Из записок Николая Николаевича Муравьева-Карского (Тифлис, 1818)
15 февраля 1818 г. После обеда приехал из Петербурга фельдъегерь. Он привез с собой одного лейб-уланского корнета Якубовича (Александр Иванович), которого перевели тем же чином в Нижегородский драгунский полк за то, что он был секундантом кавалергардского офицера Шереметева (Василий Васильевич) на поединке (здесь четверной) его с Завадовским (Александр Петрович). Шереметев был убит, Завадовского простили, а секунданта (здесь Шереметева) наказали (секундантом Завадовского был А. С. Грибоедов).
14 августа 1818 г. На первых днях прибытия Алексея Петровича (Ермолов) к лагерю на Сундже, чеченцы вырезали нескольких донских казаков, стоявших на пикете. С донскими казаками всегда такие случаи случаются, ибо нет войска оплошнее, ленивее, беспечнее и презрительнее их. Ермолов жестоко наказал остальных казаков плетьми, потом выслав их всех из кибитки, призвал к себе донского офицера, бывшего на посту.
"Тебя плетьми бить нельзя, - сказал он ему, - так вот же тебе!". Ермолов схватил его за чупрун одной рукой, а другой избил его, чем ни попало, потом сбил его с ног, потоптал и, выкинув из кибитки, кликнул адъютанта Лещенко, которому велел яму вырыть, дабы сего офицера живым в оную зарыть.
Сысоев упросил А. П. который бы верно сего не сделал, хотя яму уже вырыли. Офицера из службы за то выключили. А. П. по примеру князя Цицианова несколько раз проделывал такие операции с грузинами.
1-го октября 1818 г., поутру комендант (здесь князь Василий Осипович Бебутов) сказал мне, что недавно присланы в Грузию пять крестьян помещичьих Тамбовской губернии. Сии люди были в солдаты сданы, но не хотят служить; их уже несколько раз кнутом секли и сквозь строй гнали, но они отдают себя охотно на самые жестокие мучения и на смерть, дабы не служить.
"Отпустите нас, - говорят они, - и не троньте нас, и мы никого трогать не будем. Все люди равны, и Государь (здесь Александр Павлович) тот же человек, как и мы; зачем мы будем ему подати платить, зачем подвергать свою жизнь опасности, чтобы убить на войне человека мне не сделавшего никакого зла? Вы можете нас по кускам резать, а мы не переменим своих мыслей, не наденем шинели и не будем пайка есть. Тот, который над нами сжалится, даст нам милостыню, а казенного мы ничего не имели и иметь не хотим".
Вот слова сих мужиков, которые уверяют, что им подобных есть множество в России. Их четыре раза водили в комитет министров и, наконец, решились о том представить Государю, который приказал для поправления отправить их в Грузию и предписал главнокомандующему (здесь А. П. Ермолову) доносить ему ежемесячно о постепенных успехах для приведения сих крестьян к "настоящим мыслям".
7-го октября 1818 г. Александр Иванович Якубович рассказал мне в подробности поединок Шереметева (Василий Васильевич) в Петербурге. Шереметев был убит Завадовским (Александр Петрович), а Якубовичу тогда должно было стреляться с Грибоедовым (Александр Сергеевич) за то же дело. У них были пистолеты в руках; но, увидев смерть Шереметева, Завадовский и Грибоедов отказались стреляться.
Якубович с досады выстрелил по Завадовскому и прострелил ему шляпу. За cиe он был сослан в Грузию. Теперь едет через Грузию в Персию Грибоедов. Якубович хочет с ним стреляться и поверил сие мне и Унгерну (здесь Унгерн-Штернберг, капитан (с 1819) Нижегородского драгунского полка, уволен от службы в 1821). Он не зовет нас в секунданты, зная, чему они подвергаются со стороны правительства, но желает, чтобы мы шагах в двадцати находились и помогли бы раненному.
Я советовался на сей счет с Унгерном, и мы не находим в Тифлисе места удобного для сего. Грибоедов едет сюда потому, что он находится при Мазаровиче (Семен Иванович), который назначен поверенным в делах при персидском дворе. Мазаровичу положено при сем месте 3000 червонцев жалованья, кроме экстраординарной суммы.
8-го октября 1818 г. После обеда ходил в сад, дабы найти место удобное для поединка Якубовича. Вечер провел у меня Якубович. Его образ мыслей на счет многих предметов мне очень понравился.
