Если бы я знал, что ожидает меня там, не сошел бы с дивана даже под угрозой расстрела. Но друг уговорил меня. Ему, собирателю лекарственных трав, нужно было срочно посетить плантацию какого-то особо полезного папоротника. Безлошадный, он попросил меня подбросить его до леса, пообещав при этом, что поделится настоем из добытого папоротника, «если вдруг уменьшится любовный пыл». Он, как цыганка-гадалка, всегда использует этот известный прием. Я подумал, что пыл со временем может и уменьшиться, и рано утром завел машину.
И вот мы в глуби урмана, на вырубке, сплошь заросшей дикой малиной. Как ни странно, здесь обнаружился народ. По крайней мере, мой опытный глаз заметил двух молодых женщин, углублявшихся в малинник. Одна из них, смугленькая, не преминула улыбнуться мне. В голове замелькали различного рода шаловливые мысли, но развития не получили – мой друг начал рассказывать о химическом составе какого-то целебного растения. Опустившись на корточки к торчащему из земли робкому стебельку, я минут десять стоически слушал лекцию, потом плюнул на эту биологию, вытащил из багажника ведерко и пошел собирать малину. Ну, вы понимаете.
Малины полно, но больно мелковата, замучаешься собирать. Надо идти по следам девушек, уж они-то знают, где крупная и сочная ягода. Но девушки словно испарились. Двинулся на шорохи. И не заметил, как вышел к какому-то мрачному месту. Вот есть в урманах такие уголки, куда лучше не соваться. Еще в детстве нам внушили, что там, в уремных пещерах, обитают всякого рода лешаки, старые ведьмы (чу! вон одна притаилась в кустах!), оборотни; скрываются качкыны. (Не качки, качкыны. То бишь беглецы, которых всегда было много в этих дебрях. Еще со времен староверов. Дезертиры, местные Робин Гуды, беглые каторжники, просто разбойники и так далее. Лес не пустовал. В любое время может выйти из чащобы бородатый мужик и поинтересоваться, какая власть в деревне? На что готов ответ: да все та же!)
Это был глубокий и крутой овраг, сплошь заросший малиной. Гроздьями висела крупная ягода. Она и заманила меня в проклятую яму - цепляясь за кусты и корневища, я сполз вниз по крутому склону. Внизу было, как в погребе, влажно и прохладно. Малина стояла красной стеной. Я начал жадно сгребать в ведерко крупные ягоды. Увлекся так, что начал аж насвистывать от удовольствия: «ягода-малина нас к себе манила». Насвистываю себе и вдруг слышу – рядом, за малиновой стеной, кто-то игриво подсвистывает мне! Что за чертовщина? Может, показалось? Я тихонько посвистел. Ответ не заставил себя ждать. Кто-то игриво ответил свистом. Тут до меня дошло! Это же та самая смуглянка! Вот шалит, а! Я снова присвистнул. Девушка тут же отозвалась!
– Что, ягоды собираем? – спросил я игривым басом.
В ответ – тишина. Замерла, окаянная!
Тем временем я уже вычистил всю малину и решил пройти за колючую стену, чтобы помочь со сбором ягод притихшей девке. Но «девка» вышла ко мне сама. Да какая! Из-за кустов вывалилась медведица! И не одна, а с медвежонком, который жалобно хныкал. Малину просит! Медведица удивленно смотрит на то место, где только что пылали ягоды. Потом переводит взгляд на меня. В глазах ее ни злобы, ни угрозы, лишь искренняя обида: "Как же так, а, скотина ты этакая, ведь для детей было сохранено. Ждала я, когда дозреет, привела сыночка, полакомить ягодками, а где они? Где ягоды? Что молчишь? Тебя спрашивают, где ягоды?"
