Люциферическое и ариманическое в их отношении к человеку
1918 г.
Кто на пути сверхчувственного познания пытается продвинуться к представлению (пониманию) человеческого существа, тому во всё более сильном роде открывается противоположность природы мыслительной и волевой душевных деятельностей.
Мимо этой противоположности уже не может пройти основательное самонаблюдение обычного сознания. Однако, то, что для этого наблюдения действует, как намёк, для духовнонаучного рассмотрения вступает в светлом свете.
Мышление, как оно действует у человека в обычной жизни, и как оно применяется в обычно-употребимом научном исследовании, показывает себя внутренне связанным с процессами телесной организации, в то время как всё волевого рода всё более проникновенно показывает свою независимость от этой организации при прогрессивном пронизании своего существа сверхчувственным познанием. В связи с тем, что в повседневном течении душевной жизни мыслительная и волевая деятельности не показывают себя раздельными для обычного самонаблюдения, то для обычного сознания является невозможным познать обе противоположности в их собственной прасущности.
Этому обычному сознанию всегда предлежит мышление, в котором также действует воля и воление пронизанное мыслительной деятельностью. Поэтому никак нельзя различить, какое участие имеют мышление и воление, как таковые, в душевном процессе. Ориентированное на сверхчувственное сознание может так регулироваться, что оно мышление и воление раздельно получает в поле наблюдения. И только при такой регулировке познаётся интимная связанность деятельного в чувственном мире мышления с телесной организацией.
Эту связанность нельзя отыскать, если не направить внимание на измененные особенности человеческой жизни в следующих друг за другом эпохах. Душевное состояние ребенка от рождения до смены зубов для наблюдения, заостренного с помощью духовнонаучного школения, совершенно иное, чем в период от смены зубов до полового созревания. И снова иные особенности показывает эпоха от полового созревания до начала двадцатых годов.
Также и последующее течение жизни членится совершенно отчетливо на различаемые отрезки. Четвертый простирается до конца двадцатых годов, пятый до середины тридцатых, шестой до начала, а седьмой до конца сороковых годов. При вступлении в пятидесятые годы начинается такое время жизни в котором уже трудно даётся членение на полностью определенные отрезки.
Наблюдателю сверхчувственного открывается общий охват душевного состояния в его преобразованиях через жизненные эпохи особенно отчетливо, когда он направляет внимание на связанность мыслительной деятельности с телесной организацией.
Он только должен, чтобы правильно видеть в этой связанности, строго придерживаться мыслительной деятельности и от неё действительно отделять всё то, что происходит через влияние воления. Тогда он находит, что мыслительная деятельность в четырех первых отрезках времени, насколько они разворачиваются исходя из собственного существа человека и зависимы от его телесной организации, полностью не пригодны для того, чтобы понимать это собственное человеческое существо.
Человек не мог бы достичь в трёх первых десятилетиях жизни ничего в мыслительно понимающем сознании самого себя, если бы он в своей душевной жизни был бы ориентирован только на мыслительные способности, развитые на основе его телесной организации. В конце двадцатых годов мыслительное принимает совершенно иной характер относительно своего прежнего.
Оно становится способным мысли, развитые в связи с зависимостью от телесной организации, ставить на службу человеческого самопознания. Тем не менее это самопознание может связываться только с внутренними переживаниями этого отрезка времени жизни, а не с прошедшими эпохами жизни. Мыслительное понимание для внутренней жизни через на основании своей телесной организации развернутой мыслительной деятельности развивает человек только начиная с середины своих тридцатых голов. Это происходит закономерным образом.
В середине четвертого десятилетия находится мыслительная сила, пригодная для понимания четвертого жизненного отрезка, в начале сороковых годов такая, которая помогает понять третий жизненный отрезок, в конце сороковых годов такая, с помощью которой понимают второй отрезок, а в середине пятидесятых годов – такая, благодаря которой можно провидеть детские переживания от рождения до смены зубов.
Это тянущееся сквозь всё течение жизни человека развитие его мышления остаётся совершенно не осознанным для обычного сознания. Оно протекает совсем под порогом этого сознания и проникает из так называемого подсознания в дневные переживания души только у таких людей, которые свою внутреннюю жизнь определили на тонкое самопознание.
Но сверхчувственный род познания поднимает подсознательное в поле сознания и так приходят к мнению (пониманию), что самопознание, которое человек приобретает до второй половины жизни, сообщается не через мыслительную деятельность, разворачивающуюся из собственной телесной организации, а через посредство духовных сил, приходящих в мышление обходным путём через воление, и являющихся независимыми от человеческой физической организации. Человеческий организм может только во второй половине жизни стать основой мыслительной деятельности для понимания собственной сущности.
Если даже описанное превращение и созревание мышления теперь для обычной жизни и остаются неосознанными, сущностное ядро человека в действительности пребывает в таком развитии, что во второй половине жизни собственное сознание о внутренней жизни первой половины жизни, происходящее из телесной организации, оставалось бы относительно первых трёх десятилетий неосознанным, если бы мышление не привело независимую от тела силу обходным путём к самосозерцанию через воление.
Кто через сверхчувственное познание приобретает здесь упомянутое понимание, тому удаётся вследствие его исследовательского пути также обрести представление независимых от телесности процессов посредством самосозерцания воления в первой половине жизни. Его духовный взор будет направлен на переживания души начиная от рождения – точнее от зачатия – в сверхчувственный мир. Эти переживания являются результатом совершенно иного совместного действия мышления и воления, чем это имеет место в чувственной жизни.
И это иное совместное действие разворачивается на основе совершенно иной природы построения, как мыслительной, так и волевой деятельности, чем те, которые имеются в чувственной жизни. Мысли являются здесь самостоятельными волевыми существами, а воления пронизаны светом собственно-мыслительной природы. Мысли чувственной жизни являются только подобием тени тех, которые открываются в сверхчувственном.
А действенная в чувственном мире воля относительно познаваемого сверхчувственного существа-воления подобной светом похищенной светолучевой-силе. Совместное действие одаренных волей мыслей и мысленосной воли не может осуществляться на основе телесной организации.
Теперь послушайте, что в душе через совместное действие мышления и воления происходит перед вступлением в чувственную жизнь, не действуя при этом вступлении. Это продолжается.
Наряду с течением душевной жизни, протекающей в зависимости от телесной организации, происходит иное – продолжение свободного от тела духовно-душевного переживания. Этот поток (это течение) в первой половине чувственной жизни ведет человека к силе самосозерцания. Он иссякает в середине жизни.
Вместо него развивается на основе телесной организации мыслительная сила для самосозерцания. Существенно другой взгляд приходит от сверхчувственным познанием обученного сознания, когда оно направляется не на мыслительную, а волевую деятельность в протекании чувственной жизни.
Всё зависимое от воления всё более освобождается для такого взгляда от телесной организации. Сверхчувственное сознание получает ясность, что истинная сущность воления в чувственном мире не может быть наглядной, что человек, даже если он не развивает сознательно сверхчувственное зрение, всё же имеет переживание воления, зависящее от того, что в любом волевом акте обычного сознания вплетено сверхчувственное.
С волением в каждом человеческом сознании даётся непосредственно воспринимаемый сверхчувственный импульс, даже если для этого сознания через собственное состояние души затемнено видение сверхчувственного. Человек никогда не мог бы образовать слово обозначающее волю, если бы он в своей душевной жизни не имел ничего воспринимаемого сверхчувственного. Ибо, для способностей, которые развиты в чувственном мире и для него, воление остаётся совершенно неизвестным.
