Уважаемые читатели! Это второй, исправленный, вариант статьи. Дело в том, что я смогла прочитать полный текст книги Л.Аграновича, поэтому пришлось внести некоторые важные изменения в текст.
Все фотографии в статье, кроме особо оговоренных, взяты из сообщества РЕТРО ВОРКУТА https://vk.com/retro_workuta
В 1946 г. Министерство кинематографии СССР командирует в Воркуту и Инту кинодраматурга Л.Д.Аграновича и кинорежиссёра А.И.Минкина. Цель – создание художественного фильма о Печорском угольном бассейне. Начальника Комбината Воркутауголь МВД СССР генерал-майора М.М.Мальцева просят помочь кинематографистам необходимой консультацией (правда, оговорено, что в фильме не должны фигурировать подлинные лица и не должны использоваться секретные материалы).
Предысторией этой творческой командировки можно считать публикацию в газете «Правда» очерка В.А.Величко «Сияние севера» – «о том, как большевики Заполярья в суровых условиях войны нашли в Большеземельской тундре сказочные запасы угля и разведали, добурились, добыли «камень жизни», построили на вечной мерзлоте в краю белого безмолвия жемчужину Заполярья Угольный комбинат и, как только была прервана блокада Ленинграда, послали туда добытый уголь, чтобы согреть исстрадавшийся город» (цитирую Л.Аграновича, статьи Величко пока найти не удалось).
Но режиссёр Минкин не поехал: испугался то ли некомфортной поездки (вместо купейного предоставили общий вагон), то ли «такой географии, то ли его кто-то счел неподходящим для эпопеи». И актёр, театральный режиссёр 31-летний Леонид Данилович Агранович (на тот момент он ещё не написал ни одного сценария) отправляется в поездку один.
«Отличный материал для романтического фильма — большевики разбудили спящее веками сокровище. Героические люди идут в снежную пустыню, сквозь яростные атаки пурги», – примерно так, по его воспоминаниям, думал Леонид.
Но уже в дороге, «перезнакомившись с соседями по вагону, я наконец сообразил, куда еду. У большинства наших пассажиров имелось разрешение на свидание с близкими родственниками, которые «сидели». С сыновьями, мужьями, отцами, матерями».
Поезд идёт несколько суток, командированный едет "третьим классом". Первые впечатления Л.Аграновича – это ещё не сама Воркута, а вообще Заполярье: «За Полярным кругом — уже ни деревьев, ни баб на станциях с чугунами горячей рассыпчатой картошки, с воблой и малиной. Незаходящее солнце над километрами колючей проволоки, вышками, бараками, редкие кустики, какие-то люди, копошащиеся поодаль от дороги».
Ещё одно дорожное впечатление – приветливый и гостеприимный замполит комбината Александр Иванович Иванов, который разыскивает московского гостя в поезде и любезно предлагает перебраться в свой вагон – тоже общий, но более чистый, с электричеством и постелями. Там едут не только сотрудники "органов", но и инженеры, и вообще – вольнонаёмные. Интересный момент: последние часы до Воркуты тянутся очень долго, поезд всё время останавливается, пропуская эшелоны с углём. За Ивановым присылают машину – интересно, от какой станции была на тот момент проложена автомобильная дорога? Возможно, это была Юньяга?
От того и другого Агранович, по его словам, любезно отказывается. Разговоры с сотрудником органов ведёт, обходя «нежелательные темы». И хотя характеризует Иванова как «действительно простого русского человека /… / подлинного, невыдуманного, естественного», тут же считает необходимым оправдаться перед читателями: «Вдумчивый читатель (если мне повезет на такого), пожалуй, здесь поморщится: какой неразборчивый тип этот автор — с кем он с ходу вступает в доверительные отношения? Или врет, небось поджилки тряслись от таких контактов? Прошу поверить, изо всех сил стараюсь сейчас вспомнить, как это было, хотя поведение мое тогдашнее нынче кому-то покажется глупым и беспринципным».
