Первые сборы в деревню разворачивались в двухкомнатной хрущевской квартире на улице Академика Павлова масштабно. За несколько дней до поездки отец приволок железную конструкцию – раскоряку – багажник, которая заняла центральное место в большой комнате. Неудобно было ее обходить. Зинка дважды спотыкалась, на третий все же результативно. Мгновенная сизая, горячая, компактная шишка в самом центре лба удобно поме- щалась у нее в ладошке. Рыдая, она успела отметить этот правильный размер.
Тем временем старшая Зинкина сестра Нина вязала узлы с одеждой, паковала запасы риса, чая, консервов, замороженные туши куриц, свиной оковалок, пучки сухой морской капусты от неизвестных родственников из Владивостока. Огромные комковатые ватные одеяла, тяжеленные подушки, алюминиевые кастрюли, посуду запихивали в строительные мешки, которые отец удачно утащил с работы.
Наконец собранное перенесли с четвертого этажа к машине, где отец нервно распределял все в салоне. Ах, еще же Орлан. Большой белый щенок с толстыми лапами и серой молнией посредине улыбающейся морды. Когда все, наконец, было упаковано, туго и тесно, Орлан вскарабкался в багажник, покрутился, принимая удобную позицию, улегся и замер в ожидании дальнейших приключений. Как и Зина.
Зинка всю жизнь, шесть своих лет, прожила в Москве и один только раз выезжала с бабушкой в Пицунду, два года назад. Вот Инка с третьего этажа каждое лето проводила у бабушки в Жданове, Катька из соседнего подъезда – в Крекшино. Хотелось тоже приез- жать в августе и рассказывать всякие истории. «Интересно, что же там такое, в этой деревне».
Дорога показалась очень и очень долгой. Укачивало. Несколько раз останавливались на обочинах. Заходили в лес, кишащий неизвестными чудовищами. Зинке казалось, что вот сейчас из-за крапивных в ее рост жгучих кустов появится змеиная голова – ящер, мерзкое существо. В такие моменты, когда страшно, Зинка переставала дышать, до самого окончания кошмара. Вот и сейчас, не успевая толком надеть штаны, побежала с громким внутренним воплем к машине, перепрыгивая через кочки и мохнатые подозрительные буг- ры, под которыми точно сидят гигантские кроты или того хуже, полщича красных червя- ков.
– Ой смотри, Нин, наша Зинка-то, похоже в штаны наложила, – хохотнул отец, кивнув в сторону ошалевшей дочери, выпрыгнувшей из кустов, с выпученными от пережитого, заплаканными глазищами.
От стыда и обиды Зинка кинулась бы к матери и забилась бы ей в колени.
Мама молча обняла бы, поправила бы штанишки и фланелевую рубашку.
– Все хорошо? Все хорошо, Зинуля, – мама бы утвердительно улыбнулась.
Зинка оглянулась на лесную посадку, откуда только что выбежала. Но мама была в больнице. Поэтому Зинка просто постояла.
– А. Ерунда. Легкотня, – забралась на заднее сиденье, изобразила спокойствие и занялась Орланом. Щенок вытащил большой в ровных пупырышках язык и капал слюной. Зинка вылила из китайского двухлитрового термоса с розами на боку, воды в крышку и безуспешно пыталась напоить его. Все расплескалось. И теперь мокро. Зинка уселась на мокрое пятно, чтобы не ругали ни ее, ни Орлана.
Большой щенок перевалился к девочкам на заднее сиденье, выбрал Зинку, потоптался и улегся на нее сверху. Какое-то очень короткое время они смотрели прямо в глаза друг другу и остались довольны наблюдениями:
– Хм, Орлан, они у тебя янтарные.
– Хм, Зина, они у тебя угольные. Дай лизну.
– Ну фу ты меня до дыр залижешь! – Этот внутренний диалог девочки и щенка про-
ходил в тишине. Они умели разговаривать телепатически. Так была убеждена Зина.