Говорящий о развитии сверхчувственных познаний в действительности утверждает ничто иное, как то, что те душевные способности, которые деятельны уже в восприятии волевых переживаний, могут быть расширены, возвышены, уплотнены, так что они таким родом, как они в волении себя проявляют, могут также приходить к представлению иного сверхчувственного мирового содержания. Любая наука о душе, которая хочет исследовать только познавательными средствами обычного сознания, при восприятиях встреченного, если она себя понимает, должна будет сказать, что они для этого сознания не прозрачны.
Ибо, душевная жизнь даёт себе сравнивать узлы, которые на пересечениях различных нитей (путей) через эту скользнули и сущность которых можно провидеть только, если хотеть проследить нити (пути) вне этой самой относительно их происхождения и цели. Прошлые изложения говорят о сообщаемых через посредство телесной организации переживаниях в душевном существе, ею вплетенных и поэтому понимаемых только с помощью сверхчувственных средств познания. Если последнее переживание уже через посредство собственного прасущества скрыто от обычного сознания, то для него другое также остаётся непонятным (непознаваемым) через то обстоятельство, что оно, чтобы стать познаваемым, должно быть освобождено (отделено) только с помощью сверхчувственных средств от воспринимаемой части.
При рассмотрении их разделения друг от друга оба элемента душевной жизни показывают, что это не является спокойным переходом, а достижением равновесия между движением, в котором связанная с телом мыслительная деятельность хочет пронизать чисто сверхчувственную волевую деятельность.
Когда наблюдают состояние души в борьбе этих двух потоков, тогда понимание расширяется через их рассмотрение ещё в нечто иное, действующее внутрь в душевную жизнь. Собственно, это рассмотрение показывает, что в середине чувственной жизни имеется меньше всего той силы, которая развивается не на телесной основе, а которая из сверхчувственного мира приходит к человеку окольным путём через воление. В этой эпохе жизни душа развивает сильное подсознательную, но в сознании инстинктивно действующую склонность к единству с физической телесной организацией. Душа тогда стремится в определенной мере через силы собственного существа отвернуться от духовного мира, в котором она жила прежде её вступления в чувственное бытие.
Этому стремлению противодействует другая сила, изначально не являющаяся сущностно родственной силам человеческой души, но которая в мировом ходе осуществляет влияния на душу. Эта сила действенна не только в середине жизни человека, а и в течение всей его жизни, только в середине жизни она становится особенно заметной благодаря тому, что мешает отворачиваться от духовного мира. Однако, она также является важной в общем душевном состоянии в человеческих склонностях, которые можно не вполне обоснованно называть высокомерными.
Она является действенной, когда человек считает себя более высоким, чем это соответствует его степени развития зрелости. А также является действенной, когда человек чувствует себя призванным к поступку, которая, например, в моральном отношении противоречит его сущности, как человека. Особенно может оказаться, что сила, которая человека удерживает от того, чтобы от духовного мира отвернуться прочь, может быть также источником заблуждения относительно добра.
Однако, сверхчувственное познание также показывает, как чувственное, что в мировом ходе имеются силы, чьё действие в одном направлении является необходимым и благотворным, а в другом могут действовать в противоположном смысле (verkehren in das Gegenteil – обращаются в свою противоположность).
Вследствие употребления, которое имеет слово в древних мировоззрениях, действующую в человеческой природе упомянутую силу можно назвать люциферической. Только это представление не нужно нагружать только антипатическими чувствами, которые с полным правом связаны с одной стороной люциферического существа. А нужно в определенной мере искать оправдание для вступления такой силы, чьи действия имеют также и злые следствия, в мировой ход и необходимость её существования для развития человеческого существа. Противоположностью этой силе является другая, которой также не было изначально заложено в человеческом существе, и которая в мировом ходе в нём действует. Если бы люциферический элемент действовал без противодействия этой своей противоположности, то при вступлении души в чувственную жизнь преодолевалась бы притягательная сила человеческого существа к этой жизни, и человек вообще мог бы не приходить к этому вступлению в неё.
В момент времени, когда наступает возможность отказа человеческой души от чувственной жизни, люциферическое преодолевается другим так, что эта душа в гораздо большей мере стремится к чувственному существованию, чем это происходило бы благодаря её собственной сущности. На подобном же основании, как первая сила названа нами «люциферической», эту вторую мы называем «ариманической». Как и люциферическая, эта сила имеет свою теневую сторону. Из неё происходят заблуждения мышления, как из люциферической – ошибочность воления. Ибо, ариманическое действует на человеческую душу не просто в начале жизни, а также и во всем протекании жизни.
В каком отношении человек стоит в мире в качестве познающего и деятельного, только исходя из этого удаётся достичь представления, когда он ищет на основании вникания в упомянутые действующие в его жизни силы. Познание природных взаимосвязей осуществляется совершенно через посредство телесной организации. События этих взаимосвязей продолжаются через деятельность чувств внутрь тела в связанную с чувствами нервную систему организма. Соотношение образа действия общей телесности относительно к в его внутреннее втекающему природному процессу можно сравнить с зеркальным отражением.
Тело порождает образы процессов, а душа относится к этим образам подобно стоящему перед зеркалом и наблюдающему образующиеся перед ним образы. Отрицающая сверхчувственное познание наука о душе (психология) должна постоянно наталкиваться на познавательные трудности, если хочет понять, как преобразуются в душевные переживания телесные процессы, происходящие через чувства и нервные возбуждения.
Философское рассуждение, имеющее дело только с откровениями обычного сознания, не может преодолеть эти трудности, ибо, оно исходит от того, что между телесными процессами, очевидными для этого сознания, и душевным существом, о котором можно получить знание, не существует никакой связи.
Это сознание не только не может в телесных процессах себе нечто открыть такое, что оно способно порождать духовно понимаемые (воспринимаемые?) отраженные-образы, но и для него не может быть воспринимаемым, как эти образы душа познавательно переживает. Однако, сверхчувственное представление открывает себе, что те же самые силы, которые в качестве ариманических втягивают душу в телесную организацию, также действуют и вне человека в природных взаимосвязях. Они деятельны в телесной организации в качестве духовных сил в упомянутом отражательном процессе, который является духовным процессом в вещественности тела. Через их деятельность в душе они делают её способной переживать образы. Всё естествознание осуществляется посредством ариманической деятельности. В качестве деятельного существа человек переживает свободную волю.
Это факт сознания, который могут отрицать только душевно-слепые относительно очевидных фактов. Но желающий рассматривать по образцу естественнонаучных представлений не может этого понять, ибо, свободная воля не принадлежит к взаимосвязям природы. Мыслители, желающие ценить только природные взаимосвязи в мире, не потому не объясняются относительно узнавания свободного воления, что они его не воспринимают, а потому, что они не могут его понять.
Как волевое вообще, также и сущность свободного воления поддаётся познанию только сверхчувственному представлению. Относительно чувственного мира может человеческая душа развернуть свободное воление и сделать его составной частью своего собственного существа только благодаря тому, что она люциферическими силами в предшествовавшее вступлению в этот мир время частью своего существа удерживалось в духовной сфере.
Та сила, которая в середине жизни спасает человека от единства с телесной организацией, является также силой образующей его свободную волю. Благодаря ей его жизнь поднимается прочь от простых природных взаимосвязей, в которых он стоит благодаря телесной организации.
Из сверхчувственных представлений, полученных об ариманических и люциферических началах, станет ясно, что человек вследствие своего собственного сверхчувственного существа принадлежит к иной области духовного мира, чем эти обе силы. Далее высвечивается, что каждая отдельная из этих сил в мировом порядке препятствует человеку в соответствующем сущностном направлении, и что, однако, следование этому направлению через между этими двумя видами (родами) сил в наиболее возможном состоянии равновесия является условием его развития ко всё более высоким ступеням существования.
