В российский прокат вышел фильм «Память» мексиканского режиссера Мишеля Франко, известного своими драмами-слоубёрнерами, в которых медленно раскручивающаяся спираль саспенса ведет к шокирующей развязке («Новый порядок», «Закат»). Это история любви мужчины с ранней деменцией и женщины, которая, напротив, слишком хорошо помнит травматический опыт детства. Ее без лишнего гламура и почти без макияжа играет Джессика Честейн, его — Питер Сарсгаард, заслуженно получивший за эту тончайшую, по-хорошему сентиментальную роль «Кубок Вольпи» прошлогоднего Венецианского фестиваля. В предыдущих фильмах Франко мир представал как место тотального несчастья и деструкции. Однако «Память», несмотря на то что оба ее героя неоднократно переживают на наших глазах трагической опыт, удивительно нежна и даже по-своему оптимистична.
Ксения Реутова расспросила режиссера о причинах неожиданной смены интонации, страхе амнезии и текущем состоянии мексиканского кинематографа.
Ксения Реутова
Журналистка, кинокритик
— Персонажи «Памяти» находятся в двух разных, совершенно непохожих друг на друга ситуациях. Героиня не может забыть, что с ней произошло, а герой не может вспомнить. Лично для вас что страшнее?
— Меня пугают оба варианта. С одной стороны, я из тех людей, что одержимы прошлым. Я часто оглядываюсь назад, вспоминаю события, которым уже много лет. Мне трудно бывает отпустить ситуацию. С другой — я очень боюсь потерять разум и оказаться однажды на месте героя Питера Сарсгаарда. Это когда человек не понимает, кто он и где находится. Это страшно. Наверное, именно для работы с этими страхами я и написал сценарий «Памяти».
— Кого вы утвердили на роль первым в вашем актерском дуэте — Джессику Честейн или Питера Сарсгаарда?
— Сначала появилась Джессика. И поскольку для этой истории очень важна химия между исполнителями главных ролей, я спросил у нее, кого она хочет видеть своим партнером. Она сразу назвала Питера, потому что давно мечтала с ним поработать. Я согласился. На мой взгляд, это артист, который, к сожалению, получает мало ролей, достойных его таланта и возможностей. Мы встретились, и, как только начали разговор, я понял, что Джессика была права. Он идеальный кандидат на роль Сола.
— А как она вам объяснила, что ей нужен Питер? Что конкретно сделало его идеальным кандидатом?
— Здесь сошлось сразу несколько факторов. Питер, как и Джессика, живет в Нью-Йорке. Там мы и собирались снимать. Соответственно, нам нужен был кто-то, кто сможет присутствовать во время подготовительного процесса. Я не люблю торопиться со съемками. Также нам нужен был кто-то физически привлекательный. Обычно это не самый важный для меня аспект, но тут хотелось, чтобы аудитория прониклась к персонажу теплыми чувствами. Поэтому мы бы в любом случае искали приятного, симпатичного, чувствительного мужчину. А еще было понятно, что актеру предстоит привнести в образ часть себя, иначе наш замысел просто не сработает. Питер смог это сделать без всяких усилий.
— В начале фильма есть эпизод, в котором герой преследует героиню по ночному Нью-Йорку, и это вызывает глубочайший дискомфорт и тревогу.
— Так и должно быть. Задача фильма в этот момент — погрузить вас в разум Сильвии. Она в таком состоянии живет с детства, и я хотел, чтобы публика это не просто поняла, а еще и прочувствовала. Я хотел начать картину с угрозы, запугивания. Кажется, что вот-вот случится что-то ужасное. Но выходит, как вы знаете, по-другому. Из триллера фильм превращается в историю любви.
— Учитывая ваши предыдущие фильмы, я была уверена, что рано или поздно на экране произойдет какое-то насилие. Но оно оставлено за кадром, а финал картины можно даже назвать счастливым. Откуда такая смена настроения?
