- Уснули? – тихонько спросила Дарья у свекрови, которая оставалась с детьми, пока ее не было.
- Уснули, бедняги, – ответила та и, вытирая передником слезу, добавила, – сегодня опять бегали к поездам, думали, может, папка приедет.
- А я уже не знаю, мама, чего нам ждать, – вздохнула невестка. – Война закончилась, мужчины возвращаются, а от нашего Антона ни слуху ни духу. Как ушел в 41-м, так словно в воду канул. Ни письма, ни весточки – ничего. Может, мама, он другую нашел и теперь боится показаться нам на глаза?
- Цыц, – строго цыкнула Юлия, – ты что такое говоришь?! Не такой наш Антон, чтобы семью бросить. Уж я-то его знаю. Не бери грех на душу, не думай о нем плохо. Даст Бог вернется.
- Прости, это я так, вырвалось, – прижалась Дарья к плечу свекрови. – Измучилась я без него. А больше всего девчонок жалко, ждут. Думаешь, не вижу, какими глазами смотрят на детей, отцы которых вернулись?..
Невестка заплакала навзрыд, и тонкая ткань Юлиной кофточки мгновенно намокла. Женщина почувствовала, как у самой в глазах защипало, и чтобы тоже не разрыдаться, стала гладить Дарью по спине. С болью отмечала, что маленькая и без того худенькая невестка похудела еще больше, – позвонки остро выпирали под кожей.
- Не плачь, детка, не плачь, – приговаривала вполголоса, – войну пережили, справимся.
В ту ночь Дарья спала плохо. Она опять ездила в район в надежде хоть что-нибудь узнать о муже. Всюду разводили руками: никаких известий.
- Может, он у вас дезертир? – бросили женщине в одном из кабинетов. – Столько лет о нем ничего не известно.
- Вы что?! – аж задохнулась она от возмущения. – Антон одним из первых в округе ушел на фронт, не стал прятаться, как некоторые. Он не просто Родину от врага защищал, а нас с детьми, свою мать.
Глядя в потолок землянки, в которой обосновались после возвращения из беженцев, Дарья вспоминала этот дневной разговор, так ее расстроивший. А когда смежила веки, перед глазами, как живая, встала картина проводов Антона на войну. Они с матерью тогда не уснули, хотя та прогоняла невестку к мужу, – пекли хлеб, складывали в сумку сухари, что заготавливали заранее. Детей, так получилось, разбудили ни свет ни заря – свекровь плакала и проклинала фашистов:
- Чтобы у вас земля под ногами горела, чтоб вам пусто было!
Младшая дочь Галя, ей было только два года, сразу потянулась к отцу. Усевшись на колени, стала теребить его волосы, трогать колючую щеку – щетина отрастала быстро. Что-то говорила на своем детском языке, не понимая, что происходит.
А старшая, Лида, в свои восемь лет догадалась – что-то случилось. Она заплакала, но взрослые были настолько заняты сборами, что не обратили на детские слезы внимания. Только отец привлек девочку к себе:
- Ну что ты, Лидушка, не плачь.
Обхватила его за шею, вдыхая отцовский запах, как будто хотела надышаться навсегда. Правда, отец быстро отстранился, потому что по деревне уже шли толпой люди, торопясь к пункту сбора возле сельсовета.
- Мама, Дарья, поспешите, – попросил своих женщин, вставая.
Маленькую Галю было не оторвать, так с ней на руках и пошел, сопровождаемый семьей. Возле сельсовета уже стояла огромная толпа. Поодаль выстроились грузовые машины, которые должны были везти мобилизованных на фронт.
Лида, вцепившись в бабушку, оглядывала сельчан, которые вели себя одинаково, – женщины и дети плакали, висли на мужчинах, а те из последних сил старались держаться. Вдруг ее взгляд выхватил паренька, у которого из-под кепки выбивался русый чуб, – он держал в руках гармонь и пел «Последний нынешний денечек». В его глазах стояли слезы, плакали и девушки, которые обступили парня. Плакали и пели. Пели и плакали.
Когда регистрация закончилась, слух резанула команда «Стройся!». Дарья не успела сообразить, как свекровь уже повисла у Антона на шее:
- Сыночек, вернись живым!
Заплакали дети, не желая отпускать папку. Антон рывком привлек к себе ее, Дарью, поцеловал в губы.
- Соленые, – хотел улыбнуться, но улыбка получилась кривая, вымученная. – Ты только береги себя и детей. А мы победим, обещаю. И вернемся.
Мужчины встали в строй, и военком обратился к ним с речью. Он был по-военному краток и строг:
- Будьте мужественными и храбро защищайте Родину! А сейчас – по машинам!
Крики, плач, напутствия – все слилось в единый вопль. Женщины бросились к машинам, и со всех сторон слышалось:
- Возвращайтесь!!!
- Вернемся, – громче других обещал вихрастый паренек с гармошкой, – вернемся с победой!
Ему не суждено было вернуться. Дарья хорошо помнит тот страшный день, когда в деревню пришла первая похоронка, – и мать парня, прочитав ее, упала без сознания. Это потом, после, уже привыкли к горю, а, может, просто не было сил реагировать так остро...
