бы стать теперь мудростью сознательной.

Сущность теософского движения состоит в том, чтобы то, чем люди прежде обладали инстинктивно, приобреталось ими теперь уже сознательно, как сокровище мудрости. Чем же они отличаются – мудрость, некогда данная Богами несознательной человеческой душе, как нечто инстинктивное, и то, что мы теперь должны усвоить, как мудрость о Космосе и человеческом развитии? Ведь старые обычаи возникли тоже по замыслу Богов. Мы понимаем теософию верно, когда видим в ней исследование божественных мыслей.

В те времена они вливались в людей инстинктивно. Теперь же мы должны их исследовать, поднять до нашего знания. В этом отношении теософия должна для нас представлять нечто Божественное. Мы должны уметь проникаться настроением благоговения. Ибо, мысли, сообщаемые нам теософией, действительно божественны. Люди получают право размышлять над ними, после того, как они были мыслями Богов, согласно которым устроен мир. И, когда теософия становится для на именно такой, тогда мы понимаем, что эти вещи даются нам для выполнения нами нашей миссии.

Когда мы изучаем то, что нам сообщается о развитии Сатурна, Солнца и Луны, о перевоплощении, о развитии отдельных рас и т.д., нам открываются великие истины. Но мы находим правильное отношение ко всему этому только тогда, когда говорим себе: «Мысли, которые мы ищем, это те мысли, в соответствии с которыми Боги направляли эволюцию.».

Мы мыслим эволюцию Богов. Если мы правильно её понимаем, то нечто глубоко моральное овладевает нами. Это неизбежно должно происходить. Тогда мы говорим себе: «В древние времена люди получили от Богов инстинктивную мудрость, Боги дали мудрость, по которой был сотворен мир. Благодаря этому были возможны моральные действия.

Теперь мы приобретаем эту мудрость сознательно, в теософии. Итак, мы должны верить, что эта мудрость претворится в нас в моральные импульсы так, что мы воспримем не только теософскую мудрость, но вместе с теософией воспримем и моральные импульсы!». В какие же моральные импульсы превратится теософское стремление в области мудрости?

Здесь мы должны коснуться одного пункта, достижения которого теософ может предвидеть, а его глубокое моральное значение теософ также должен предвидеть. Эта вещь в её развитии отстоит весьма далеко от того, что имеет место сегодня.

Платон когда-то называл это идеалом мудрости. Но, так как это название было обычным для времени, когда мудрость ещё жила в людях инстинктивно, то нам нужно заменить это выражение другим словом. Следует заменить его словом «правдивость», ибо мы стали индивидуальнее и отделились от божественного начала, и снова должны стремиться обратно к нему.

Мы должны научиться ощущать полное значение слова «правдивость», и это будет достижением теософского миросозерцания и теософского образа мышления в области морали. С помощью теософии люди научатся ощущать правдивость.

Современные теософы поймут, что необходимо во всей полноте почувствовать моральную сторону правдивости в такое время, когда материализм привёл к тому, что, хотя ещё и можно говорить о правдивости, однако вся культурная жизнь уже слишком далека от того, чтобы чувствовать и находить верное. Иначе и не может быть в настоящее время.

Вследствие определенного свойства, которое приобрела современная культура, ей в высшей степени чего-то не хватает, а именно – правды. Я спрашиваю: «Что должен думать в наше время человек, когда встречает в газете или журнале какие-нибудь определенные сообщения, а потом оказывается, что всё сказанное – просто ложь?». Прошу вас обдумать это.

Нельзя даже сказать, что это встречается на каждом шагу – это бывает на каждой четверти шага. Везде, где мы видим современную жизнь, мы встречаем неправду, как свойство нашей современной культурной эпохи, тогда как правдивость совершенно нельзя назвать таким свойством нашей эпохи.

Возьмите человека, о котором вы знаете, что он написал или сказал что-то неверное, и укажите ему на это. Вы сможете увидеть, что у него даже не будет, как правило, даже ощущения, что это нехорошо. Он прибегнет к отговорке: «Я сказал это потому, что был в этом уверен!». Когда некто говорит, что сказал неправду потому, что был уверен, что это правда, то теософ не должен считать такое оправдание моральным.

Люди постепенно почувствуют необходимость убеждаться, действительно ли было так, как ты утверждаешь. Говорить и сообщать что-нибудь можно только тогда, когда считаешь своим долгом, и действительно пытаешься всеми доступными средствами проверить, так ли это. Только, сознавая эту обязанность, можно ощущать правдивость, как моральный импульс. Но тогда уже никто не будет говорить, пустив в мир неверное утверждение, что ему показалось, что он был уверен, что это так. Он поймёт, что человек должен говорить не то, что считает верным, но то, что действительно истинно.