Даже при желании, я не смог бы ответить ей - стоял парализованный, обьятый жутким страхом! Лихорадочно ищу варианты спасения. Бежать ни в коем случае нельзя, да и как побежишь, находясь в яме, Визжать от страха тоже нельзя – прибьет одним ударом. Молча уступить дорогу, как учили аксакалы? Но как уступишь, находясь опять же в яме. Выхода нет! Сейчас вдарит меж ног (у медведей есть такая забава – бить между ног), и никакой папоротник не поможет, даже если останусь жив, что было маловероятно! Медведица тем временем снова переводит взгляд на куст малины, где должна была быть ягода, и снова удивленно на меня. Где ягоды? Шерсть на загривке зверя начинает зримо дыбиться. Я машинально опускаю ведерко к ногам малыша и виновато выдыхаю: «вот!» Медвежонок тут же загребает лапой сочные ягоды. Медведица поощрительно свистит. Вернее, не свистит, а дышит так взволнованно носом, что получается легкий свист.
Тому, что произошло дальше, никто ни разу не поверил, сколько бы я ни рассказывал! Медведица взяла меня легонько за шиворот и таким же легеньким пинком под выхлопную трубу вышвырнула вон из ямы, да так, что приземлился я у самой машины. Там меня уже заждался друг.
- Ты чего такой бледный? – спросил он и, не дожидаясь ответа, рапортовал: - А я тут столько папоротника накопал!
- Говоришь, любовный пыл умножает?
- Ну! Смотри, сколько, - он показал на багажник, доверху набитый зеленью. – Нам с тобой на весь год хватит!
- Слушай, а нет такой травы, которая этот пыл хоть на время укрощала бы?
- По идее должна быть. Не знаю, не интересовался. А что?
- Ничего. Ты уж поинтересуйся, пожалуйста.
И я завел машину. На обратном пути мы подобрали девушек, которые, оказывается, уже возвращались домой. Каждая несла по два ведра ягод. Медвежьих. Так в наших краях называют дикую малину. Одна из девушек, та, что смугленькая, всю дорогу поглядывала на меня и улыбалась странной улыбкой, как будто была в курсе всего произошедшего со мной.
Божья smsка
Эта шуточная миниатюра, написанная мной по анекдоту в башорге, вот уже много лет гуляет по сети.
БОЖЬЯ SMSка
Однажды Бог дал указание своим службам прекратить морочить головы людям всякого рода вещими снами, приметами и знамениями и перейти на оперативную мобильную связь. И вот с небес ушла на грешную землю первая смска.
Смерть (19.20): Я приду завтра в 10 часов. Приготовься, несчастный! Smile злорадная улыбка...
Поскольку дело уже было передано в приемный покой Небесной Канцелярии, ответ поступил непосредственно Апостолу Петру:
Леха: (19.21) : Блин, Олька, ты че, ваще? Смени ник!
Апостол, оторопел от неожиданности, и настучал на клаве:
Петр: (19.23): Окстись, отрок! Тебя завтра собьет машина! Молись о спасении своей ничтожной души! Smile хук....
Ответ был мгновенным.
Леха: (19.24): Щас! Разбежался!
Петр: (19.25): Не брыкайся! Я уже приготовил тебе интересное место. Прощайся со своей зазнобой Ольгой! Ха-хах!
Леха: (19.26): Петяй, ты че колбасишся? Ты из-за Ольки? Да забери чумичку, если тебе так нада! Smile кукиш
Апостол Петр в бешенстве направил еще две смски, типа, «как ты отзываешься о женщине, бревно!», «как ты смеешь взамен себя предлагать невинную девицу!» В ответ посыпались смски, содержание которых остается неизвестным!
- Господи Боже, - вскричал в отчаянии Апостол Петр, – Что за наказанье ты придумал?
Бог тут как тут.
- Чего вопиешь, как иерихонская труба? Сколько говорили тебе, не шуми на небесах. Тут тебе не государственная дума.
- Как же не вопить мне, - ответил устыженный Петр. – Они теперь и умирать не рады. Ворота ада уже ржавеют.
- Не заржавеют, - сказал Бог и взял в руки распечатку.
Внимательно изучив переписку, Бог решил самолично обратиться к хозяину злосчастного мобильника.
