Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Хоть мы, отслеживая в первой части дальнейшую судьбу Пушкина, уже успели побывать вослед за адресатами и в Москве, и в Петербурге, однако же не станем нарушать традиций и продолжим гостевать в славном июле 1824-го. Для начала предлагаю рассмотреть повнимательнее чей-то подлинный рисунок того времени с видом на Биржу, да и, пожалуй, проследуем далее...
Обсудив вволю Пушкина, братья Булгаковы в июле не забывают перебрать и прочие новости. Так a propos находит отголосок и давешняя майская тема "саранчи", которую Константин Яковлевич обсуждает со знанием предмета:
- Воронцов мне пишет с восхищением о Крыме: край благословенный и единый, я думаю, в Европе, где еще можно дешево жить. Саранча не по охоте валится в воду, а ее заносит ветер, и этот северный ветер единственное от нее спасение, ибо все другие средства человеческие ни к чему не ведут. Еще ее истребляет сырая зима, от которой яйца ее гниют. Говорят, что она уже недалеко от Полтавы. Экая беда!
Александр же сообщает об иных напастях, обрушившихся на Москву и ближайшие к ней губернии: дожди и - как ни странно это звучит вместе с дождями - пожары!
- Мне, право, мат пришел: не получая доходов, не только быть исправным в платеже процентов, но бог знает чем и как жить! Забравшись в Семердино, может быть, оттуда и не выеду. Многие поставлены будут в ту же необходимость. Рязанскую губернию, которая кормит Москву, всю залило; кроме того, и мужики там, говорят, шалят. Балашов послал для усмирения их генерала Скобелева. Бог милует нас покуда: в подмосковной хлеба хороши, только к сену нельзя еще приступить от дождей... Скоро земля наша будет в водяной болезни! Дожди не перестают у нас, они сопровождаемы сильными грозами. Молнией загорелось на Пятницкой, на Мясницкой, в Крутицких казармах и в доме графа Потемкина, на Пречистенке. Слава Богу, никого не убило, и пожары скоро были затушены. Дожди совсем не освежают воздух, а напротив, есть что-то душное в воздухе. В десяти же верстах от Москвы, по Тульской дороге, был пресильный град третьего дня. Макарьевскую ярмарку потопило, снесло много балаганов; где и вода сошла, остался ил, который надобно свезти; в иных местах он на аршин. Вот жалкие известия, кои слышал я вчера у Ильинского от старика-купца, оттуда приехавшего. Ужасно жалуется на дороги; говорит, что экипаж, который выдержит переезд из Черной Грязи сюда, можно смело покупать
А вот и радостное известие о князе Петре Андреевиче Вяземском: от устроенной Карамзиным сделке по продаже в казну одного из имений поступили, наконец, средства - да какие! Правда, и долгов у князя Петра немало!
- Вяземский получил свои полмиллиона денег за проданное имение и поскорее расплачивается со всеми, боясь такую сумму держать в доме; еще тяжелее должна быть для него мысль, что он долги сии нажил от проклятой игры. Эту дыру мудрено для него заткнуть. Поправить игрою мудрено для него: надобно бы играть наверняка, а он слишком честен и благороден для этого; а еще рисковать, чтобы последнее проиграть, – было бы сумасшествие непростительное для отца семейства. Он должен делать горькие размышления, но помочь злу уже нельзя. Имея прекрасное состояние, молодость и способности, выходит, что он расстроил и дела свои, и здоровье, и бесполезен для службы. Я люблю Вяземского, искренно, ибо в нем честные чувства и доброе, благородное сердце; но признаюсь, что часто избегаю его общества, когда он не один, а с товарищами, совсем на него не похожими
Так-так, любопытно бы узнать - кого Булгаков имеет в виду в последней фразе? А уж не графа ли Фёдора Ивановича Толстого, с которым у Вяземского самые трогательные и нежные отношения - в отличие от остальной Москвы, в большинстве семей которой граф - persona non grata? Да, они и в самом деле друзья - по оригинальности суждений, независимые от языков московских кумушек фигуры, каждый по-своему - мастер эпатажа (один поссорился с Государем, второй - вовсе дикарь, бретёр и дуэлянт, человек опасный), неразлучные братья по попойкам и верные союзники на ниве чревоугодия:
... Я не прошу у благодати
Втереть меня к библейской знати
И по кресту вести к крестам,
Ни ко двору, ни к небесам.