В нашей культурной жизни в известном отношении должно постепенно наступить радикальное изменение. Быстрота средств сообщения, любовь к сенсациям, вообще всё, что приносит с собой материалистическая эпоха, всё это – противники правдивости. В моральной сфере теософия должна воспитывать в людях правдивость.

Говорить о том, насколько правдивость уже осуществляется в Теософском Обществе, не является сегодня моей задачей, но я должен сказать, что высказанное сегодня должно быть в принципе высоким теософским идеалом. Для эволюции морали будет достаточно сделано в теософском движении, когда моральный идеал правдивости будет продуман, прочувствован и ощущаем во всех направлениях.

Этот моральный идеал правдивости в настоящее время является тем, что надлежащим образом воспитывает добродетель в душе ощущающей. Вторым душевным членом считается в теософии то, что мы называем душой рассудочной или душой характера. Вы знаете, что она приобрела своё значение особенно в четвёртой послеатлантической культурной (греко-латинской) эпохе. На добродетель, свойственную ей, мы уже указывали – твёрдость духа, храбрость, отвага. Её отклонения – безрассудная смелость и трусость.

Мужество, твёрдость духа и храбрость стоят посередине между безрассудной смелостью и трусостью. Само немецкое слово, означающее характер (Gemüt), уже выражает известную связь со словом «мужество» (Mut). Под словом «Gemüt» подразумевается как раз средняя часть человеческой души, то, что в ней есть мужественного, сильного, крепкого.

Это было центральной добродетелью также у Платона и Аристотеля. Это была та добродетель, которая существовала у людей четвёртого послеатлантического культурного периода ещё, как дар Богов. Между тем как мудрость была инстинктивной только в третьем послеатлантическом периоде.

Инстинктивная храбрость и мужество существовали, как дар Богов у людей, принадлежавших к четвёртому послеатлантическому периоду, которых встретило христианство на своём пути распространения на Север. Подобно тому, как у халдеев даром Богов была мудрость, мудрое проникновение в тайны звёздного мира, так у людей четвёртого послеатлантического периода, греков, римлян и прочих народов в которых распространилось христианство, это были храбрость и мужество. Храбрость была утрачена позже, чем мудрость.

Если теперь, то есть в пятом послеатлантическом периоде, мы посмотрим вокруг себя, то найдём, что по отношению к этой храбрости и этому мужеству мы находимся в таком же положении, в каком греки находились в отношении к мудрости в противоположность к халдеям и египтянам. Мы оглядываемся на то, что было даром Богов в непосредственно предшествовавшем периоде и чего мы можем определенным образом достигнуть. Но в предыдущих лекциях было показано, что для достижения этого должно произойти известное превращение.

Превращение мудрости и храбрости, как дара Богов, имевшего внешний характер, мы видели у Франциска Ассизского. Мы видели это превращение, как результат действия внутренней моральной силы, в которой узнали силу Импульса Христа. Мужество и храбрость претворяются в истинную любовь. Но эта истинная любовь должна быть направляема другой добродетелью – интересом, участием к тому существу, на которое мы обращаем свою любовь.

Шекспир показал в своём «Тимоне Афинском», что и любовь, и добросердечие причиняют вред, если они страстны, когда они являются лишь свойствами человеческой природы, не направляемыми мудростью и правдивостью. Мы находим у него описание личности, которая на все стороны расточает своё имущество. Щедрость – добродетель. Но Шекспир показывает нам, что такое расточительство порождает сплошной паразитизм.

Итак, мы должны сказать: как древняя храбрость и мужество направлялись мистериями европейских брахманов, безвестных мудрецов, так в человеческой природе должна образоваться связь, гармония добродетели и заинтересованности.

Интерес, правильным образом связывающий нас с внешним миром, должен вести и направлять нас, когда мы обращаем любовь на внешний мир. Это явствует из характерного, хотя и крайнего примера Франциска Ассизского. У Франциска Ассизского не было того сострадания к людям, которое может стать навязчивым, оскорбительным. Иные люди, изливая на ближних своё сострадание, не всегда исходят из правильного морального импульса. Как много людей вовсе не хотят, чтобы им давали что-нибудь из сострадания.

Но полный понимания шаг навстречу человеку не несёт в себе ничего оскорбительного. Жалость есть нечто такое, что человек в ряде случаев отвергает. Но сочувствие к себе, понимание себя не может отвергнуть ни один здоровый человек.

Поэтому нельзя порицать поведение другого человека, который поступает сообразно своему пониманию. Это понимание и есть то, что может вести нас в духе второй добродетели – любви, в которую превратилась через импульс Христа добродетель души рассудочной или души характера, добродетель, которую мы можем определить, как любовь, полную человеческого понимания.