Последние сорок минут дороги Зинка и Орлан спали в обнимку, развалили свои ноги и лапы, заняли почти все сиденье. Нине было очень неудобно. Но ведь она же старшая, 12 лет – не шутка, взрослая жизнь, как говорит папина мама, баба Шура. А значит, должна уступать младшим, помогать, помогать, помогать. И сейчас подвинулась, вжалась в дверцу с какими-то острыми углами. Ох как тесно. Неудобно. Промолчала.
– Девки, мы приехали, – объявил наконец отец.
Сначала выпрыгнул Орлан, сразу побежал нюхать и метить ближайшие кусты. Девочки вылезли и оказались в плену чистого, ясного до звона, даже сладкого воздуха, не бензиново-московского, а настоящего. Именно в этот момент, захлебнувшись от свежести и восторга, маленькая корейская девочка Зина Ю, ступила на рязанскую землю и полюбила ее навсегда.
Деревянный голубой дом с белыми резными наличниками и летней террасой Зине понравился. Особенно наличники. Как будто кружева, только из дерева и огромные. Зина потрогала теплое дерево. Представила себе такого размера настоящие вязанные кружева. Смешно.
Напротив дома на скамейке сидели и лузгали семечки деревенские старухи. Почему- то обе в белых платках, чуть по-разному завязанными. У одной за ушами, как у пирата, у другой под подбородком, как у девочки с шоколадки. Одна толстая, другая тощая. Бабки.
«Страшновато...», – отметил внутри Зинки робкий голос, который всегда проявлялся и нервировал Зинку в опасные моменты.
– Ой, Поль, гляди, какия-то ня русские. Мы таких и ня видали, явреи што ля, – добродушно выплюнула вместе с семечной шелухой сухонькая, блеснула яркими–яркими глазами цвета летнего неба.
– Вы хто такия? – пронзительным, неожиданно тонким голосом окликнула отца другая – Полная Поля с натруженными крупными руками и в валенках. «Зачем летом-то валенки», – отметила и эту странность Зина. Отец подошел поздороваться.
– Добрый день, мы из Москвы. Не евреи, корейцы.
– Та хтож это такое. Ня знаю я. Карейцы. А что тут?
– Девочек вот, дочек привез. Жить будем с вами. Примете?
– Так штош. Живитя, – худая бабка весело присматривалась к черноволосым девочкам, которые замерли и тоже изучали.
– Алешк. А ну иди сюдай, – вдруг она могуче заорала.
Из-за угла палисадника появился криво подстриженный мальчик в очках, одного возраста с Зинкой, босиком, в руке держал лук и стрелу из яблоневого дерева. На голове рас- положились гусиные перья, предположительно, как у индейцев.
– Алешк, вы вота новую дефку вазьмитя играть. Но не абижать, жопу надеру.
– Ладна, Ба. Пашли, тебя зовут как? – мальчик в очках запылил по тропинке.
– Это вот Орлан, а я – Зина.
– Ага. Зинка. Имя-то наше, а сама – нет. Ну ладно. Все ясно-понятно. Пойдем дяревню покажу, так сказать.
Алексей был деловит. Провел длинной дорогой. Зинка насчитала тридцать шесть домов. Все разноцветные, яркие. «Желток, небо, белок, кровь, земля», - отмечала про себя. – Ты почему босиком? – спросила Алешку.
– Так приятно. Да и вон, кожа становится как подошва. Я же индеец.
Аргумент. Зинка тут же сбросила сандалии.
– Ты тут вот на тропинку ступай, приятно так, на светлую вот зелень ступай, а суда вота на темную не ступай, каржавая, уколешься, небось орать будешь.
«Сам ты каржавый», – на всякий случай немедленно дала отпор и очкарику, и незна- комому слову, про себя.