Просить себе того-другого
С поклонами я не спешу:
Мне нужен повар — от Толстого
Я только повару прошу!
А посмеивающийся Толстой ему в ответ:
- Приступим к статье поваренной или, справедливее сказать, поварской, как к статье первенствующей. Как ты, с твоим умным умом, хочешь иметь повара за тысячу рублей! Ты, право, об поваре говоришь, как бы можно было говорить об губернаторе, сенаторе — и так далее. Нет, любезной Вяземской! Естьли бы так было легко быть поваром, как ты говоришь, думаешь, конечно бы, Е.И.Оленин не был губернатором; есть-ли бы так легко было быть поваром, неужели Барановы, Багратионы с собратией заседали бы в Правительствующем Сенате! Нет, Вяземской, за невозможное и не берусь. Мы не в том веке живем, чтобы за тысячу рублев можно было нанять одну токмо честность; в поваре же, сверх сей потерянной добродетели, нужно: Гений, которой ниже опытностию не обретается; просвещение, на которое потребны неусыпное старание, долгое время и проч., проч. Вот тебе в черствой прозе сухой отказ на прекрасную твою стихотворную просьбу...
И хоть приведённая переписка, посвящённая искренней зависти князя к толстовскому повару, датирована 1818-м годом, удивительные эти отношения меж не менее удивительными друзьями всё также крепки и в 1824-м. Полагаю, именно на "Американца" намекает благонамеренный и добропорядочный Александр Яковлевич. Помнится, когда в 1821-м году граф Фёдор Иванович решил жениться на цыганской плясунье, якобы спасшей его от долговой ямы, он лично объезжал весь московский свет с приглашеньями на свадьбу. Многие под различными предлогами отнекивались. Сдаётся, Булгаков был из их числа...
Ну и ещё один июльский московский курьёз: на театре едва не случился пожар, чему Булгаков был непосредственным свидетелем...
- Вчерашняя «Весталка» имела развязку совсем неожиданную. Пьеса шла хорошо, Каталани была чрезмерно аплодирована, выговаривала очень хорошо и внятно, играла также и выразила роль свою нельзя лучше, была в голосе. Ришар и Юллен танцевали прекрасно, театр был набит битком, весь высший свет. В третьем акте за кулисами пролили спирт, горевший в жертвеннике, на фигурантку, отчего платье у нее загорелось. Заметили движение на сцене; один голос сказал довольно громко: «Гасите!» В партере кто-то встал и уходит, говоря: «Горим!» Только от того слова и движения, как бы от волшебного мановения, вдруг весь партер побежал, начались крики дам в ложах: «Вася! Параша! Карету!» Молодая Зубкова особенно вселяла во всех ужас. Муж очень хладнокровно ей говорит: «Не бойся, ты видишь, что князь Дмитрий Владимирович в своей ложе и княгиню не выводит из нее, а их ложа всех ближе к сцене». Только эта несчастная напуганная начала немилосердно визжать, повторяя: «Ах, пусти, пусти, мы сгорим! Боже мой, пусти!» Я случился в коридоре, хотел ей дать руку, но она не узнавала уже никого. Муж в отчаянии. В коридоре не было способу пройти от бегущих мужчин и дам. Шульгин и полицмейстер всех умоляют не уезжать, клянясь, что нет пожара и что пьеса даже не прервана, слышен оркестр, а все бегут на улицу. Ужасная кутерьма была; осталось нас только человек 300 до конца. Воображаю, что так вот случилось и в сражении при Ватерлоо, и мог я вчера поразмышлять над следствиями панического страха, ибо видел, как очень важные и солидные господа бегут, расталкивая женщин, коих встречают на пути своем. Благодарение Богу, не случилось никакого досадного несчастья, ибо считаю ни за что несколько украденных шалей и браслетов... Вчера в «Весталке» очень смеялись мы Попандопуло-медику. Он сидел под нашим бенуаром, только вдруг вскочил с места и тяп себя за нос. Что такое? Над его головою висела лампа, она лопнула, и горячее масло попало ему прямо на нос. Диво, что не наделал тревоги и не подумал опять, что пожар. Надобно было видеть его рожу и слышать странный крик! Хотел тотчас идти к Кокошкину, научить, как варить масло, чтобы не воняло, и как делать лампы, чтобы они не лопались. «Я ничего не хочу, а пусть только правительство знает, что я научил, как это делается; это годится и для Большого театра»
Нам представился неожиданный случай вновь оказаться в Одессе и взглянуть на неё как бы со стороны - без Пушкина, без Элиз Воронцовой... глазами очевидца, ни разу доселе не появлявшегося в нашей бесконечной хронике. Итак - погодок Пушкина, 25-летний тульчинский поручик Евдоким Лачинов, старший адъютант по квартирмейстерской части при Главном штабе 2-й армии генерала от кавалерии графа Витгенштейна. Так и тянет прибавить голосом Ефима Копеляна: "Характер стойкий, особенно близок к полковнику Павлу Пестелю и к окружению последнего"...