Да, отличительная особенность не только этих, но и любых, наверное, воспоминаний: в них личность автора как бы двоится. Здесь – впечатления и эмоции, пережитые в прошлом, а тут – нынешние мысли и взгляды. Да и прошлое тоже обычно уже окрашено более поздней оценкой. Что ж, значит, помимо сведений о Воркуте, получим мы представление и о личности автора.
Но Леонида Аграновича встречает машина и везёт в гостиницу:
«Езды нам было минуты три. Машина описала аккуратный прямоугольник — два-три квадрата зеленого газона — и остановилась у одноэтажного бревенчатого домика с большими окнами и парадным крыльцом. Это была гостиница для привилегированных гостей. Как мне объяснили встречавшие, бывшая квартира генерала».
В гостинице – все блага: кипящий электрический самовар, свежие овощи, сливки, рыбка, котлетки, ванна. Но «тихая, словно мышь, пожилая заведующая/по мнению Аграновича/, явно из заключенных».
Сначала я усомнилась, что заключённую могли поставить на такую работу. Но потом вспомнила множество случаев, когда заключённые Воркутлага занимали и более высокие должности: в геологических партиях, на стройках, в конструкторских бюро.
А уж за окном гостиницы…
«За окном на лесах стройки без суеты и лишнего шума работали люди. Присмотревшись, я увидел у них на спинах пятизначные номера. Раньше наблюдать такое я мог только в антифашистских фильмах. И, честно говоря, все эти явные знаки каторги — вышка, колючка, солдат с овчаркой — ничего, кроме любопытства, не вызвали, не испортили моего настроения…» – снова оправдывается автор.
А на следующий день Аграновича приглашают к начальнику комбината генерал-майору МВД М.М.Мальцеву.
Но сначала он встречается с Алексеем Каплером, которому привёз множество писем от московских знакомых. Разузнать о нём приходится в "Службе быта", где работают парикмахеры и фотографы. Видимо, вот в этом здании.
Но Каплер работает (и живёт) в другом месте, и Леонид идёт к нему "метров триста по бульвару". Бульвар в его описании "та же травка, огороженная низким штакетником, и четыре ряда тощих, дрожащих саженцев". На фотографии 1946 г. Бульвар Победы выглядит так:
Ну да, если присмотреться, деревьев-то почти нет. Их ведь только посадили той весной. Но всё-таки обидно, что московский гость так пренебрежительно отозвался о нашем рукотворном чуде.
Но вот наконец Л.Агранович встречается с генерал-майором Михаилом Митрофановичем Мальцевым, начальником объединения "Воркутуголь" и одновременно Воркутлага. (Сразу сделаю серьёзную оговорку: управления и лагеря неоднократно переформировывались и переименовывались, поэтому вполне возможно, что его должность на тот момент называлась как-то иначе).
И там сразу же якобы происходит такой разговор:
«— Значит, писать будете? — Пауза. — Про перековку? (Радио в этот день передавало о восстановлении Беломорканала.) Я в ответ помычал что-то невразумительно отрицательное. — Это правильно. — Генерал посопел и прибавил размеренно: — Здесь лагерь. И наша задача — медленное убийство людей.
Вот так! В первую же минуту знакомства. Неизвестному типу. В 1946 году. Я и сейчас, пятьдесят шесть лет спустя, задумываюсь — что это было? Знак доверия? Испытание? Что за гость? Дескать, кто ты? Дурак? Прохвост или чудак, не от мира сего? Ни на людоеда, ни на болтуна Мальцев не походил. Я глядел на него и думал, что его бы мог замечательно сыграть Щукин. Только как передать интонацию его слов — не показную, а еле-еле слышную, глубоко спрятанную горечь?»
Вот какое право я имею не поверить автору? И всё-таки не представляю, чтобы Мальцев мог такое сказать.
И дело здесь вовсе не в том, что генерал-майор тоже трепетал и боялся лишнее слово молвить. А в том, что не было у него и той организации, которую он возглавлял, такой задачи.
