Автор «СЭ» Юрий Голышак вспоминает великого тренера. Этим материалом наш обозреватель занимался летом 2020 года.
Я очень легко представляю его живым и сейчас — Виктор Васильевич казался вечным. Быть может, до последнего года. Смерть сына Васи — нелепая, жуткая — Тихонова-старшего подкосила. Сдал как-то вдруг и сильно. Казалось, здесь его уже ничего не держит. Васеньку своего Виктор Васильевич не просто любил — боготворил. Не было человека в его стариковской жизни главнее.
Говорил мне доверительно, помню, в ответ на детский расспрос — «пользуется ли Василий вашими блокнотами?» — «У него своих хватает...»
Рассмеялся так ласково, будто и не Тихонов это вовсе. Известный всему миру хоккейный генерал.
Помолчал, покачал головой — и решился на совсем уж идущее от сердца:
— Вася-то тренер хороший.
Казалось, хочет сказать «отличный», рвется слово наружу — но оставил его где-то внутри. До будущих побед, как говорится.
Но всего не удержишь, и Виктор Васильевич выпалил, не в силах перебороть себя самого, секунду спустя:
— Лучше меня!
Господи, подумал я. Что за новости?
Виктор Васильевич смотрел в глаза пристально — и понимал: не верит корреспондент. Надо уточнять.
— Точно говорю — сильнее! Я видел, как он вкалывает. Мы вдвоем трудились в ЦСКА. После тренировки Вася еще на час оставался с молодыми. Потому они и росли как на дрожжах. Теперь так никто не работает.
— Почему Василий Тихонов в России не востребован? - поражался я.
— Он все силы бросил на то, чтобы подготовить сына к НХЛ. На три месяца уехал в Америку. Мы с Гретцки и «Финиксом» договорились: если Витя не попадает в основной состав, в фарм-клуб его не переводят. Позволяют вернуться в Россию...
***
Василий и впрямь был человеком ярким. Знакомы мы были неплохо — и я знал, с какой стороны зайти. Заговорить о коллекционном оружии, например. Но приходилось и о хоккее.
Помню, замыслили для какого-то журнала тему — «Тихоновы». Приехал к Василию на тренировку, взяли ключи от отцовского кабинета. Сели возле вазы с конфетками, — Боже, сколько ж связано с этой вазой. С этими карамельками.
Тогда-то и припомнил я откровения Виктора Васильевича.
— Папа ваш всякому журналисту говорит по секрету, что вы как тренер — сильнее его. Верите?
— Нет. Отец лукавит.
Я почувствовал кожей — у Василия моментально испортилось настроение. Знать бы, отчего. Надо было исправляться.
— Когда видели Виктора Васильевича особенно растроганным? — постарался я.
— В тот день, когда внука признали лучшим нападающим чемпионата мира. Растроган был до слез.
— А свидетелем особенной его популярности когда стали?
— На параде Победы. На Красную площадь пройти сложно, нужны специальные пропуска. А он просто идет — и все расступаются. Он эти парады не пропускает. Успевает и к Большому театру, там встречается с однополчанами отца. Был момент когда однополчане хотели положить цветы к могиле Неизвестного солдата, сложно было туда пройти — отец их всех провел...
***
Спросил бы кто меня про «особенную» популярность Виктора Васильевича — я бы припомнил, как выгуливал тот пуделька, очередного Нерона, возле нашей старой редакции. На Тишинке.
Едва успевая отвечать на приветы. Кажется, Нерона эта популярность терзала сильнее — тянул поводок куда-то вдаль от толпы.
— Вячеслав!.. — запинался кто-то, силясь вспомнить отечество. — Вячеслав... Васильевич?
— Часто путают, — оборачивался ко мне, случайно оказавшемуся рядом, Тихонов. Сматывая поводок с правой руки. Левой-то не особо и распишешься. Добавлял шепотом, кивая вслед удаляющемуся любителю спорта:
— Этот еще ничего, Вячеславом назвал. А кто-то «Тихоном Васильевичем» зовет. А кто-то стоит и смотрит в упор. Не может вспомнить, где видел. Один за космонавта принял. Хлопнул по плечу, указывает на небо: «Ну и как там?» Не был, отвечаю. И не особо тороплюсь.
***
Останься жить Василий, не высунься так трагично в окошко на Новом Арбате, — думаю, и Виктор Васильевич был бы сегодня в порядке. Не угас. Сколько он крепился после случившегося — год? Чуть больше?
На Олимпиаду в Сочи еще отыскал силы съездить. Помню, заметил его после поражения от финнов в самом главном матче. За окном смеркалось, только факел светил. Будто огромная поминальная свеча нашим надеждам. Как там говорили при Леониде Ильиче — «проиграли в хоккей — значит, проиграли Олимпиаду»?
Вот только что Зинэтула Хайдарович вошел в зал и отыскал довольно странные слова, чтоб описать крах:
— Ситуация, конечно, неприятная.