Немцы в деревне появились вскорости. Дарья, спрятавшись за занавеской, наблюдала, как по-хозяйски шел по улице немецкий офицер вместе со старостой, – на эту должность назначили мужчину, которого по состоянию здоровья на фронт не призвали. Он не хотел, рассказывали люди, но после того, как выстроили в хате всю семью и полоснули поверх голов автоматной очередью, вынужден был выдавить из себя:
- Я согласен.
Дарью с детьми и свекровью из дома выгнали – в нем потом расположились немецкие солдаты, устроив нечто наподобие общежития. Спали на полу, отгородившись друг от друга досками. А хозяев и еще две семьи односельчан выпроводили в соседский амбар – там и жили, пока у них стояли немцы.
Сквозь щели наблюдали, как в деревню въехали мотоциклы. Солдаты в незнакомой форме с гоготом разбежались по дворам, ловя кур и ощипывая их затем на ходу. А в это время то тут, то там задымились костры, где стали готовить пищу.
Староста заглянул в сарай:
- Дарья, выходи сама и остальных зови. Будут знакомить с новыми порядками.
На ломаном русском офицер объявил, что отныне могут делать, а что нет. Все молча, понурив головы, слушали, еще до конца не осознавая, что ограничения вводятся на все, а за малейшее нарушение приказа грозит расстрел. Происходящее казалось сном. Но это была реальность...
Свекровь боялась за невестку – та была, хотя и маленькая ростом, но симпатичная. Чтобы немцы не обращали внимания, лицо Дарье испачкали сажей, голову повязали платком, как старухе. «Швайн», – бросали ей вслед, а свекровь только радовалась.
Зато ее, немолодую женщину, привлекли к кухне. Правда, готовили немцы сами, а вот кофе варить заставили Юлию. Варила, что было делать. Однажды чуть жизнью не поплатилась. Печь топили часто и жарко, и в трубе образовалось много сажи. Чистить было некому, а немцы в этом деле ничего не смыслили.
В тот раз Юлия только стала засыпать кофе, вытащив чугун с кипящей водой из печки, как прямо в него упал ком сажи из трубы. Немец, который стоял рядом, решил, что старуха хочет их отравить, и буквально взбесился. Схватил ее за волосы и ткнул лицом в в горячую году. Кожа на лице несчастной женщины вздулась волдырем, а немец не унимался...
Повезло, что один из немецких солдат догадался выслушать Юлию и из ее сбивчивого рассказа понял, что произошло. Благодаря его заступничеству женщину отпустили, но она еще долго не могла прийти в себя, а следы от ожогов кое-где остались навсегда.
- Дарья, ты спишь? – из полудремы вывел голос свекрови.
- Нет. А что?
- Надо завтра идти за кусками, – сказала та, – совсем еды не осталось.
- Хорошо, сходим, – устало согласилась она и попробовала уснуть.
Не получалось. Идти за кусками означало собирать милостыню по округе – кто что подаст. Так они уже насобирали немного зерна и картошки, чтобы посадить, – пусть меленькие, плохонькие, но это были семена. Вспомнила, как точно так же собирали куски в войну, – это было в беженцах.
Однажды повезло, возвращались с полными торбами, а немцы поймали их со свекровью и решили, что собранный хлеб – для партизан. Бросили женщин в сарай, под замок, и они уже приготовились к худшему. Но, к счастью, местный староста сумел убедить немцев, что беженцы собирают хлеб для себя.
Отпустили. Там же, в беженцах, они все заболели тифом. Первой слегла младшая дочь, потом заболела она, Дарья.
- Ты вдруг стала бить Галю по голове, – рассказывала позже Лида, – а я не могу понять, почему. Она ведь ничего плохого не сделала, а ты бьешь и бьешь. Перечить тебе не смела и от отчаяния заголосила.
Люди тогда сбежались, думали, кто-то умер. А оказалось, она, Дарья, тоже заболела и была в бреду. Лежали с дочкой в ямке, вырытой на случай боя, – сверху были только сосновые ветки, настеленные вместо крыши. Как-то очнулись, а снег просыпался сквозь настил...
Свекровь с трудом уговорила хозяйку, у которой жили, чтобы пустила в баню. Уже в бане тифом заболела Лида. Как выжили, никто из них не знает – без лекарств, без еды. Есть захотелось только спустя две недели, когда миновал кризис.
- Ты просил сохранить детей, Антон, – неожиданно мелькнула мысль, – и я сохранила.
Женщина вдруг вспомнила первый бой, когда вокруг все стреляло и громыхало. В страхе и панике она тогда подмяла детей под себя, встала на четвереньки и стояла так часа полтора, пока все стихло.
- Глупая ты, – сердилась после свекровь, – а про то не думала, что будет с детьми, если бы тебя не стало?..
Не думала, поддалась первому порыву – спасти дочерей и больше ни о чем не думала. Судьба их хранила. Когда уже возвращались из беженцев, измученные, уставшие, местом для ночлега выбрали копны в поле.
Зарылись в одну из них вчетвером и уснули мертвецким сном. Утром, встав первой, Дарья выглянула наружу и обомлела – все поле было перепахано снарядами, воронка на воронке. Оказывается, ночью был сильный бой. Один из снарядов угодил в копну, возле которой остановились их соседи, – из многодетной семьи половина погибла. А они даже не проснулись – ни взрослые, ни дети.
В родную деревню возвращались, когда свекровь сходила в разведку. Вернулась тогда подавленная – домов не осталось, и их хаты тоже, яму, в которой перед тем, как их выгнали в беженцы, спрятали одежду, кто-то раскопал.
- Все равно поедем домой, – сказала тогда Дарья. – Как-нибудь будет.
Им повезло, на огороде нашли землянку – в их районе, и деревне тоже, девять месяцев стоял фронт. В этой землянке и поселились летом 44-го. Из скамеек и досок смастерили нечто наподобие кровати. Мешки, найденные в округе, прополоскали, высушили и набили прошлогодней соломой.
Отыскали неподалеку изогнутую жестяную печку-буржуйку, и она спасала от холода, да и голода – на ней готовили нехитрую еду. Первой едой стал суп из щавеля. Потом она, Дарья, ходила на прошлогоднее картофельное поле, с большим трудом копала, находя перемерзшие клубни. Этим и питались. Правда, свекровь боялась ее отпускать:
- Кругом все заминировано, не дай Бог на мину нарвешься.
И правда, слухи о том, что люди подрываются на минах, были регулярными. Но делать было нечего, надо было выжить. Дарья не узнавала саму себя – до войны была ЗА МУЖЕМ, знать не знала никаких мужских забот. А здесь с момента возвращения стала разбирать блиндажи и стягивать к землянке бревна и доски для будущего дома. Дрова были на старшей, Лиде, – она раскапывала маленькие укрытия и заготавливала для печи поленья.
Из более крупных поленьев Дарья потом сама соорудила коридорчик для землянки – чтобы зимой не заносило снегом. В первое лето после освобождения им удалось даже собрать небольшой урожай – колосья выросли там, где солдаты навязывали лошадей. Зерно, которым их кормили, просыпалось и проросло.
Колхоз стал действовать еще до Победы. А это значит, надо было приводить в порядок поля – женщины вручную закапывали воронки от мин и снарядов, рискуя подорваться. Вместе со стариками строили сараи, чтобы принять обещанный скот. Сараями, конечно, сооружения назвать было сложно – каркас, обложенный соломой, но все-таки.
Весть о победе разнеслась мгновенно, хотя в округе не было даже радио. Дарья с детьми тоже стала ходить к железнодорожному переезду, где составы притормаживали и солдаты спрыгивали вниз. Односельчане возвращались, а Антона все не было. Ей было невыносимо видеть слезы в глазах детей, которые смотрели на чужую радость, и у самой разрывалось сердце.
Бросалась то к одному, то ко второму сельчанину:
- Антона моего не видели? Не встречались с Антоном?..
- Нет, – отводили глаза мужчины, чувствуя себя без вины виноватыми.
Вернулись все, кроме тех, на кого пришла похоронка. А Антона не было, как не было и похоронки на него.
- Тьфу на тебя, – сердито сплюнула свекровь, когда заикнулась, что хотела бы хоть какой определенности. – Надо ждать.
Вот и ждали. Она уже устала ездить в район, чтобы узнать о муже. Решила, что снова поедет, как только запасет немного еды, - прямо назавтра после того, как сходит за кусками.
***
Ехать не пришлось – спустя день Дарье вручили казенный конверт, где черным по белому было написано, что Антон пропал без вести в 1942 году. Она не знала, что детям назначат за него пенсию, – 56 рублей на двоих. За эти деньги тогда можно будет купить два с половиной куска хозяйственного мыла. И сейчас, в эту бессонную ночь, Дарья не могла даже предположить, что соберет пенсию по крохам и в 1946 году сможет купить первого послевоенного поросеночка.
В том же году она с детьми войдет в новую хату, которую построят из блиндажных бревен. Маленькую – три метра на четыре с половиной. С окошками без стекол, которые придется на время заделать и оставить лишь форточки – стекла хватило только на них. Она, Дарья, со своим бабьим царством будет в деревне одним из первых новоселов...
Вдовой станет незадолго до смерти, в 1968 году, когда украинский мальчик найдет человеческие останки на колхозном поле. Остов автомата рядом и солдатский медальон, из которого станет известно, что погибшего героя звали Антоном.
Получив письмо, обе дочери, которые уже были старше отца, приедут в украинское село, где в братской могиле захоронен его прах. И 12-летняя внучка, вглядываясь в строчку на памятнике, написанную в самом низу еще не засохшей краской, тихонько скажет:
- Здравствуй, дедушка Антон. Я рада, что теперь у меня есть не только бабушка.
Антон – мой дедушка, которого я никогда не видела – даже на фотографии, их не осталось. Но есть память, и это, согласитесь, главное. История написана по воспоминаниям бабушки Дарьи и моей мамы, той самой девочки Лидии.
С Днём Великой Победы, уважаемые читатели! Желаю всем нам только мира.
Спасибо, что были со мной и моими близкими.