21-го октября 1818 г. Якубович объявил нам, что Грибоедов, с которым он должен стравляться, приехал, что он с ним переговорил и нашел его согласным кончить "начатое дело". Якубович просил меня быть секундантом. Я не должен был отказаться, и мы условились, каким образом ciе сделать. Положили стреляться им у Талызина (Иван Дмитриевич, адъютант А. П. Ермолова) на квартире.
22-го октября я обедал у "Француза" и видел Грибоедова. Человек весьма умный и начитанный, но он мне показался "слишком занят собой". Секундант его маленький человек; не знаю, кто он такой (здесь дипломат Андрей Карлович Амбургер). С ним вместе приехал сюда один капитан Быков, лейб-гвардии Павловского полка, для выбора людей в гвардию. Ввечеру Грибоедов с секундантом и Якубовичем пришли ко мне, дабы устроить поединок "как должно".
Секундант Грибоедова предлагал им сперва мириться, говоря, что "первый долг секундантов состоит в том, чтобы помирить их". Я отвечал ему, что "я в ciе дело не мешаюсь, что меня призвали тогда, как уже положено было драться, следственно Якубович сам знает, обижена ли его честь".
И мы начали условливаться; но тот вывел меня в другую комнату и просил меня опять стараться о примирении их, говоря, что "он познакомился в Москве с матерью Грибоедова, которая просила его "стараться сколько возможно остановить сей поединок, который она предвидела", и следственно, что долг заставлял его ciе делать".
Между тем, Якубович, в другой комнате, начал с Грибоедовым спорить довольно громко. Я разнял их и, выведя Якубовича, сделал ему предложение "о примирении"; но он их слышать не хотел. Грибоедов вышел к нам и сказал Якубовичу, что "он сам его никогда не обижал." Якубович на то согласился.
Грибоедов. - А я так обижен вами; почему же вы не хотите оставить сего дела?
Якубович. - Я обещался честным словом покойнику Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовского.
Грибоедов. - Вы оскорбляли меня везде.
Якубович. - Оскорблял, и должен был ciе делать до сих пор; но теперь я вижу, что вы поступили, как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но не менее того, должен кончить начатое дело, и сдержать слово своё, покойнику данное.
Грибоедов. - Если так, так господа-секунданты пущай решают дело.
Я предлагал драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого: но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что "Якубович, может, уже приметился, стреляя в своей комнате".
Я согласился "сделать все дело в поле"; но для того надобно было достать бричку, лошадей, уговорить лекаря. Амбургер, секундант Грибоедова, взялся достать бричку у братьев Мазаровичей и нанять лошадей. Он побежал к ним, а я к доктору Миллеру, который сперва подумал, что "его в секунданты зовут", смешался и не хотел согласиться; но когда он узнал, что его просили "только помочь раненному", он тотчас согласился и обещался на другое утро дожидаться меня.
Амбургер со своей стороны достал бричку. Все опять у меня собрались, отужинали, были веселы, дружны, разговаривали, смеялись, так что "ничего на поединок похожего не было". Желая облегчить поединок (как то был мой долг), я задержал Унгерна и Якубовича у себя, после того как все ушли, и предлагал Якубовичу "кончить всё при двух выстрелах, несмотря на то, будет ли кто ранен, и взять восемь шагов между барьерами".
Но он никак не согласился на мое предложение, и я принужден был остаться при прежних правилах.
23-го октября 1818 г. я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобное места для поединка. Я нашел татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы "они не выезжали прежде моего возвращения к ним", вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты и пошел к Якубовичу, а от него к доктору Миллеру; но доктора я не застал дома.
Я побежал в военный госпиталь, нашел его там и сказал, что "ему уже отправляться пора". Мы с ним условились, что он прежде всех поедет в Куки, в военный госпиталь, там дождется, пока я проеду и поедет в лагерь к колонистам, откуда он будет смотреть, к монументу, и как скоро я покажусь верхом из оврага, он поскачет к нам.
Якубовичу я сказал, "чтобы он отправлялся пешком к месту, спрятался за монумент и не выходил оттуда, пока я его не позову".
Амбургеру с Грибоедовым я сказал, "чтобы они ехали в бричке и взяли с собой пистолеты". Я сам поехал верхом, увидел Миллера, поставил бричку за горой и повел Грибоедова с секундантом. Я полагал, что Якубович, который видел, куда бричка поехала, пойдет за ней; но он пошел к монументу и спрятался за оный.