Подумайте: только-только закончилась страшная, кровопролитная война. Вся европейская часть СССР лежит в руинах. Миллионы людей погибли и стали инвалидами. Нужна каждая пара рабочих рук. Вот и здесь, на далёком Севере, люди добывают «чёрное золото», «хлеб промышленности» – уголь (Донбасс ещё не восстановлен). И зачем же этих людей убивать?
Это, так сказать, логическое построение. А вот факты.
При Мальцеве было существенно улучшено питание заключённых и условия их содержания. Создан театр и спортивные команды, участники которых освобождались от тяжёлых работ и довольно свободно передвигались по городу.
Да ведь и сами мемуары Аграновича далее рисуют нам совсем другую картину!
Так что же тогда означали слова генерала (если он их всё-таки произнёс) и почему в них звучала горечь?
Я думаю, слова эти означали: «Вы ведь, интеллигенты московские, так про нас думаете? Обидно это!»
И пять недель Мальцев возит Аграновича по Воркуте, демонстрируя успехи и не скрывая проблем.
Л.Агранович называет это странствием по «кругам ада».
Какой же ад он видит?
Вот всемогущий Мальцев уважительно разговаривает с заключённым: «Пожилой инженер-шахтинец (двадцать лет за вредительство) докладывает: «Оборудование сильно изношено, наше еще, с Донбасса. Ремонтируем. Но лучше заменить». Он совсем не волнуется, держится на равных. И Мальцев с ним так же уважителен: «Давайте вместе подумаем вечером, что делать».
Но, по мнению Аграновича, генерал немного «рисуется».
Вот драматург отправляется с Мальцевым в шахту:
«Вольнонаемные, заключенные, военные – все вместе. Часа три проводим под землей. /…/ Свита быстро тает, почти ползком узкими ходами пробираемся до интересующего генерала участка. В кромешной тьме - только луч от лампочки на каске – можно встретить трудягу с обушком и очень серьезной статьей – бандеровца власовца, просто бандита. Но никакой охраны, нас всего трое - техник показывает дорогу».
После этого Агранович из 90-х делает такое примечание:
«В наши дни, когда гремят взрывы в центре столицы, в подъездах респектабельных домов, а тома дел о нераскрытых убийствах образуют целые библиотеки и еще совсем недавно шахтеры той же Воркуты сидели неделями на мостовой перед Белым домом правительства России и колотили касками по асфальту, эта картинка лета 46-го может сдуру показаться чуть ли не идиллией.»
Сдуру? То есть автор считает, что терроризм, вал преступности и лишённые зарплаты шахтёры – это лучше?
Приезжий сценарист посещает с Мальцевым механический завод...
строительство аэродрома...
(Тут надо уточнить. Аэродром в Воркуте существовал с 1942 г. А в 1946 г., когда в Воркуте побывал Агранович, уже начались регулярные рейсы по маршруту Воркута –Сыктывкар – Горький – Москва. Но, наверное, какие-то строительные работы ещё велись).
ТЭЦ.
Генерал представляет ему начальника ТЭЦ Симона Бенционовича Шварцмана: «Запомните, пожалуйста, так зовут золото». Это фронтовой товарищ Мальцева, они вместе служили в сапёрных войсках и стали участниками Сталинградской битвы... Шварцман – «скромный, улыбчивый, на редкость спокойный человек».
Знакомится Агранович и с женой Мальцева – Идой Наумовной. Она не просто "первая леди" города, а городской прокурор. Агранович пишет: «Вообще, видывал я на своем веку генеральш — не лучшие представители породы человеческой. Ида Наумовна представляется мне на голову, на порядок выше всех известных мне сановных жен».
Меня удивило, что не пишется о детях Мальцева: к 1946 г. их было уже трое. Но в полной версии воспоминаний нахожу следующий абзац:
«Совершенно не помню настоящих детей Мальцевых /.../ Может, гостили тем летом у родни в нормальных широтах?» ("Настоящих" — потому что в сценарии фигурирует дочь Мальцева, даже под настоящим именем — Майя, хотя автор с ней не встречался).