Бог: (19.45): Милый мой человек! Я люблю тебя своей божьей любовью. Что поделаешь, судьбой нам предопределено встретиться и слиться в любви и радости. Не противься, я лично обещаю тебе роскошное место в раю. Тебе понравится, клянусь моими небесами! Smilе вечное сияние...
Хозяева небес прильнули к монитору.
Но ответа не было.
Лишь через несколько часов, когда напряжение достигло критического момента и небо готово было разразиться громом и молнией, на мониторе заплясали редкие в этих местах слова:
Леха (22.45): Олька! Блин! Люблю! Но кольца, слышь, купишь сама. Встречаемся завтра на первой ступеньке загса. И смени, пожалста, ник! Smile жесть....
…Поздно ночью Бог разжег плиту в своей каморке и достал из сундука книгу судеб. Открыв страничку с заголовком Леха, он долго что-то стирал там ластиком, кропотливо вписывал, вздыхая и кряхтя, потом все зачеркнул и написал размашисто на весь лист: «Бог с ним! Пусть живет себе Леха и здравствует.» Подумав, добавил: «Но только в слиянии с Ольгой!»
И лег спать с чувством исполненного долга.
…Господь Бог спал, как ребенок, безмятежно и крепко. В устах его светилась улыбка, которая с земли казалась маленькой звездочкой, но лучи ее – божьи смски - проникали во все спящие дома.
Smile нежная улыбка всем.)
Божий дар
Существует множество вариантов известной притчевой схемы: Бог раздавал всякое такое, кому хитрость, кому ловкость, и кто-то подходил последним, и ему, последнему, или ничего не доставалось, или доставалось такое, что и брать-то было глупо и смешно. Вот и со мной так случилось.
Когда я, спохватившись, прибежал на раздачу, на прилавке дожидалась меня такая гадость, что засосало под ложечкой.
- Тебе завернуть, или так возьмешь? - спросил Бог и презрительно глянул на сетку в моей руке. Из сетки торчал пресловутый хвост селедки.
Я же с ужасом глядел на нечто бесформенное и бесцветное, что должно было стать моим знаком судьбы.
- Что это?
- А Бог его знает!
- Так я у него и спрашиваю!
- А, да! Забылся! Как увижу такого, как ты, так и теряюсь, много чего лишнего создал я на земле впопыхах.
- Но что же это?
- Да не знаю я! Не знаю! В чулане валялось. Я сам удивился, когда обнаружил. Не иначе как дьявол подкинул! А реализовывать мне! Забирай давай, меня дела ждут!
- Господи, неужели больше ничего не осталось?
- А чего бы ты хотел? – раздраженно пробасил Бог. Видно было, его порядком утомила великая раздача, и он спешил скорее завершить эту неблагодарную миссию.
- Мне бы, мне… Безумную храбрость! А также мужество и героизм!
- Ишь чего захотел! За этим добром, любезный, с ночи занимали! А ты когда приперся?
- Да я в поликлинике…
- Переста-ань! - оборвал меня Бог. - Перестань! Не получится! Хитрости и изворотливости у тебя нет и никогда не будет!
- Почему это?
- Да потому, что не дам я тебе ничего такого! Нет в наличии, можешь проверить. Коварством и притворством я наделил твоих врагов, они были первыми. И всегда будут первыми. Ну, как, будем заворачивать?
- Может, завалялось что другое?
- Что? Что другое-то? Что бы ты еще хотел? Ну, говори, говори, недосуг мне!
- Я бы хотел, я бы это… В общем, несокрушимую любовную мощь! А также потрясающую мужскую силу! А?
Бог окинул взглядом мое тельце и невольно улыбнулся мягкой отеческой улыбкой.
- Что, и ты хочешь стать секс-символом эпохи?
- Ну, зачем же эпохи? Мне бы хватило и моего аула. И зачем так громко - символом? Я бы особо не афишировал, пользовался бы тайком, тишком. А? Есть?
- Нет.
И плечи мои упали. Перед глазами пробежала предстоящая серая жизнь. Настолько серая и будничная, что я невольно застонал.
- Ты скажи спасибо, что не досталось! – пожалел меня Бог. – Мучиться будут с этим моим товаром некоторые, которым повезло, и жизнь закончат плачевно! – И он обратил свой взор на дрянь, лежавшую на прилавке. Брезгливо взял ее. - Завернуть, спрашиваю?
Я махнул рукой – мол, поступай, как знаешь, ты Бог, тебе виднее!
- Ладно, я тебе в коробку упакую. В подарочную. С мишурой, с ленточками, с бантиком. Будешь нести, и каждая моя тварь будет завидовать тебе!
- Чему завидовать-то? Не возьму я ее, хоть во что упаковывай!
- Возьмешь, куда же денешься. Ума, погляжу, тебе не хватает. Ума бы отвалить тебе с полкило!
- А что, есть?
- Что, ум? Опоздал, брат! Товар ушел оптом. По коллективной заявке. Утром на Камазе увезли в госдуму. Уж не знаю, как там распределили, но должно было достаться всем. Даже осталось, наверное.
- А нельзя запросить обратно остатки? Я бы взял.
- А зачем тебе их ум? Нет, ты уж как-нибудь со своим поживи.
- Трудно будет со своим-то.
- Зато надежно! Держи вот! Видишь, как красиво смотрится, бантик какой, а? Эксклюзив! Коробку для тебя приберег!
…Я шел по улице, опустив голову, меня сопровождали презрительные взгляды. Ноша тем временем оказалась тяжелой. Настолько тяжелой, что я вынужден был освободиться от лишнего. Сетку с селедкой я оставил возле двух своих друзей, с которыми провел утро и которые мирно спали в кустах возле совсем иного магазина. Друзья эти, к слову, так и проспали раздачу, им вообще ничего не досталось. Абсолютно! В жизнь они вступили с пустыми руками, но сложилась она у них сравнительно удачно, и сейчас они пребывают в полном благополучии. И в этом тоже загадка.
Ну, а я… Я так и не понял, что дал мне Бог в красивой обертке с бантиком. Но тащил этот дар, как единственный крест, безропотно, без особой обиды, порой даже с благодарностью судьбе. И Ему, Господу Богу!)
Овечья нога
Амач была самой маленькой девушкой в деревне. Девочка с мизинец. Если совсем точнее – с наперсточек. Именно так называли ее ласково - девочка-наперсточек. И мало кто верил, что она стала уже совершеннолетней! Но она стала и с трепетом ждала шорыкйол.
Шорыкйол (дословно «овечья нога») – это марийский зимний хеллоуин, языческие гуляния в честь нового года, святки, с реками "кумушки" - знаменитой марийской самогонки, с ряжеными, гонявшими по всей деревне провинившихся за год мужиков, с мистическим гаданиями на суженых. Вот последнее-то и интересовало Амач. Какое-то смутное и трепетное чувство подсказывало ей – пора, пора заглянуть и в будущее! Самым верным и в то же время самым страшным из гаданий на шорыкйоле был так называемый перекресток дорог. С наступлением темноты девушки выходили за деревню на безлюдный перекресток, ложились на снег и слушали, о чем гудит земля.
…Амач сразу же отстала от подруг. Ради такого случая она надела новые валенки, которые ей подарили на день рождения. Они, не усаженные, были жестки и, конечно же, велики, цеплялись, казалось, за каждую крупинку снега. Было темно и страшно. Вдобавок девчонки вспоминали, какие ужасы были на прошлых гаданиях на перекрестке – как из-за сугробов вдруг являлся огонь и начинал палить шубенки девушек, как из ночи выползал снежный человек и пытался схватить за подол самую юную красавицу, которая осталась после этого заикой, и так далее, и тому подобное.
Когда Амач нагнала подруг, те уже лежали на снегу и слушали землю. Легла и Амач. Но не ухом к земле, а лицом к небу. Легла и… забылась, завороженная бездонной красотой! Она была один на один с небом. Звезды были так близки, что до них можно было дотянуться рукой! Можно было теплым дыханием затуманить небо, как зеркало, и стереть пятно варежкой. Или дунуть и переворошить все светила!