— Я снимаю каждый год, и каждая новая картина так или иначе отражает мое собственное состояние. Видимо, когда я писал сценарий, у меня был спокойный период. (Смеется.) И я в целом верю в хеппи-энды в кино, почему нет? Но когда я сам работаю над фильмом, я не рассуждаю над финалом в категориях «счастливый» или «несчастливый». Наверное, точнее будет сказать, что я верю в удовлетворительные финалы. И чаще всего, чтобы такой получить, мне нужно довести до экстрима любые чувства и идеи, которые я исследую.
— Отсутствие насилия в кадре не единственное, что отличает «Память» от ваших предыдущих работ. Здесь также ощутимо больше диалогов. Раньше казалось, что вы их не очень любите.
— Ну, в этом фильме есть сцены, в которых герои просто не могут молчать. Это единственный способ объяснить, что с ними происходит и какие чувства они испытывают. Но, вообще, вы правы. Если я могу найти какой-то более кинематографический инструмент, чем диалог, то я предпочту использовать его. Только поймите меня правильно. Я не против диалогов. Я, например, очень люблю картины турецкого режиссера Нури Бильге Джейлана. Там разговоры не прекращаются. При этом его фильмы все равно невероятно кинематографичны, а текст ощущается как большая литература. Но сам я работаю по-другому.
Для меня кино — это образы, паузы, молчание, пространство. Это, скорее, то, что не сказано. Проговорить вещи всегда проще, чем показать. Мое золотое правило — less is more, меньше значит больше. Должно быть меньше музыки, меньше диалогов, меньше крупных планов, меньше трюков. Я не хочу диктовать аудитории, что ей думать и чувствовать. Я всегда даю пространство для размышления.
— Героиня Джессики Честейн в «Памяти» ухаживает за пожилыми людьми и людьми с инвалидностью. Тем же самым занимался персонаж Тима Рота в «Хронике». Чем вас так привлекает эта профессия?
— Тем, что в обычной жизни ее не ценят. А людей, которые этим тяжелым трудом занимаются, часто игнорируют. При этом они отдают клиентам все самое ценное: свое время, свои эмоции, даже свои души, если хотите. Они посвящают себя тем, кто находится в нужде. А общество этого как будто не замечает, и я не понимаю почему. Мне хочется воздать таким людям должное хотя бы в кино.
— Семья в ваших фильмах часто оказывается небезопасным местом. Почему? Вы не верите в семью или это просто удобный способ создать саспенс?
— Конечно, семья — это идеальный источник драмы и конфликта. Но дело не только в этом. Я действительно полагаю, что из семьи может идти как самое лучшее, так и худшее. Это то, где мы формируемся как личности, это то, где закладывается все хорошее и плохое, что в нас есть. А еще иногда чем больше ты кого-то любишь, тем больше боли ему причиняешь. И порой это случается не из дурных, а из самых благородных побуждений.
В этот момент в гостиничном номере, из которого Франко дает интервью по зуму, начинает верещать сирена. Низкий мужской голос сообщает, что объявлена тревога и всем постояльцам нужно покинуть здание. Лифт использовать нельзя.
— Это пожарная сигнализация?
— Кажется, да.
— Что будем делать?
В разговор вмешивается PR-агент фильма: «Мишель, ты не думаешь, что это опасно? Наверное, нам лучше прервать интервью?»
Франко, сохраняя абсолютную невозмутимость: «Нет, я не думаю, что это опасно. Но это очень громко, вот в чем проблема».
Его почти не слышно. Сирена продолжает орать.
«Давайте подождем пару минут и посмотрим, прекратится это или нет», — говорит Франко.
Минуты через полторы звуки наконец умолкают.
— Продолжаем. В вашей антиутопии «Новый порядок» было много визуальных отсылок к живописи. К «Бедствиям войны» Гойи, к «Гернике» Пикассо. Фильм даже открывался изображением абстрактной картины. В «Памяти» герои смотрят «Баския» Джулиана Шнабеля — фильм, снятый художником о художнике. Как часто в процессе работы вы обращаетесь к изобразительному искусству как к источнику вдохновения?
