Дороги трудны, но хуже без дорог...
Моя страсть к дорогам началась с железнодорожного вокзала. Именно там одно время работала моя бабушка. Она частенько брала меня с собой на смену. Вокзал казался мне замком, с колоннами до неба и эхом под сводами потолка. Перрон - взлетно-посадочная территория пассажиров - меня просто завораживал. Я убегала от бабушки, и мчалась к поездам, чтобы просто постоять на перроне. Особенно, если в этот момент объявляли прибытие. Я представляла, что ожидаю посадки, одна и без взрослых. Люди посмотрят на меня и спросят, куда я еду, а я, такая взрослая и независимая, отвечу: во Владивосток! На этот случай я даже знала номер поезда, следовавшего до Владивостока - сто восьмидесятый, скорый. Кстати сказать, у меня была мечта - хоть разочек объявить в микрофон на весь вокзал какой-нибудь поезд, желательно тот самый сто восьмидесятый. Я специально училась выговаривать это длинное слово, чтобы никто не сомневался, что я еду именно туда. К моему разочарованию, никто не успевал ни о чем спросить одинокую девочку на перроне, поскольку девочку хватали за руку бабушка или кто-то из работников вокзала и тащили назад. И все - занавес.
Кроме мест, манящих дальними странствиями, на вокзале были уголки, томившие иными мечтами. Например, парикмахерская. Там сидели женщины в больших скафандрах на голове, после которых их волосы становились буйно кудрявыми. Парикмахерскую посещали и транзитные пассажиры, и работницы вокзала. Я мечтала посидеть в скафандре и стать кудрявой как все эти тети. Но все, что мне позволялось - побыть рядом, пока бабушка делала "химию".
Следующий манящий островок - газетный киоск. Кроме периодики, книг, календарей и канцелярии, там можно было найти множество прелестей - зеркальца, заколки, помады, кошельки, бусики - такое многообразие всяких "девочных" штучек, что дух захватывало.
Еще одно незабываемое место - буфет - с беляшами, винегретом, глазированными пирожными и лимонадом. Ароматы кондитерской выпечки перемешивались с душным запахом горелого масла и могли вызвать одновременно и аппетит и тошноту.
В отличие от перрона, по вокзалу мне гулять позволялось. Я бродила между рядами пассажиров, останавливаясь то у буфета, то у парикмахерской, пока бабушка могла видеть меня через окошко своей служебной комнаты. Но такая вольная жизнь продолжалась недолго. Однажды я стащила в буфете шоколадную вафлю. Мне казалось, что я замела все следы - саму вафлю я съела, обертку скомкала и бросила в урну. Но мой предательский рот в шоколаде испортил мне безупречное алиби. Бабушка заплатила буфетчице деньги и со словами "Позор семьи!" отправила с дедом меня домой. Теперь, когда меня брали на дежурства, моя участь была - рисовать, сидя в кабинете, а выходить наружу только с конвоем.
Несмотря на постигшие меня ограничения, на работе у бабули оставалось еще много интересного. Например, раз в смену мы ходили "на сортировочную". Это было дальнее путешествие через всю территорию станции, сокрытую от глаз всех, кто не был работником железной дороги, то бишь секретную. Мы проходили мимо каких-то будок, одиноко стоящих вагонов и локомотивов, дрезин, ангаров и вышек. Сортировочная - высокое каркасные здание, до потолка наполненное горами мешков, коробок и связок. Все это была почта - посылки, письма, бандероли, корреспонденция. Что было в этих конвертах и мешках - чьи-то слезы или радость, подарки, секреты или чья-то работа? Мне казалось, что это запечатанные тайны, а почтовая служба - самая секретная на свете.
В сортировочной был один весьма интересный предмет - бочонок с густой коричневой массой. Масса называлась сургуч и использовалась как пломба на почтовых отправлениях. В бочонке ее нагревали. Потом деревянной палкой небольшое количество сургуча наносили на конверт или на узел бечевки, перевязывающей посылку. Сверху сургуч прижимали штампом почтового отделения и давали остыть. Он становился твердым как кирпич в течение нескольких секунд. Таким образом, отправление пломбировалось и вскрыть его, не сломав сургуч, было невозможно. Сургуч был очень необычной субстанцией. Он интересно пах - смесь смолы, древесины, клея и чего-то еще. По консистенции - что-то среднее между повидлом и сгущенкой. Поскольку работали с ним в горячем виде, для меня (в особенности для меня) он представлял опасность и близко к нему меня не подпускали. Чего доброго, я могла и палец сунуть. Но, как оказалось, палец - не мои масштабы. Произошло вот что: я украдкой прошмыгнула к бочонку, наклонилась над ним просто посмотреть, и нечаянно макнула прядь волос. Поднять голову не получилось - бочонок предательски не хотел меня отпускать. Волосы увязли в сургуче как в жидком стекле и держались прочно. Я попыталась вытянуть их рукой и задела ту самую палку, которой набирают сургуч. Все произошло в считанные секунды - бочонок полетел, чуть не сняв мне скальп, я следом за ним. Бабушка охнула и подхватила меня, а дядя-сортировщик успел поймать бочонок. Мы все замерли, словно "скованные одной цепью" - бабушка - я - бочонок - сортировщик. Сургуч быстро застывал и оставалось только одно - резать волосы. К счастью, никакого ущерба это не нанесло ни ангару, ни почтовой службе в целом. Меня сильно не ругали - бабушка испугалась, что "ребенок мог угробиться". Уму-разуму эта история меня не научила. А выдранный клок волос оформили нелепой короткой челкой.
К концу лета завершался и срок моей стажировки на железной дороге. Родители устроились работать на Дальнем Востоке, получили жилье и сообщили бабушке, что скоро приедут за мной. Я не разбиралась еще в датах и днях недели, поэтому на всякий случай ждала поезд с родителями каждый день. Как-то спонтанно пришла в голову одна идея. Я подумала: раз уж мне не дали ни разу объявить по громкой связи о прибытии поезда, я могу осуществить это сама. А то так и уеду, не сделав самого главного в этой жизни. Последние дни я вела себя хорошо, и бдительность бабушки усыпила - меня выпускали побродить. Я поднялась по лестнице на верхнюю галерею вокзала, где с высоты под сводами была хорошая акустика, и села на корточки между колонн ограждения. Таким образом, меня было не видно, но хорошо слышно. Я зажала пальцами нос, чтобы голос сделался гнусавым как у диспетчера, и отчетливо прокричала: "Скорый поезд сто-восьми-десятый "Москва - Владивосток" прибывает на первый путь. Повторяю - скорый поезд сто-восьми-десятый..."