Сострадание, сорадование – те добродетели, которые в будущем должны принести самые прекрасные, чудесные плоды в человеческих отношениях. И, у того, кто понимает правильно Импульс Христа, соответственным образом возникают сочувствие и любовь, сострадание и сорадование, ибо, из этого импульса рождается чувство. Именно благодаря теософскому пониманию Импульса Христа наступит тот факт, что импульс этот превратится в чувство.

Пройдя через Мистерию Голгофы, Христос низошел в земное развитие. Его импульсы, Его воздействие – здесь, на Земле. Они здесь повсюду. Зачем Он спустился на нашу Землю?

Затем, чтобы при помощи того, что Он несёт миру, эволюция шла вперёд в верном направлении. Затем, чтобы с воспринятым Христовым импульсом эволюция Земли могла совершаться правильным образом. И, если теперь, после того, как Импульс Христа вошел в мир, мы своим аморальным, безразличным отношением к ближним разрушаем что-либо, то мы отнимаем некую часть у мира, в который излился этот Импульс Христа. Таким образом мы непосредственно разрушаем нечто в самом Импульсе Христа, ибо, он уже на Земле.

Когда же мы даём миру то, что может быть дано благодаря творческой добродетели – то мы созидаем. Мы созидаем как раз тем, что мы отдаём. Не напрасно повторяют, что сначала Христос был распят на Голгофе, а потом снова и снова распинается человеческими делами. Через подвиг Голгофы Христос вошел в земное развитие, поэтому каждый раз аморальное, всё, что мы делаем без любви, без интереса, усиливает боль и страдание, которые причиняются пришедшему на Землю Христу. Необходимо помнить, что, пока существует аморальное, пока отсутствуют любовь и интерес, Христос распинается вновь и вновь. Импульс Христа пронизал собой мир, поэтому именно Ему причиняется страдание.

Как истинно, что через разрушающее зло мы отнимаем нечто у Импульса Христа и как бы продолжаем Его распятие, так правда и то, что, действуя с любовью, мы всегда и везде, где применяем эту любовь, содействуем и помогаем жизни Импульса Христа.

«Так как вы сделали сие одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне!» (Матфей 25, 40) – это полные смысла слова любви, и эти слова должны стать величайшим моральным импульсом, когда они однажды будут поняты теософски. И мы делаем так, когда относимся с полным пониманием к нашим ближним и поступаем с ними так или иначе, исходя в наших поступках, в наших добродетелях и в наших отношениях с ними из понимания их существа. Наши поступки по отношению к людям, таким образом, являются поступками по отношению к самому Импульсу Христа.

Когда мы чувствуем, что Мистерия Голгофы совершалась ради всех людей, и из неё в мир излился мощный импульс, тогда это является для нас самих сильным моральным импульсом, тем, что действительно обосновывает мораль. Когда стоишь перед своими ближними – старайся понять их во всех их особенностях, будь то различие расы, цвета кожи, национальности, вероисповедания, мировоззрения и прочих.

То, что ты делаешь людям, ты делаешь это в данном земном этапе развития Христу. Слова: «Как вы сделали одному из братьев Моих, то сделали Мне!», - для того, кто понимает основное значение Мистерии Голгофы, будут в то же время сильным моральным импульсом. И мы можем сказать, что, как людям дохристианского времени Боги дали инстинктивную мудрость, инстинктивные храбрость и мужество – так от символа креста изливается любовь, та любовь, которая построена на взаимном интересе человека к человеку.

Благодаря этому Импульс Христа будет мощно действовать в мире. Когда будут любить и понимать друг друга не только брахман брахмана, пария парию, иудей иудея, христианин христианина, а когда иудей сможет понять христианина, пария брахмана, американец азиата, понять, как человека и стать на его точку зрения, тогда люди узнают, насколько глубоко пронизаны Христом такие слова, что люди должны быть братьями без различия внешних исповеданий.

То, что соединяет нас не как людей, а как-то по-другому,

следует ценить меньше. Отца, мать, брата, сестру, даже собственную жизнь – всё это мы должны ценить меньше, нежели то, что говорит одна человеческая душа другой. Кто в этом смысле не отрешится от того, что наносит ущерб уравнивающему все человеческие различия Импульсу Христа, кто не отрешится от различия, тот не может быть учеником Христа.

Этот импульс любви, изливающийся из Мистерии Голгофы, мы ощущаем, как обновление того, что было дано человеку, как изначальная добродетель.

Теперь нужно рассмотреть то, что мы можем назвать добродетелью души сознательной – умеренность и рассудительность. Для четвёртого послеатлантического периода эти добродетели были ещё инстинктивными. Платон и Аристотель называли их самыми главными добродетелями сознательной души, опять-таки понимая их, как состояние равновесия, как центр того, что есть в душе сознательной.