— Я обращался к нему, когда снимал «Новый порядок». Там действительно есть все эти отсылки. Но я делаю так далеко не всегда. А с «Памятью» ситуация совсем другая. Джулиан Шнабель, автор фильма «Баския» — тоже житель Нью-Йорка и мой хороший друг. Так что с моей стороны эта эмоциональная сцена — своеобразный оммаж его работам. Это не связано напрямую с сюжетом, это личное. Я просто очень люблю все, что делает Джулиан.
— Видите ли вы себя частью большой мексиканской киноволны, в которую входят Альфонсо Куарон, Гильермо дель Торо, Алехандро Гонсалес Иньярриту? Все они тоже работают в том числе на английском языке.
— Из современных мексиканских режиссеров мне ближе всех Амат Эскаланте. Если надо назвать только одно имя из Мексики, то я всегда называю его. С теми авторами, которых вы перечислили, у меня точно нет ничего общего.
— А как бы вы описали нынешнее состояние мексиканского кино? Это подъем, падение, стагнация?
— Даже не знаю. У нас всегда много сложностей — было и есть. Наверное, как везде. Это очень хрупкая система. Огромную роль в ней играет государство. В итоге многое зависит от того, поддерживает ли оно кино и в широком смысле культуру так, как должно. В последние годы поддержки, увы, стало меньше. А еще была пандемия, которая только ухудшила положение дел. Но я предполагаю, что это кинематографическая реальность многих стран, не только Мексики.
Низкий мужской голос сообщает, что тревога была ложной и постояльцы могут вернуться в свои номера. «Спасибо за терпение. Приносим извинения за доставленные неудобства».
Франко с улыбкой: «Боже, благослови Соединенные Штаты».
— Ну, теперь вы точно в безопасности. Идем дальше. Кто был вашим кумиром в юности, когда вы только начинали карьеру? И изменились ли ваши вкусы со временем?
— Мой любимый режиссер — Луис Бунюэль. Испанец, снявший свои лучшие фильмы в Мексике. Я был уверен в этом в юности, и я продолжаю так считать сейчас. Он лучший, просто лучший. Я до сих пор смотрю на него как на глыбу. Но есть, конечно, и другие имена. Бергман, Тарковский, Брессон. Многие итальянцы. Все вот эти большие авторы, которые и вам наверняка знакомы.
— Вы снимаете и в США, и в Мексике. Как отличаются для вас съемочные процессы в этих странах?
— Разумеется, я больше люблю работать на родном языке. Это проще, я легко могу объяснить, чего хочу. И вообще, испанский — очень красивый и выразительный язык. Поэтому я предпочитаю снимать в Мексике. Но выезд за пределы родной страны позволяет поработать с такими актерами, как Тим Рот, Джессика Честейн, Шарлотта Генсбур, Питер Сарсгаард. Это высочайший уровень мастерства, я сам многому у них учусь, и мы всегда прекрасно проводим время. Они дают мне возможность вырваться из моего собственного пузыря, увидеть мир как-то по-другому. Это неизменно положительный опыт.
Ну и потом, Мексика не так уж далека от США. Мы соседи. Учитывая нашу границу и взаимопроникновение культур, контраст получается не таким разительным. Думаю, европейцам в этом смысле намного сложнее. Был бы я европейским режиссером, я бы в Америку не поехал.
— Вы в интервью несколько раз говорили, что никогда не возьметесь за съемки большого студийного фильма. А как насчет сериалов?
— Я не смотрю телевизор. Поэтому, если бы передо мной встала такая задача, я бы даже не знал, как к ней подойти. Так что нет, никаких сериалов. Телевизионная индустрия меня совершенно не интересует.
Фото: Collection Christophel / Legion-Media, TCD / Prod.DB / Legion-Media, LANDMARK MEDIA / Legion-Media