- Для излечения телесных недугов, послали меня купаться в море, а желая вместе с тем доставить случай провести приятнее время лечения, назначили Одессу: не знаю, будет ли иметь успех первое, потому что купаясь другую неделю, я не могу еще заметить ни малейшего пособия от ванн; но что касается до последнего намерения моих докторов, то оно сильно обмануло их. - Ехавши сюда я и сам надеялся, что хандра, довольно часто меня посещающая, не будет иметь столько удобств тормошить меня здесь, как в Тульчине, потому что спокойствия и удовольствия задавят ее; но вышло напротив. - Там занятия по службе и общество хороших товарищей воевали с нею; а здесь я целой день сижу один дома - и часто скучаю даже, чего не случалось прежде. - Шаховской, (которой адъютантом у графа Воронцова - вы верно это знаете) уехал в Крым, а кроме его я не имею здесь ни души знакомой, а новых заводить потерял охоту и это сделало то, что среди шумной, многолюдной Одессы я живу, как будто в степи и еще хуже, потому что чувствую все невыгоды жизни больших городов, не наслаждаясь ни малейшею приятностию оных...
Отчего же Лачинов не наведался к Пушкину? Чисто теоретически - они могли видеться в Тульчине... Могли. И даже шапочно знакомы могли быть. Но вспомним - при ближайшем знакомстве особой приязни у поэта и к Пестелю-то не появилось, а всех тульчинских военных, знаете, не счесть... Так что - не встретились, да и ладно... Хотя - что-то подсказывает - пересекись будущий декабрист тем июлем с Пушкиным - и ему, как говорится, точно "было бы что вспомнить", как и одесскому школяру Александру Сумарокову... Портрета Лачинова, увы, не сохранилось.
Оставив безуспешные попытки поэтически закольцевать наш июль чем-либо, созданным тем же месяцем (ох, не писалось никому... то дожди, то жара... до стихов ли?), я решил таки не оставлять нас вовсе без Поэзии. Как - спросите вы? А вот как... Знаем же, что в июле Пушкин вовсю (аж с февраля) трудится уже над третьей главою "Евгения Онегина"? Знаем. Ну и - кто же сможет помешать нам тайно выкрасть у него, например, часть главы второй? Признаюсь,- моя любимая глава Чем не прекрасный финал нашего июля, завершение, в коем каждое слово, каждая фраза - жемчужина? Быть может, в августе служители Парнаса будут поактивнее? Хотя, честно говоря, ни один из них едва ли сможет заместить собою Пушкина...
Итак, знакомимся со старшими Лариными!
XXIX
... Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.
XXX
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
XXXI
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
XXXII
Привычка усладила горе,
Неотразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Единовластно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
XXXIII
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н как N французский
Произносить умела в нос;
Но скоро всё перевелось;
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла; стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
XXXIV
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить и позлословить
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости едут со двора.
XXXV
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
XXXVI
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Таким - или примерно таким - увиделся мне июль 1824-го, а уж хорош он был или плох - решать всяко не мне, я - всего лишь скромный собиратель и огранщик драгоценностей, щедро рассыпанных по отечественной Истории.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу