Продолжение. В предыдущей части
Я, наверное, неслучайно стал Гуру, всё-таки, хотя, конечно, с трудом ассоциирую себя с каким-то мудрецом, говорящим какие-то жизненно важные вещи, но всё же способность увидеть в людях их возможный потенциал и давать им какие-то жизненно важные установки была у меня ещё с юношеских лет, это можно назвать лидерством или как угодно. Помню, была у меня одна знакомая девушка, которая была очень толстой, но при этом крайне симпатичной. И вот как-то мы с ней встретились и я ей говорю:
— Хватит жрать! Посмотри на себя! Ты же очень красивая, но вот эта полнота тебе совсем не к лицу.
Она говорит:
— А что мне делать? Не могу себя контролировать!
Хоть убейте, не помню, что я ей наговорил, но после этого девчонка взялась за ум и похудела на тридцать пять килограмм.
Вот себя очень трудно заставлять что-то делать, а других — запросто. Как это кто-то сказал: мы заставим тебя пить нектар! Ну и представьте: в один день я встречаю своего старого друга и работодателя — Валеру Фридмана, который, можно сказать, отчасти спас меня в Нью-Йорке, взяв на работу когда я только приехал. У него было загибающееся кафе с идиотским, но модным для американцев названием “Glasnost”, находилось оно в Гринвич-виллейдже, было расписано русским художником Боковым.
Совершенно потрясающий типаж — Костя Боков, который говорил на совершенно ужасном непонятном русско-английском диалекте, но был крайне очаровательным творческим сумасшедшим и прекрасно известен во всём Нью-Йорке своими наивно-примитивными картинками. Но главный прикол — что хитрый русский крестьянин продвигал себя очень хитрым образом: он сам себе разрисовал одежду и, как все русские люди, по привычке менял её очень редко, поэтому очень хорошо запоминался ну и на всяких там арт-веченринках и культурных мероприятиях рисовал тут же, на месте, карикатурные портреты людей в своём лубковом стиле, ну, а народ их охотно покупал по двадцать долларов. Поэтому Косте хватало денег на жизнь и на небольшую квартику в Бруклине, ну, а тут он ещё расписал кафе моего работодателя, и, вероятно, как земляк, взял с него за это пару копеек и пару пирожков.
Только сейчас понимаю, что поставить в сферу обслуживания, за стойку кафе такого недавно прибывшего из России идиота, как я, было смертельной для бизнеса ошибкой. Выглядело это так, как будто узбек притворяется, что прекрасно говорит по-русски, но при том ничего не понимает и, улыбаясь, умеет говорить лишь только одного слвово: “Да!”. В общем-то, Валера был добрейшей души человеком, полным неудачником, хоть и всем сердцем и душой болел за ресторанное дело и за русскую кухню, но все его проекты шли под откос, словно паровозы, пущенные партизанами. Но, судя по всему, он был такой же, как и я, неунывающий энтузиаст, поэтому не циклился на ошибках и не делал из них выводы.
Единственное, что он умел делать — так это считать деньги, причём мог это делать не хуже академика Перельмана, и, поскольку его фамилия была Фридман, то его математические способности были врождёнными или даже точнее сказать генетическими. Он, кстати, прекрасно относился к йоге, Кришне, Индии, и даже какое-то время умудрился протусоваться в каком-то Нью-Йоркском майавадском ашраме. В общем-то, мужик был хоть куда, прекрасно разбирался в кулинарии и мечтал внедрить в американское сознание русский хот-дог. Для жителей регионов поясняю, что хот-дог — это амриканская национальная еда типа фаст-фуд: булка, куда закладывается горячая сосиска, а сверху — горчица, капуста и всякая дребедень. Так вот: Фридману почему-то казалось, что именно русский хот-дог должен завоевать бесконечно гибкое американское сознание, ведь ту же самую сосиску можно не положить в булку, а, чёрт побери, завернуть в блин! А потом ещё обвалять, как котлету в сухарях, и поджарить во фритюре. И вот, Валера мечтал запатентовать своё великое изобретение и стать кем-то вроде Рональда Макдональда: поить Американцев квасом и кормить блино-сосисками. Но, увы, как говорит Бхагавад Гита, лучше исполнять свой долг плохо, чем чужой — хорошо. Вместо того чтобы стать финансовым аналитиком типа Джорджа Сороса, он безуспешно пытался распостранять сосиски во все стороны света.
