Публикую здесь некоторые отрывки из моей книги "Диалог о словах и языке". Полный текст книги см. по ссылке: https://vk.com/etimvk.
М.К. Вдруг возник вопрос. Как объясняется тот факт, что русское числительное девять совершенно не похоже на европейские аналоги: итальянское nove, немецкое neun, английское nine? Ведь числительные индоевропейских языков родственны.
А.М. Это довольно интересный случай нерегулярного изменения. Русское девять, украинское дев'ять, болгарское девет, сербохорватское девет, словенское devet, словацкое deväť, чешское devět, польское dziewięć происходят из праславянского *devętь. Латинское novem (откуда французское neuf, итальянское nove, испанское nueve, португальское nove), древнегреческое ἐννέα (ennéa), санскритское नवन् (návan), персидское نه (noh), а также английское nine, немецкое neun, нидерландское negen происходят в конечном счёте от праиндоевропейского числительного *h₁néwn̥ «девять». Что могло случиться такого, что праиндоевропейское *h₁néwn̥ превратилось в праславянское *devętь?
М.К. Ты переадресовал мне мой же вопрос. Ладно, начну с очевидного. Наверное, раньше было *nevętь, а потом стало *devętь. Просто *n перешёл в *d, хотя в таблице соответствий ничего такого и в помине нет. И ты сам сказал, что это «интересный случай нерегулярного изменения».
А.М. А почему случился нерегулярный переход *n →*d?
М.К. Может, это диссимиляция? Фонема *n перешла в *d, так как далее идёт глухой *t, близкий по звучанию.
А.М. Это очень хорошее предположение. Возможно, что это на самом деле диссимиляция. Но есть и другая версия. Это может быть и ассимиляция, только в данном случае происходит уподобление следующему по ряду числительному *desętь «десять», которое также начинается на *d (от праиндоевропейского *déḱm̥ «десять»; ср. древнегреческое δέκα, déka, латинское decem, санскритское दश, dáśa, древнеирландское deich и т. д.). Такое изменение произошло, вероятно, довольно давно, поскольку латышское deviņi «девять» и литовское devyni «девять» также начинаются на d, хотя древнепрусское числительное newīnjai, ближайшее к названным балтийским когнатам, начинается на n.
Есть и другие интересные нерегулярности в числительных индоевропейских языков. Например, прагерманское числительное *fedwōr «четыре» (английское four, немецкое vier, нидерландское vier, исландское fjórir), происходящее от праиндоевропейского *kʷetwóres «четыре» (ср. латинское quattuor, древнегреческое τέσσαρες, téssares, санскритское चतुर्, catur, персидское چهار, čahâr, русское четыре, литовское keturi и т. д.), приобрело начальный *f под влиянием следующего числительного *fimf «пять» (английское five, немецкое fünf, нидерландское vijf, исландское fimm), которое происходит из праиндоевропейского *pénkʷe «пять» (древнегреческое πέντε, pénte, санскритское पञ्चन्, páñcan, персидское پنج, panj, русское пять, литовское penki и т. д.). Если заглянешь в таблицу фонетических соответствий, то убедишься, что праиндоевропейский *kʷ никогда не даёт в германских языках *f, поэтому такой переход объясняют ассимиляцией по ряду.
М.К. У меня всё новые и новые вопросы возникают по поводу числительных. Почему русское числительное восемь так сильно отличается от итальянского otto, английского eight или немецкого acht? Числительные в европейских языках я ещё могу назвать родственными, но вот русское восемь с начальным в и всем остальным как-то мало вписывается. Здесь есть нерегулярности?
А.М. Нет, это уже вполне регулярное фонетическое явление – возникновение протетического *v. Праиндоевропейское числительное *oḱtṓw «восемь» даёт латинское octō (откуда французское huit, итальянское otto, испанское ocho, португальское oito), древнегреческое ὀκτώ (oktṓ), санскритское अष्ट (aṣṭa), персидское هشت (hašt), а также английское eight, немецкое acht, нидерландское acht, исландское átta и т. д. В праславянском по всем правилам фонетики должно было существовать числительное *osmь, но так вышло, что в некоторых языках оно приобрело начальный *v (русское восемь, украинское вісім, а также нижнелужицкое wósym и верхнелужицкое wosom, wósom), а в других нет (старославянское осмь, болгарское осем, сербохорватское осам, словенское osem, чешское osm, словацкое osem, польское osiem).
Протетические согласные *v и *j появились в ряде славянских языков и диалектов перед определёнными гласными. Например, появление *v перед начальными гласными *o или *u наблюдается обычно только в украинском, белорусском, лужицких языках, а также в некоторых русских, польских и чешских диалектах. Могут встречаться некоторые исключения, но они всегда объяснимы.
Так, русское слово огонь, болгарское огън, чешское oheň, польское ogień (из праславянского *ogňь «огонь», далее от праиндоевропейского *h₁n̥gʷnis «огонь»; ср. латинское ignis «огонь», санскритское अग्नि, agní «огонь», литовское ugnis«огонь») соответствуют украинскому вогонь, верхне- и нижнелужицкому wogeń; русское овца, болгарское овца, чешское ovce, польское owca (из праславянского *ovьca «овца», далее от *h₂ówis «овца»; ср. латинское ovis «овца», древнегреческое ὄϊς, óïs «овца», санскритское अवि, ávi «овца», литовское avis «овца») соответствует украинскому вівця, нижнелужицкому wójca, верхнелужицкому wowca; русское ухо, болгарское ухо, чешское ucho, польское ucho (из праславянского *uxo, далее от *h₂ṓws «ухо»; ср. латинское auris «ухо», древнегреческое οὖς, oûs «ухо», литовское ausis «ухо») соответствуют украинскому вухо, белорусскому вуха, нижне- и верхнелужицкому wucho.
Перед носовым *ǫ протетический *v встречается ещё чаще. Например, русское слово уголь, сербское угаљ, словацкое uhlie и чешское uhlí (из праславянского *ǫglь «уголь», далее от *h₁óngʷl̥ «уголь»; ср. санскритское अङ्गार, áṅgāra «уголь», литовское anglis «уголь») соответствуют украинскому вугілля, белорусскому вугаль, болгарскому въглища и польскому węgiel.
Протетический *j ты могла наблюдать в потомках праславянского местоимения *jazъ «я», которое также можно реконструировать как *azъ (до появления протетического *j). Здесь только старославянское азъ и болгарское аз не имеют протетического согласного. Всё же перед начальным *a протетический *j встречается почти всегда. Например, русское яблоко, украинское яблуко, болгарское ябълка, сербское јабука, словенское jabolko, словацкое jablko, чешское jablko, польское jabłko, нижне- и верхнелужицкое jabłuko имеют протетический *j; для праславянского реконструируется слово *ablъko, далее происходящее из праиндоевропейского *h₂ébōl «яблоко» (ср. английское apple «яблоко», немецкое Apfel «яблоко», валлийское afal «яблоко», литовское obuolys «яблоко»).
М.К. Позволю себе задать ещё один вопрос по конкретному слову, которое меня очень интересует. Когда мы рассматривали списки базисной лексики, ты сказал, что русское слово язык родственно литовскому liežuvis «язык», немецкому Zunge «язык» и французскому langue «язык» (отсюда же, надо полагать, происходит и английское language «язык»). Ты обещал, что объяснишь мне, почему они так отличаются, но при этом считаются родственными. Регулярно или нерегулярно в них то изменение, последствия которого мы наблюдаем?
А.М. Раз обещал, то объясню. Здесь мы можем снова говорить об уподоблении, но оно ещё более странное, чем в русском слове девять, о котором мы говорили чуть выше.
Английское слово language «язык», действительно, было заимствовано из французского language «язык», которое было унаследовано из вульгарной латыни (форма linguāticum). В латинском языке в значении «язык» выступало слово lingua (отсюда также итальянское lingua, испанское lengua, португальское língua – все в значении «язык»), которое в древней латыни начиналось на d, то есть имело вид *dingua, а в праиталийском – *denɣwā. Лингвисты объясняют замену d на l влиянием глагола lingō «лизать». Иными словами, римляне в какой-то момент решили называть язык «лизыком», и так появилась новая форма слова.
«Латинский случай» не является уникальным. Литовское слово liežuvis «язык» приобрело начальный l под влиянием глагола liežti «лизать». Современное армянское слово լեզու (lezu) «язык» также в древний период приобрело свой настоящий вид под влиянием глагола լիզեմ (lizem) «лизать».
Для праиндоевропейского языка реконструируется слово *dn̥ǵʰwéh₂s «язык», к которой возводят уже названное мной древнее латинское слово lingua, литовское liežuvis, армянское լեզու (lezu), а также праславянское *językъ (откуда русское язык, болгарское език, сербохорватское језик, чешское jazyk, польское język – все в значении «язык»), прагерманское *tungǭ (английское tongue, немецкое Zunge, нидерландское tong, древнескандинавское tunga – все в значении «язык») и многие другие слова.
М.К. До чего же, оказывается, сложна работа этимолога. Мне казалось, что всё решает одна табличка, а в итоге выясняется, что нужно учитывать ещё множество различных нерегулярностей, которые встречаются сплошь и рядом. Тезис о том, что фонетические законы не знают исключений, очевидно, в корне неверен. Исключений этих уйма.
А.М. Да, нужно учитывать и такие явления в языке. Ассимиляция, диссимиляция, метатеза, элизия, эпентеза и другие нерегулярности затемняют этимологию, поэтому лингвист Юрий Владимирович Откупщиков называл их «врагами этимолога». Но если знать о таких явлениях, уметь их обнаруживать и объяснять, то всё равно можно установить верную этимологию слова.
Нерегулярные изменения на самом деле затрагивают лишь незначительную часть лексики. Значительный массив слов подчиняется фонетическим законам, в них всё регулярно. Поэтому говорить о том, что фонетические законы не работают, что они выдуманы лингвистами, а фонемы на самом деле ведут себя непредсказуемо (это любимый тезис лингвофриков), нет никаких оснований. Следует признать, что фонетические законы – это реальный факт, но нельзя забывать, что всегда существует небольшой процент исключений из этих законов.