"В Грузии в начале десятых Антон увлекся азартными играми, параллельно зарабатывая на жизнь сливом персональных данных в даркнете. В казино Антон наведывался почти каждый вечер, подсел там на покер. Иногда везло, и выигрыш спускался в соседнем баре, куда Антон прихватывал официантку или девчонку-крупье, за что во многих заведениях считался персоной нон грата. Возвращался, куда пускали, и снова играл. Бесконечная вереница пустых вечеров, из которых он запомнит один: когда встретил Слепого".
Антон.
Спустя время он проснулся от давящей тесноты. Темно, душно, пахло нагретым на солнце металлом. Антон лежал животом на твердом, и от неба его отделяла нависшая низко, почти касавшаяся волос непроницаемая для света крышка.
Будто в гробу.
От этой мысли Антон дернулся и толчками перевернулся на спину. Уперся руками в потолок, надавил — не поддалось. Удары стучали гулко. Если его в каком-то металлическом саркофаге зарыли под землю, звучало бы иначе — земля глотает все звуки. Только сейчас Антон заметил, что темнота под ним не была мертва: рычала, подскакивала и вибрировала, словно он оседлал огромного зверя, и тот брыкался, силясь сбросить наглого ездока. Антон жаждал оказаться подальше отсюда, и зверь летел, услышав его мольбы.
Неужели он снова попал в передрягу, и старый знакомый Давид, счастья и долголетия ему и его семье, сунул его в потайной зазор между багажным отсеком салона и крышей рейсового автобуса Тбилиси-Владикавказ? Тогда Антон пересчитал ухабы каждым позвонком, голова после пяти часов горной дороги звенела, зато, отмечая синяки и кровоподтеки в конце пути, он радовался, что легко отделался.
В Грузии в начале десятых Антон увлекся азартными играми, параллельно зарабатывая на жизнь сливом персональных данных в даркнете. В казино Антон наведывался почти каждый вечер, подсел там на покер. Иногда везло, и выигрыш спускался в соседнем баре, куда Антон прихватывал официантку или девчонку-крупье, за что во многих заведениях считался персоной нон грата. Возвращался, куда пускали, и снова играл. Бесконечная вереница пустых вечеров, из которых он запомнит один: когда встретил Слепого.
Антон был пьян и бесстрашен. Издалека заприметил шикарную девушку у покерного стола. Подсел, подмигнул, вмешался в игру на следующей партии. Умудрялся даже с мутной головой растить банк.
Остались только он и старик в темных очках с двумя глубокими ущельями по обеим сторонам рта. Ставил и отвечал молча, а очки не снимал всю партию, несмотря на тусклый свет игрового зала. Одет старик был в молочного оттенка костюм, белым атласным шарфом перевязано тощее горло с выступающим кадыком, белые туфли постукивали по ламинату белым же низким каблуком, в руках старик сжимал трость из лакированного светлого дерева. Свои карты он держал рубашками вверх, приподнимал за уголок и тут же прятал, чтобы масть не отражалась в темном стекле очков. Группа поддержки старикана топталась поодаль: серьезного вида братки в черных пиджаках.
Сутенер, решил про себя Антон.
Карты были дерьмо, но блефовать жизнь научила — по крайней мере, на трезвую голову. На третьем раунде ставок казалось, что даже с такой ерундовой комбинацией Раевский вырулит, заставив противника спасовать. Но старик что-то заметил в лице Антона и не поверил. Ушли в шоудаун, тогда-то и вскрылось, что Антон задолжал старику семь тысяч баксов.
— Счет, пожалуйста! — хохотнул Антон и шутливо поднял два пальца.
— Никогда не пей перед игрой, — по-отечески наставлял старик, улыбаясь половиной лица. Вторую половину будто взяли от манекена: не двигался ни один мускул — видать, сковало инсультом, оттого речь Слепого звучала утробным рыком, словно он не выпускал из зубов добычу.
— Как же не пить? Вы еще скажите не рисковать.
— Риск риску рознь, — отвечал старик, вместо «и» произнося грозное «ы», а мягкие звуки в его исполнении приобрели непривычную уху жесткость. Получалось что-то вроде: «Рыск рыску розн».
— Записать бы ваши слова, да жаль, ручку не захватил.
Старик, кажется, оскорбился и ударил тростью об пол так резко, что Антон вздрогнул.
— Прогуляемся?
Игрок обвел ладонью большой зал с автоматами, суконными столами и алчущей золота публикой, и Антон понял: старик здесь как дома. Почему бы и не пройтись.
— Как же к вам обращаться?
— Зови меня Слепым.
Слепой любил заводить знакомства, в этом они с Антоном были похожи. Одно из ста окажется судьбоносным. Потому старик-чеченец с парализованным лицом приглашал выскочек вроде Антона на разговор.
В приватной комнате с бархатными диванами дожидался сытный жижиг-галнаш из молодого барашка с галушками, густо засыпанными чесноком и укропом, вареная кукуруза с фасолью, пышные лепешки и пузыри жирного баарша. Непривычный к такой пище Антон отверг баарш и налег на мясо с галушками, макая в соус и слизывая с пальцев золотистый бульон. Старик терпеливо ждал, когда гость насытится, сам ел медленно, насильно проталкивая куски в узкую прорезь непослушного рта.
— Кто ты? — задал Слепой любимый вопрос, простота которого может сбить с толку. Он вкладывал в него множество смыслов. С кем ты? Против кого? Какой веры? Чем зарабатываешь на жизнь? Как тебе удалось избежать тюрьмы?
