Фельдмаршалу Суворову приходится неоднократно защищать свою систему управления Польшей от неправильных толкований и нареканий. В одном из писем он насмешливо указывает на возможность удержания польского государства в российских руках мирным и спокойным при помощи всего лишь 10,000 человек, а различные репрессивные предложения клеймит сарказмом, говоря что у поляков изъято и так уже все: и пожитки, и припасы, и амуниция, и артиллерия, и оружие; а взамен выдано всего лишь несколько десятков тысяч паспортов. Разве это равноценный обмен?!
Однако, не смотря на такую вот активную защиту своей политики, Суворову временами приходится идти и на уступки там, где избежать этого невозможно. В целом же сохраняется изначально заданный вектор управления Польшей через милость и преданные забвению революционные прегрешения.
Так фельдмаршалу Суворову, по Высочайшему повелению, все же приходится перейти к единичным арестам. Согласно рескрипта от 2 декабря 1794 года Александр Васильевич арестовывает банкира Капустаса, близкое к главному польскому революционеру Гуго Коллонтаю лицо, а также сапожника (из шляхтичей) Килинского, как людей, принимавших в польской революции выдающееся участие. Еще раньше были арестованы взятые в плен Костюшко, его секретарь Немцевич и адъютанты Гофман и Фишер; а также арестованные ранее лично самим Суворовым лидеры революции: Вавжецкий, Закржевский, Игнатий Потоцкий и Мостовский. Вот и все жертвы так называемой «российской оккупации Польши»!
О каких бы то ни было других арестах, якобы производимых фельдмаршалом Суворовым подлинной информации не имеется, зато есть масса свидетельств проявленного к побежденным милосердия.
Так, отправляя арестованного президента революционного совета Игнатия Закржевского в Киев к своему начальнику фельдмаршалу Румянцеву, Суворов пишет ему, что однажды, при народном волнении в Варшаве, Закржевский с опасностью для своей жизни избавил от смерти нескольких благомыслящих земельных магнатов, имевших неосторожность выступить против революции. Одновременно с этим ходатайством, Александр Васильевич просит у Румянцева заступничества о бывшем польском коменданте Варшавы Юзефе Орловском, называя его «добрым и достойным человеком», который своим попечением о русских пленных, заслужил общую их благодарность. Также, Суворов обращается к коменданту Киева с просьбой освободить четырех ранее взятых в плен польских офицеров, объясняя, что «все они люди честные, ни в чем по делам невинные» и имеют в Польше свои семейства и деревни. Примерно в это же время он просит Хвостова похлопотать в Петербурге о взятом ранее в плен польском генерале Стефане Грабовском, находящемся в Смоленске. К фавориту императрицы Платону Александровичу Зубову обращается неоднократно с просьбами принять на русскую службу многих офицеров бывшей польской армии, «весьма достойных людей, не имеющих пропитания». Когда исполнение этого ходатайства затягивается, Суворов поручает Хвостову подвинуть дело, ибо «бесхлебные офицеры инсургентов [бунтовщиков]здесь площадь бьют, весьма должно этим разрешением ускорить».
Слишком долго перечислять все дела милосердия Суворова, ограничимся цифрами из его донесения к Румянцеву: «Отпущено на свободу генералов, взятых на штурме Праги — 2, по покорении Варшавы 5, генерал-поручиков по покорении Варшавы 5, генерал-майоров 6 — тоже; штаб и обер-офицеров, взятых по покорении Варшавы и позже явившихся — 829, а взятые на штурме Праги — все, но точная цифра их неизвестна».
Не лишнее будет также указать на сохранившееся письмо бывшего коменданта Варшавы Юзефа Орловского к пленному Тадеушу Костюшке, где прямо свидетельствуется, что в обрушившейся на Польшу бедственной катастрофе, остается утешаться «тем великодушием и мягкостью, с которыми победитель относится, насколько может, к побежденным».