Ну, так вернёмся в его кафе. Пока он мечтал о сосисочной империи, я успешно распугивал клиентов, то проливая чай, а порой просто не понимая, что эти американцы говорят, потому что нескольких заученных фраз типа: “Чем я вам могу помочь?”, “Спасибо большое”, “До свидания” и “Не за что” — явно не хватало, чтобы работать в американской сфере обслуживания, даже в столь нелепом кафе, как “Glasnost”. В этом кафе был один плюс: там можно было купить русские значки и плакаты, но этот плюс скоро закончился: бывший житель Украины, который приносил их нам на реализацию, быстро “прочохал”, что товар ходовой и открыл напротив нас русскую лавку с сувенирами и, в лучших традициях американского бизнеса, помог нам окончательно пойти на дно. Так вот: по сути дела так я и пустился в самостоятельное плавание по улицам Нью-Йорка. Хотя Фридман и попытался благородно пристроить меня на работу в пекарню к своему американскому другу, но, как вы понимаете, душу предпринимателя и авантюриста не могла удовлетворить перспектива печь булочки вместе с неграми из Гаити, и я сделал отчаянный шаг: вышел на большую тропу Нью-Йоркской улицы. Вскоре, став матёрым волком в уличной торговле сувенирами и плакатами, я перешёл на картины, а потом стал организатором своей арт-крафт выставки.
И вот, возвращаясь после работы с чётками в руках, прямо у центра парка я встречаю своего старого другоа и работодателя, похожего на сумасшедшего, бредущего в непонятном направлении. Я радостно ему кричу: “Куда путь держишь, Валера, дорогой!” а он смотрит на меня стеклянными рыбьими глазами, будто бы не замечая меня, и говорит: “Да вот, никуда, вообще-то вот решил зайти в парк — может, там повеситься удастся”. Видя, что что-то с ним не так, я сказал:
— Господь с тобой, в парке не вешаться, а гулять надо! Пойдём подышим свежим воздухом!
В общем, идём, а он мне рассказывает:
— Так мол и так, после того, как закрыл кафе, наехала налоговая, насчитала неоплаченные налоги, ну, и поставила на карандаш. Короче, теперь я должник Государству, на учёте в кредитной комиссии: ни бизнес толком не откроешь, ни на работу не устроишься, а даже если устроишься, то будешь всю зарплату отдавать государству за долги. Жена — американка, юрист — тоже работу потеряла. Короче, труба, не знаю что делать! Такое ощущение, что хоть в петлю лезь!
Так сказал Фридман, и искренне посмотрел на старое тисовое дерево, мимо которого мы проходили, как будто бы хотел понять, выдержит ли его сук, на котором он пристроится и забудет все печали и уже никому больше не будет должен.
— Ты это брось даже думать! Мне как раз нужен такой работник, ну и компаньон, как ты. У меня тут рыночек, своя арт-выставка, ну а учёт и менеджмент, сам знаешь, у меня хромают.
В общем-то, через некоторые время Фридман оживился и принял моё предложение, как тонущий хватается за спасательный круг. Мы ещё долго говорили о Кришне, о душе. Он соглашался, что Кришна есть, и что душа бессмертна, но, конечно, новость о новой работе грела его душу куда больше, чем идея бессмертия. И я его понимаю: ведь когда у тебя где-то глубоко заела заноза, сконцентрироваться на трансцендентном крайне трудно. Да и веру нужно иметь очень глубокую.
Так что Фридман вышел на работу, а я получил прекрасного счетовода, пастуха и поводыря, а главное — искреннего трудоголика, каких в России точно не найдёшь и днём с огнём.
Продолжение следует...