Я забыл, что велел ему туда идти, и когда Грибоедов спросил у меня, где он, я поскакал из оврага и, вспомнив, что он за памятником, позвал его; но Миллер принял ciе за знак, подумал, что ему выезжать пора и тронулся, но он не приметил оврага, в который я опять въехал, и проскакал в горы.
Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставив "ратоборцев", удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они простояли одну минуту в сем положении.
Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова; но пуля попала ему в левую кисть руки (говорят, будто Якубович воскликнул: "По крайней мере, играть перестанешь!". Грибоедов лишился одного пальца на руке, что не помешало ему по-прежнему отлично играть на фортепьяно. H. Н. Муравьев был тоже пианист; здесь он об этом не пишет).
Грибоедов приподнял окровавленную свою руку, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру; но, приметив, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться своим преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненным: он схватился за затылок, посмотрел свою руку, однако крови не было.
Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал. Когда всё кончилось, мы подбежали к раненому, который сказал: - О sort injuste! (О, несправедливая судьба!). Он не жаловался и не показывал вида, что он страдает. Я поскакал за Миллером, его в колонии не было; я поехал в горы, увидел его вдали и окликнул; он приехал к нам, перевязал слегка рану и уехал.
Раненого положили в бричку, и все отправились ко мне. Тот день Грибоедов провел у меня; рана его была неопасна, и Миллер дал нам надежду, что он в короткое время выздоровеет. Дабы скрыть поединок, мы условились сказать, "что мы были на охоте, что Грибоедов с лошади свалился и что лошадь наступила ему ногой на руку".
Якубович теперь бывает вместе с Грибоедовым и, по обращению их друг с другом никто бы не подумал, что они стрелялись.
Я думаю, что еще никогда не было подобного поединка: совершенное хладнокровие во всех четырех нас, ни одного неприятного слова между Якубовичем и Грибоедовым, напротив того, до той самой минуты как стали к барьеру, они разговаривали между собою и после того, когда секунданты их побежали за лекарем, Грибоедов лежал на руках у Якубовича.
В самое время поединка я "страдал" за Якубовича, но любовался его осанкой и смелостью: вид его был мужествен, велик, особливо в ту минуту, как он после своего выстрела ожидал верной смерти, сложа руки.
25-го октября. Грибоедов перешел поутру на другую квартиру. Слух о поединке разнесся и дошел до Наумова (Сергей Александрович, дежурный офицер при штабе А. П. Ермолова (спасибо ALEKSEY C)). Никого больше в том нельзя подозревать, кроме капитана Быкова, который стоял вместе с Грибоедовым, но Наумов ничего не знает "наверное". Его мучит любопытство: ему бы хотелось, чтобы мы все к нему пришли, повинились бы в своем проступке; тогда он принял бы на себя вид покровителя и, пожурив нас за молодость, взялся бы поправить всё дело, которое не требует поправления.
Ему весьма обидно показалось, что мы сего не сделали; он напал на бедного Талызина, не смея на другого напасть, наговорил ему неприятностей и обвинял его в обмане. "Ты должен был все знать, потому что ты вместе с Якубовичем жил; для чего ты мне ничего не сказал и не говоришь?". Бедный Талызин клялся ему, что он ничего не знает.
Тогда Наумов позвал к себе Якубовича, хотел из него все выведать самым глупым образом, но ошибся. Он стал уверять Якубовича, что он все знает. "Если вы все знаете, - отвечал ему Якубович, - так зачем же спрашиваете вы меня? А я вам говорю, что поединка не было и что слухи эти пустые". Весьма приметно, что Наумов еще недавно имеет такую власть; он хочет её выказать; его любопытство мучает, и он хотел бы быть в состоянии рассказывать всем на ухо обстоятельства сего поединка, но ему не удалось и не удастся.
Вечер мы провели у Грибоедова. Наумов посылал меня к себе просить; я пошел к нему, но не застал его дома.
26-го октября. Наумов прислал сказать Якубовичу, что "полковник Наумов приказывает ему выехать из города". Наумов сим подтверждает то, что я о нем выше написал.
27-го октября ввечеру Якубович уехал на Карагач в полк. Про рану Грибоедова распущено множество слухов. Унгерн слышал вчера, что "пуля ударила его в ладонь и вылетела в локоть".