Сознательная душа существует благодаря тому, что человек через свою телесность осознаёт внешний мир. Физическое тело – по преимуществу орган души сознательной. Оно является тем, благодаря чему человек достигает «Я»-сознания. Поэтому физическое тело необходимо сохранять. Если бы оно не было сохранено для земной миссии, то эта земная миссия не могла бы осуществляться.

Но и здесь есть некая грань. Если бы человек употреблял все имеющиеся у него силы лишь на то, чтобы наслаждаться, то он замкнулся бы в себе и был бы потерян для мира. Человек исключительно наслаждающийся, употребляющий все силы, имеющиеся у него, только на то, чтобы создать себе наслаждения, такой человек – так думали Платон и Аристотель – замыкается от мира, и мир теряет его. Человек, который во всём себе отказывает, делает себя всё более слабым. В конце концов внешний мировой процесс захватывает и обессиливает его.

Тот, кто выходит за пределы сил, отмерянных ему, как человеку, не знает в них меры, того захватывает мировой процесс, и он теряет себя в мире. Таким образом то, что человек развил в себе для выработки души сознательной, может быть так истощено, что мир может быть потерян для него. Добродетель, избегающая обеих этих крайностей – умеренность. Умеренность – это не аскетизм, а отсутствие излишеств. Это середина между тем и другим. Это добродетель души сознательной.

В отношении этой добродетели мы ещё не вышли из инстинктивного состояния. Простое рассуждение может вам показать, что людям нашей эпохи приходится постоянно искать равновесия, колеблясь между этими крайностями.

За исключением немногих людей, которые уже теперь стараются достигнуть сознательности в этой области, вы найдёте, что большинство ведёт совершенно определенный образ жизни, который в центральной Европе выглядит так: некоторые, к примеру, берлинцы всю зиму наслаждаются, начиняя себя всякими деликатесами и лакомствами, а летом едут в Карлсбад, чтобы по методу другой крайности бороться с вызванным подобной жизнью злом.

Здесь вы имеете перевес чаши то в одну сторону, то в другую. Это крайний случай. Если описанное выше и не везде происходит в такой мере, то всё же колебания между наслаждениями и лишениями встречаются повсеместно. О том, чтобы появился перевес в одну сторону, заботятся сами люди, а потом идут к врачам, чтобы те прописали им так называемое лечение воздержанием, то есть другую крайность, для восстановления нарушенного баланса.

Итак, вы видите, что в этой области люди ещё пребывают в инстинктивном состоянии, и мы должны сказать, что это инстинктивное чувство не отклоняться слишком сильно в одну или другую сторону является у человека ещё своего рода даром Богов. Но, подобно тому, как были утрачены другие инстинктивные свойства человека, так же будет утрачено и это при переходе от пятой к шестой послеатлантической культуре.

Оно будет утрачено, как природная способность. Вы можете представить, как много должно внести теософское мировоззрение и мышление, чтобы постепенно развить в этой области сознательность. У нас ещё мало теософов, которым ясно, что теософия является средством, чтобы в этой области достигнуть истинной сознательности. Когда теософия получит большее признание, тогда появится то, что я могу описать следующим образом. Людей постепенно будет всё больше и больше охватывать тоска по великим духовным истинам.

В настоящее время теософия ещё подвергается насмешкам, но это не всегда будет так. Она будет распространяться и победит внешнюю враждебность, а также всё, что ещё сопротивляется ей. Теософы не будут довольствоваться тем, чтобы проповедовать лишь общечеловеческую любовь. Люди поймут, что усвоить в один день теософию так же невозможно, как невозможно человеку в один день напитаться на всю жизнь, но, что необходимо усваивать из теософии всё больше и больше.

И всё реже внутри теософского движения можно будет услышать: «У нас такие принципы, и, поскольку мы придерживаемся этих принципов, мы являемся теософами!». Постоянное деятельное общение, совместное переживание живой сущности теософии будет распространяться всё шире. Но что же происходит, когда люди перерабатывают в себе те своеобразные мысли и те особые ощущения и импульсы, которые исходят из теософской мудрости? Всем известно, что теософы никак не могут быть сторонниками материализма.

Их миросозерцание противоположно материалистическому. Материалистически мыслит тот, кто говорит: если человеку приходит в голову та или иная мысль, то это происходит от того, что в мозгу молекулы и атомы приходят в движение и это движение вызывает у человека мысли. Мысль выходит из мозга подобно тонкому дыму, пламени от свечи.

Таково материалистическое мировоззрение. Иным является воззрение теософии. Тут мысли и душевные переживания приводят в движение мозг и нервную систему. Как функционирует у нас мозг – это зависит от того, какие у нас мысли.