А Виктор Васильевич на первом этаже пытался удрать от стайки волонтеров в желтых распашонках. Скорость держал для своих лет хоть куда — но разве ж от них уйдешь? Нагоняли!
Я наблюдал со стороны — прежде радующийся любой возможности поговорить с народом Тихонов словно выцвел. Выгорел изнутри. Понятно было — не поражение тому вина. Хотя и поражение тоже. Сил не имел даже выдавить подобие улыбки.
Надо было подойти и поздороваться. Иначе как-то странно и нелепо. А Виктор Васильевич... Меня не узнал. Скользнув безразличными глазами по аккредитации, понял — видимо, корреспондент. Они, старая гвардия, и Льва Толстого назвали бы «корреспондентом». Случись тот в Архангельском, на старой базе.
— Ну что вы хотите? — выдохнул Тихонов. — Видели, как играла команда? О чем говорить?
Еще в той команде и внука недооценивали.
Разговор стал последним — если к Олимпиаде Виктор Васильевич угас душевно, то в Москве отказывать стало все остальное.
Я рассматриваю фотографии из начала 80-х — Виктор Васильевич, ни капельки лишнего веса, бежит кросс с собственными хоккеистами. Говорили — последним не бывал никогда. Что для него 84 года? Жива же вдова, железная женщина. Я заглянул в какие-то записки и ахнул — поженились они чуть ли не при товарище Сталине.
Но жить в последний год не особенно хотелось. Что делать здесь, когда любимый Васенька — там?
Да и после кончины оказались поодаль. Василий Викторович где-то на дальней окраине Ваганьково, Виктор Васильевич с воинскими почестями лег на главной аллее. Как и заслужил.
Но души, души их переплелись. Желаю верить — где-то на небесах свой хоккей. Здесь все не заканчивается.
***
Я перебираю в памяти картинки из той, прошлой жизни. Которая будто и не со мной случилась. Когда Виктор Васильевич непременно присутствовал на трибуне и быть по-другому не могло. Только обернись — вот он. Угадывается в самой главной ложе. Я уж не говорю про времена былинные, когда стоял он у бортика.
Вспоминаю, как ездили вместе в Ригу на чемпионат мира — мы, корреспонденты, ютились где-то в купейном вагоне (да и то — не все). Виктор Васильевич с пудельком проследовал в генеральское СВ. Выводил продышаться собачку на остановках, и все повторялось:
— Вячеслав...
— Да не Вячеслав, — злым шепотом поправляли мы, корреспонденты всех изданий, — Виктор Васильевич.
Путались не все. Но кто путался — выглядело как-то особенно заметно.
Вспоминаю, как подвозили его на «Мерседесе», уже совсем пожилого, к служебному входу во дворец. Виктор Васильевич желал присутствовать на работе. Как же ЦСКА — и без него?
Хотел бы я знать, кто нынче сидит в том кабинете — когда как войдешь, и сразу направо? Нет ли там напоминающей таблички — как на гримерках великих артистов? Стоит ли ваза с конфетами — которая для Виктора Васильевича была словно талисман?
— Я очень люблю сладкое, — сминал очередной фантик Тихонов. Я уже знал, к чему ведет — ибо вел всегда к одному и тому же, торжествующему:
— А значит — еще не постарел!
***
Вспомню, как взбрело мне в голову однажды — сфотографироваться с Тихоновым. Не знаю, зачем. Просто захотелось.
Встали — и казавшийся рослым Виктор Васильевич оказывался вдруг по плечо. Как я ни сутулился с почтением.
— Ух ты, какой здоровый, — одобрил Тихонов. — Наверное, защитника играл?
— Вообще не играл, — покаялся я.
— Эх, — цокнул языком Тихонов. — На вот. Возьми конфетку.
Вспомню его цветастые рубахи с высоким воротником из 70-х. Нынче смешные, а тогда — самый писк. Виктор Васильевич был модник. С годами стал строже и взгляд, и одежды. В прежнем-то взгляде был огонь. Вы только всмотритесь — увидите романтика! Не так просто для Владимира Юрзинова Тихонов навсегда остался «Витюшей».
Вспомню, как долго не соглашался Виктор Васильевич на большое интервью — а потом просто вдруг сказал:
— Приезжайте. Завтра с утра.
Мы с Сашей Кружковым и приехали. Хорошо, вопросы были заготовлены едва ли не годом раньше.
Припомнили, что у великой ледовой пары Белоусова — Протопопов скопилось за жизнь 22 килограмма медалей.
— У меня 30! — обрадовался Тихонов. Не утративший и в 80 лет вкуса к победам. Даже таким.
Мы переглянулись — одновременно представив, как Виктор Васильевич все это взвешивает. Грузит на какие-то промышленные весы. Думали, почему так вышло: жесткости в нем никак не больше, чем в Гомельском или Лобановском, выиграл даже больше — а тумаков наполучал за всех?
Секретов у него к 80 годам не осталось. Мы, осмелев, проговорились — встречались тут с Евгением Евтушенко, приятелем вашей юности. Так тот доложил — звали вас, Виктор Васильевич, в ту пору «Кыра».