Воплощение, душевное признание естествознания и развертывание свободной воли на основании предыдущих выводов могут пониматься в качестве результата этого прохождения через упомянутое состояние равновесия.
Духовнонаучный обзор исторической жизни человечества даёт, что также и она сопровождается этими двумя противоположно направленными упомянутыми силами и для неё свойственно стремление к достижению состояния равновесия между ними. Однако в следующих друг за другом эпохах этой жизни имеет место попеременное перевешивание ариманического либо люциферического импульсов.
За эпохой, в которой человечество преимущественно подвержено влиянию люциферических сил и во время которого собственная душевная жизнь развивает стремления этим силам противостоять, следует всегда такая, в которой исходя из этой жизни будет возникать стремление против воздействия ариманического.
С начала «нового времени» царит такая ариманическая эпоха. Мы должны быть благодарны значительному расширению естественнонаучного познания и жизненной формы, благодаря которым человек достиг в управлении природными силами особенного совершенства. Однако, он благодаря односторонней склонности в этом направлении удалился от сил, соответствующих его собственному прасуществу. И, если он не захочет этой склонности к ариманическому противопоставить противоположное, тогда вместо его собственных сущностных сил вступят люциферические импульсы для проведения коррекции исторической жизни в их направлении. В древние времена развития человечества равновесие между этими двумя импульсами достигалось через некий род духовного инстинкта. В новое время вместо этого инстинкта должно вступить сознательное понимание действующих сил.
В этом заключается прогресс в историческом ходе становления человечества, что древняя инстинктивная духовная жизнь всё более заменяется душевным состоянием, в котором царит сознание. Это преобразование бессознательной и полусознательной душевной жизни в сознательную основано на закономерности исторического становления человечества.
Чтобы в результате оно не направилось в ариманическом направлении, об этом должно позаботиться понимание сверхчувственного мира, действующее через человека из свободных волевых импульсов. Ибо, в то время как вне человеческой душевной жизни ариманическая и люциферическая борющиеся друг с другом силы являются силами мирового развития, в самой душе одна подготавливает для сильного влияния сознательной жизни ариманическое почву для понимания люциферического.
А, когда человек будет пропитан люциферическим, он разовьёт особенную склонность свою душевную жизнь пронизать ариманическим характером. Вступление в полносознательную душевную жизнь новейшего исторического развития встречает человечество в эпоху, в которой могущественно действуют ариманические импульсы. Следствием этого является необходимость через соответствующее душевное состояние призвать люциферические импульсы.
Это может происходить только, если будут задержаны (предотвращены) стремления к познанию сверхчувственного, действующие из человеческой природы, так что душевные силы, которые могли бы служить такому устремлению, были бы захвачены люциферическими властями.
Во взирании в эти отношения лежит для того, кто их провидит (видит насквозь), повод сверхчувственные познания в наше время считать обусловленным необходимостью хода развития человечества, хотя такой также понимает, что относительно этих познаний могут возникать непонимания и возражения, возникающие из расщепленности человеческого существа, ясно выступающей перед его душой через это взирание.
Ариманический импульс в наше время захватывает сознательную душевную жизнь, а в её бессознательной части благодаря этому сначала оживают определенные побуждения, противодействующие склонности к сверхчувственному познанию. В душу вступает бессознательный страх перед сверхчувственным. И он действует не менее оттого, что он бессознательный. Однако, для сознательной душевной жизни он облекается в различные самообманы, которые он порождает в человеке.
В душевной жизни возникают мысли, которые выступают в качестве логических оснований против возможности или также против благотворности сверхчувственных познаний, с которыми человек соглашается только лишь из бессознательного страха перед этим познанием. Он узнаёт основания, которые в действительности таковыми не являются и ничего не знает о страхе, который им в действительности руководит.
Наряду со страхом ариманический импульс, приводящий человека к чувственному существованию, создаёт в бессознательной душевной жизни определенное отсутствие интереса относительно сверхчувственного. Устраняется желание исследовать в природном порядке глубокие духовные взаимосвязи, которые через их собственную сущность ведут от просто чувственного понимания к сверхчувственному. Человек хочет ограничиться тем, чтобы понимать просто внешне-вещественную сторону природных фактов, и свою жизнь направлять по этой внешней стороне.
Он не замечает, что это только отсутствие интереса, которое его отталкивает от представления духовного в природе, и ему даётся через эту потерю интереса вера, что сверхчувственное должно представляться либо несуществующим, либо пребывающим за границей возможности человеческого познания.
Против неосознаваемого страха и отсутствия интереса обращение к сверхчувственному познанию даёт развернуться силам душевной жизни, в то время как его противники думают, что они борются за логические обоснования и за скромное поведение человека внутри познавательных границ.
К этому добавляется неправильное понимание, возникающее благодаря тому, что часто из противоположных ариманических и люциферических существ вызываются неправильные следствия для сдерживания (Verhalten – поведения?) этих импульсов относительно человеческой природы.
Некоторые думают – некоторые также только представляют, что они так думают – что в результате сознательного противопоставления сверхчувственного познания против ариманического характера чистого естествознания будет достигаться склонность человека к люциферическому. У утверждающего такое отсутствует понимание, что сверхчувственное познание, которое извлекается из собственного прасущества человека, не только никогда не может вести в люциферический элемент, но именно оберегает от такого подпадения ему, что неминуемо могло бы произойти, если бы односторонний ариманический импульс потребовал вмешательства сознательных сил.
Ибо, этот выдаёт собственным существом человека не понимаемые стремления к сверхчувственному за люциферические. Вместе с этим вполне также удаётся возникновение препятствиям, которые в наше время из определенных самообманов и невольных – а иногда и наполовину вольных – непониманий (заблуждений относительно) человеческой природы, мешающих обращению к сверхчувственному познанию.
Если на эти препятствия будет направлено внимание сознательной душевной жизни, тогда будет также возможность легко найти такое обращение, ибо, это познание открывает свои истины через себя самоё, когда это откровение не встречает сопротивление человеческой души вышеупомянутого рода.
Предисловие
Для журнала «Die Drei», ежемесячного журнала, посвященного Антропософии и трёхчленности, Апрель 1921 г.
Современность (наше время) получила от прошлого времени последних 3-4 столетий такое наследие, что люди западной цивилизации были подняты на определенную историческую высоту, однако, она поставлена в качестве духовно-душевного существа перед загадкой и задачами от которых они пока что болеют.
Неудовлетворенные стремления, в которых живут души, катастрофические потрясения социальной жизни являются выражением этой болезненности. В религиозных сомнениях и страстях, в блужданиях наощупь художественных порывов, в неверии в научное познание, рассматриваемое в качестве идеала исследования, изживаются силы падения (нисхождения вниз) современной цивилизации. То, что внутри этих духовно-душевных явлений лежат также источники социального зла, видят лишь немногие.
Выздоровление западной цивилизации зависит от того, чтобы это увидело достаточно большое количество людей. Сегодня большинство хочет видеть источники во внешних мероприятиях и только от таковых делать зависимым изменение в сторону оздоровления. В этом заблуждении лежит причина цивилизационного хаоса, в который вовлечено человечество.
Последние 3-4 столетия произвели чувство-познания, которое в понимании природных взаимосвязей достигло больших успехов. Перед человеческой душой встаёт математически-механический образ мира, который, хотя и ощущается, как несовершенный, однако, он возникает в качестве определенного научного мировоззрения, как такового, род которого нельзя изменить, если не хотят подвергнуться опасности впасть в ненаучное фантазирование и мировоззренческую восторженность.
Человек попытался исследовать развитие живых существ. Он хочет познать это развитие от простейших форм вплоть до собственного облика. Вторая половина XIX столетия воодушевилась для решения загадки происхождения человека из таких подоснов. Но познавательное настроение, которое так ко времени вступило, вздымает свои волны не только в области науки, но продолжает жить дальше также и чувственно в художественных исканиях то, что в познании подчинено разуму.