Это напрямую противоположно тому, что говорит материализм. Когда ты хочешь знать, какие свойства имеет мозг ка-кого-нибудь человека, то ты должен исследовать, как и какие мысли он мыслил. Ибо, совершенно так же, как почерк, движение пера, есть ничто иное, как следствие мыслей, так и работа мозга является ничем иным, как следствием мыслей.

Не должны ли мы прийти к выводу, что в данный момент, когда наш мозг перерабатывает теософские мысли, он обрабатывается иначе, чем в обществе, где играют в карты? Иные процессы происходят в ваших душах, когда вы следуете за теософскими мыслями, нежели, когда находитесь в обществе, которое играет в карты или смотрит фильм в кинотеатре.

В человеческом организме нет ничего изолированного, существующего обособленно. Всё взаимосвязано, одно действует на другое. Мысли действуют на мозг и на нервную систему, которая связана со всем нашим организмом. И, хотя для многих людей это пока ещё скрыто – в дальнейшем, когда будут преодолены наследственные свойства, ещё коренящиеся в телах, наступит следующее. Мысли будут передаваться к желудку и, вследствие этого вещи, которые теперь ещё по вкусу людям, не будут больше по вкусу тем, кто воспринял теософские мысли. Но зато мысли, которые восприняли теософы, суть мысли Божественные. Они преобразуют весь организм так, что ему становится по вкусу именно то, что ему нужно.

А то, что человеку не подходит, он будет обонять и ощущать, как нечто несимпатичное. Своеобразная перспектива, которую быть может назовут материалистической. Но на самом деле всё наоборот. Этот род аппетита, выражающийся в том, что в питании одно вы будете любить, а другое отвергать, ненавидеть – явится следствием теософской работы. Вы можете судить об этом по себе, если будете наблюдать, как, возможно уже сейчас у вас возникает отвращение к некоторым вещам, которого не было до начала ваших теософских занятий.

Это явление будет всё больше распространяться, когда человек будет бескорыстно работать над своим высшим развитием. Работать так, чтобы давать миру то, что тому нужно. Не следует только играть словами «бескорыстно» и «эгоизм».

Этими словами очень легко злоупотребить. Это не бескорыстие, когда человек говорит: «Я хочу работать только в мире и для мира. Что пользы в моём собственном духовном развитии? Нужна работа, а не какие-то эгоистические устремления …». Это не эгоизм, когда человек развивает себя. Ведь благодаря такому развитию он становится более способным принимать деятельное участие в дальнейшей эволюции мира.

Если пренебрегать своим собственным развитием, то делаешь себя менее пригодным для мира, отнимаешь у мира свою силу. Как раз ради мира мы должны сделать всё необходимое, чтобы развить в себе то, что было божественным замыслом.

Благодаря теософии человеческий род, или, лучше сказать, некое ядро человечества разовьётся так, что оно не только будет инстинктивно стремиться к умеренности, как к своему направляющему идеалу, но будет также обладать сознательной симпатией ко всему, что делает человека камнем для построения божественного миропорядка, и сознательным отвращением к тому, что разрушает человека, являющегося таким строительным камнем.

Моральные импульсы присутствуют и в работе человека над самим собой. Умеренность превращается в то, что может быть названо жизненной мудростью. Жизненная мудрость, являющаяся идеалом для ближайшего, шестого культурного периода, будет той идеальной добродетелью, которую Платон называет справедливостью. В ней гармоническое согласование этих добродетелей.

Вследствие некоторого сдвига человеческих добродетелей видоизменилось и то, что в дохристианские времена считалось справедливостью. Такой отдельной добродетели, создававшей гармонию, в то время ещё не было. Эта гармония является взору людей идеалом очень отдаленного будущего.

Мы видели, как мужество превратилось в моральный импульс любви. Мы видели, что мудрость преобразовалась в правдивость. Правдивость есть прежде всего та добродетель, которая может достойным образом поставить людей в правильные отношения во внешней жизни. Но, если мы хотим достигнуть правдивости по отношению к духовным явлениям, каким образом следует направлять её по отношению к духовным явлениям?

К правдивости, этой добродетели, которая сможет воспламенить нашу душу ощущающую, приходим путём правильного понимания, заинтересованности и участия. Но что означает участие по отношению к духовному миру?

Когда мы обращаемся к физическому миру и, главным образом, к человеку, мы должны открыться ему, но и на его существо смотреть открытыми глазами. Но каким образом мы приобретаем такие открытые глаза по отношению к духовному миру? Наш взор по отношению к духовному миру откроется тогда, когда мы разовьём совершенно определенный род чувства, который поднялся из глубин душевной жизни, когда древняя инстинктивная мудрость погрузилась в эти глубины.