Неужели не похвастался генерал Мальцев бульваром Победы, кинотеатром «Победа», стадионом «Динамо»? Ведь это его детища… Но о них в книге, к сожалению, либо не упоминается вообще, либо — бегло, между делом: «На торжественном открытии аэродрома, а потом и стадиона "Динамо" присутствовали и мы с Каплером»...
Давайте посмотрим на то, о чём московский гость не написал...
Зато описана поездка на Хальмер-Ю: в три часа летней светлой ночи отправляется чистенький вагончик-автодрезина, через час двадцать пересаживаются на вездеходы.
Тундра в цвету, голубое небо. По дороге охотятся на куропаток. Попутно Мальцев рассказывает о Сыр-Ягинском месторождении угля: «Называются цифры, марки, глубина залегания. Мне это все не важно — ясно, что много очень».
А вот посещение совхоза: «В совхозе меня совершенно сразил сангородок. Целый барак – палата рожениц, десятка три беременных женщин. Как только они ухитряются в условиях режима? Претензии по поводу белья и мыла».
Что-о? У заключённых к начальству претензии?
«Генерал оглядывается – часть барака белеет постельным бельем, как вагон санитарного поезда, в другой – голые матрасы. Он вопросительно смотрит на сопровождающих. – Опять? – Так точно, товарищ генерал. Вчера еще все было застелено. Как нарочно, к вашему приезду. Врач в форме и в халате, объясняет мне, как гостю: – Они продают белье и мыло в обмен на водку. И уследить невозможно».
Мальцев приказывает местному оперативнику: «— Выявить покупателей — вольнонаемных уволить и отправить отсюда, а если военнослужащий — под трибунал».
Заключённая по статье 59-3 (бандитизм). От неё пахнет перегаром. «Мальцев спрашивает её: — Не боишься, что урод родится? — От поллитры?» — это, видимо, с недоверием вопрошает она.
Агранович видит: «маленькие белые коечки в три длинных ряда, чистота, няни в белом (тоже заключенные, но с "легкими" статьями). Младенцы отлично выглядят, матери живут отдельно из тех соображений, что эти забулдыги тычут младенцам селедку и хлеб, а сами выпивают молоко. По часам они приходят кормить, с двух до четырех гуляют с детьми».
Но, разумеется, радоваться тут нечему! «Такова наша социалистическая каторга. Как такой мармелад не воспел, упустил правдист Величко?» (это Агранович о своём предшественнике, написавшем большую статью о Воркуте).
Вот только мне опять кажется, что это Агранович из 90-х иронизирует. И мне, честно говоря, непонятна эта ирония.
Посещают пионерский лагерь: «Множество детей — загорелые, шумные — носятся, как под Звенигородом».
Плывут по реке: «Глиссер немного оглушает, но 50 километров в час по Усе компенсируют звон в ушах. Теплицы, открытый грунт. Огурцы, помидоры, капуста, репа. /…/ Во всю войну не было на Воркуте цинги и пеллагры», — отмечает Агранович. Странно, что не оправдывается и не называет этот факт «мармеладом».
Интересно, в каком совхозе побывал московский режиссёр? На тот момент их в Воркуте было уже несколько: «Новый Бор», «Медвежка», «Харьяга», «Кедровый Шор», «Горняк», «Западный», «Пригородный», «Сейда», «Северный», «Победа», «Центральный» и два десятка животноводческих ферм.
Но поскольку рассказ о посещении совхоза соседствует с упоминанием пионерского лагеря, предположу, что это был «Горняк», находившийся в 6,5 км от станции Сивая Маска (позже стал посёлком Горняк, затем переименован в Мескашор).