Очень многие думают, что сочиняют, живописуют и создают скульптурные образы исходя из элементарных подоснов души. Они в это верят только потому, что не видят взаимосвязей с научным духом современности, в которых они находятся.
В религиозных вопросах многие верят, что стоят на самостоятельной духовной почве. Однако, в их суждениях и ощущениях ими неосознаваемо живут мыслительные направления этого научного духа. Он живёт в методах школы, которая соответственно этому духу думает развивать и обучать существо ребенка. В действительности всё делается соответственно теории, принятой относительно мира и человека.
И, исходя не из природы человека, а из этой теории хотят развивать побуждения для социальных задач. Современный человек желает предотвращать всё, что омрачает чувство действительности, при этом не зная, насколько глубоко он загоняет себя в чуждое действительности мышление.
Этот журнал хочет служить истинному чувству действительности в полносознательной противоположности относительно мнимого чувства действительности.
Естественнонаучный род мышления достиг многого. И эта величина не только в результатах, но также и в направлениях предпринимаемых исследований. Этот журнал плохо исполнял бы свою задачу, если бы он допустил на многих своих страницах появляться дилетантским оговорам о бездуховном естествознании. Туманная мистика, присутствующая в таких оговорах, ведущая себя в такой степени высокомерно, насколько она не утруждает себя знакомиться с научными знаниями, не должна подаваться.
Этот журнал хочет получать точку зрения из антропософской духовной науки, которая с одной стороны ценит достижения естественнонаучного познания, но при этом верит также в возможность с полной ясностью прозревать, где пролегают границы этого познания и, что эти границы можно переходить благодаря иным средствам исследования.
Сущность человека принадлежит мирам, к которым естествознание в современном смысле не может приблизиться. Некоторые считают, что методами внешнего исследования можно раскрыть также и сущность души и духа. Однако, душевно-духовное не поддаётся экспериментальным методам никакого внешнего рода, а открывается лишь ищущему на внутренних путях самой души. Этого хочет антропософская духовная наука.
Но она хочет достигать этого на путях, которые в области добросовестности и внутренней ясности подобны естественнонаучному исследованию внешнего мира. Она не хочет экспериментировать внешне, но она хочет исследовать духовный мир в таком же душевном состоянии, которое присуще действительно правильно и серьёзно практикующему естествознанию.
Она далека от туманной мистики в такой же степени, как и истинное естествознание. Однако, она воздерживается от взгляда, что правильным духом познания исследователь может быть воодушевлен только, когда в своём познающем переживании бывает ведом чувственным представлением.
Для представления сверхчувственного антропософия ищет познавательное средство. Как она это пытается производить – это в настоящее время ещё не признаётся в широких кругах. Её судят не по её собственному волению, которое обходят вниманием, а оценивают представления, образующиеся снаружи.
С другой стороны антропософии предъявляется претензия, что она слишком интеллектуальна. Что она подобно внешней науке говорит только к разуму. Где так делают, не знают, как исходя от этой исходной точки путь ведет в область душевного переживания, в которой ощущение и чувство обретают одновременно продолжение (распространение?) и углубление, которых никогда не могли бы достигнуть, если бы ценился просто только предполагаемый-рассудочный исходный пункт. Кто стоит и хочет оставаться стоять на том, что он называет соответствующим чувству пониманием душевно-духовного, тот теряет почву под ногами, как только в его внутреннем повеет малейшее дуновение рассудочного познания, а это в современную эпоху необходимо для каждого, кто серьёзно своей душой это мнит.
Кто хочет странствовать на путях, которые изыскиваются антропософией, тому несмотря на любые рассудочные познания не требуется терять центр тяжести своей души.
Этот журнал должен служить антропософскому познанию. В Гётеануме в Дорнахе Антропософия должна основать Свободную Высшую Школу.
В Штуттгарте существует вальдорфская школа, в которой Антропософия действует в соответствии со своим смыслом и своими взглядами. Этим не говорится, что образована мировоззренческая школа. Антропософия не связана ни с какой догматикой.
Через посредство своих взглядов она хочет образовать педагогически-дидактическое искусство, проявляющее себя в том роде, как производится преподавание и воспитание без внесения готовых застывших суждений и душевных содержаний.
В ещё не готовой дорнахской высшей школе будут принесены именно в антропософском духе выдержанные курсы для различных областей знания и различных ответвлений практической жизни. В Штуттгарте будет иметь место то же самое. В этом направлении могло бы быть названо ещё некоторое.
Этот журнал вставляется в это поле деятельности. Хотелось бы, чтобы он сообщал широким кругам всё то, что, исходя из антропософского познания, может вести к оздоровлению нашей эпохи. Хотелось бы, чтобы он показал, что возможно и необходимо практически-социальное воздействие антропософского мировоззрения. В идее «Трехчленности социального организма» заложена попытка в первую очередь необходимого воздействия.
Желательно, чтобы появление этого журнала вызвало на поверхность как можно больше личностей, которые в указанном направлении могут сказать нечто ценное в связи с тем, что их собственный род деятельности позволяет это сделать.
Я имею мнение, что в наше время имеется много таких личностей, которым требуется только небольшое допущение для совместной работы с тем, чего действительно хочет Антропософия. Было бы в высшей степени удовлетворительным, если бы этот журнал смог предоставить многим таким такую возможность.
Моё «согласие» с публикацией Рихарда Валеса «Познавательная критика и Антропософия»
1923 г.
Когда я в 1885 году читал статью Рихарда Валеса «Мозг и сознание», у меня создалось впечатление, что это говорит личность, которая представляет остро-мерцающим образом, что человеческое сознание может сказать о ему данном содержании, когда оно, философствуя, переносится на точку зрения признанной в наше время научности.
В этой публикации уже зачаточно содержится то, что затем выразительно излагается в книгах «Das Ganze der Philosophie und ihr Ende» (Единство философии и её конец) и «Über den Mechanismus des geistigen Lebens» (О механизме духовной жизни), и о чём он в меньших рассмотрениях, особенно в своей «Geschichtlichen Überblick über die Entwickelung der Philosophie bis zu ihrer letzten Phase» (Исторический обзор развития философии вплоть до её последней фазы) находит очень меткие формулировки. В «почти греховной» краткости дан экстракт мыслительной работы в предыдущей короткой статье и с необыкновенно похвальной выразительностью представлен результат этой работы в вышеназванных произведениях.
Полученное мной впечатление от публикации «Мозг и сознание» я описал в коротком обсуждении этой публикации, вышедшей в 1885 году в существовавшем тогда журнале «Deutsche Wochenschrift» («Немецкий еженедельник») (№ 86, стр. 9).
Я это обсуждение закончил словами: «Главное значение этого произведения заключается в том, что в чётких контурах показано то, что, собственно, даёт опыт, и что к нему только допридумывается. Всё, что могут находить отдельные науки, состоит только в констатации взаимосвязанных событий, о которых мы можем заключить, что сама взаимопринадлежность имеется в каких-то действительно фактических состояниях.
Мы расцениваем представленное автором за совершенно убедительное (неотразимое), тем не менее веря, что он не обрисовал последнее следствие своих взглядов. В противном случае он находит, что для нас те истинные состояния фактов сами по себе даны в качестве соответствующих опыту событий – собственно, идеальных – и, что негативное отношение материализма ведет в качестве правильного следствия к научному идеализму.
Если же мы, собственно, видим при этом в прогрессе от совершенно солидного основания, который заложил Вале, к высшей ступени познания правильное, то всё же безоглядно утверждаем, что мы в этой публикации увидели поразительное достижение, которое будет определяюще действовать на ветвь науки, к которой он принадлежит, и которая определенно в истории философии займёт подобающее место».
Для меня было, прежде, пока я не читал публикацию Вале, содержание которой исходит из философского сознания конца XIX столетия, и я нашел это содержание в ней снова представленным в убедительном для меня роде. – Только мне было ясно, что нельзя останавливаться при становлении мышления этого содержания. Иначе отсутствует «последняя последовательность», которая не может быть никакой мыслительной последовательностью, а должна быть последовательностью переживаний.
Вале начинает свою предыдущую публикацию «Познавательная критика и Антропософия» словами: «Счастье духа – понимание истины является другим – грёзы (или: грезение)», – а в заключение говорит нечто иное: «Именно мой радикальный анализ и критика существующего, которое только неизвестно куда и как летящие нейтральные реальности выносит, делает необходимым фантазирование об истинных прасилах. На границе моей, твёрдой как сталь, узкой территории познания стоит башенка, исходя из которой можно блуждать, исходя из предчувствия, в необходимую, однако, не подлежащую исследованию область. – И там имеется также мост, на котором могут странствовать мои симпатии к образованиям Антропософии и её мыслям».
Однако, не должно ли также пройти незамеченным, что в грезении заключается один мир событий, а в бодрствовании – иной; и события бодрствующего состояния даются, когда грезение скачкообразно преобразуется в иную форму событий?
И далее, не должно ли быть замечено, что ценность действительности грёз (снов?) даётся с точки зрения бодрствования?
Когда (если) я на эти вопросы должен сказать: «Да!», – я не вижу себя в противоречии с тем, что говорит Вале о снах (грёзах) в своей книге «Механизм духовной жизни». Имеются ряды событий бодрого состояния и ряды событий снов (грезения).
Оба рода рядов можно мыслить совершенно так друг с другом соединенно, как это делает Вале. Как раз это может уберечь от опасности, которую Вале так метко характеризует (стр. 459 его «Механизма духовной жизни»): «Видение снов (грезение) людям сильно импонирует, и, когда они говорят о снах (грёзах), они становятся совсем грезящими и мистическими».
Однако, имеется ещё нечто иное, когда, мысля, в сознании дают протекать рядам, в которых смешиваются бодрственное и грезящее; и совсем иным является, когда бодрствование переживают и грезение переживают, а также переживают скачкообразный переход одного переживания в другое.
Как раз в переживании бодрствования, которое вставляет себя, когда с великолепными «разъяснениями, опровержениями, демонстрациями, анализами» Вале и «многими психологическими и физиологическими разъяснениями» не только «хотеть познакомиться», но их приводить к полностью понятному пониманию «духовной жизни» – при этом это слово используя совершенно в том же смысле, что и у Вале –, лежит импульс (толчок) от рядов грезения и бодрствования переходить к другим, которые я описываю, как имагинативные, инспиративные и интуитивные.
Скачок от одних переживаний к другим также точно скачкообразен, как и в случае с сновидческим и бодрствующим сознанием, и события бодрственной жизни содержат с точки зрения точных имагинации, инспирации и интуиции подобным же образом освещение действительности, которое они не в себе самих имеют, как сны таковое содержат с точки зрения бодрствования.
Возражение, которое может возникнуть, что для человека нет никакой необходимости с точки зрения обычного сознания ссылаться на такие имагинации, инспирации и интуиции, является естественным относительно прочих рассуждений.
Оно будет поднято со стороны всех тех, которые в их познавательной жизни не проникли так далеко, чтобы в этой жизни заметить точку, в которой должно наступать пробуждение из обычного сознания. Только со стороны Вале такое не поднимается.
Ибо, он написал очень метко (стр. 174 его «Механизма духовной жизни»): «Мы думаем, когда однажды нам становится ясно, что, собственно, сказано тем, когда кто-то утверждает, что воспринимает «Я»-акт, то он ужаснётся собственной бесцеремонности. – Ведь он видит, то есть воспринимает, не глазами, но всё же воспринимает отчётливо «Я» в качестве существа, как субстанцию? Видит «Я», которое постигая, судя, воля, чувствуя во всегда иных актах должно являться всегда в качестве остающейся той же вещи, в качестве собственного существа? – Когда мы, например, видим человека фехтующего, бегущего, гребущего вёслами, карабкающегося на скалу, то всё-таки в различных деятельностях мы видим того же самого человека. Можно ли таким же образом увидеть всегда одно и то же «Я»? Ради Бога, скажите, кто может утверждать, что он эту «Я»-сущность психически воспринимал?»
И (стр. 177): «Однако, нужно отвернуться от всяких заумных вещей, которые можно приобрести не через естественное наблюдение, а через страх. Можно было бы последовательности только судить через психические скобки собственного рода, и часто достигать только через посредственное спиритизирование о литературной дикции. Нужно обратиться от метафор и актов, объединений, рожденных категорий и символов к простому представлению многочисленности (разнообразности) чувственных рядов.».
Кто это говорит, тот, собственно, утверждает, что обычное сознание грезит, когда хотят утверждать иное, чем «ряды образов и телесных акций (действий, процессов)». Но тогда следующим шагом может быть не остановка в обычном сознании, а пробуждение из такового. И вместе с этим пробуждением прекращается грезящее говорение о «сущностно в качестве силы сознания показывающей себя воли», о «акте любви», «акте желания», «акте суждения», «акте представления».
И начинается пробужденное говорение о этих «снах» (грёзах) подобно речам бодрого о его ночных снах. Ибо, то, что в Антропософии говорится исходя из точных имагинаций, инспираций и интуиций о фантазиях обычной психологии, можно уподобить суждениям бодрствующего о путанице его сновидческого мира.
Разница между пробуждением из обычного сновидческого мира к бодрственной дневной жизни и пробуждением от этой жизни к сверхчувственному сознанию состоит только в том, что первое ощущается в качестве непроизвольного, а второе через собственную (однако, обученную, тренированную) волю.
Я здесь настолько же сознательно использую слово «воля», как Вале это делает в своих публикациях несмотря на то, что он видит фантазирование обычной психологии относительно «воления».
Так как Вале ясно грезение (видение снов, грёз) обычного сознания, то он, собственно, не может себя запереть также относительно пробуждения. Но тогда также будет возможно понимание того, что через пробуждение к имагинации, инспирации и интуиции, без того, чтобы грешить против его обоснованных (справедливых) «разъяснений, возражений, демонстраций, анализов» на пути к «прафакторам». Нужно только соответствующее событие этого пробуждения однажды серьёзно рассмотреть.
Сну часто сопутствует кошмар. Его преодолевает пробуждение. Такой «кошмар» бывает также, когда «ряды плоских чувственных событий» и «моторику своеобразных типов» не просто мыслеобразно перед собой выставляют, а её переживают.
Это «переживание кошмара» человек имеет, когда он в обычном сознании стремится из чувственного в сверхчувственное. Как сновидение стремится вступить в обычное сознание, так и грезение (снов-видение) обычного сознания в бодрственном состоянии хочет перейти в сверхчувственное. Освобождение от «переживания кошмара» является стремлением всех к сверхчувственному познанию и к религиозному осознанию.
Спинтизирование (фантазии, сочинения) на тему, не принадлежат ли результаты имагинации, инспирации и интуиции к области «прафакторов» не имеет значения, ибо, познано, что здесь речь идёт не о том (дело здесь не в том), чтобы говорить о «прафакторах» в роде снов-видения (грезения), а об освобождении от кошмара обычного сознания.
Вале в своей книге «Механизм духовной жизни» анализирует и демонстрирует сон совершенно оригинальным образом. Кто способен двигаться в таких мыслительных рядах, как и он, кто также сновидческие ряды может прослеживать в рядах бодрствующего сознания, у того должно иметься понимание того, что область событий будет принимать в качестве правомерного не только «принцип ограничения», но также «образо-принцип».
Имеется не только рама (граница, ограничение), в раме (в границах?) имеется образ. И как раз тот, кто строго может переживать события в их непосредственности, тому даются области чувственного поля, в качестве образов, в области телесных акций в качестве пережитых снов. И этим он будет из образа и пережитого сновидения так введен в сверхчувственную действительность, как грезящий сновидец в чувственную.
Мир событийный понимается неправильно, когда говорят: «Нечто соответствующее впархивающим событиям мира – ещё понимаемым без телесного смысла – как мир, собственно, был и есть, поскольку люди и чувства не существуют – должно быть дано в живой действующей силе, и нечто, соответствующее чувствам должно быть дано также в действительно живо-действующей силе. Назовём первое субстанцией существования «Х», а второе субстанцией существования в общем «Y». Тогда нужно оценить: свободно парящие, сами по себе не декларированные события являются функцией взаимодействия Xи Y. Это последнее заключение «знания»: неизвестные X и Y сажать, подобно, как события в мир». – Однако, события говорят нечто иное.
Они не составляют правой стороны знака равенства всевозможных частей событий, а на левой Xили Y; и они к этому не прибавляют: не допускай только счёт, а оставь X и Y стоять. Они побуждают к счёту, а счёт состоит в имагинации, инспирации и интуиции. И тогда при решении нечто выходит, и тогда уже не стоят перед «знания последним заключением» с оставшимися стоять Xи Y, а перед «началом созерцания» с решениями (расчётами), на которые были обращены усердие и распутывание.
Собственно, должны были бы здесь обсуждаться и другие возражения против Антропософии, но это «согласие» должно обладать «почти греховной» краткостью. Оно и так уже охватывает больше чем вдвое статью Вале.
Однако, из этих разъяснений всё же может выходить, что Рихард Вале может судить о Антропософии, себе не изменяя, о в её роде великолепных достижениях. Относительно обоснованности «деструктивной психологии» в первой части «Механизма духовной жизни» нечего возразить. Остроумная «конструктивная психология» второй части вышеназванной книги должна быть ею освещена с точки зрения пробужденного сознания.
Ибо, там Вале решает с физиологией, которая, как показывают многочисленные публикации антропософской литературы, очень сильно нуждается в корректуре. Но как должны были бы для образа мышления, который Вале так великолепно анализирует и демонстрирует, быть возможны действительные построения? Ведь сновидящий о своём мире сновидений может сообщать только после пробуждения!
И так я могу также и сегодня подписаться под своими заключительными словами моего обсуждения статьи Вале «Мозг и сознание» из 1885 года, и могу распространить их в продолжении на его более поздние произведения. Только я хотел бы к тогдашнему обсуждению нечто добавить, что составит всего одно предложение: «Мы относимся к предложенному автором, как к совершенно убедительному, но тем не менее думаем, что он не обрисовал окончательную последовательность своих взглядов. Иначе, он бы наверняка нашел, что нам те истинные состояния дел сами даны в качестве поддающихся пониманию событий – собственно, идеальных –, и что отрицание материализма последовательно ведет к научному идеализму.».
Здесь подчеркнутое часто встречается в моих публикациях из восьмидесятых-девяностых годов прошлого столетия в различных формах. Определенные личности, которые выступают с публикациями, совершенно не хотят в этих предложениях находить того, что в последовательном продолжении образования у меня ведет к более поздним антропософским представлениям.
Если бы я, когда писал эти предложения, не хотел защитить то, что меня мешает в одну кучу с такими «познавателями духа», которые духовное материализуют в представлениях, я бы не хотел моё воззрение в качестве «действительного духа» делать отчетливо понятным, так я возможно не должен был избежать опасности того, что то, что я хотел сказать отчетливо-ясно, позже могло было другими переделано в неясное.
Например, я вышеприведенное предложение мог бы сформулировать иначе: «…соответствующие-опыту события, собственно, получены через идеально обоснованное духовное исследование, и негативное отношение материализма последовательно ведет к духо-познанию, коренящемуся в научном идеализме.». Я всё же думаю, что, если кто-то хочет, тот может разглядеть в моей данной много лет назад формулировке указание на то, что я сейчас называю Антропософией.
Обдумав это всё, я хотел бы к заключительным предложениям Вале добавить свои: «На границе его твердо-стальной узкой территории познания стоит башенка, имеющая окошко с молочными стёклами. Стоит их закрыть, так взор упирается в X и Y, и может оставаться только «предчувствие необходимости проскользнуть в неисследованную область». Но, ведь, можно распахнуть окно, и тогда предчувствие существования неисследованной области может превратиться в Антропософию!
Однако, из радующей симпатии должен я, исходя из полноты сердечной возразить, ибо, «башенку» – нужную, чтобы для надежности знание было скрыто – произвёл Рихард Вале, как хороший строитель.
Приложение
Что должна духовная наука?
Дополнение к «Чего хотят теософы?»
В приложении к «Ежедневнику Бирсека, Бирзига и Лейменталя» напечатан один доклад: «Чего хотят теософы?» – который прочитал 14 февраля священник Е. Риггенбах на семейном вечере членов реформированной церкви в Арлесхейме. Так как этот доклад также многократно хочет быть связанным с мною представляемой «духовной наукой», то уважаемая редакция обратилась ко мне с просьбой, не могу ли я сказать нечто о выводах (утверждениях) лектора. – Я здесь обращаю внимание только на то, что было сказано относительно этой «духовной науки».
Так как я также и во время моего пребывания в качестве члена так называемого «Теософского общества» никогда не представлял ничего иного, как эту «духовную науку», и я думаю (верю), что при точном (внимательном) рассмотрении мною высказанного мировоззрения также и господин пастор Риггенбах не будет настаивать на своём непонятном утверждении, что «вся мыслительная система, с которой выступает доктор Штейнер, в сущности является выдуманной дамами Блавацкой и Безанд!».
Сначала нужно без предубеждения познакомиться со стремлением господина пастора Риггенбаха вещь «духовная наука» встретить со своей точки зрения. Трогает благородный тон полемизирования, теплосердечное искание истины и благородная верность убеждениям господина пастора. Они в высшей степени симпатичны; и я хотел бы его просить, чтобы он то, что я сказал, воспринял совершенно объективно, не принимая ни в коей мере за персональный укол. Меня всё же приводит в изумление каждое «нападение» религиозной общины на «духовную науку».
Ибо, я не пропускаю почти никакого повода, чтобы всё снова подчеркивать, что эта духовная наука ни в каком роде не хочет выступать против какого-либо религиозного исповедания, так как она не представляет сама нового религиозного исповедания, а является действительным продолжением естественнонаучного рода представлений, возникшего на заре новой культуры через Коперника, Кеплера, Галилея, Джордано Бруно в духовной жизни человечества.
Исходя из того же самого мыслительного настроения, исходя из которого Галилей и Бруно рассматривали мир, желает наблюдать духовная наука царство духа. И настолько же мало, как учение Коперника о движении Земли вокруг Солнца создало кошмар для истинной религиозности, так же мало может, например, духовнонаучно правильно понимаемый закон о «повторности земных жизней» представлять какую-либо опасность для истинной религиозной жизни. Конечно, при появлении учения Коперника думали, что его учение вредно для религиозности. Так же и в наше время думает о духовной науке господин пастор Риггенбах.
Мировая история переступила через этих верующих, которые выступали против Коперника и его учения, и пошла дальше. И те, которые понимают духовную науку в правильном смысле, должны придерживаться мнения, что противники, которые в наше время восстают против этой науки, ещё быстрее исчезнут, чем восстававшие против Коперника и его учения.