Это чувство, определение которого мы часто встречаем у греков: «Всякое философское мышление начинается с удивления, изумления!». То, что исходным пунктом нашего отношения к духовному миру является удивление, восхищение – является также и выражением нашего отношения к нему. Дикий, некультурный человек мало удивляется великим явлениям мира. Именно путём одухотворения человек приходит к тому, чтобы видеть загадки в повседневных явлениях и чувствовать за ними духовное. Удивление поднимает нашу душу в духовные области. И проникнуть к их познанию мы можем только в том случае, если познаваемое увлекает нашу душу.

Это влечение и рождает удивление, изумление, веру. В сущности, это удивление, изумление, восхищение и есть то, что направляет нас к сверхчувственному, и в то же время это есть то, что обыкновенно называют верой. Вера, удивление и изумление – это три душевные силы, которые выводят нас за пределы обыкновенного мира.

Когда мы стоим перед человеком в изумлении, мы пытаемся его понять. Через понимание его существа мы приходим к добродетели братства. И мы осуществим это братство лучше всего, если будем стоять перед человеком с неким благоговейным почтением. Тогда мы увидим, что это почтение становится тем, что мы должны нести навстречу каждому человеку.

Поступая так мы становимся всё правдивее. Правда станет для нас обязанностью. Сверхчувственный мир станет для нас тем, к чему, предчувствуя его, мы будем иметь влечение, а через знания мы достигнем того, что уже спустилось, как сверхчувственная мудрость, в подсознательную область души.

Только, когда эта сверхчувственная мудрость погрузилась туда, появились слова, говорящие, что философия начинается с удивления, изумления. Эти слова могут объяснить вам, что удивление и изумление вступили в мировое развитие впервые в то время, когда в мир пришел импульс Христа.

Мы назвали любовь второй добродетелью. Взглянем теперь на то, что будет жизненной мудростью для грядущих времён, и, что в настоящее время является инстинктивной умеренностью. В этих добродетелях человек предстоит перед самим собой. Здесь поступки его таковы, что, действуя в мире, он заботится о себе. Поэтому ему необходимо приобрести объективное мерило для оценки своих поступков.

Теперь мы видим, как возникает и всё больше развивается нечто такое, о чём я часто говорил в другой связи, и что появляется впервые в греческое время, то есть в четвёртом культурном периоде. Мы имеем доказательство тому, что в древнегреческой драматургии, например, у Эсхила, иринии и фурии играют ту роль, которую впоследствии у Еврипида играет совесть. Отсюда нам ясно, что в древнейшие времена вообще не существовало того, что мы называем совестью.

Совесть представляет собою то, что удерживает наши поступки в границах нормы, когда мы слишком далеко заходим в наших притязаниях, слишком активно ищем собственной выгоды. Тогда вступает в действие совесть, которая становится между нашими симпатиями и антипатиями.

Таким образом мы приобретаем некое более объективное, более внешнее мерило, нежели добродетели правдивости, любви и жизненной мудрости. Любовь стоит здесь в центре и действует, как начало, регулирующее всю нашу жизнь, в том числе жизнь социальную. Она регулирует также и то, что человек развил в себе, как внутренние импульсы.

Развившаяся правдивость проявится, как вера в сверхчувственное знание. Жизненную мудрость, то есть то, что касается нас самих, мы должны почувствовать, как божественно-духовный регулятор, который подобно совести неуклонно ведёт нас путём верной середины.

Ответить на различные возражения, которые здесь могут быть сделаны, было бы очень легко, если бы у нас было время. Вникнем более основательно только в одно. Могут, например, сказать: «Вот уверяют, что совесть и способность изумляться есть нечто такое, что только со временем появилось в человечестве, а между тем, это же вечные свойства человеческой природы!». На самом деле они вовсе не таковы.

Если бы кто-нибудь стал утверждать, что они суть вечные свойства человеческой природы, он только показал бы этим, что не знает положения вещей. Будет становиться всё очевиднее, что в древние времена люди ещё не так глубоко низошли на физический план. Они были больше связаны с Божественными Импульсами.

Человек пребывал в том состоянии, к которому он будет опять сознательно стремиться, когда им всё больше будут овладевать правдивость, любовь и жизненная мудрость по отношению к физическому плану и по отношению к духовному познанию, и, когда им овладеет вера в сверхчувственный мир.

Это не обязательно должна быть вера, которая ведёт непосредственно в сверхчувственный мир. Но в конце концов она превратится в сверхчувственное знание.

Так же, как с верой, будет и с любовью, которая действует внешне. Совесть – это то, что регулирует душу сознательную. Вера, любовь и совесть будут тремя моральными силами, тремя путеводными звёздами, которые войдут в человеческие души главным образом через теософское мировоззрение.

Моральная перспектива будущего может раскрыться только тем, кто представит себе эти названные добродетели всё более возрастающими. Теософское мировоззрение озарит нравственную жизнь светом этих добродетелей, и они станут созидающими силами будущего.

