От героев былых времен не осталось порой имен…
Нет. Не так!
Имя осталось. И фамилия осталась. Фамилию умышленно умолчу. Хоть родных и близких нет, всех война унесла, но остались ученики, последователи, в общем, те, кто, может быть, помнят…
Сейчас 1941-ый, я - защитник Родины. Родина позвала спасать жизни ее солдатам, и я обычный военно-полевой хирург в обычном полевом госпитале.
Ко мне с передовой везут ребяток, которым нужна неотложная хирургическая помощь, кто не дотянет до тылового госпиталя.
Здесь и черепно-мозговые травмы, и сложные полостные огнестрельные и осколочные ранения, короче, весь спектр военных травм.
Я один. Со мной только моя операционная медсестра.
Мы оперируем в брезентовой палатке при свете керосиновой лампы на наспех сколоченном из необструганных досок «операционном столе».
У нас нет наркоза или обезболивающих. Всё это заменяет самогон, который пьют солдатики, те, что в сознании, перед операцией.
У меня нет операционных перчаток. Они застряли где-то в обстрелянном фашистскими стервятниками обозе. Я делаю операцию голыми руками.
Перед каждой операцией я тщательно мою руки крохотным, уже крошащимся кусочком хозяйственного мыла, тру ногти маленькой щеточкой, прихваченной еще из дома в первые дни войны.
На мне нет белого халата, к которому так привыкли вы, зафиксировав в своем сознании стереотип врача.
Мой халат грязно-серого цвета с рыжеватыми разводами, с завязочками на спине. Такой халат врач надевает при помощи медсестры. Именно она завязывает ему на спине застежки-завязочки.
Но он не грязный. Он постиран, прокипячен со щелоком. Продезинфицирован, так сказать.
Просто от крови солдатиков, которую он впитывает во время каждой операции, от утратил свою белизну.
Во время каждой операции я надеваю на себя рыжий клеенчатый фартук. Это хоть немного защищает.
В день может быть и десять, и двадцать операций, и больше. Медсестра смахнет мокрой тряпкой кровь после операции с фартука и идем на следующую, к следующему раненому. Только руки обработаю …
В новой жизни у меня не дрожат руки. Как дань той военно-полевой выдержке.
Даже когда мой дед поранил себе руку косой, была страшная, во всё основание большого пальца резаная рана, я – девчушка одиннадцати лет, не запаниковала. Я продезинфицировала рану, стянула пластырем ее края, грамотно перебинтовала. Так что, даже в больницу обращаться не пришлось.
У одиннадцатилетней девочки, как говориться, даже ни один мускул не дрогнул при виде обширной кровоточащей раны.
Откуда-то появись знания и умения.
Стойкость и самообладание, очевидно, воспитаны еще прошлой жизнью.
Ведь мы оперировали под бомбежкой, под обстрелами, когда был частичный прорыв линии фронта.
Снаружи стреляют, а мы с медсестрой жизни спасаем.
Хорошо помню, что ни один солдатик не умер у меня на операционном столе.
Даже в самых безнадежных ситуациях я видел, что парнишка будет жить.
Я даже говорил, не верящим в жизнь солдатикам, с тяжелыми ранениями, что у них впереди долгая, счастливая жизнь, даже называл имя жены и сколько детей будет.
Такие солдатики вымученно улыбались мне, веря только наполовину.
Но, каждый из них успешно проходил пик кризиса, медленно, но верно шел на поправку!
Помню, в самых безнадежных случаях, когда сердце бойца останавливалось и медицина была, увы, бессильна, я отправлял медсестру готовить к операции следующего бойца, а сам простирал руки над бездыханным телом.
Мощный энергетический импульс из моих рук, посланный через меня Высшими Силами всегда запускал сердце, стабилизировал ритм. Паренёк возвращался к жизни. Дефибриллятор будет изобретен и применен только в шестидесятых.
Тогда я звал медсестру, мы продолжали операцию.
Она считала, меня полубогом. Была безнадежно влюблена.
А я был обычным хирургом, который очень любил свою профессию, и ясновидящим, умеющим обращаться с энергетикой человека.
Но официально была только хирургия. Остановившееся сердце я запускал в отсутствие даже самого верного и приближенного.
А вы бы знали, как эти парни хотели жить! Какими они были жизнерадостными!
Помню, трое шедших на поправку бойцов притащили мне в благодарность курицу. Курица была курицей-рябой, с красным гребнем и острым желтоватым клювом.
- Товарищ полковник! Разрешите доложить! Немцы у бабульки пытались кур отнять. Ну, мы немцам и всыпали!
- Так вот, что за перестрелка была у околицы… - сказал я.
Они весело переглянулись.
- Бабушка нам одну курицу в благодарность дала. Так, это… Мы вам решили принести. Пусть в госпитале живёт, яйца несёт. Раненым польза…
- А ну-ка, марш с курицей из палатки! Нечего мне антисанитарию разводить! – рявкнул я.
- Есть, товарищ полковник медицинской службы! Мы у себя, где расквартированы, курицу пристроим. Вам и раненым будем яички приносить!
И приносили.
Передавали эту бесценную курочку-рябу от одной смены раненых другой, особо тяжелым раненым яички приносили. Сестричка разбалтывала яичко в кружке и давала раненому пить. Еды-то мало было. Снабжение не ахти…
Вера в жизнь, в товарищей, в то, что мы победим, были неистребимы!
Таких разговоров, как: «У меня депрессия… Как мне всё надоело… Я не знаю, для чего живу…» - вообще не было.
Люди стремились!
Люди любили!
Люди жили!
Люди всё отдавали для победы над врагом!
Я с благодарностью и благоговением вспоминаю этих Титанов, которые на своих плечах вынесли четыре тяжелейших года войны.
Нам тогда не казалось, что мы совершаем подвиг. Мы не знали громких слов. Мы знали, что война – это очень тяжелая работа.
Солнечный май 1945 года выставил нам за работу оценку «пять с плюсом»!
С Днем Победы!
Ясновидящий психолог Анна Троицкая
09 мая 2024 года