Звезды тоже заметили девушку, с удивлением разглядывали ее. Что за кнопка, что ей надо? Потом жутко развеселились, начали перемигиваться, о чем-то неслышно переговариваться, и зашелестел по вселенной звездный шепот: Амач, Амач… Девушка почувствовала, как что-то тяжелое гулко забилось внутри земли, под сугробом, на котором она лежала. Амач аж подбрасывало, и она бы вскочила и побежала прочь от этого страшного места, если бы не догадалась, что так бьется ее собственное гулкое сердце.
На обратном пути девчонки бурно делились впечатлениями. Оказывается, они слышали звон бубенцов, топот копыт, бульканье самогонного аппарата. Все говорило о том, что подругам нынче будут справлять свадьбы!
- Ну, а ты, Амач, ты что слышала, о чем тебе поведала земля?
Валенки Амач зацепились за очередную крупинку снега, и она упала.
- Ей еще рано! Пусть подрастет малость! – вынесла приговор одна из девушек.
Вставая, Амач глянула на звезды недоуменно, растерянно. «Что же вы отвлекли меня, я бы тоже прислушалась к говору земли и услышала бы то, что услышали девчата. Это несправедливо!» Она готова была расплакаться от обиды, но на этот раз сдержала слезы.
Подруги тем временем продолжали делиться впечатлениями. Да, все шло к тому, что нынче им выйти замуж! Дело осталось за малым – угадать, какими будут женихи. На шарыкйоле, сами понимаете, это не проблема! Последнее гадание как раз этому и посвящено. Девушки должны были войти в ночной хлев, схватить в кромешной тьме овцу за ногу и вытащить во двор. По масти, массе и прочим признакам добычи и определялось, каким будет жених.
Амач решилась на это гадание после долгих уговоров подруг.
- Нынче тебе свадьба не светит, но ведь рано или поздно и за тобой придут сваты. Узнай же, кто будет женихом!
И Амач согласилась. Вернее не стала особо брыкаться, когда молодежь затолкнула ее в хлев!
Оказавшись в хлеве, она решила действовать наверняка, не стала хватать первую попавшуюся овцу, а прошла вглубь теплого сарая, в самый угол. Здесь и услышала она предательское нежное дыхание. Что-то робкое всколыхнулось в груди девушки, и она схватила этот пульсатор нежности за заднюю левую ногу. Пульсатор, вопреки ожиданию, не сопротивлялся! Напротив, он благодарно ткнулся головой в ее валенок. Амач присела и погладила голову пульсатора. Голова тоже была нежной. И девушка улыбнулась.
Когда Амач выволокла свою добычу во двор, ее встретила гробовая тишина. Лишь через какое-то время послышался смех, а затем и громовой хохот. Посыпались комментарии один обиднее другого. Что тут смешного? Она обернулась к своей добыче и увидела… Нет, лучше бы не видеть! Рядом с ней стоял, виновато опустив голову, старый облезлый козел! Этот древний разбойник доживал свой век в углу сарая среди овец и баранов, о нем давно забыли и никто бы не вспомнил, если бы Амач не выволокла его на середину двора!
…Амач шла по ночной улице и рыдала. Слезам дана была воля, и они текли и текли, и она их не вытирала. Шла, спотыкаясь. Валенки были тяжелыми и неуклюжими, она метнула их прямо с ног в разные стороны, и побежала по жесткому снегу в одних носках.
Звезды с перекрестка дорог провожали ее доброй улыбкой. Они, конечно же, запомнили ее, красивую девушку с необычным именем Амач.
