Утро медового спаса. По безлюдным улочкам Армизонья пылит август 1944. На северной околице Ю. Дубровного кучится народ, но не вкус меда, а слезы на губах у некоторых женщин. Провожают в армию еще трех, успевших подрасти за время войны, пацанов - Сабанина Кима, Сидорова Федора и Романова Ивана. Киму и Федору по семнадцать, а Ивану и того больше – все восемнадцать.
Повязанная до глаз белым платком Евдокия Сабанина, с красными от слез глазами, с черными от солнца жилистыми руками старается быть поближе к сыну. А тот, как и двое его товарищей встав на телегу, привязывают к ветвям березы красные кусочки материи. На память. Ветер шевелит ветви дерева, и вместе с ними раскачиваются сотня цветных лоскутков, оставленными на нем разными мужчинами за три долгих года войны.
Теперь легко узнать судьбы тех трех мальчишек. Сидоров Федор успел дослужиться до младшего сержанта. Его убили 13 августа 1945 года в Маньчжурии. Романов Ваня погиб рядовым еще раньше, в марте 1945. Он похоронен за Вислой. Имена этих двух солдат есть в книге памяти. Сабанин Кима там нет. Он остался в живых.
Первым человеком, который пролил немного света на судьбу Кима, оказался герой моего очерка «В одной эскадрильи служили друзья», житель села Армизонское Геннадий Васильевич Кочеров. Оказывается, после тех грустных проводов, Ким уже на следующий день, сидел в подводе, которая тарахтела в сторону Макушино. Понукал жеребца замвоенкома, двадцативосьмилетний лейтенант Александр Ажгибесов.
Офицер уже успел побывать в боях под Сталинградом. Получил тяжелые ранения, был комиссован и теперь, с вожжами в руках, сопровождал пятерых мальчишек на учебу в летное училище. Тем паренькам было по семнадцать. Документы на них лежали в командирской сумке Ажгибесова. Два армизонца, Кочеров Геннадий и Кадочников Владимир сидели поближе друг к другу. Им было о чем поговорить. Володю в то утро пришла провожать к военкомату его невеста. Тарасевич Виталий из села Орлово и Аркадий Снегирев из Снегирево оживленно спорили о последних новостях с фронта. Они и в училище будут сидеть за одной партой, и даже ходить в гости станут к одной и той же девушке по имени Люба. За одного из них, она впоследствии выйдет замуж. В середке телеги, привалившись к борту, полулежал Ким. На его губах расплылась довольная улыбка. Он с детства мечтал стать боевым летчиком. Зачитывался книгами о летчиках. Нестеров, Чкалов, Водопьянов, Покрышкин были его идеалами. Для осуществления своей мечты, он во время прохождения медицинской комиссии, даже сумел ловко скрыть от врачей, что правый глаз у него видит значительно хуже левого. Дефект его зрения откроется лишь в мае 1945, когда он успеет пройти курс первоначального обучения в одной из двух эскадрилий летки. Сабанина комиссуют как летчика и направят служить в дальневосточный военный округ. На фотографии, которую мне любезно разрешила отсканировать его племянница из села Прохорово Валентина Алексеевна Курочкина, видно, что во время войны с Японией он служил в тихоокеанском флоте. На его погоне красуются две буквы: ТФ.
Борта и кабину самолета сотрясало мелкой дрожью. Инструктор курганской авиашколы Дмитрий Тюменцев прогревал мотор перед первым утренним стартом.
-Курсант Кочеров, вы сегодня не забыли пристегнуться? - спросил он меня по переговорной трубке.
Вопрос был неслучайным. Во время последнего нашего учебного полета, когда инструктор уже стал задирать нос самолета, чтоб продемонстрировать мне одну из фигур высшего пилотажа «петлю Нестерова», я крикнул:
-Дмитрий Федорович, я еще не пристегнут!
После короткого разбега легенда советской авиации По-2, наконец, взмыл в небо и начал набирать высоту. Оставшийся на земле авиатехник помахал нам рукой, желая удачи. Мелькнули цепочки синих и красных огней посадочных полос, темные клинья леса, строго прочерченный зимник, деревенские дома. Слева заблестел гаснущими огнями город.
Биплан с опознавательным знаком П-360 вошел в низкую серую облачность, и прорубив винтами ее непроницаемые космы, вынырнул среди холодного блеска воздушного океана.. Мы оказались над белой бесконечной пустыней. Она повсюду была изрезана сизыми кривыми морщинами и мягкими провалами застывших розоватых волн. На востоке светилась заря.
На этом занятии я учился делать глубокие виражи и боевые развороты с понижением высоты.
-Не газуй! Смотри по сторонам. Не дергай ручкой!- подсказывал мне инструктор.
Шла весна 1945 года и ее март - один из лучших месяцев в году. Как было молодо в крови! Где-то далеко, на западе, наши войска добивали фашистские. Уже под Кривым Рогом, в братской могиле, лежал мой старший брат Виктор Кочеров, а нас, семнадцатилетних мальчишек, из разных уголков СССР уже седьмой месяц кропотливо обучали летному делу в авиашколе, эвакуированной в 1941 из Одессе.
С 22 августа 1944 в этой школе первоначального обучения пилотов воздушного флота, кроме меня, были еще четыре курсанта с Армизонского района. Среди них - Снегирев Аркадий из деревни Снегирево, Владимир Кадочников из Армизона и еще двое ребят: из Орлово - Тарасевич Виля и Южно-Дубровного - Сабанин Ким. Нас готовили тщательно, с прицелом на будущее. Близилась эра реактивной авиации.
Первой карьера летчика оборвалась у моего земляка Володи Кадочникова. В октябре 1944 ему пришло из Армизона письмо, что его невеста собралась выходить замуж за другого парня.Темнея лицом, расстроенный этим известием, Володя, не колеблясь, потихоньку собрал вечером свой чемоданчик и ночным поездом уехал до станции Макушино, чтоб оттуда идти пешком спасать свое счастье.
-Спас?-спросил я.
-Да. Успел.
-Повезло. Мог попасть и под трибунал.
-Он покинул училище до присяги. Мы ее принимали 23 февраля 1945 года. Иначе, конечно бы, его судили, как дезертира. 9 мая 1945 года все летчики первой и второй эскадрилий выбежали из своих землянок. Кто-то стрелял из табельного оружия, кто-то пускал осветительные ракеты. Мы обнимались. Как мы были счастливы!
А через пару недель председатель комиссии, начальник школы майор Кленин и ст. лейтенант командир первой эскадрильи Погорелов расписались в моей летной книжке, удостоверяя, что я окончил летное обучение в Курганской а/школе. Только на П0-2 у меня уже было 209 вылетов. Из них 87 самостоятельных.
Все эти месяцы у нас были порядки, как в армии. Да мы и были ее дальним резервом. Мы ходили в военной форме, занимались строевой и политической подготовкой, но не менее важным было знать теорию полетов, метеорологию, матчасть, штурманское дело, армейский устав, умение летать вслепую, под колпаком, по одним приборам.
Потом были учебно-тренировочные полеты в 9 авиашколе г. Бугуруслана, после окончания которой я был откомандирован в Чкаловское военное училище. Но тут случилось «но». Однажды меня вызвал к себе в кабинет начальник училища подполковник Одинцов.
-Курсант Кочеров, почему вы в своей анкете утаили, что ваш отец - враг народа? - спросил он.
-Михаил Семенович, мой отец, умер в омской тюрьме, не дождавшись суда. В моей летной книжке так и написано. «Отца нет. Умер в июне 1942 года». Он был бригадиром в колхозе. Без коней, которых забрали на фронт, он с женщинами с одними литовками не смог вовремя выполнить план заготовок кормов для животноводства.
Письменную жалобу на меня тогда настрочила одна девица из Армизона. Ровесница. Я хорошо знал ее. Что заставило ее это сделать? Неприязни между нами никогда не было. Сама она это решила сделать, или ей продиктовал кто-то содержание того письма? Что ею тогда двигало? Черная зависть, или гражданская осмотрительность?
Ответов на эти вопросы у меня до сих пор нет. Скорее всего, она была частью той системы, в которой, если на улице собирались сразу три человека, то один из них был обязательно осведомителем НКВД. Это письмо и меня спустило с небес на землю. Ну, да Бог с ней, с этой дамой. Я был переведен в сухопутные войска. По земле надо было тоже уметь ходить.
Закончилась моя воинская служба в Тоцких лагерях только через семь лет, в 1951 году.
-Как встретил меня Армизон? Однажды иду по улице, а мне навстречу шагает знакомый человек, одетый в форму офицера морской авиации.
-Аркадий! - окликнул я его. Этим офицером оказался мой однокурсник по курганской авиашколе А. Снегирев. Мы переписывались с ним время от времени. Он ненадолго тогда приехал в отпуск из Симферополя, где служил в морской авиации. Боже мой, как шла ему эта его военная парадная форма. Подтянутый, щеголеватый. На голове фуражка синего цвета с голубым околышем, парадный открытый мундир. Белая Рубашка черный галстук, до блеска начищенные ботинки. Картину довершали роскошный пояс и белые перчатки.И был у нас с ним долгий и приятный разговор.
А определиться в гражданской жизни мне помог секретарь Армизонского райкома комсомола Николай Сергеев. Он поверил мне и привел в госбанк, где была на тот день вакансия. Там меня приняли с испытательным сроком в кредитный отдел. Прихожу на другой день на работу. Опять знакомое лицо!Одногодок с 1927 года Виктор Крашенинин, после дальневосточного фронта и контузии тоже оказался здесь. И замелькала, покатилась жизнь, подчиненная каким-то своим, давно известным законам. Женитьба. Семья. Дом. Заочная учеба в Омском финансовом техникуме. Курсы повышения квалификации в Ленинграде. Друзья. Дети. Выход на пенсию. Внуки.
Жизнь человеческая коротка. И, кажется, что все, о чем я тебе сейчас рассказываю, было только вчера. Еще не стерлись в памяти лица моих друзей, с которыми мы весной 1945 года делали свои первые самостоятельные полеты на тихоходных, но очень надежных самолетах ПО-2.