После мая 1945 года население немецких городов стало привыкать к жизни по новым правилам и пытаться восстановить то, что было потеряно по их же вине.
Следует заметить, что жизнь в послевоенных крупных немецких городах изменилась куда сильнее, чем в небольших городках и тем более деревне. Дело было в особенностях поставок, масштабах потерь и повышенном внимании оккупационных властей.
Небольшие населенные пункты подверглись куда меньшему разрушению – там не было крупных военных предприятий, больших скоплений военных и техники, укрепленных районов, и наносить туда массированные удары было просто невыгодно. Крупные же города захватывались штурмом с тяжелыми боями, а до того подвергались массированным бомбардировкам и артиллерийскому обстрелу.
Гамбург, Бремен, Магдебург, Ганновер потеряли половину застройки. Берлин, Дрезден, Дюссельдорф, Штутгарт, Эссен – от трети до половины. Можно еще много примеров приводить. А это означало разрушение не только жилья, но и всей городской инфраструктуры – не было газа и света, не работал транспорт, возникали проблемы с водой.
В деревнях особенных проблем с продовольствием не возникало, но это не значит, что селяне спешили его отдавать, когда была возможность не отдавать. Поэтому крупные города имели постоянные проблемы с подвозом продуктов и товаров первой необходимости. Карточная система действовала в Германии давно, но проблема была не в карточках, а в том, что их нечем было отоварить.
Наконец, многое зависело от того, в чьей зоне оккупации находится город. Таких зон, напомним, было официально четыре (советская, американская, британская и французская), но нередко говорят о двух, западной и советской. Ибо действительно разница между разными западными зонами была не слишком существенной.
Борьба
Однако во всех зонах оккупации существовали и общие практики. Они также больше влияли на горожан, чем на сельское население.
В рамках борьбы с нацистским влиянием все взрослые обязательно проходили анкетирование (уклонение или отказ карались). По его результатам их делили на 5 групп.
Две считались благонадежными – получали карточки, могли устроиться на работу, из них набирались местные руководящие кадры. Одна («пособники») ограничивалась в правах и наказывалась преимущественно штрафами. Остальные две считались причастными к военным преступлениям, попадали в лагеря и отдавались под суд.
Также в обязательном порядке все взрослое население подвергалось идеологической обработке. Чаще всего это были принудительные экскурсии в концлагеря, иногда привлечение к работам по их расчистке, а также просмотр документальных фильмов, рассказывающих о военных преступлениях.
И отечественные, и зарубежные свидетели отмечают, что немцы после этого массово утверждали, что понятия не имели о том, что у них такое может происходить.
Но нетрудно понять, что это были просто попытки избежать репрессий, ведь такие заявления делали даже жители населенных пунктов, расположенных в непосредственной близости от концлагерей!
Одной из задач было формирование местных органов власти на демократической основе. Но понимали это по-разному. СССР опирался преимущественно на коммунистов (нередко эмигрантов, нашедших в стране убежище). В западной зоне согласны были брать всех, кто изъявлял согласие на сотрудничество и сдавал приличную анкету. Однако данные заполнения этих анкет почти не проверялись, поэтому потом среди даже высших руководителей ФРГ нашлось немало бывших.
Воинские части вермахта расформировывались, но на повседневную жизнь больше влияло сворачивание военного производства. В западной зоне его старались сохранить (вопреки существующим договоренностям), но СССР полностью или частично демонтировал в Германии несколько тысяч предприятий военной направленности.
Но большинство немцев больше беспокоились насчет того, как обеспечить свое выживание на завтра.
Строить – не ломать
В первые послевоенные годы в немецких городах продолжала действовать карточная система, и через несколько месяцев после завершения боев карточки уже даже можно было нормально отоваривать.
Многие немцы продолжали выполнять свои прежние служебные обязанности – требовался медперсонал, строители, водители и представители множества других профессий. Население также в обязательном порядке задействовалось в уборке завалов и руин – в рамках трудовой повинности. Дети начали ходить в школы, в которых проводилась строгая денацификация.
В советской зоне благонадежные немецкие семьи имели возможность подработать на постое.
У них квартировали советские офицеры, иногда даже с семьями (это разрешалось; к примеру, так жил в Германии в семье отца и мачехи В.С. Высоцкий), а владельцы жилья получали за это преференции. Имелась похожая практика и в западной зоне, но на более коммерциализированной основе.
Транспорт зачастую не работал (хотя берлинское метро, невзирая на затопление, заработало уже в июле 1945-го), воду брали из колодцев, колонок, иногда привозили в бочках. Готовить еду приходилось нередко на улице, а в качестве дров использовать поломанную мебель. В советской зоне в первые месяцы случались раздачи военными продовольствия (нередко готовой еды) наиболее уязвимым категориям населения, в первую очередь детям.
Одежды и обуви не хватало, но тут выручало обмундирование. Шинели, гимнастерки и прочие вещи солдат и офицеров вермахта перелицовывались, перешивались, нередко еще и перекрашивались. Использовалась и обувь, часто ношенная.
На Западе даже не скрывают, что трофеи их военными вывозились из Германии едва не в промышленных масштабах. Никто в этом не видел ничего зазорного. В лучшем случае у населения выменивали ценные вещи за продовольствие.
В советской зоне такой обмен тоже процветал. Про добровольном согласии на него закрывали глаза, а местные неоднократно отмечали, что советские военные честны и щедры. Откровенное мародерство каралось.
Существовал приказ по армии (СССР), полностью запрещавший контакты с немками.