Соловушка
Нет, не о печальной девушке-бесприданнице рассказ. Такое необычное прозвище в нашем ауле носил один неказистый, жалкого вида мужичок. Маленький, щупленький, он и на самом деле походил на серенькую невзрачную птичку. То есть на соловья. Но похожесть была не только внешняя. Он обладал потрясающим певческим талантом, был умелым исполнителем так называемых "озон кюй" ("долгих песен"). Пока дотянешь до конца такую песню с бесконечными замысловатыми мелизмами и переливами – шею сломаешь! А у него получалось запросто, легко и душевно. Но главным его коньком было другое. Он в совершенстве владел древним искусством имитации. Тем самым, которое описал еще в прошлом веке академик Лебединский, потрясенный встречей с птицей-мужичком в башкирской глубинке. Наш мужичок мог изобразить в звуках, лицах и картинах все, что угодно. Будь то пробуждение аула с разгоном сепаратора и плачем разбуженного ребенка или жизнь урмана со всем ее пестрым поющим, рычащим и мычащим населением. В кругу мужиков он изображал разные веселые картинки. Например, как старый козел добивается расположения молодой козы. Круг в итоге превращался в рыдающую лепешку (калька башкирской поговорки). Нас же, аульскую детвору, поражало его умение свистеть, не открывая рта. То есть не просто свистеть, а выдавать всякие птичьи трели. Как только кто заплачет или расшумится, он, как магнитофон, включал эти трели и мы замирали, начинали искать – а где птичка? А «птичка» сидел с невозмутимым видом, будто он вовсе ни при чем. Вот за это умение стар и млад и называл его Сандугач-бабаем (дядюшкой Соловушкой).
Все свободное время он проводил за рыбалкой. Если не было клева, подзывал рыб тихим пением. Если и на это рыба не клевала, предавался другому известному увлечению всех самородков – запойно пил. Есть такое определение - «пьет по-черному». Так вот, наш соловушка пил «по-белому», благородно. Тихо, без шума, не доставляя особых хлопот своей супруге, которая ростом и весом была раза в три шибче его. Напившись, он не падал, не валялся, не кричал, не буянил, не качал права и так далее. Он тихо сидел в углу кровати. Спал так, сидя. Причем, не сразу было угадать, спит или просто сидит, улыбаясь. Просто отключался часа на три, сидя, как сидел, не меняя позы, съежившись, как соловушка. Как соловушка потому, что во сне он порой включал то свое умение, и было странно слышать в избе, где кроме пьяного мужичка никого не было, разнообразное пение птиц.
Но однажды с ним произошла метаморфоза. Он забросил рыбалку, перестал изображать козлов и, самое странное, бросил пить. А дело вот в чем. Между нашим аулом и деревней Сорокино был лес, который так и назывался Сорокинским. Так себе лес, небольшая дубрава. Но в ней, в этой дубраве, наш имитатор обнаружил какую-то очень редкую птицу необычного оперения и неизвестных нежных трелей. Вот с того момента и преобразился наш мужичок. Каждый вечер он уходил в дубраву на орнитологическую экспедицию. Уходил возбужденный, нахохленный, а возвращался весь какой-то пощипанный, опустошенный. Дома его ожидала еще одна печаль - жена, которой эти походы не нравились, избивала его смертным боем и выбрасывала в огород, где он приходил в чувство лишь к утру. Вечером, придя в полную норму, он снова уходил в дубраву.
Мы переживали за него. Мы ждали, когда он принесет в аул новые звуки, новые мотивы любви (так говорил имитатор) неизвестной редкой птицы. Были, конечно, и сильно сомневавшиеся: ну какая может быть птица в Сорокинском лесу, кроме сороки? И они оказались правы. На следующее лето наш герой прервал все экспедиции, объявив, что редкая птица не поняла его, благородные порывы не оценила и улетела в иные кущи. С той поры он снова взялся за старое, перестал петь, быстро сник и умер. В последний раз я видел его, когда заехал повидаться, сидевшим все на том же месте в отключенном состоянии. Пустой дом был грустен, не было слышно трелей соловья. Мелькнула горькая мысль - так и просидел всю жизнь и ничего не оставит памятного...