Всё снова я должен обдумывать прекрасные слова, сказанные одним пастором, который несколько более чем десять лет назад вступил в ректорат одного университета в качестве профессора теологии, что «современники восстали против Коперника вследствие неправильного понимания религиозности; в наше время (в современную эпоху) будет действительно религиозный человек признавать, что каждый новый взгляд в мировые взаимосвязи прибавляет к Откровению Великолепия Божественного Миро-Водительства новый кусок!». – Почему не используется опыт тех, которые не устают утверждать, что учение Коперника противоречит Библии? – Если бы господин пастор Риггенбах это делал, он бы иначе говорил некоторые свои слова, в которых выражает, например, что духовная наука противоречит Евангелиям.
Когда духовная наука говорит о «более высоких познавательных способностях», она конечно представляет точку зрения, в наше время ещё с многими подвергаемую сомнению. И всё же однажды воспримите непредвзято, что она говорит об этих способностях! – Они являются способностями, которые лежат совершенно в линии развития обычных человеческих душевных сил.
Когда человек намеренно развивает свои мышление, чувствование и воление дальше от той точки, вплоть до которой они образовались без его сознательного участия, тогда происходит нечто подобное тому, что происходит у ребенка, когда он от способностей своего первого года переходит в состояние способностей его более старшего возраста.
Как учится ребенок использовать свои душевные силы, чтобы его тело было для него хорошим инструментом для переживания в чувственном мире, также может человек дальше образовывать познавательные силы, так что он сможет находиться в свободном от телесности душевном состоянии. Тогда в этом состоянии он переживает процессы духовного мира и знает, что он окружен духовными существами подобно тому, как в чувственном мире он окружен чувственными существами.
То, что это возможно, в этом может убедиться каждый, кто решит подвергнуть себя упражнениям, описанным в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?». Тот же, кто этого не хочет, может спокойно отрицать возможность свободного от тела состояния, и, конечно, может говорить нечто подобное тому, кто говорит: «Я не верю в существование водорода!», – не верящего, что вода состоит из соединения водорода и кислорода. И также, как в случае с химиком, разлагающим на водород и кислород воду, духовный исследователь показывает, к каким познаниям может прийти освободившаяся от тела душа. Род представлений духовной науки подобен таковому у естествознания, только этот род представлений обращен на духовную область мира.
Для всякого, кто принимает во внимание только что сказанное и рассматривает в связи с тем, что, например, мною распространяется в качестве духовной науки, будет несомненным, что господин пастор Риггенбах неправильно утверждает, когда говорит, что «также и в том противоречит мудрость теософов таковой Иисуса, что они образуют узкий круг посвященных и их сокровища мудрости заботливо скрывают для лучших, а Иисус никогда не хотел ничего знать о таком сохранении в тайне!».
Кто может такое утверждение поддерживать, тот не обратил внимание, что в моей книге «Как достигнуть познания высших миров?» для каждого человека говорится, какой подход открывается к познанию через духовную науку. Кто хочет упрекать в утаивании, пусть увидит, что я, например, в бесчисленных доступных каждому публичных докладах говорю всё, что может быть понимаемо исходя из современного духа времени.
Поэтому, когда определенные круги снизойдут заниматься духовной наукой, то закрытость таких кругов обуславливается только тем, что к определенным ступеням духовной науки можно приближаться только после того, как освоены предыдущие.
Но такое же положение мы видим и в естествознании. Нельзя бросать обвинение в таинственности одной духовной науке, ведь и университетском обучении происходит совершенно то же самое, собственно, о некоторых вещах начинают говорить только тогда, когда для этого будет подготовлено понимание. В этом смысле духовная наука ни в коей мере не более таинственная, чем любая другая наука.
Я знаю, что никто из тех, кто в правильной последовательности познакомился с познаниями духовной науки, сообщениями, которые я давал о «Отче наш», о месте в Евангелии от Иоанна «едящий мой хлеб попирает меня ногами», или о словах Павла «вся природа задыхается от боли, ожидая усыновления вместо ребенка», не будет так обсуждать, как это сделал пастор Риггенбах.
Кто хочет понять сказанное мной в этом отношении не может это делать так, как это делает господин пастор Риггенбах, вырывая из взаимосвязи. Кто это делает, не может тогда просто говорить, что я «в изложении всегда торопливый», и «не излагаю, а подтасовываю». Нельзя просто говорить, что «такое изложение Священного писания для чувства верующего человека граничит с богохульством!». Могут ведь ещё много всего сказать, например, что такое изложение является просто полной чушью.
Но кто принимает сам род доклада, род представлений и мыслительное настроение, в котором эти сообщения выступают, тот больше не будет в таком роде эти вещи критиковать, как это делает господин пастор Риггенбах.
Когда производится доброжелательная критика, так отличающаяся от таковой со стороны пастора Риггенбаха, можно представить себе, что со стороны друзей духовной науки встречаются некоторые предварительные меры предосторожности (Vorkehrungen) чтобы, например, циклы докладов, предназначенные только для подготовленных слушателей, которые уже до этого многое слышали, не предоставлять в руки таких личностей, которые найдут их совершенно фантастическими из-за того, что они не имеют предпосылок для понимания. На основании таких само собой разумеющихся мероприятий – совершенно не исходя из принципиального значения содержания – развивается необоснованное обвинение в таинственности.
Очень многими любимый, однако, совершенно только вводящий в заблуждение, род непонимания о «составе человеческого существа» в смысле духовной науки, практикует также и пастор Риггенбах. Кто не поленится из моей «Теософии» прочитать, как достигается познание такого «состава» (устройства), сможет найти, что этим стремление познать природу человека, что всегда было идеалом всякого мировоззрения, нужно привести к соответствующей форме требований современной науки.
Новым в этом делении, в сущности, является только то, что приобретается через выше охарактеризованные духовные способности. Прочее уже в основном найдено целым рядом единомышленных душевных исследователей. Если «семеричность» находят «броской» в качестве числа душевных проявлений, то нужно также находить броским, что свет состоит из семи цветов радуги, а звуковой ряд состоит из семи тонов октавы.
Я не могу согласиться с господином пастером Риггенбахом, когда он говорит, что «Из Библии нам известно только, что человек состоит из трёх частей: тела души и духа!». Имелись «Богом наученные», которые этого в Библии не замечали и всех говоривших о трехчленности обвиняли в ереси относительно истинно-христианского учения.
Но придёт время, когда люди, исходя из духовной науки привыкнут различать в человеческом существе семь сущностных членов также точно, как сейчас в свете различают семь цветных составляющих членов. Кто просто говорит, что «теософы не удовлетворяются тремя – телом, душой и духом – сущностными членами и придумали, что состоит из семи членов …» – тот вводит заблуждение, так как он у своих слушателей и читателей пробуждает представление, что семь составных членов человека произвольно придуманы, в то время как они найдены на основании тщательного духовнонаучного исследования.
Подобному же подходу, как в отношении семеричного деления человеческой природы на сущностные члены, следует пастор Риггенбах относительно законов «повторных жизней» и «кармы». Он сначала эти законы в своём роде приводит в порядок, а потом критикует не то, что я, например, об этих законах говорю, а то, что он сам из этого сделал.
Закон «повторных жизней» покоится не на «вере», как понял пастор Риггенбах, а на духовнонаучном исследовании, благодаря которому находят, что в жизни человека между рождением и смертью развивается «душевный зародыш», который также точно является основанием для следующей новой человеческой жизни, как в растительном мире зерно растения является основанием новой растительной жизни, которую необходимым образом создало растение-предшественник.
