Рыжие отблески заходящего солнца еще струились над черепичными крышами старого портового города Эннисмур, когда туман начал сгущаться над заливом. Прохладная морская дымка расползалась все дальше, просачиваясь в извилистые улочки и проулки, затягивая в свою молочную пелену фонари, флагштоки и остроконечные шпили церквей.
Джон Маллиган, потрепанный морской волк со скрипучим голосом, поплотнее запахнул свою промасленную шинель. Вот уже двадцать лет он выходил в море на рыбацком судне "Елизавета" по шесть дней в неделю. Только по воскресеньям седовласый Джон с удовольствием предавался редкой роскоши - неспешной прогулке по опустевшим набережным, вдыхая терпкий запах водорослей, смол и рыбы.
Сегодня первые струйки тумана уже окутывали его фигуру, когда Джон свернул на Портовую улицу. Ветхие лачуги рыбаков жались друг к другу, их ставни были наглухо закрыты, словно город затаил дыхание. В этом году туман пришел раньше обычного - плотные белесые клубы уже ползли по мостовой, проникая в каждую щель.
Джон поежился, ускоряя шаг. Что-то в этом тумане было не так. В нем угадывалась какая-то зловещая осязаемость, будто он был живым существом, щупальца которого тянулись к лицу Джона. Мужчина прибавил ходу, с тревогой вглядываясь в молочную пелену.
И тут он заметил знакомый силуэт высокого маяка на мысе Шипка, вырисовывающийся в сизой дымке. Джон застыл в нерешительности. Ему часто доводилось проходить мимо старой каменной громады, но сегодня что-то словно тянуло его в сторону от основного маршрута.
Бросив последний взгляд на темные окна ближайших лачуг, Джон свернул на узкую тропинку, ведущую к маяку. По мере того, как он приближался к унылой громаде, в тумане начали появляться причудливые тени, смутные и расплывчатые. Джон замедлил шаг, всматриваясь в эти странные образования.
Нечеткие силуэты то вырастали, то уменьшались в молочном марева, напоминая искривленные человеческие фигуры. В воздухе повисла вязкая духота, вызывая озноб и гадливость. Джон попятился, прижимая ладонь к ноющей груди - дурные предчувствия все сильнее охватывали его разум.
Внезапно одна из теней отделилась и замерцала четче остальных, с каждым мгновением обретая плотность и объем. Джона охватил первобытный ужас, когда фигура начала принимать антропоморфные очертания. Она была высокой, завёрнутой в плотный черный плащ с капюшоном, из-под которого не просматривалось никаких черт лица. Лишь две провальные черные дыры под капюшоном.
Монстр двигался прямо на Джона, протягивая вперед костлявую багровую руку. Старый моряк попятился, сердце бешено колотилось в груди.
Раздался резкий скрипучий голос, искаженный будто из глубин преисподней:
"Заблудился в тумане, добрый человек?"
Джон хотел закричать, но горло лишь судорожно дергалось. Вопреки всем инстинктам он остался на месте, парализованный нечеловеческим ужасом от этого явления.
Фигура приблизилась вплотную, потянулась вперед алой рукой. Джон отшатнулся в оцепенении...и в тот же миг туман вокруг них закружился с неистовой скоростью, завывая, словно смерч. Окутанные этим молочным вихрем, остальные тени обрели четкость и оформились в рой уродливых фигур, разнообразных, как порождения безумного кошмара. Джон разглядел среди них искаженные лики монстров и умерших, горбатых карликов и паучьих жнецов, безглазые овальные лица пучились на мешковатых бестелесных конечностях.
А затем все они разом обернулись к Джону, и сотни черных зияющих дыр уставились на него с безмолвным хохотом. Бесформенные туши пришли в движение, потянулись к нему со всех сторон, вытягивая руки с хрустящими буграми вместо пальцев.
Сущий ад, замерцавший в молочной дымке, нахлынул со всех сторон. Маллиган, проморгавшись, увидел, что все вокруг залито призрачной белизной, но тьма стремительно надвигается, слоистая, извивающаяся, готовая погрести его под своими чешуйчатыми волнами.
Сумасшедший, первобытный ужас взорвался в груди Джона Маллигана. Разум старика не выдержал этого кошмара, и он бросился наутек, хрипло вопя и молясь всем богам о спасении.
Джон бежал изо всех сил, не разбирая дороги и не осознавая ничего, кроме паники и жажды убежать от этого ночного кошмара. В висках стучала кровь, он ничего не видел сквозь частокол безумия, застилавший глаза. И лишь когда собственное крыльцо хлестнуло по ногам, Джон замедлил бег, тяжело хватая ртом воздух.
Распростершись на залитом лунным светом дворике, он дико озирался по сторонам. Густой туман уже рассеялся до обычной прибрежной дымки, ни следа кошмарных теней или тех омерзительных демонических тварей. Лишь блеклая луна сочилась над ним, безучастная и равнодушная.
Джон съежился в комок, всхлипывая и кутаясь в потрепанную шинель. Что же это было? Дурной сон? Бред устрашенного рассудка? Или нечто еще более ужасное, пробудившееся в старом городе?
В тишине до его ушей донесся далекий вопль. Пронзительный, преисполненный такой муки, что душа сжалась в ледяном узле. А вслед за ним еще крик, и еще, разносящиеся по темным улицам и дворам старого Эннисмура. Звучали они людскими голосами, но слишком искаженными, чтобы быть таковыми.
Джон поспешно заполз в дом, торопливо запирая ставни и двери на все замки и засовы. Он забился в угол на кухне, не решаясь зажечь света. Тьма и безмолвие стали его союзниками этой ночью и впредь.
Вой голосов гулко отдавался эхом по городку, то затихая, то разгораясь вновь. Но к рассвету все стихло, и молочный туман постепенно растаял без следа, открыв взору знакомую панораму нищего портового района.
Джон так и просидел до утра, вжавшись в угол с помутневшим взглядом. Всю остальную неделю моряк из дома не выходил, накрепко запирая двери. Однако ночные крики и завывания все же доносились снаружи, пусть и все глуше к концу недели.
Когда же наступила его смена на "Елизавете", Джон наотрез отказался выходить в море. Вместо этого он собрал нехитрый скарб и уехал из Эннисмура навсегда. Новую жизнь он начинал совсем в другой части страны, подальше от морских берегов.
Однако же воспоминания о тумане и проступавших в нем чудовищах преследовали Джона до самой смерти. В лунные ночи старика мучили кошмары, в которых его вновь настигали бесплотные изогнутые тела и выпученные глазницы порождений тумана, и он просыпался в холодном поту. А рассветы приносили с собой успокоение и безмятежность, хотя нет-нет да и накатывало подсознательное чувство, что кошмар может вернуться при первых струящихся клубах дымки.
Страх никогда не отпускал Джона Маллигана до конца, ведь порой в тиши к нему долетали отголоски тех леденящих криков, эхом разносящиеся где-то над заливом. И тогда старый моряк вновь натягивал свою потертую шинель, плотнее запахивался и поспешно убирался прочь с залитых лунным сиянием улиц. Ибо туман возвращался, и с ним пробуждался древний, первозданный ужас.