А потом случилось вот что. Как-то я сидел на концерте художественной самодеятельности района. Я было задремал под тягучие звуки курая, но тут обьявили выступление имитатора. "Ну-ну, - подумал я, мгновенно вспомнив Сандугач-бабая. - Глянем, на что способен!" И не поверил глазам своим - на сцену вышел Соловушка! Мальчонок, капля в каплю похожий на нашего покойного мужичка. Такой же невзрачный, щупленький, смущенный. Вышел и… залился соловьем.
Мать моя!
- Кто такой? - спросил я соседа, завотделом культуры.
- Из Сорокино паренек. Потом пройдем за кулисы, посмотришь, как изображает козла! Умрешь!
И я чуть не разразился хохотом, ибо разом вдруг понял, какую редкую птицу искал-навещал в дубраве наш покойный имитатор!
Такой вот был соловей-соловушка. Царствие ему небесное, покойному.
Сирано из пятой роты
Все началось с того, что он спас от неминуемого суицида Борю Галушкина. Как-то смолили они "Памир" в курилке. И Боря Галушкин сказал:
- Удавлюсь на хрен! И посмотрю, как будет визжать на похоронах!
- Велико удовольствие!
- А что? Целый месяц не отвечает, зараза!
- Может, не так пишешь?
- Ага! Я ей конкретно написал: приеду, убью!
- Разве так пишут письма девушкам?
- А как? Попробуй вот сам ей написать.
- Попробую, а что? Как ее зовут-то?
- Галя.
- Галя. Имя-то какое.
- Какое?
- Красивое. Дай-ка бумагу-то…
И он написал письмо Гале. От имени Бори Галушкина. Боря тщательно переписал текст, приговаривая ходовое в ту пору словечко «ништяяк!»
- Э-э, да ты тут стих присобачил. Может, не надо?
- Надо.
- А чей это?
- Какая тебе разница. Напиши, что сам сочинил бессонной ночью.
- Не поверит!
- Поверит. От души же. Добавь – мол, смотри, что со мной сотворила окаянная любовь к тебе!
Боря Галушкин добавил. Через неделю на свои четыре странички он получил шесть страниц ответа. Галя клялась в любви и верности и просила еще стихов, «если тебе не жалко, мой любимый!».
Галушкину было не жалко. Вскоре к "любовному писарю" выстроилась очередь.
- Слышь, салабон, напиши-ка письмецо моей пичуге…
Салабон написал и пичуге. Пичуга рыдала три недели.
Его письма срабатывали безошибочно. Был он призыва "дикого", откуда-то из чума, но у него находились какие-то особые слова и для девчонки из глухой тамбовской деревушки, и для красавицы из солнечного Еревана, и даже для юной оленеводки из поселка Эгвекинот, что на краю земли Чукотки. В сердцах девчонок, потерявших было интерес к своим солдатикам, вспыхивали новые чувства, они дружно садились за ответные послания. В роту письма носили тюками. Если бы поставить под пресс эти тюки, то пролились бы реки слез влюбленных девушек всех краев необъятной в ту пору страны.
Сам он письма не получал. Не от кого было. Салабон он и есть салабон, кто ему напишет.)
Кровавая коррида
Дело было так. Местный парторг знакомил меня, журналиста областной газеты, с работой передовой молочно-товарной фермы.
- Да-а, упитанный у вас скот, - сказал я, когда мы выходили из коровника во двор фермы. – Породистый!
- Еще бы, - обрадовался парторг. – Ведь у нас самый знатный в округе производитель.
- Ишь ты...
- Чомбе! Кличут его так, осеменителя. В знак солидарности с угнетенным миром. И норов чисто африканский. Если что, не побрезгует, разделает как сидорову козу да за милую душу!
- Глянуть бы на героя.
- А сейчас и гля...
Парторг не договорил. Он застыл с ужасом в глазах - в конце двора высилась гора мышц со звездой на лбу и с кольцом в ноздре! «Чомбе!» – догадался я.
- Как так? – вскричал парторг. – Он же был на цепи. Сорвался!
В следующее мгновение парторга как ветром сдуло. Влетев обратно в коровник, он инстинктивно захлопнул за собой воротца. Я бросился за ним, но черта с два – ворота уже подперты изнутри. Слышался лишь гулкий звук стремительно удаляющихся шагов партийной власти.