Так как растительный зародыш (семя) физической природы, то его находят средствами чувственной науки, а «духовно-душевный зародыш» имеет духовно-душевную природу, поэтому его можно обнаруживать только через наблюдение свободной от тела души. Таким образом он будет найден не через аналогию (сравнение) с растительной жизнью. То, что на более высокой ступени для человеческого существа будет найдено нечто подобное – только с той разницей, что это является духовно-душевным – тому, что на более низкой ступени в растительной жизни порождает новую жизнь, это может обнаружить духовная наука, являющаяся истинной продолжательницей естествознания.
Растительное зерно – в качестве физического существа – может погибнуть, не образовав новое растительное существо. «Душевный же зародыш» проявляется в качестве «вечного» в человеке, проходящего насквозь через повторяющиеся земные жизни.
В нём напечатлеваются переживания следующих друг за другом жизней – чего не может или почти не (в очень ограниченной мере) может происходить с растительным семенем – и живёт в земной жизни внутри своего тела на основании воздействий (влияний) прежних напечатлений. Здесь можно только такое немногое сказать о сложно-разветвленном законе «кармы».
Когда пастор Риггенбах снова вырванное из взаимосвязей сообщает то, что я однажды рассказал о карме идиота, то он указывает через род своего сообщения, насколько мало он понял, что делает духовный исследователь в своей душе прежде чем отважится найденный им специальный случай сообщить слушателю.
Он показывает, насколько он не чувствует глубокой серьёзности, лежащей в основании такого высказывания. Господин пастор Риггенбах находит, что истинный христианин «черпает истину из Библии» и после этого её через «религиозный и нравственный опыт» видит установленной. Хочется его спросить: неужели он совершенно не может представить также, насколько трудно для души доставшееся познание, – как о карме того одного идиота, – чтобы затем через собственный опыт нашлось подтверждение?
В этом случае пастор позволяет не пастору свободно признать, что я его направленное против меня утверждение именно в этом случае-кармы нахожу мало-христианским. И почти то же самое хочется сказать, когда господин пастор Риггенбах замечает: «Кто принимает карму всерьёз, тому должна казаться иллюзией любовь, в которую все верят, на которую надеются, которая всё выносит и терпит.».
На чём основывается такое утверждение? – Совершенно очевидно, что не на серьёзно понимаемой духовной науке! Ибо, она не устаёт указывать на кармические связи лишенных любви деятельностей и настроений. Но то, что господин пастор Риггенбах на основании своей логики в состоянии произвести – это очень далеко лежит от духовной науки – показывает мне действительно удивительное предложение в его рассуждениях, когда он говорит: «Всё же звучит очень вычурно и софистично, когда он – Штейнер – в одном месте пишет: “Действует не судьба, но мы сами деятельны в соответствии с законами нашей судьбы!”.».
«Да», – так говорит господин пастор Риггенбах дальше, – «когда мы вынуждены осуществлять деятельность в соответствии с законами нашей судьбы, то это всё же означает ничто иное, как то, что мы действуем под принуждением нашей судьбы, а тогда какой может быть разговор о свободе?».
При всём моём уважении должен сказать, что, если я и сказал однажды, что «действуют не жизненные законы моей ноги, когда я переставляю ногу вперед, но я двигаю ногой вперед в соответствии с жизненными законами моей ноги». Выходит, что это вы, господин пастор Риггенбах извратили и нашли софистическим, чтобы сказать нечто подобное тому: «Да, когда мы идём в соответствии с законом жизни ног, это означает ничто иное, как то, что мы ходим в подчинении законам движения ног, а это лишает нас свободы!». Вы всё же такое вряд ли скажете и не увидите в этом что-то нехристианское, хотя, логически рассуждая, легко можно всё извратить.
Критика Импульса-Христа, приписываемая духовной науке, является вполне необоснованной частью выводов господина пастора Риггенбаха. Нас бы далеко завело опровержение его утверждения, что «этот весь род» понимания Христа происходит из так называемого гностицизма. Нет, оно происходит из независимого от всякой преемственности духовнонаучного исследования. Совершенно неправильно понимание, когда говорят, что духовная наука утверждает, что «Иисус не был – как говорится в Библии – с юности освящен, и под водительством Святого Духа дозревал до состояния Христа», а что «Он в первые тридцать лет жизни только подготавливал для Него телесную оболочку, в которую при крещении Иоанном спустился Христос!».
Что об этом может сказать духовная наука, нельзя исказить сильнее, чем это происходит через это утверждение. Эта наука исследует, что, собственно, произошло через это крещение Иоанна, которое несомненно также и в Библии расценивается в качестве очень важного события в жизни Иисуса.
Кстати, Вейцзекер так переводит соответствующее важное место Евангелия от Луки: «Это есть мой многолюбимый сын; сегодня Я Его воплотил (породил)! (gezeugt habeот zeugen – «зачинать, рождать, порождать», но и «свидетельствовать» – какое из значений употреблять в переводе? – дело переводчика?». Духовное исследование находит, что Христов-Дух, который Иисуса из Назарета вёл как бы снаружи вплоть до тридцатого года, в момент крещения вошел во внутреннее его существо. Уверенно можно сказать, что в будущем исследование Библии найдёт, что именно в этом пункте прав не господин пастор Риггенбах, а духовная наука. О всём прочем, что приводит господин пастор Риггенбах против духовнонаучного учения о Христе я могу сказать вкратце.
Почему вообще нападают на это учение о Христе, хотя оно со своей стороны ни в коей мере не содержит отрицания взглядов (представлений) о Христе никаких христианских исповеданий?
Ничего! Но также и ничего из всего того, что думает о Христе господин пастор Риггенбах, не отрицает духовная наука! Она производит только существенное расширение, повышение и продление понимания Христа. Нужно верить, что также и понимаемые господином пастором Риггенбахом в качестве хороших христиан, принимающих то, что он принимает, могут в добавок принять ещё нечто, не противоречащее предыдущему.
Когда Событие Голгофы будет понято, познано в его космическом значении, то ничего не будет отнято от того представления, на которое претендует господин пастор.
Неправильно говорить, что «для них – теософов – Евангелие слишком простое, плебейское!», – да простят мне это слово – мало христианским является так говорить о людях, прилагающих много сил, чтобы понять Событие-Христа. Куда человек может прийти, необоснованно находя, что некто о Христе думает нечто иное, чем думает, хочет думать, верить он сам?
А приходят к тому: «Я утверждаю о тебе не только, что ты веришь не в то, во что я верю; но я отвергаю (не одобряю, порицаю) то, что ты кроме того также хочешь знать нечто такое, чего я знать не хочу!». – Это-таки всё же является окончательным выводом, который практикует пастор Риггенбах относительно духовнонаучного понимания Христова-понятия.
А так как он является признанным критиком, то он хочет своё мнение достаточно широко распространять. И всё же я должен это услышать из его выступлений и найти, что эти его выводы всё же звучат так, как если бы некто говорил, что «Копернику нельзя верить, ибо, он говорит о мировых процессах не так, как это стоит в Библии!». Дальнейшее о здесь упомянутом будет сказано в следующем моём докладе «Духовная наука и её отношение к современным религиозным и социальным движениям», который я планирую прочитать 13 Марта 1914 в Базеле.
В заключение ещё раз заверяю, что я с полным уважением принимаю спокойно-объективную полемику с господином пастором и ему благодарен за неё, и из полноты сердца заключаю подобно ему самому: «Я ни в коей мере не раскаиваюсь со своей стороны в этой полемике, потому что всегда интересно в серьёзной борьбе обсуждать идеи другого. Ещё я в этом не раскаиваюсь потому», что, в достигнутой на почве духовной науки скромности, «скромное великолепие Евангелий ещё более освещенно поднимается».
Доктор Рудольф Штейнер.