Часть 1 из 2.
12+
Гарет — ученик деревенского чародея. Тот был из того разряда чародеев, кто уже слишком стар для того, чтобы следить за всеми своими вещами. Такие даже не учат своих учеников, а просто рады любой компании.
К слову сказать, сам Гарет тоже не был по-настоящему волшебником и сбежал в ученики, чтобы не проводить дни напролет на поле своего отца.
Все эти формулы, пассы руками, органическая химия — были для Гарета абсолютно недоступны. Он даже искру из себя выбить не мог. С точки зрения волшебного мира, он был абсолютно туп. Не глуп, просто туп. Как пробка, сквозь которую пытаются налить вино.
Поэтому Гарет просто ждал, когда старый волшебник умрет и он уедет из деревни — доучиваться. Быть вечным студентом неплохо. Рано или поздно, в очередном трансфере между поселками, можно прибиться к толпе странствующих музыкантов и навсегда забыть, что ты родом из какой-то там деревни.
Так и проходили будни Гарета, ученика чародея. Он подметал полы старой башни, наводил порядок на полках, приходил на редкие уроки колдунского волшебства и делал вид, что все понимает.
С детства Гарет дружил только с двумя людьми из всей деревни. Это Миша, деревенский дуболом и Аника, дочь знахарки, которая жила на болотах.
То есть, нельзя сказать, что Гарет был самым популярным в своей деревне. Миша все время сторожил скот на ферме своей семьи, Анира проводила бессонные ночи за сбором особых трав по колено в воде. Скажем так, даже они не всегда были готовы променять выполнение своих обязанностей на тусовку с Гаретом.
Ещё в детстве, будущий ученик чародея привык мечтать. Все его мечты сводились к тому, что вот скоро наступит тот самый идеальный момент и та самая идеальная ситуация, после которой он радостно свалит прочь и у него начнется новая, более увлекательная жизнь.
Миша слушал это с отсутствующим выражением лица, Анира фыркала, подводя углем свои карие глаза.
Их молчаливая критика была Гарету не интересна. В своей голове он уже был далеко, настолько, что для реальности был почти потерян.
***
Сегодня ярмарка!
Эту фразу Гарет слышал от прохожих, бредя ранним утром в башню, чтобы приготовить завтрак и разбудить волшебника.
Будут состязания!
Все вокруг были несказанно рады тому, что смогут угадать чья свинья носится по загону или сколько мячиков можно кинуть в раскрытый рот чучела медведя.
Развлечения крестьян. Еще, может быть, год, и Гарет навсегда уедет из этого пристанища скуки и безделья.
Его размышления прервал дежурящий у ворот старой башни Миша.
Здоровый и широкоплечий, лицом он был похож, скорее, на младенца. Улыбчивый пухлый рот и ворох длинных ресниц вокруг невинных голубых глаз. Он будто был рожден гнуть подковы, а не решать магические логарифмы.
— Гаре-ет! — радостно пробухтел Миша. — Я тебя всё утро жду! Мы знаем, что ты не любишь ярмарки, но в этом году тебе уже 17. В следующем тебе уже будет поздно!
— Поздно? — Недоумевал Гарет. — Поздно что?
— Как что? Помнишь футбол? Кто сможет пнуть мяч и попасть в тарелочки? Ты в этом был очень хорош, ну, до учебы. Но в соревнование пускают только детей, взрослые просто кидают мячики и, в общем, мы с Аникой решили…
Гарет вздохнул, каждый год одно и тоже.
— Я больше не играю в футбол. Не хожу на ярмарки, не участвую в общих праздниках. Я — будущий волшебник. Моя задача — делать мир лучше своим искусством, а не скакать по грязи, пиная набитый овечий пузырь!
— Но…
— И я считаю, что это развлечение для дебилов.
Миша закрыл рот, отступил на шаг.
— Я не то имел в виду, — поспешил оправдаться Гарет, но Миша уже сомкнул челюсти и смотрел прямо перед собой, сквозь своего друга.
— Можешь не тратить на меня время, я уже понял, что тебя не интересует то, что нравится дебилам. Можешь проходить, я тебя больше не задержу.
И Миша ушел, хмуро засунув руки в карманы. Глядя ему в след, Гарет не мог поверить, что позволил своему хмурому настроению испортить отношения с другом. Но, учитывая возраст и гордость, он не мог себе позволить побежать за ним и начать извиняться. Он, все-таки, в чем-то был прав. Разве нет?
Он провернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. Глядя в темный, холодный коридор, Гарет почему-то вздохнул. Но он же прав, разве нет?