О прозвище мы знали и сами. Но со ссылкой на Евтушенко — как-то представительнее. Ну и безопаснее.
— Ну да, — расцвел от нашей памятливости Тихонов. — Кыра! А почему? Я «р» не выговаривал...
Нырнув в прошлое, Виктор Васильевич раскрашивал его на наших глазах столько ярко — что возвращаться в день сегодняшний не хотелось. Вскоре мостик в день сегодняшний отыскивался сам собой — театр!
— В «Современник» хожу, мы с Галей Волчек дружим. Все время приглашает. Как-то команду привел на спектакль «А поутру они проснулись». Долго за кулисами общались. Волчек говорит: «У меня пятеро заслуженных-перезаслуженных — не знаю, как с ними справляться. А у вас двадцать!» Разницы никакой, отвечаю. Только у меня они до тридцати играют, а в «Современнике» — до конца жизни. Мой двоюродный брат работал в ансамбле Игоря Моисеева. Я через него попросился на репетицию. Моисеев никого не пускал. Много было желающих украсть фрагменты танцев. Но мне разрешил посидеть на трех репетициях. Я был поражен — такая же поточная система, как у меня в хоккее. Танцоры после отпуска пришли, худющие. А Моисеев кричит: «Отрастили бока!»
Тихонов помолчал немножко — и признался в сокровенном:
— А сейчас я Нетребко полюбил. На днях ее концерт на канале «Культура» смотрел, не отрываясь. А красавица какая, ох! Божественная! Я вспоминал, как после войны ходил на фильм «Любимые арии». Через забор перемахивал в кинотеатр «Форум». Я вообще ни одного фильма не пропускал, а этот посмотрел раз двадцать.
***
Прекрасные истории прошлого не опровергались — но дописывались. Новые строчки оказывались ярче всем известных.
Все мы знали про то, как допустили к Третьяку накануне матча какого-то мага. Чем закончилось дело. Мимоходом выяснилось — было у истории продолжение.
— Это первый мой сезон в сборной. На турнире «Известий» проигрываем чехам — 3:8. Тогда перед матчем напросился в команду экстрасенс. Я, говорит, могу поработать с Третьяком — он ни одной не пропустит. Владик после него таких восемь шайб получил, каких в жизни не запускал.
— И что экстрасенс?
— Исчез. Не видел его больше. А у нас оставалась игра со шведами. Заехал посмотреть их матч, вдруг ко мне подходят люди из КГБ: «Вас Андропов вызывает». Подождите, говорю, досмотрю игру — и поедем. Они чуть голос повысили: «Виктор Васильевич, Андропов! Машина стоит».
— Бранился?
— Встретил хмуро: «Что скажешь?» Отвечаю: «Может, и к лучшему такое поражение. Вот-вот чемпионат мира в Праге, там будет легче». Андропов нахмурился: «А ты сегодня в трамвае, метро ездил? Слышал, что народ говорит об игре сборной?»
— В экстрасенсов вы верили, судя по всему?
— Как не верить, когда на моих глазах происходили чудеса! В сборную приезжали две женщины, которые действительно могли многое. Одним разговором снимали напряжение. Они, знаю, потом далеко продвинулись в этом деле. Ларионов в их способности не поверил. Дескать, это все ерунда. Они отвечают: ладно, садись. И он свалился со стула.
— Гипноз?
— Наверное.
— А вы со стула падали?
— Меня невозможно загипнотизировать. Они подтвердили — очень сильное биополе, воздействию не поддаюсь. А с властями вообще-то у меня проблем не возникало. Лишь однажды приключилась странная история. Подошли двое и говорят: «Не переживайте, ваш почтовый ящик сгорел». Я в толк не мог взять — кому понадобилось поджигать мой почтовый ящик? Что там было? Единственное, что понял, — за мною велась слежка. И те двое, наверное, были из «органов».
***
Разошлись мы тогда под вечер. Указывая на дожидающийся «Мерседес», Виктор Васильевич и здесь отыскал историю:
— Сам с 84-го года автомобиль не вожу. Мне маршал Устинов запретил. Не знаю, почему. Еще приказал, чтоб только назад садился.
За спиной скрипнул по снегу чей-то шаг. Тихонов, чуть вздрогнув, покосился. Понизил голос:
— Но это я, конечно, не соблюдал...
***
Автомобиль с Тихоновым умчался по Ленинграде навстречу уюту дома. Где порадует борщом жена Татьяна Васильевна и юлить будет в прихожей очередной пуделек Нерон. Возможно, восьмой за жизнь.
А мы брели к метро. Карманы оттопыривали конфетки — насовал нам Тихонов принудительно по целой пригоршне. Видимо, мы стали в этот вечер особенными корреспондентами. Не безнадежными.
Было неловко брать — но мы сдались. Рука у старика была могучая.
— Отказаться нельзя, — шепнул я коллеге Кружкову. — Окажешься в Чебаркуле.