Оглядываюсь. Двор со всех сторон огорожен. Впереди бык. Я один. Вооружен лишь пером, блокнотом и мечтой о гонораре. Расстояние до Чомбе вполне приличное, но это не в мою пользу – есть дистанция, которая позволяла быку набрать бешенную скорость. Короче, впереди - живая торпеда весом в тонну. И нацелена она на меня!
Но человек я хладнокровный. Я предался размышлениям. Нет, на этот раз не о судьбах отечественной драматургии. Начал вспоминать соответствующие эпизоды из мировой литературы. Вспомнился сразу Дерсу Узала. И я обратился к быку с назидательной речью: "Дружище Чомбе! Я пришел в твои владения с миром. Единственная моя цель - поведать всей республике о твоей мученической работе. Я тварь пишущая, ты тварь... э... созидающая, все мы твари, созданные единым Богом; мы призваны сеять на земле мир и благоденствие."
Бык в ответ начал свирепо рыть копытами, всем своим видом демонстрируя, что сеять он призван нечто иное.
Все, пропал!
Тут я заметил рядом с собой вековой дуб в четыре обхвата. План созрел моментально. Я встал спиной к дереву. Расчет прост – в последнее мгновение шагну в сторону и разогнавшаяся торпеда по инерции врежется в дуб. И поминай африканца, как звали!
И вот он разогнался, вот мчится прямо на меня. Земля гудит и волнуется, как груди доярки в минуты познания любви. Еще мгновение и от меня останется лишь пятно в истории башкирского театра. Но именно в это мгновение я невозмутимо ступаю в сторону. И что вы думаете? Дуб вдребезги, с неба сыплется разбитая щепа. Чомбе, будь он проклят, как ни в чем не бывало разворачивается для нового разбега. В моем распоряжении лишь несколько секунд и я догадываюсь добежать до железобетонного столба, встать спиной к нему, лицом к набиравшему скорость снаряду. В последний момент я делаю шаг в сторону – столб вдребезги, на меня сыплется крупа!
Короче, в течение нескольких минут лучшую ферму района мы превратили в развалины! Оставалось лишь кирпичное здание красного уголка. Я бегом к нему, спиной к стене, лицом… Но и здание вдребезги! Посыпались доярки, которые с визгом попрыгали за забор. И тут меня осенило. Надо сигануть вслед за ними и всего делов. Я сиганул и… повис на ограде. Дрожащим задом прямо на быка. Лучшей цели он и во сне, наверное, не видел.
Я слышал за собой грохот надвигающейся торпеды, я хрипел от ужаса, перед моими глазами пробегала вся моя ничтожная жизнь…
Но тут показался местный Дерсу Узала. Он крикнул: «Ать, ети-и», и бык за моей спиной замер, вмиг растеряв весь пыл и гнев. Старик вел на поводке двух телок...
Старая муза
В Ишимбае в нашем дворе жила одинокая старушка. Была у нее старая обшарпанная кошка. Вороватая, блудливая. Сбегала из дома, терялась. Старушка ходила по двору и кричала: «Му-за, Му-за!». Музы не было. Устав и надоев всем, старушка уходила домой. И в ту же минуту из-за мусорного ящика вылезала эта самая Муза и начинала звать хозяйку. Кричала жалобно целый вечер, пока соседи старушки не подбирали ее и не относили хозяйке. На некоторое время во дворе воцарялась тишина. Потом все начиналось сначала.
Так и у меня. То я ищу музу, не могу найти ее, то муза ищет меня, не может найти. Кричим, не докричимся друг до друга. Вы уж, если подберете, возвратите мне ее, старую. Толку от нее особого нет, но уж больно тоскливо, когда нет ее рядом, колченогой, беспородной!))
Вот любителям стеба зачин хорошего стихотворения:
Вчера под окнами кричала муза.
Чужая муза, не моя…
Продолжение:
Предыдущая часть: