Мне 87 лет, я сижу в доме старшего сына, качаю в деревянной люльке, сделанной лет 50 назад руками моего мужа, очередного правнука, имени которого уже даже не пытаюсь запомнить. И единственное, что я хочу в жизни - это своей смерти.
Как говорят, если Бог хочет наказать человека - он лишает его разума. С головой у меня все в порядке к сожалению, иногда я даже завидую тем людям, которые на старости впадают в детство. Не помнить своего имени, своей столь долгой и в общем то никчёмной жизни - это же прекрасно. Мой Бог меня любит, именно поэтому я сижу одна в доме, полном людей, укачивая своими старыми, больными руками чужого ребёнка и вспоминаю.
Ранее детство практически не помню, много воды утекло, но оно точно было хорошее, потому что иногда в памяти, всплывают картинки, как моментальное фото. Помню сильные руки отца, когда он меня подкидывал и всегда ловил, а мне было и страшно, и весело. Помню запах мамы, обнимающей и прижимающей меня, её поцелуй у меня на щеке. А вот лиц своих родителей не помню, в последнее время это стало у меня навязчивой идеей, вспомнить лицо своего отца, который спас меня от голодной смерти. И думаю, а надо ли мне было тогда спасаться, может зря он пожертвовал собой, может мне лучше было умереть рядом с ним и не было бы у меня такой мучительной жизни?!
Жили мы в деревне, в большом своём доме, который построил отец. Этот дом и сейчас, по нынешним меркам, большой, после там был и сельский совет, и детский сад, в который ходили мои внуки. Я никогда не отводила и не забирала их оттуда, хотя на меня всегда обижались сыновья-невестки. Просто не могла зайти в дом, где была по настоящему счастлива и где в один страшный день закончилось моё детство, а с ним счастье, радость, любовь, именно тогда началось мое «умирание». Потом я каждый раз понемногу умирала, когда умирал мой ребёнок, но первое мое «умирание» случилось именно тогда, в родительском доме. Молодые никогда не понимали этого, а я не говорила, не объясняла. Просто не ходила.
Так вот дом был большой, красивый, отец недавно его поставил. Посадил рядом с домом совсем тоненькое деревце, которое сейчас разрослось в очень большую и красивую лиственницу. Вот ею я всегда любуюсь, если приходится проходить мимо. Давно нет отца, я не знаю, где его могила, но дерево, посаженное им выросло и живо. Есть наверное в этом какой-то тайный смысл, ведь не зря говорят: построй дом, посади дерево, правда с сыном у отца не получилось, родилась я. Кто знает, может если бы родился сын, всё у них сложилось бы иначе.
Хозяйство у отца было большое. Овцы, куры, даже две лошади были. Иметь лошадей в башкирской деревне было очень почетно. Весной пахали большим, выше меня ростом, плугом, летом сено косилкой косили, осенью в жатку впрягали, возили зерно на мельницу. Хорошо, когда в своём хозяйстве есть лошадь. Работали много, трудно, но жили, по сравнению с другими, очень хорошо, почти богато. Ну или мне так казалось, потому что девчонки в медресе шептались за моей спиной, что мой отец даже работников нанимает, потому что может себе это позволить. Да-да, я училась в школе при медресе. До сих пор, при получении пенсии, расписываюсь своим именем по арабски. И за мужа писала свое имя, это была моя маленькая месть.
Тот чёрный день начался ночью. В наш дом ворвались люди с оружием, кричали, чтобы мы быстро собирали свои вещи и начали грузиться. Не успели опомниться, как мы уже ехали в телеге куда-то, полуодетые, голодные, потому что из еды ничего не удалось взять. Не могу вспомнить, вероятно не знала никогда, сколько дней мы ехали. Но всё когда-нибудь заканчивается и этот наш путь подошёл к концу. Привезли в Богом забытое место, мужчины начали что-то пытаться сделать с теми бараками, куда нас поселили, наши мамы - искать пропитание. Так же, как не могу вспомнить лица родителей, не помню жизни в этом месте. Современные учёные назвали это явление
«когнитивный синдром серьезного дефицита автобиографической памяти», звучит красиво или же я просто запретила себе вспоминать, а со временем забыла, кто знает.