Олеко Дундич был, вероятно, самым известным югославом в СССР, за исключением, разве что, маршала Тито. Совершённые им в Гражданскую войну подвиги широко воспевались. Но кроме них, о Дундиче не было известно почти ничего. Сомнения вызывают не только его национальность, но даже фамилия и имя.
Самая ранняя версия его биографии, опубликованная при жизни самого героя, дана в газете «Воронежская коммуна», в номере от 19 ноября 1919 года. Дундича тогда чествовали как активного участника боёв, приведших к занятию города красными. Дословно в заметке говорилось следующее:
«Товарищ Дундич родился в 1896 году в Далмации близ города Имацки, в деревне Гробово, в крестьянской семье. Двенадцатилетним мальчиком т. Дундич уехал в Америку к своему дяде. Здесь он побывал и в штатах Северной Америки, и в Аргентине, и в Бразилии, где был одним из отважнейших наездников при перегоне скота. После четырёх лет жизни в Америке по требованию отца мальчик Дундич вернулся домой и стал работать на отцовских виноградниках, пахать землю и вести другие крестьянские работы».
Отталкиваясь от этих данных (записанных со слов самого героя), позднейшие исследователи разыскивали следы Дундича в социалистической Югославии, приходя к разным версиям его биографии.
Расхождения начинаются с дат рождения. Чаше всего фигурируют 13 апреля 1896-го или 12 августа 1897-го. Далее возникает вопрос с национальностью. Далмация в то время входила в состав Австро-Венгерской империи, и, родившись в этом краю, Дундич с равным успехом мог быть как сербом, так и хорватом.
В любом случае, накануне или уже во время Первой мировой войны он должен был оказаться в австро-венгерской армии. Встречается утверждение, что он был чемпионом австро-венгерской армии по фехтованию среди унтер-офицеров. Этот штрих вроде бы объясняет неоднократно продемонстрированное им в Гражданскую виртуозное владение шашкой. Но фамилия Дундич среди участников подобных соревнований не фигурирует. Зато среди них фигурирует Иосип Брос (будущий Тито) занявший на армейском чемпионате 1913 года второе место. Но вернёмся к Дундичу…
Если верить автору заметки в «Воронежской коммуне», в начале 1916 года, после отступления разгромленной сербской армии в Грецию, подразделение, где служил Дундич, отправили переформировываться во Францию, а затем перебросили в Россию. Во время Брусиловского прорыва он попал во вражеский плен, где, пообщавшись с неким русским военнопленным, проникся революционными идеалами, бежал, и, оказавшись на Украине, устроился работать на шахту под Бахмутом.
Получается, что Дундич либо изначально был сербским подданным и попал в сербскую армию, либо перебежал в неё из австрийской уже в ходе боевых действий.
Некоторые исследователи норовили записать Дундича в Сербский добровольческий корпус, сформированный в Российской империи из южных славян - бывших военнослужащих австрийской армии. Многие из них при записи меняли фамилии, чтобы прикрыть от репрессий оставшихся в Австро-Венгрии родственников. В Гражданской участвовала примерно половина бойцов - около 20 тысяч - причём большинство из них приняло сторону красных. Правда, ни в списках личного состава, ни в мемуарах ветеранов фамилия Дундича не упоминается. Но сослуживцы могли знать его и под другой настоящей фамилией - правда, под какой именно, непонятно.
Уже в 1970-х годах распространение получила версия, что на самом деле он был сыном сербского священника из города Ужице и звали его Милутин Чолич.
Интересно, что в прижизненных источниках (прежде всего, в упомянутой заметке) наш герой фигурировал без имени - как «красный Дундич», а сослуживцы чаще называли его Иваном, чем Олеко. Имени Олеко в сербо-хорватском языке вообще не существует, хотя, возможно, речь идёт об искажённом Алекса. А некоторые мемуаристы и вовсе называли его Тома.
В общем, со своими фамилией и именем наш герой всё сильно запутал, хотя можно понять, почему в историю он вошёл как Олеко Дундич. Именно так назывался первый посвящённый ему продукт тогда ещё зарождающегося советского масскульта - снятый в 1920 году и не сохранившийся фильм режиссёра Владимира Касьянова.
Интересно, что авторы художественных произведений норовили присвоить Дундичу офицерское звание; хотя бы самое младшее - подпоручика. Однако на единственном документе с его автографом стоит подпись - три крестика! Понятно, что человек, не умеющий писать, стать офицером не мог по определению.
Теперь о самом документе. В начале 1918 года активней других красных отрядов на востоке Украины и в Донской области действовал отряд Сиверса. Дундич служил в нём с группой земляков, в кавалерийской разведке. В феврале была провозглашена Донецко-Криворожская республика, на которую спустя месяц обрушилась австро-германская армия и украинские самостийники. Красные части под командованием Ворошилова с боями отходили на восток, причём с ними отходили все, кому было не по пути с австро-германцами, включая добровольцев из Чехословацкого и Сербского корпусов.
В Царицыне донбасские части стали переформировываться в 10-ю армию Ворошилова. В её рядах решили создать отдельный Интернациональный батальон, кстати, инициатива принадлежала красноармейцам преимущественно из числа немцев.
Дундич в этот батальон записался, но потом решил создать собственный кавалерийский отряд, сманивая в него бойцов обещанием повышенных окладов.
Немцы вызвали Дундича на собрание, объяснить, что он поступает не по-товарищески. Именно в прослушивании нотации Дундич и расписался тремя крестиками. А может быть, это была просто шутка, и на самом деле он владел грамотой?
Относительная ясность в его биографии начинается только с августа 1918 года, когда царицынская ЧК раскрыла контрреволюционный заговор среди военнослужащих бывшего Сербского корпуса. Дундича и нескольких его земляков тогда арестовали, но быстро выпустили. Однако служить в 10-й армии ему не захотелось, и он попросился на Донской фронт - в кавалерийский полк Ивана Крючковского.
Так Дундич оказался в дивизии, которая со временем развернулась в 1-й кавалерийский корпус, а потом и в 1-ю Конную армию. Рассказы о его отчаянной храбрости, силе и ловкости стали частью фольклора конармейцев.
Тенью Дундича был его ординарец Иван Шпитальный. Имелась у него и жена - казачка из хутора Колдаирова Мария Алексеевна Самарина. Обстоятельства их знакомства покрыты флёром романтичного тумана, но интересно, что супругой или подругой красного героя становится представительница контрреволюционного казачьего лагеря. Хотя что в этом особенного? Чувства вполне могут корректировать политические взгляды, а Дундич был мужчиной ярким.
Вот ещё одна выдержка из газеты «Воронежская коммуна»: «Как-то раз т. Дундич наметил себе задачу выкрасть у белых санитарку у всех на глазах. Разогнав своего скакуна, он ворвался вглубь неприятельских сил и среди бела дня схватил одну из санитарок белого отряда и, посадив её к себе на лошадь, бросился назад. Но белые тоже не зевали, и на смельчака бросилась масса конных противников. Пересадив девушку себе за спину и привязав её к себе ремнём, т. Дундич пустил в ход свой любимый приём - рубку левой рукой и стрельбу правой, и бросился с львиной дерзостью почти на сотню своих врагов. Рубя и стреляя направо и налево, взад и вперёд, он пробил себе путь к своим и весь израненный вернулся. Привезённая им девушка перевязала его раны и осталась навсегда работать в Красном корпусе. По случайности ей много раз потом приходилось ухаживать за раненым Дундичем, и они теперь большие друзья». Не закончилась ли их дружба свадьбой?
В любом случае, в госпиталь Дундич попадал постоянно: был ранен с десяток раз, но всегда неопасно. 2 сентября 1919 года вступил в командование трофейным белогвардейским бронепоездом, переименованным из «Генерала Мамантова» в «Будённый», затем вернулся в разведку.
Через пять месяцев Дунич захватил ещё один бронепоезд «Гром победы». Вернее сначала он лихим налётом занял станцию Суковкино, а потом под дулом нагана заставил вражеского коменданта отправить по телеграфу помощь о подкреплении. Когда «Гром победы» подошёл к перрону, Дундич в мундире штабс-капитана сообщил начальнику бронепоезда, что нападение красных сумели отбить собственными силами. Затем экипаж «Грома победы» выбрался на перрон для представления «генералу», каковым оказался Будённый. Разоружили белых практически без сопротивления.
Другая известна история произошла 18 октября 1919 года, когда Дундич в мундире капитана доставил в штаб оборонявшего Воронеж генерала Шкуро письмо примерно такового содержания: «Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слёзы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напомню: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов. Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Будённый». Шкуро после ночного совещания спал, и, Дундич, оставив это послание адъютанту, благополучно скрылся из города.
Именно в занятом красными Воронеже Дундич познал, что такое публичная слава. Ему аплодировали в театре, о нём писала газета, его прилюдно нахваливал сам Будённый: «Только революционная война может родить людей с такой львиной отвагой». Сходный «звериный» эпитет в отношении Дундича использовал и Ворошилов, говоря о нём как о «льве с сердцем ребёнка».
Когда началась война с Польшей, Дундича назначили помощником командира 36-го полка. 8 июля 1920 года он погиб в бою под Ровно. Будённый тогда приказал 24-му полку атаковать скопление польской пехоты и с удивлением увидел во главе атакующих Дундича, который вообще-то должен был находиться в другом месте.
«Рослый золотистый скакун, сверкавшая в лучах солнца сабля, чёрная черкеска, лихо сбитая на затылок кубанка и трепетавший по ветру башлык создавали образ сказочного богатыря….
На какой-то миг я оторвал взгляд от атакующего полка, обратив внимание на разорвавшийся у железной дороги снаряд. И тут же, как удар, стегнул тревожный голос Ворошилова:
- Дундич!..
Я резко повернул голову и успел ещё заметить, как Олеко, взмахнув руками, камнем свалился с лошади. Так падают только мёртвые!
- Вон те два молодчика убили нашего Дундича, - показал мне Климент Ефремович на убегавших в кусты солдат. - Они стреляли в него. - И, вгорячах подняв свой карабин, Ворошилов стал посылать пулю за пулей в петлявших по полю белополяков.
Я был потрясён не меньше Климента Ефремовича. В груди словно что-то оборвалось. В ярости выхватил маузер и выстрелил несколько раз, забыв о том, что противник далеко и пули мои просто не долетят».
Славянин-серб погиб от рук славян-поляков.
Тело Дундича вытащил верный ординарец Шпитальный, и через день герой был торжественно похоронен в городе Ровно. А дальше началось создание легенды, развитию которой способствовали Будённый и Ворошилов, тоже бывшие в СССР почти культовыми фигурами.
В 1941 году вышла посвящённая Дундичу пьеса Александра Ржешевского и Михаила Каца, и в том же 41-м Дундич мелькнул в финальной части трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам».
Советско-югославское боевое братство Второй мировой войны, казалось, должно было способствовать «раскрутке» этой фигуры, но развитию темы помешала ссора Сталина с Тито. Зато, когда Москва и Белград помирились, первым совместным кинопроектом стал именно фильм «Олеко Дундич», снятый популярным режиссёром Леонидом Луковым («Большая жизнь», «Два бойца» и др.). В СССР за первый год демонстрации ленту посмотрел 21 миллион зрителей. Главную роль сыграл югослав Бранко Плеша, а его подругу-невесту (получившую имя Галя) - находившаяся тогда на пике популярности Татьяна Пилецкая. Фильм был приключенческим, а не историко-биографическим, что и не удивительно, учитывая вопиющие пробелы в биографии главного героя. И нельзя сказать, что в дальнейшим эти пробелы особо восполнились, хотя произведения о Дундиче шли косяком.
В 1972 году композитор Геннадий Ставонин даже написал о нём оперу, которую поставили в Воронежском театре оперы и балета - то есть в городе, где он и совершил самый известный свой подвиг. В 1984 году в фильме Владимира Любомудрова «Первая конная» его роль сыграл популярный киноактёр Андрей Ростоцкий.
Миф сложился до такой степени, что разбираться в хитросплетениях судьбы подлинного Дундича никому уже не интересно.