С другой стороны, раз Агранович с Мальцевым плыли по реке Усе, это мог быть совхоз «Победа» на станции Сейда. Правда, овощеводство в воркутинских совхозах доживало последние дни: в 1947 г. было решено сосредоточиться на разведении коров и свиней, а выращивать только корма для них. Что, конечно, понятно: растить капусту и картошку за полярным кругом — дело дорогое… Посчитали, что проще возить на поезде. Но в 1949 г. было создано специализированное тепличное хозяйство для обеспечения населения свежими овощами…
Временами впечатления 1946 года берут верх над авторской установкой 90-х — «разоблачать и каяться». Вот Мальцев катает на глиссере визжащую толпу детей. Вот, оказывается, «на огромной территории комбината люди разных судеб, характеров и нравственных качеств, связанные одним делом, единой волей и неволей, объяснялись, публично исповедовались, ссорились, наносили друг другу удары, часто нешуточные, доискивались до истины и терпели поражения. Мне казалось, гласность тут торжествовала стопроцентная, как нынче говорят, прозрачность». Мальцев – «человек честный, талантливый, масштабный, авторитетный. Строитель, одержимый марсианской жаждою творить, жизнелюб, неравнодушный к радостям бытия». (А это уже лексика из 60-х?)
Вот к генерал-майору заходит «давно расконвоированный «вредитель» со своими нуждами, то есть не своими, а шахты Капитальной: ствол, рештак, крепежник». «Он тут уже давно был как дома, иного дома у него не было нигде, и привычное «гржднгнрал» он произносил, как «дорогой мой». Мальцев же явно предпочитал его общество любому другому». А затем Мальцев, терпеливо выслушивает донос на этого з/к и отвечает: «Оставьте старика в покое». А вот вежливо, но твёрдо возражает по телефону «самому Лаврентию Палычу Берии»: «Нет, это мы не можем… Нет, не можем… Этого мы не можем».
А вот Мальцев ведёт приезжего сценариста в театр, где дают «Сильву»: в главной роли Глебова, жена инженера Шварцмана; остальные, по словам Аграновича, чуть ли не все заключённые (мы знаем, что это было не так, соотношение в труппе было примерно 50/50).
Здесь Агранович получает записку: «з.к. Головин очень просит навестить его за кулисами. Смотрю на сцену — вертлявый, моих лет, во фраке, Бони, второй герой. Но мне было известно, что он убийца Зинаиды Николаевны Райх, жены Мейерхольда. Тогда я порвал записку на мелкие кусочки и кинул в урну».
Много лет спустя Агранович стыдится своего поступка. Теперь-то он знает, что «не имел несчастный артист никакого отношения ни к убийству, ни к шпионажу, слухи эти распускали сами органы, чтобы замаскировать собственное преступление».
(В биографии Виталия Дмитриевича Головина (1919-1979) обычно не упоминается его пребывание в Воркуте. Только в кратком пояснении С.Жаботинского к фотографии этого артиста сказано: «С 1943 по 1952 годы работал в Воркутинском драматическом театре». Таким образом, воспоминания Л.Аграновича подтверждают данный факт. А вот обвинение НКВД в убийстве З.Райх сегодня встречается только в нескольких газетных публикациях и никем не доказано.).
И в связи с этим эпизодом Агранович почему-то пишет: «Боюсь, терпение читателя уже лопнуло из-за моих настойчивых попыток отделить моего героя /имеется в виду Мальцев/, вопреки данным его послужного списка, от небезызвестного ведомства. Ну никак не избавиться от тогдашних химер!»
Он принимается оправдывать Мальцева: мол, его Берия «заграбастал», превратив из честного военного инженера в… в кого? В начальника «лагеря смерти»? Полно, оглянитесь, Леонид, где вы видите лагерь смерти? Вот уже наступили 90-е, так напишите, какие ужасы вы видели в Воркуте в 1946-м? Но нет, вы описываете, как по улицам Воркуты вместе гуляют приехавшие с концертами из Ленинграда Надежда Копелянская и Зинаида Рикоми, Шварцманы, заключённая артистка Токарская. А ссыльный Каплер (так ссыльный или заключённый?) фотографирует актрис на качелях…
Фотографий актрис на качелях я, конечно, не нашла. Но вот ещё несколько фото Воркуты, сделанных в 1946 году...
