К 70-летию со дня премьеры и единственного показа. История одного спектакля глазами очевидцев.
Сегодня мы хотим рассказать о постановке, которую сыграли один единственный раз ровно 70 лет назад: 2 мая 1954 состоялась премьера спектакля «Гости» по пьесе Леонида Зорина в постановке Андрея Лобанова. И только первым зрителям повезло его увидеть.
О том, как это было, вам поведают очевидцы тех событий.
Владимир Андреев: "Я не могу забыть начало 50-х, когда скончался «друг народов» товарищ Сталин. И многие поверили, а в первую очередь Лобанов, что теперь можно защитить маленького человека. Маленького только по названию, на деле же человека настоящего, защитить во благо, ради строительства разумного социалистического общества, которое приведет к коммунизму. И вот в пьесе «Гости», которую принес в театр молодой Зорин, как раз и был такой адвокат, защищавший ни в чем не повинную женщину.
Мы начали репетировать. Помню, Лобанов тогда сказал: «Хорошо бы каждую работу начинать так, будто ты до этого ничего не делал». И добавил, обращаясь ко мне, 23-летнему: «Если бы вы, Володя, сыграли все про себя с помощью этой пьесы, получилось бы, наверное, гениально».
Работали мы увлеченно. И вот наступил день генеральной репетиции на публике. Перед этим я спорил с Лобановым, я был молод и позволял себе это. Правда, потом природа всегда мне подсказывала, что надо делать так, как предложил Лобанов. У меня был монолог, обращенный к моему сценическому отцу, крупному чиновнику в министерстве юстиции. Я говорил: «Где бы я тебя не встретил, в каком бы кабинете ты не сидел, кто бы тебя не охранял, найду тебя и буду бороться не на жизнь, а на смерть». Вдруг Лобанов мне советует: «Володя, надо это не гневно произносить, а улыбаясь». – «Как же можно улыбаться, когда я вызываю на бой отца, который перестал мне быть отцом?» -- «Ну, делайте, как хотите». На генеральной, сам того не желая, я начинаю произносить все это с улыбкой. И слезы начинают меня душить. Я улыбаюсь и плачу, ощущая, что публике все это необычайно интересно и дорого. Я испытал огромное актерское наслаждение, и вместе с тем проявление какого-то гражданского начала. И в этом была заслуга Зорина.
Спектакль запретили. Не было ни одной газеты, которая не разнесла бы в пух и прав творение Зорина и Лобанова, осмелившихся включить в репертуар театра этот «враждебный документ». Били здорово! Били наотмашь. Удивительно, что Зорина и Лобанова никуда «не вывезли». Однако, тогда молодой Зорин загрохотал в больницу. Слава богу, выжил. А Лобанов тяжко заболел, ушёл из театра и вскоре умер...
А в Театре имени Ермоловой шли собрания. Что делать, заставляли. Помню, одно из них вел Виктор Григорьевич Комиссаржевский. Он был серьезным эрудитом, знавшим множество высказываний и цитат. И напомнил собравшимся древнее китайское изречение: "порой мы стук копыт коня врага принимаем за биение сердца друга". Потом выступал человек, проводивший с актерами политзанятия, и вспоминал, как летали они на тачанках и били всякую мразь, которая мешала установлению Советской власти. Этот образ рождался у него, вероятно, в связи с нашей работой.
Я говорю об этом так подробно, потому что идут годы, но память не исчезает. И в дальнейшем мне почему-то всегда хотелось вернуться к «Гостям». Наверное, больше из упрямства, чтобы напомнить: было то время и мы в нем".
Леонид Зорин: "Летом 1953 года я написал пьесу «Гости» и в конце августа принес ее в Ермоловский театр. Через день мне сообщили, что пьеса Лобанову понравилась и он хочет со мной встретиться. И вот я стою перед ним.
Нас даже не представили друг другу. Считалось, что мы знакомы. В сером костюме, красивый, чуть нахохлившийся, он ходил по комнате. Большое лицо его, как всегда, было озабоченным.
— Это ведь драма? — спросил он вместо приветствия. — Я понял так, что это драма. Вы ведь прежде комедии писали?
Очевидно, он имел в виду «Молодость» и «Откровенный разговор». Обе эти пьесы уже не нравились мне, и я испытал чувство неловкости.
— Да, это драма, — сказал я коротко.
Лицо Лобанова просветлело.
— Это важно, — сказал он. — Веселиться рано и не над чем. Безобразное, конечно, смешно — это еще древние установили, но правильно это, скорее, для историков. Главное же — чем мы серьезнее, тем правдивее. Комедия иной раз допускает односторонность в характере, иногда даже требует ее. В драме это невозможно.
Помолчав, он сказал:
— Через месяц я мог бы начать. Вас это устраивает?
Меня это устраивало.
— Ну вот, значит, мы вступаем в брак. Это накладывает на нас взаимные обязательства. Будем порядочны, будем верны друг другу. И не будем искать друг в друге недостатки. Хотя бы на тот период, который проведем вместе.
Пьесу труппе прочел он. Прочел артистически. Неожиданно было то, что актеры много и охотно смеялись. Чувство юмора было у него неистребимое, органическое. И как я впоследствии убедился, никогда оно не наносило ущерба его глубине.
В день первой репетиции он казался озабоченным, более чем обычно. Попросил меня сказать несколько слов. После этого заговорил сам. Говорил он медленно, как бы размышляя, хотя чувствовалось, что то, что он говорит, он знает давно и крепко.
…Так начались репетиции. Они длились почти полгода, их было великое множество, но на каждую из них я шел с ожиданием нового, и это ожидание ни разу не было обмануто. Больше того, чем дальше, тем сильнее разгорался Лобанов, тем неожиданнее, острее и глубже звучали его решения.
За это время пьеса была сыграна в других городах, состоялась шумно прошедшая премьера в Ленинградском Большом драматическом. Лобанов не торопился. Впоследствии я часто вспоминал его слова: «Ставить спектакль нужно долго, иначе быть не может — ведь через полтора-два месяца я не тот, что его начинал. Чем зрелее я становлюсь, тем лучше для спектакля».
Наступил последний день 1953 года.
Радостные, полные надежд, желали мы друг другу счастливого 1954 года. Много раз доводилось мне встречать Новый год, но таких счастливых, таких праздничных часов мне уже не суждено было пережить.
Я был полон Лобановым. Помню, в течение всей новогодней ночи, захлебываясь, рассказывал о нем моим друзьям — Инне Соловьевой, Вере Шитовой, Володе Саппаку, Люде Касаткиной, Сереже Колосову. Все мы были молоды, горячи и не стеснялись своих восторгов.
После зимних школьных каникул репетиции возобновились. И он вновь анализировал, сопоставлял, строил гипотезы — упорно, неутомимо, почти с азартом. О героях он должен был знать все, мелочей для него не существовало.
На протяжении всей многомесячной работы Андрей Михайлович добивался от артистов ясности в мотивах их действий, конкретности их желаний. Тут он требовал предельной точности и не успокаивался, покамест ее не обретал.
Чем ближе шло дело к прогонам, тем нетерпимее относился Лобанов ко всякой приблизительности в отборе выразительных средств и в определении основных желаний (так предпочтительно называл он сквозные действия).
…Вскоре начались прогоны. Однако они мало отличались от репетиций в фойе. Андрей Михайлович то и дело останавливал актеров. Всякая приблизительность, всякого рода дежурное правдоподобие выводило его из себя.
«Может быть так, а может быть этак, тогда уж пусть лучше не будет никак» — эту фразу я часто вспоминал впоследствии за письменным столом, хотя обращал он ее к актерам.
Была середина апреля. Солнце становилось все уверенней. На московских улицах стремительно подсыхали лужи. Вместо шуб появились легкие пальто, потом их сменили плащи. Вечера становились ароматней и таинственней. Прогоны в театре шли полным ходом. Лобанов назначил премьеру на 2 мая.
Она состоялась в мое отсутствие. О том, как она прошла, я узнал из телеграммы, которую Лобанов с согласия зрителей мне прислал.
Радостно взволнованный, я рассчитывал увидеть второй спектакль. Никогда не забуду, как собирался в театр, как торопил минуты, как то и дело взглядывал на часы.
Я уже совсем было вышел из дома, когда раздался телефонный звонок. Звонил артист Юрий Тихонович Черноволенко. Он сообщил мне, что спектакль неожиданно отменен. Сначала я этому не поверил. Потом несколько дней жил надеждой, что все-таки я его увижу. Потом перестал надеяться. Больше спектакль не шел никогда.
Наступила трудная полоса. Испытанные театралы, быть может, помнят ту весьма резкую критику, которой подверглась пьеса «Гости».
Прошли годы. Как обычно, они успокаивают страсти. Родились произведения значительно более конфликтные, чем эта пьеса. Судьба их оказалась, по счастью, совсем иной. Возможно, появись пьеса несколько позже, она также имела бы более счастливую участь.
И все же я так и не понял, что следует предпочесть…"
Осенью 2024 года Леониду Генриховичу Зорину исполнилось бы 100 лет. А значит, что мы ещё не один раз будем о нём говорить. И не только в наших соцсетях.