Крепко прошлое держит царскую вдову держит в своих объятиях, ни на минуту отпустить не желает. Едва забудется, как вновь и вновь золотую головенку родного сыночка представляет. В ушах его голосок тоненький звенит, как он грозится сабелькой острой боярам головы срубить...
Иногда видит мужа грозного... Все на нее укоризненно поглядывает, словно, винит за что-то... Порой папенька рядом стоит, виноватый такой. Голову опустил и умоляюще руки к груди прижимает, видать, прощение просит.
От всех этих видений сердце сжимает да так сильно, что вздохнуть мочи нет. Будто ком колючий внутри застревает. В такие моменты только одного хочется — упасть без сил, никого не видеть и не слышать. Да только в монастыре это не позволяется, оставаться без дела грех. Если не несешь послушания, значит молись. Если не молишься — значит, неси послушание... Третьего не дано.
Только одна возможность имелась облегчит себе участь — периодически вносить богатый вклад и тогда появлялась надежда на некое послабление.
Если бы преподобная Ефросинья Московская могла предвидеть, что в монастыри, которые закладывала с целью облегчить жизнь вдовам и сиротам, оставшихся после великой сечи на Куликовом поле, станут использовать для заключения неугодных царских жен, то вряд ли бы стала их открывать. Кто же к Богу силой тащит? К нему надо душой поворачиваться и сердце открывать, чтобы вера в него вошла...
Обители, в которых дни в молитвах и постах коротала, как-то мгновенно перед глазами пролетели. За годы жизни монахиней смогла сделать определенный вывод — пусть застройки были различными и архитектурный облик отличался неповторимостью, но схожее все же имелось. В целом все они возводились по типу небесного града. По крайней мере, так утверждали игуменьи. Естественно, вопроса — откуда архитектор знал, как выглядит, никто и никогда не задавал.
Но как там не говори, обители имели особенную красоту. Одни блистали торжественным благолепием и излучали силу. Другие казались тихим местом, где мятежному духу представлялась возможность познать смирение, порой не самым божеским способом. Третьи создавали впечатление крепкого крестьянского хозяйства... Кроме того, все они, помимо духовных функций, несли еще и оборонные.
Место под строительство выбиралось тщательно. Фундамент закладывался в безопасном месте. Обычно это был холм при устье ручья, впадающего в реку, либо в месте слияния двух рек, на островах или берегах озера. Первым делом будущую обитель огораживали крепкой стеной. Вначале это была деревянная, потом каменная ограда, которая надежно отделяла монастырь от мирской жизни.
Порядки во всех без исключениях обителях устанавливались жесткие. На себя да свои переживания даже минуты не полагалось. О болезнях думать не разрешалось. Лицо должно быть благостным, голова низко склоненная, упаси Бог, если подбородок повыше поднять решишься. Ну а если уныние охватит, считай, твоя погибель пришла. Вот и приходилось всем ласково улыбаться, креститься постоянно и делать вид, как на душе радостно. А порой ведь просто выть в голос хотелось.
Лишь оставшись одна и в полной уверенности, что никто не видит, позволяла себе слезу пустить. Пока проплачешь, не замечаешь, как рассвет начинается и колокола сигнал падают: на общую молитву следует собираться. Встанешь вся разбитая, с головной болью. Но признаваться в недомогании никак нельзя. Тут же слышишь: Бог терпел и нам велел... По молодости однажды осмелилась огрызнуться, уж очень в тот день живот сильно болел, и промолвила дерзко: так он же святым был, а я — грешница.
Она и предположить не могла, какое наказание за этим последует! Матушка-игуменья перышком со своего кресла взлетела. Никогда не думала, что при ее возрасте у Нектарии столько прыти окажется. Она широкими черными рукавами своего одеяния замахала словно ворона на монастырских стенах крыльями и прокаркала почти также.
На шум прибежали верные прислужницы. Старице даже приказывать не потребовалось, все сами сделали. Наверняка, под дверью подслушивали, как же иначе? Сколько раз она за сим непристойным занятием сестер заставала. Бывает, приоткроет дверь своей кельи и вот она — вытянутая физиономия очередной сестры во Христе, желающей выслужится, причем неважно перед кем — Богом, матушкой или слугами царскими, которые регулярно требовали писать донесения об жизни царской узницы...
В тот день они со знанием дела скрутили молодую послушницу, подвесили к потолку на веревках, зажгли факел и давай спину поджаривать, будто поросенка на вертеле. Довольно скоро поняла — еще немного и плоть ее загорится. Она извивалась, рыдала, клялась больше никогда не позволять себе подобного высказывания. Матушка сжалилась, велела отпустить и промолвила строго:
— Вот так будешь в аду гореть за свои слова необдуманные.
Потом велела отправиться на работу на скотный двор, да епитимью наложила: три месяца молчать. Да пригрозила: если заговоришь, прикажу язык отрезать. Молодая монахиня настолько испугалась, что когда наказание закончилось, еще недели две молчала и на все обращения только знаками отвечала.
Лекарство оказалось действенным. С той поры она, прежде чем сказать, тысячу раз подумает. Как же потом благодарна была матушке! Сколько раз этот данный в первые годы жизни в монастыре строгий урок ее выручал!
Публикация по теме: Марфа-Мария, часть 28
Продолжение по ссылке