Зинка с каждым днем влюблялась в деревню все больше, находила новое. И огром- ный тополь у пруда, перед домом, и крошечный утиный отряд, строем догоняющий серую уточку, и утренний выгон протяжно гудящих коров, жмущихся боками по-сиамски овец и коз с острыми белыми бородками, которых никогда раньше не видела Зинка так близко. Первый раз она выскочила из дома ранним утром, когда еще не взошло солнце. Пастух Криворотый свистел хлыстом, гнал вонючее, послушное стадо через всю деревню по дороге к лесу, где скотина расходилась по своим делам и любимым местам. Зинка отмечала, что самые трусливые из всех животных деревенского стада оказались овцы. Стоит подуть ветру, или выйти солнцу из-за туч, как овцы хором блея, мчались всей толпой подальше от страшного. Просто вперед. Без цели. Козы, напротив, храбрые и наглые. Смотрят прямо в глаза. Требовательно. Зинка таскала с собой хлебные корки, откупаться от обжор.
Вот коровы, безусловно, волшебные. Каждая из них несла свое имя, как и вымя, с достоинством. Белянка, Зорька, Марта, Пеструха проходили мимо замершей в восторге Зин- ки, медленно моргая спокойными влажными глазами с белыми, рыжими, черными, корич- невыми ресницами, покачивая выпуклыми боками. Зинка была убеждена, что коровы так осторожно ходят, чтобы не расплескать молоко, которым они наполнены внутри, иначе, почему они такие огромные-то. Вон как выпирают. Бочищи. А этот рыжий кожаный блестящий, прохладный нос у Марты, ее любимицы, размером с литровую банку, например, дышал и ходил ходуном отдельно от всей остальной морды и не помещался в Зинкиных ладошках. Орлан был в восторге от хвоста Марты, охотился и визгливо облаивал, прыгал, пытался ухватить увесистую кисть неуловимого хвоста. Марта глубокомысленно жевала, не прерывая волшебных мыслей о качестве своего молока.
Однажды, где-то часа в четыре дня, под мягкий свет на терраске, с глиняным кувши- ном на круглом столе, куда насобирали цветков маленьких в поле и еще прозрачно зеленых ржаных колосков, Нина накрыла полдник. Пузатый дулевский чайник с оранжевой жар птицей, мед в деревянной плошке, пузатая голубая миска свежей черники, которую отец принес утром из леса. Отец ловко разливал в эмалированные кружки молоко из трехлитровой банки.
– Пап, смотри, какая она красивая, у нее бочок как будто инеем покрыт, – Зинка сна- чала разглядывала черничину, демонстрировала отцу и отправляла в рот. А еще больше она полюбила набрать плотных ягод, поперекатывать их в ладони и медленно сбросить – пдыщ – пдыщ – пдыщ – в кружку парного молока, теперь–то она знала, это не когда пар от него, а когда сразу из-под Марты. Если черничины раздавить в молоке чайной ложкой, только аккуратно, то молоко не только по цвету, но и по вкусу станет сиреневым.
– Марточкино сиреневое молоко с облаками, пажалста, – довольно демонстрировала она свое открытие.
За окном звякнул велосипед. Загоготали гуси, гусак громче всех. Слышно, как он кричит и хлопает крыльями.
– Ну фуу, гусь, страшный дурак, – вот гусей Зина совсем не любит. Они все время на нее шипят и гоняются, вытянув длинные шеи. Даже видно ряд маленьких ровных зубов в открытой розовой пасти. Это не клюв, а именно пасть. Приходится убегать, а это стыдно. Ну и страшно очень, но об этом никому, конечно, неизвестно.
В дверь постучалась почтальонша – мосластая Галина, одетая с иголочки, по деревенской моде, в традиционной белой косынке, мужском пиджаке поверх линялого, в про- шлом, синего рабочего халата, в подвернутых резиновых сапогах и с клеенчатой почтальонской сумкой через плечо, принесла телеграмму, от которой отец сел молча, подтянул к себе, коротко обнял Нину, потом собрался и поехал к маме, на операцию в город.
Девочки остались одни, под присмотром соседки Марины, тщедушной старухи с могучим голосом. Та заходила раз в день, приносила кружку пупырчатой лесной земляники, или колючего крыжовника со стеклянными боками, или смородину, которая упорно напоминала Зине круглые светильники в московском метро, со стальными полосками.
А вот валяются они с Нинкой на терраске, на огромном сундуке, покрытом матрасиком из холстины. Зинка обожала днем спать именно здесь, как пират на сокровищах. Но вот именно сейчас что-то не очень хочется. Надо, чтобы сестра сейчас рассказала ту са- мую сказку, которую надо послушать, чтобы снились хорошие сны.
– Нина, ты обещала. Рассказывай мне про королеву Зину.
– Зинка, ну ты сто раз уже слышала. Ну давай поспим еще а.
– Нет. Я никогда спать не буду больше вообще. Хочу сказку. Ты обещала. Или не любишь? – очень важно было получить правильный ответ, чтобы было спокойно.
Нина сдается. Она всегда уступает.
– Да люблю, люблю, конечно. Жила была королева Зина. У нее было два дворца. В
одном она принимала принцев – женихов, в другом хранила свои наряды.
– Нина. Ты что? Совсем? Какие женихи и наряды???
– Ой. Да, да, прости. Жила была королева Зина. И было у нее три дворца. В одном она хранила свои корабли. В другом свои аэропланы и дельтапланы. А в третьем – все свое магическое оружие. Золотые наконечники. Луки и стрелы, самозарядные арбалеты, фейерверки, кучу волшебных палочек, тысячи шапок–невидимок, ковры-самолеты...
Зина быстро засыпала под перечисления своих многочисленных богатств. Но Нине приходилось еще какое-то время выдумывать, чтобы усыпить уже наверняка.
...танки-самобранки, сапоги-громоотводы, волынки-самокосынки, трубы-бермуды...
За окном раздался свист. Нина выскользнула из-под лоскутного одеяла, укрыла сестру и выбежала на улицу.
Очкарик Лешка, его старшая сестра Лидка держит за руку маленькую белобрысую сестру Ольку, чумазую, с замызганным зайцем в руках.
– А где Зинка? – Лешка обеспокоен.
– Она только заснула. Я быстро с вами искупаюсь и вернусь, Зинуля и не заметит. Чумазая Олька радуется Нине, деловито, как все в этой основательной семье, берет ее за руку.
Тревожно, совсем низко гудит самолет. Откуда? Зинка просыпается. Оказалось, не самолет, огромная муха залетела, жужжит и путается, глупая, в занавесках, бьется о стекло, пытается, дура, выбраться на такую, кажется, близкую свободу, да никак. И бьется, и бьется.
– Ниииинааааа, я проснулась! Нет ответа.
– Нииииииинааааааа!
Нет ответа.
Зина бегает по дому и не находит сестру. Тревога и страх. «Неужели и она исчезла навсегда, как мама, как отец. Орлан, Орлан, Орлан!». Ни звука.
Вот она бежит по деревне туда далеко, где небо, где кончается деревня, и начинается пыльная дорога, с двух сторон поля ходят волнами, ржаными колосьями выше головы. Но это потом, сейчас не до них. Гулко в пятках стучит сердце. Бежит и по камням, и по козьему, гусиному, овечьему, коровьему, по лужам с липким дном, свежим стружкам, обломкам кирпичей, всему, что было оставлено, брошено, скинуто за ненадобностью разны- ми живыми существами и подброшено никчемной помехой на пути маленького напуган- ного человека.
Четыре крошечные разноцветные фигурки и прыгающая белая точка, размером с ша- рик от пинг-понга. Еще не видит, но понимает. Это они. Спасена.