Наше рассмотрение должно завершиться тем, что могло бы стать очевидным только в более обстоятельном изложении и о чём я смогу поэтому лишь просто сообщить. Мы видим, как в человеческую эволюцию через Мистерию Голгофы вступает Импульс Христа. Мы знаем, что тогда, с событием Мистерии Голгофы один человеческий организм, состоявший из физического, эфирного и астрального тел, свыше принял в себя импульс «Я», как Импульс Христа. Это был Импульс Христа, принятый Землёй и излившийся в культурную земную жизнь.

Он стал теперь жить в ней, как «Я» Христа. Мы знаем далее, что у Иисуса из Назарета остались физическое, эфирное и астральное тела, и Импульс Христа пребывал в них, как «Я».

Иисус из Назарета отделился на Голгофе от Импульса Христа, который излился в земное развитие. Этот Импульс Христа в своём развитии означает само земное развитие.

Примите всерьёз те вещи, о которых часто упоминается так, чтобы человек мог их легче постичь. Мир есть майя или иллюзия, как мы часто слышали, но человек должен постепенно прийти к истине, к реальности в этом внешнем мире.

Земное развитие состоит в том, что по отношению ко всем внешним явлениям во втором периоде земного развития, в котором мы сейчас находимся, распадается всё, что образовалось в первом периоде, так, что всё, что мы видим внешне, физически, отпадает от человеческого развития, как отпадает от человека его физическое тело.

Хочется спросить: что же тогда останется? – Силы, реальные силы, которыми овладел человек в процессе развития человечества на Земле. И самым реальным импульсом является тот, который излился в земное развитие, как Импульс Христа. Но этот Импульс Христа не находит на Земле ничего, во что он бы мог облечься. Поэтому только при дальнейшем развитии Земли он должен получить оболочку. И, когда Земля придёт к своему концу, развившийся до полноты Христос будет последним человеком, как Адам был первым человеком, и вокруг Христа соберется человечество во всём своём многообразии.

В словах: «Что вы сделали одному из братьев Моих меньших, то сделали мне!», - заключается для нас многозначительное указание. Что же такое сотворили люди для Христа? Поступки, совершаемые в духе Христова Импульса, под влиянием совести, под влиянием веры и в духе познания – они выделяются из предшествующей земной жизни и, когда человек своими поступками и своим моральным поведением даёт что-либо своим братьям, он даёт это и Христу.

Руководством к действию должно быть следующее: все наши силы, все дела веры и упования, все поступки, совершаемые из удивления и изумления, всё это, если оно в то же время жертвуется нами для «Я» Христа, есть нечто, что окружает Христа оболочкой, которую можно сравнить с астральным телом человека. Мы образуем астральное тело для Христа моральными поступками удивления, доверия, благоговения, веры – короче говоря, всем, что пролагает путь к сверхчувственному познанию. Всеми этими поступками мы содействуем любви. Это первое, что делается в смысле приведенного выражения: «Так как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне!».

Мы образуем эфирное тело для Христа поступками любви, а тем, что возникает в мире благодаря импульсам совести, мы образуем для Импульса Христа то, что соответствует физическому телу человека. Когда Земля однажды достигнет своей цели, когда люди поймут истинные моральные импульсы, которыми создаётся всякое добро, тогда будет освобождено то «Я», которое через Мистерию Голгофы влилось в человеческое развитие Импульсом Христа. Оно, это «Я», облечется тогда астральным телом, созданным верой и всеми деяниями человеческого удивления и изумления, оно облечется в некое подобие эфирного тела, образовавшееся из деяний любви, и оно облечется в некое подобие физического тела, созданного деяниями совести.

Так грядущая эволюция человечества будет совершаться через совместную работу моральных импульсов людей и Импульса Христа. Как великое органическое целое видим мы перед собой в перспективе это человечество. Когда люди научатся включать свои поступки, свои импульсы в этот великий организм, когда они научатся собственным своим деянием созидать для Него оболочки, тогда люди создадут земным развитием основу для великой общности, которая сможет всецело проникнуться Импульсом Христа, самим Христом.

Итак, мы видим, что мораль не нужно проповедовать, но, что её нужно обосновать, если показать то, что происходит и происходило в действительности и что делает достоверными такие вещи, которые доступны восприятию людей, особенно близких духовному миру.

Производит особое впечатление, когда видишь, как Гёте в тот момент, когда он потерял своего друга, герцога Карла-Августа, пишет в Веймаре длинное письмо о разных вещах, а затем в тот же день, – это было в 1828 году, за три с половиной года до собственной смерти, то есть в конце жизненного пути, – записывает в своём дневнике замечательные слова: «Следует рассматривать весь разумный мир, как великий бессмертный Индивидуум, который непрерывно совершает необходимое, и, благодаря этому, становится господином даже случайного.».