Но нельзя же поддаваться такой идиллии! Это «мармелад»! Поэтому «вдруг, как будто ни с того ни с сего, настроение резко падает». Лагерь, оказывается, всё-таки «давит на психику»:
«Даже если бы все эти многие, многие тысячи людей, лишенные дома, семьи, счастья обнять любимую, ребенка, друга, топающие в опорках под окрики конвоя и лай собак, попали бы сюда по справедливости за тяжкие преступления, то и тогда соседство их, их беда присутствовали бы ежечасно, растворенные в воздухе Заполярья».
Я уже высказывала в других статьях свою позицию по данному вопросу, но повторюсь. Безусловно, были, были среди заключённых люди, пострадавшие без вины — жертвы клеветы, следственных и судебных ошибок. И каждая такая судьба — это трагедия. Но подавляющее большинство всё-таки отбывало наказание за конкретные преступления — и, кстати, не только политические. Ведь видел же сам Агранович мамаш-уголовниц, менявших простыни на водку…
В Москву Л.Агранович возвращался в салон-вагоне вместе с самим генералом Мальцевым — тот ехал на сессию Верховного Совета. Первые двое суток (!) за окнами вагона не кончалось "хозяйство Мальцева"; поезд останавливался, и входили со своими новостями, отчётами, просьбами инженеры, строители, снабженцы...
А ещё Мальцев сказал автору примерно следующее:
"Мы сейчас что? Тупик? А надо нам проложить дорогу к Карскому морю, на север... Территория, на которой Западная Европа разместилась бы несколько раз, хранит несметные богатства. /.../ Нет, мы растопим эти вечные льды, мы согреем эту землю, мы заставим её выращивать хлеб и яблоневые сады..."
Итак, реальные впечатления сценариста Аграновича-46 были скорее позитивными. Он увидел удивительный мир, в котором самые разные люди сообща делали одно, очень важное дело. Увидел молодой город, в котором есть театр и пионерский лагерь — ах, как жаль, что сам город он так мало описал! Увидел даже человеческое отношение к заключённым…
Но наступил сначала ХХ съезд, а потом перестройка. И теперь надо стыдиться своих положительных отзывов о Воркуте и её «хозяине».
«Стыдно сказать, но в те дни я чувствовал себя совершенно счастливым, как золотоискатель, застолбивший лучший участок на жиле, как дебютант, получивший главную роль».
И появляются слова «социалистическая каторга», «социалистический лагерь»…
А ведь и сам автор в конце признаётся:
«Сейчас я уже не отделю фактов жизни, то есть то, что сам видел, что мне рассказали о себе люди, достойные доверия, от того, что придумал...»
Фрагменты сценария художественного фильма «68 параллель» опубликованы вместе с воспоминаниями. Вообще-то Воркута находится на 67 параллели, но по соображениям секретности была изменена даже географическая широта. Название города в сценарии не упоминается, вместо него безликий "Комбинат"; Мальцев там носит фамилию Ларцев, Шварцман — Шварц и т.п. Действие фильма должно было начинаться осенью 1942 г., когда некий условный "нарком" направляет военного инженера Ларцева форсировать постройку угольного комбината где-то далеко на севере. Показано, как долго добирается Ларцев: сначала летит на самолёте, потом едет на нартах, запряжённых оленями (по дороге разбираясь с караваном вмёрзших в лёд барж, везущих грузы в Ворку... а, нет, нет никакой Воркуты — на Комбинат. В город (которого нет, да ведь и правда не было в 1943 г.) Ларцев является неузнанным и помогает первым встреченным жителям, шахтёру Ивану Кийко и его жене, откопать заметённый снегом домик... (Фамилию Кийко автор позаимствовал у девочки Тани, встреченной им в Воркуте).
Показывалось в сценарии то, как «люди, спасая машины, технику, план, лезут в ледяную воду; в шугу, в пургу поднимают многотонные опоры электропередачи, километры неподъёмного кабеля. Не щадя жизней — как на фронте. Героические, яростные эпизоды сменяются минутами яркого праздника.
Приход первого поезда, торжество его строителей. /Строителей поезда? Но так у автора/.
Закончен монтаж ТЭЦ».
И в тот момент, когда инженеры «врубают свет», появляется на свет «первый гражданин, родившийся на Комбинате, маленький Кийко».
(Вообще-то первый гражданин родился на Воркуте ещё в 1934 г., и зовут его Владимир Никитич Землянский. Да, он до сих пор жив! )
Многим сценарий понравился. Сам С.Герасимов изъявил желание снимать этот фильм. Но...
На заседании Большого художественного совета Министерства кинематографии СССР 24 июля 1947 г. сценарий был подвергнут критике. Автору указали на то, что его герой, Ларцев, вознесён над простыми людьми, что это воспевание администрирования. Это во-первых. Во-вторых, неправильно показано создание Угольного комбината — мол, сплошная штурмовщина, устаревшая техника, и вообще действие перенесено в прошлое (здрасьте, а как ещё?). Но отметили и другие недостатки:
«В художественном отношении сценарий Л.Аграновича крайне слаб. Автор не сумел найти верный и убедительный сюжет. Сценарий загружен репортёрским материалом, ненужными и фальшивыми сценами. Язык и диалоги не вполне грамотны, автор не сумел создать яркие, правдивые характеристики людей, раскрыть их внутренний мир»...
Л.Агранович объясняет это тем, что он не мог показать в сценарии настоящих строителей и шахтёров Воркуты — заключённых, поэтому героев пришлось выдумывать. Вот Мальцев, мол, был настоящим, невыдуманным — поэтому ему и уделено столько внимания.
Но думается, что в придирках комиссии была доля истины. Видимо, всё-таки производственная тематика — это было "не его". Ведь и сам автор признаётся: все последующие попытки написать сценарии о Тюмени, Сормово, плотине Медео неизменно проваливались...
Сценарий вернули на доработку, откомандировали Л.Аграновича ещё на один угольный комбинат, в Подмосковный угольный бассейн. Но там опять оказались одни зеки! В общем, не приняли сценарий и потребовали вернуть выделенные на поездку деньги. «Ни через пять дней, ни через сто я никаких тысяч вернуть, разумеется, не мог», — пишет Л.Агранович.
Но ничего страшного не случилось. Первая пьеса Л.Аграновича была опубликована в том же 1946 г. — это была за неделю написанная «Вера, надежда, любовь». В 1949 г. первая поставленная пьеса — «В окнах горит свет». Потом были ещё пьесы и сценарии фильмов фильмов: «Человек родился» (1956), «В твоих руках жизнь» (1959), «Человек, который сомневался» (1963) и многих других. Это были фильмы о добрых советских людях, о честных следователях, о сапёрах и лётчиках… За фильм «Обвиняются в убийстве» драматург (1969) даже был удостоен Государственной премии СССР… Последний фильм по своему сценарию – «Срок давности» – он снял в 1983 г.
А потом назвал свой славный трудовой путь… «веком чумы». Да-да, именно так – «Покаяние свидетеля, или Поиски сюжетов в век чумы» – называется его последняя книга, вышедшая в 2010 г., за год до смерти автора. Ну а что? Такие времена наступили… И, мол, создай он тогда «героическую эпопею» о Воркуте, ему было бы по гроб жизни стыдно... То ли дело такой вариант (придумывает он): «Ах, чёрт возьми, заманчиво попытаться восстановить такую картинку: приехал тот же Берия /.../к Мальцеву, беседуют, смеются, /.../ гость пристаёт к Иде...» Да, за такое, конечно, не стыдно...
Но закончить мне хочется не этим.
«Из мрака рождался город.
Осветились дома, шахтные копры; линии фонарей показали улицы. Здание ТЭЦ сияло, как флагманский корабль впереди эскадры на рейде. Множество огней очертили величественную шахту "Капитальную"...»
«Несчастный мой сценарий заканчивался мечтой-фантазией /.../ Там мчался сверхмощный белый электровоз, мелькали залитые светом нарядные станции, зимние сады за сплошным стеклом, мощные шахты, стадионы, города /.../ Зимний тропический сад за подёрнутым морозным узором бесконечным стеклом /.../ Громады зданий, заводы, магазины, школы и библиотеки, театры...»
Угадали, Леонид Данилович! Всё так и вышло!