"Я пишу в одну из самых тяжелых минут моей жизни. Только сегодня до моего сознания вполне достигло то страшное опустошение, которое произвела эта война в моем человеческом, в моем духовном мире: подобно беженцу — без одежды, без средств, — я принужден бежать из горящего дома моей внутренней жизни. Куда — этого я не знаю. <…>
Мне страшны эти дни, мне страшны грядущие годы. Как пойдет теперь моя жизнь, которая раньше текла свободно, огибая предрассудки; как смогу я дышать в атмосфере всей этой вражды? За пределами Германии ненависть будет разлита везде еще долгие годы; в Германии — вновь ненависть ко всем иным, и я боюсь, что и сам я, не сознавая того, пропитаюсь этим ядом. Моя жизнь представляется мне теперь разорванной пополам, ее высшие духовные радости украдены; кто, кто вернет мне чувство европейской, общечеловеческой принадлежности? Голоса сотен тысяч убитых будут звучать слишком громко, и они отнимут у нас, живущих, слишком много пространства
и счастья! <…>
Но я все яснее вижу, что большинство людей в самом деле находят успокоение в умопомрачении и во лжи, потому что общепринятые конвенции жестки, прочны и неизменны, в то время как настоящие, последние истины — это такие растения, которые расцветают и увядают, и их нужно на собственной почве вновь и вновь взращивать трудом и любовью. <…> [К]ак мало книг, которые я могу сейчас читать. Вот буквально: Гёте, Шекспир, Гельдерлин, Достоевский, Толстой и история...
В Галиции и Польше лежат более миллиона плохо захороненных трупов людей, лошадей, домашних животных, и весной тамошние армии ожидает эпидемия, в сравнении с которой все ужасы войны покажутся детской игрой. <…> У войны есть границы, у инфекций — нет, и они пойдут кружить по Европе, и даже нейтральные страны почувствуют их приход. <…> И тогда это будет уже не «героическая смерть», а просто бессмысленное скотское издыхание в пене из собственной крови, желчи и слюны! <…> И я ведь очень хорошо знаю, чтó придет потом: героическая ложь. Все, кто сейчас держатся в сторонке и клянут войну, потом — в силу некоего удивительного обмана памяти, всегда удерживающей в воспоминаниях лишь «красивое», в силу хвастливости и внутренней лживости — будут расписывать детям войну как что-то красивое и желанное. Так война, вместо того чтобы стать предостережением от поколения, которое ее пережило, будет восславлена именно свидетелями; те, кто со стороны, как мы, смотрели на нее с содроганием, вымрут, и в молодом поколении будут посеяны семена ложного воодушевления. <…> Я знаю, что те люди, которые сейчас рассказывают мне о трагедиях и стенают: «Когда, когда это кончится?», через десяток лет будут рассказывать о «прекрасном» и «великом» времени и в этих гимнах и легендах забудут самих себя..."
1914 год.