Что может придать мысли большую конкретность, чем, если мы будем представлять себе этого Индивидуума действующим и творящим среди нас, и мыслить нас самих действенно и творчески связанными с Ним? Через Мистерию Голгофы в человеческое развитие вошел величайший Индивидуум, и люди, сознательно устроив свою жизнь так, как это было описано выше, окружат этот импульс Христа и вокруг Него образуется нечто подобное оболочке вокруг сущности, вокруг ядра.

Я мог бы сказать ещё много о добродетели, вытекающей из теософии. В особенности, можно было бы ещё присоединить сюда много важных и длинных рассуждений относительно правдивости в её связи с кармой. Благодаря теософскому мировоззрению идея кармы должна всё больше входить в человеческое развитие. Это заставит человека всё лучше и лучше усваивать то, как нужно смотреть на свою жизнь и устраивать её, чтобы его добродетели соответствовали карме.

Благодаря идее кармы человек поймёт, что за счёт своих будущих дел он не может отрекаться от прошлых. Определенные выводы из своей жизни, принятие на себя того, что мы сделали – это ещё должно стать результатом развития человечества.

Как далёк ещё от этого человек, мы видим, наблюдая людей ближе. Человек раскрывается в делах, которые он совершил – это известный факт. И, когда кажется, что последствия одного поступка миновали, то поступают снова так, как, если бы первого поступка вообще не было. Почувствовать себя ответственным за сделанное, осознать свою карму – это нечто такое, что могло бы послужить предметом особого рассмотрения.

Многое вы и сами поймёте, следуя указаниям, очерченным в этих трёх лекциях. Например, вы поймёте, насколько плодотворными могут стать эти идеи, если вы их разовьёте дальше.

Чтобы в течение всего оставшегося земного развития человек жил в новых воплощениях, должна быть решена такая задача: исправить все допущенные в ту или другую сторону отклонения от описанных нами добродетелей, формируя их свободно, в соответствии со своей свободной волей, чтобы могло наступить равновесие, среднее состояние, и таким образом постепенно могла бы быть достигнута цель, которая была охарактеризована, как созидание оболочек для Импульса Христа.

Итак, мы видим перед собой не только абстрактный идеал общечеловеческого братства, который действительно получает прочный фундамент в теософском миросозерцании, но мы видим также и то, что в нашем земном развитии есть нечто реальное, что в нём есть некий импульс, вошедший в мир через Мистерию Голгофы.

И мы видим себя поставленными перед необходимостью воздействовать на душу ощущающую, душу рассудочную и душу сознательную, чтобы эта идеальная Сущность становилась действительной и, чтобы мы были связаны с этой Сущностью, как с великим бессмертным Индивидуумом.

Мысль, что возможность дальнейшей эволюции, возможность достижения земной миссии заключается единственно в слиянии в одно целое с этим великим Индивидуумом, эта мысль осуществляется во втором моральном принципе: совершенное тобой так, как будто это порождено только одним тобой, отбрасывает тебя прочь, удаляет тебя от великого Индивидуума, этим ты нечто разрушаешь. Но совершаемое тобой для созидания этого бессмертного Индивидуума способствует дальнейшему развитию и продолжению жизни всего мирового организма.

Подобная мораль тем скорее станет теософским мировоззрением и теософским умонастроением, чем больше мы будем заботиться о правдивости. В этих трёх лекциях я поставил своей задачей высказать это. Правда, многое могло быть только кратко намечено, но ваши собственные души смогут развивать дальше те мысли, которые были затронуты в эти три вечера. Таким образом у нас образуется наилучшее единение, несмотря на расстояния, разделяющие нас.

Когда мы, теософы Центральной Европы и теософы Севера, собираемся для совместной работы, подобно тому, как мы сделали это теперь, когда мысли, раскрывшиеся нам во время встречи, продолжают и дальше звучать в нас, мы тем самым лучше всего осуществим истинную спиритуальную жизнь, которую в наше время должна основать теософия.

И, хотя нам приходится опять расставаться, мы тем не менее знаем, что мы по-прежнему остаёмся вместе в наших теософских мыслях, и эта уверенность является одновременно и моральным импульсом. Знать, что мы соединены одними идеалами с людьми, которые разделены пространственно, но с которыми иногда, при особых обстоятельствах, мы можем встречаться – это более сильный моральный импульс, чем постоянное пребывание вместе.

Такие мысли о наших встречах и о нашей общей работе наполняют мою душу, особенно при завершении этих лекций. Их я хотел высказать вам на прощанье. Я убеждён, что понятые в истинном свете, они составят спиритуальную основу развивающейся теософской жизни. С этой мыслью, с этим чувством мы и закончим сегодня наш обзор.