Интереснейшая полемика между ДУГИНЫМ и ЧАДАЕВЫМ (re: интервью Такеру Карлсону)
ЧАДАЕВ:
«Мысль из интервью Дугина Карлсону — что процесс «освобождения» индивида от «предписанных идентичностей» не завершён освобождением от пола, и следующий шаг на этом пути — расчеловечивание, освобождение от предписанной идентичности «человек».
Ну типа начиналось всё невинно — с оккамовского номинализма, с постановки под сомнение любых «родовых» признаков индивида, точнее, объявлением их всего лишь продуктом спекулятивного разума (отсюда пресловутая бритва, придуманная, к слову, через много веков после смерти Оккама). А закончилось вона чем.
Мне сразу стало интересно, какие непосредственные последствия отказа от идентичности «человек». Ну, про инклюзивный каннибализм я уже рассказал в своей лекции в ЭФКО — типа, люди людей не едят, но если ты теперь не человек, то почему нет? И права человека, опять же, можно не давать, если ты не человек (вот небратья уже пошли в ту сторону). Но интересно продолжить ряд, конечно.
Из смешного — людены Стругацких ведь тоже отказались от идентичности «человек», даже на уровне самоназвания (люден=нелюдь), хотя Горбовский задним числом таки отказал им в этом праве.
Богатая тема, надо ещё подумать.
И ещё я думаю, что у Карлсона остался вопрос, ответа на который он не получил от Дугина, главным образом потому, что не смог его правильно сформулировать. Это вопрос о том, как так получилось, что учение (либерализм), которое всегда было за свободу самовыражения и против разного рода цензуры и репрессий, стало теперь само главным источником цензуры и репрессий и блокирования любых альтернативных мнений. В какой момент и почему «что-то пошло не так»? Понятно, что у этой трансформации может быть конъюнктурно-политическое объяснение, но хорошо бы дать философское».
ДУГИН:
«Я пояснял это в Четвёртой политической теории. Точнее, подчеркнул один аспект. Дело в конкретности соотношений либерализма (якобы свобода) с тоталитаризмом (не-свободой), эксплицитно выраженным в коммунизме и фашизме. Это главный аргумент в линии Хайек, Поппер, Рорти, а по сути везде. Пока есть реальный верифицируемый коммунизм и реальный фашизм в серьёзном масштабе, то в сравнении с ними либерализм, действительно, выступает на стороне свободы индивидуума (от тоталитарных прескрипций). Но когда коммунизма и фашизма больше нет, либерализм остается наедине с самим собой и вот тут уже проявляет в полной мере свою тоталитарную сущность. Теперь он уже открыто эксплицитно прескриптивен и определяет содержание и способ применения индивидуальной свободы, чего раньше тщательно избегал. Это мы и имеем сегодня на Западе. Красно-коричневый либерализм. Когда иллиберального коммунизма и иллиберального фашизма больше нет, либерализм сам становится источником и главным эмулятором тоталитарных предписаний. Кстати, об этом мы говорили с Такером Карлсоном вне интервью, и он несколько раз порывался снова включить запись, так как беседа продолжалась дольше и касалась многих интересных тем.
Ещё один момент. Изначальная «свобода» либералов тоже имела вполне определенную направленность - это была свобода от (Дж.С. Милль), и конкретно от всех структур традиционного общества, многомерно определявших идентичность индивидуума. От Империи, Церкви, сословий, потом государств и т.д. И в этом даже ранний либерализм был тоталитарен - нетерпим к мнению другого, если оно отстаивало традицию (=несвободу в глазах либералов). Позднее это еще больше акцентировали революционно-демократические версии либерализма, вылившиеся в социализм и коммунизм (открыто тоталитарные системы) и став самостоятельной политической теорией.
До какого-то момента либералы и левые были вместе, а разделение началось во время Французской революции между умеренными эволюционистами (вольтерианцы, Берк) и радикальными террористами революционерами (якобинцами). А либералы 19 века - такие как Герберт Спенсер или тот же Милль - полностью оправдывали расизм, рабство и социал-дарвинизм (его автором является один из главных теоретиков либерализма Спенсер). То есть и в этом случае свобода одних обеспечивалась рабством (позднее экономическим, вначале самым настоящим) других (как у Гегеля).
Отсюда embarrassment [смущение, замешательство, неловкость, конфуз] Такера Карлсона - как у Шигалева в «Бесах»:
«Я начинаю с абсолютной свободы и прихожу к абсолютному рабству».
Такер Карлсон либерал прежней формации. Он сказал, что его отец был главным редактором «Голоса Америки», и сам он воспитывался в духе классического либерализма и защищал эти ценности значительную часть маоей жизни. А потом как-то незаметно у глобалистов, неоконов и Демпартии свобода превратилась в рабство, а индивидуальная правда в коллективную ложь. Он как и все, думаю, американские консерваторы всерьез озабочен этой метаморфозой. Ведь парадокс в том, что либерализм - часть их северо-американской традиции, их идентичности, а он вот во что превратился.
Более ранние слои идентичности, предшествующие Модерну и Реформации, американские консерваторы забыли. И их битва вынуждено приобретает характер защиты старой версии либерализма против новой агрессивно трансгендерной, тоталитарной, экстремистской, пропагандистской и террористической. Ведь культура отмены и обязательность wokeism это разновидность массового террора.
Но в целом Такер Карлсон, наверное, лучшее из того, что можно найти в современной Америке. При этом он именно убеждённый американский патриот. Для него любовь к Отечеству абсолютный императив. Как и для нас. Но содержание нашего консерватизма существенно разнится, а вот этика и отторжение сатанинской цивилизации современных глобалистских элит нас ближает. Такер Карлсон спасает честь и достоинство западного мира. И при всех различиях - его борьба это наша общая борьба за свобода и истину.
И вот интересная деталь. Такер Карлсон сказал: «Меня в США левые, либералы и глобалисты называют «фашистом»; думаю Вам это знакомо…Но они не понимают, что я настолько смел и решителен, что если бы я был фашистом, я бы именно это открыто и сказал, моя свобода границ не знает. Но дело лишь в том, что я совсем не фашист, ни на сколько и не в коей мере. Меня абсолютно не привлекают ни Муссолини, ни Гитлер, ни расовые теории, ни шовинизм. А привлекали бы, я бы так и сказал…»
Все кристально ясно.
И очень напоминает кое-что уже из нашей жизни».
ЧАДАЕВ:
«Ответ Дугина получился немного в стиле Валлерстайна — чтобы либерализм корректно работал (на защиту свобод, а не на их ограничение) — надо, чтобы вместе с ним на планете существовал где-нибудь оформленный «тоталитаризм» (коммунизм, фашизм или они оба), с которым он борется; а в их отсутствие он сходит с катушек и начинает сам перерождаться в тоталитаризм — либо, в версии АГД, «открывать свою подлинную тоталитарную сущность». Тут рядом ходит известный дискурс про «свободу от и свободу для», с которым сразу же обозначился Холмогоров.
Я пробую смотреть на это глазами Карлсона — и ничего не понимаю. Когда всякое там начальство — неважно, своё или чужое — начинает учить меня жизни, мой внутренний либерал делает стойку и я говорю: а не пошли бы вы лесом. Но вот начальству вроде бы отбили все руки кого-либо чему-либо учить, и тут вдруг вылезает откуда-то чернокожая лесбиянка и говорит, что теперь начальство это она, а ты, абьюзер, заткнись и обтекай — я говорю ей то же самое. Меня так воспитывали, ещё Вольтер с Дидеротом. Ну то есть не понимаю, почему теперь, раз вместо начальства она, мне нельзя по-прежнему быть либералом, каким я всю жизнь и был с самого рождения.
Если уже смотреть глазами не Карлсона, а Чадаева, то тут ключевая история — как раз в традиции. Ведь коммунизм — это изначально вполне годная идея справедливости, оторванная от традиции и превратившаяся в систему принуждения и насилия. Нацизм — это изначально вполне годная идея «народной общности», оторванная от традиции и превратившаяся в систему массового геноцида и человекоубийства. Как только либерализм оторвали от традиции — вполне себе благопристойной, до некоторых пор — он тоже явил некое человеконенавистническое мурло.
Получается, традиция — это такой важный предохранитель, удерживающий любую политическую теорию и основанную на ней систему от впадения в крайние проявления. Ну то есть такие папа с мамой, которые даже если и умерли, перед ними может всё равно становиться стыдно, когда тебя заносит. А убери их — стыдно вообще не становится никогда, ибо стыдиться не перед кем и нечего».