Спрашивая, чеченец указывал на собеседника средним пальцем с татуированным перстнем: полумесяц на черном. И подливал выпивки, гад: сладких грузинских вин, рвущей нутро чачи, чтобы язык терял гибкость, сам же хлебал только воду.
Ох, нельзя ему пить, нельзя… Птица-говорун умом и сообразительностью не отличается.
Антон быстро поплыл. Решил, что заслужил уважение за рисковый проигрыш и за то, что запросто расстался с деньгами. Растекся по мягкому бархату, похлопал по сытому животу, рассказал, что с компьютерами на «ты» с малых лет, и старый чеченец подался вперед, сверкнув темным стеклом очков.
— Я как-то имел дело с хакерами, помогли вывести деньги с замороженных счетов. Славные ребята, но стоят дорого.
— Чтобы вывести деньги, большого ума не требуется, — прихвастнул Антон.
— Ты способен на большее?
— Не стану отрицать.
— Сказанное назад не вернешь, — произнес Слепой и дважды ударил тростью о стену.
Тут же вошел человек. Молодой, ровесник Антона, славянин, но косящий под мусульманина. Коротко стриженные светлые волосы, окладистая борода-лопата без усов, которую человек приглаживал длинными пальцами. Такую же бороду носил Слепой.
Кого-то вошедший сильно напоминал, кого-то из прошлой жизни, и это Антона насторожило. Для чего он здесь? Правая рука или начальник охраны? Конечно, ведь Слепой слишком стар, чтобы отбиться от неприятеля. С другой стороны, зачем такие сложности, когда можно, не приближаясь вплотную, пальнуть по нему из снайперской винтовки. Да и какой из Антона убийца, тем более подшофе…
Слепой предложил мужчине выпить, но тот качнул головой и недобро уставился на Антона. Пальцы его без конца трогали бороду, словно она доставляла одно беспокойство, но взять бритву и избавиться от помехи было выше его сил.
— Спокойнее, Ярослав, — сухо приказал Слепой, и бородатый сложил руки перед собой, как школьник.
— Яр, ты? — чуть не крикнул Антон.
Ярослав нахмурил брови, потом прищурился.
— Я тебя не знаю.
Да ты чего, Войнович, это я, Раневский, за одной партой сидели! Как списывал у меня, помнишь, и выпечкой угощал? Как стал единственным другом, настоящим? Но Антон закрыл рот: нет, Раневский погиб. У него теперь другое имя, другое лицо. Новая жизнь, где не место призракам прошлого, и даже под действием алкоголя он этого не забывает. Одно зацепится за другое, и вот уже всем известно, что Раневский жив, а его дверь без церемоний выбивает отряд захвата.
— Прости, друг, обознался, — с чувством сказал Антон. Аппетит у него тут же пропал.
— Ярослав, в чем проблема? — спросил Слепой.
— При нем? — Ярослав и без того отнесся к пьяному гостю настороженно, а после его выходки тем более. — Как скажете. Есть один сайт, —Ярослав говорил, не сводя глаз с Антона: прощупывал, искал слабости. — Точнее, торговая площадка, где разные магазины сбывают товар. И есть сайт конкурентов. Эти ублюдки крушат наши серваки и требуют выкуп, иначе грозят положить совсем. А там деньги, клиенты. Мы потеряем бизнес. Заплатим — где гарантии, что они успокоятся? Это война.
Яр придал слову «война» особую торжественно-драматическую интонацию, будто вещал со сцены.
— Сначала они переманивают наших поставщиков, потом ломают торговлю. Что будем делать?
Вопрос был обращен к Слепому, но тот, кажется, ждал ответа от гостя.
— Положите их первыми, — сказал Антон, вонзая нож в бараний рубец. На тарелку высыпались рубленые потроха вперемешку с рисом. Есть не собирался, всего лишь удовлетворял любопытство.
— Мне нравится ход твоих мыслей, — усмехнулся Слепой.
— Если они переманивают поставщиков, переманите их модераторов.
— Каким образом, умник? — нахмурился Яр.
— У конкурентов есть депозиты, какой-то страховочный бюджет, ведь так? Сдайте его или сделайте вид, что собираетесь сдать, и когда ваши испуганные друзья начнут в спешке выводить кровно нажитое, их модераторы почуют, что пахнет жареным. Пообещайте им главное — безопасность. Если они не «с первой линии», то сразу поймут, где выгода. Прикормите крыс, и корабль сам потонет.
— Дело говоришь, — согласился Яр, на этот раз глядя на Антона с нескрываемым интересом. — Еще бы парализовать их торговлю, чтобы продавцы и торчки потекли к нам…
— Торчки, Ярослав? — отозвался Слепой.
— Покупатели, то есть. Прошу прощения, Хаджи…
— Да ладно вам, будто я не понял, о какой площадке речь, — рассмеялся Антон.
— А раз понял, умник, так расскажи, как это сделать?
Ярослав, нервозный и злой, — другой полюс того сдержанного упитанного мальчишки, которого ничем не проймешь, потому что всё у него в порядке и будет в порядке всегда. Про таких говорят: родился с серебряной ложкой, а не с деревянным половником. Путь середнячка не для них: тут либо к звездам с высокого старта, либо к самым низам, куда больней всего падать и где приходится учиться жить заново. Яр умел подстраивать судьбу под себя, но пока Слепой был солнцем, а Яр — лишь луной, которая, за неимением своего, отражала чужой свет.
— Погодите, друзья мои, — поднял ладони Антон в притворной капитуляции, — вы так спешите втянуть меня в какое-то дело, когда я уже, кажется, прикончил вторую бутылку…
— Он прав, поговорим завтра, — поднялся Слепой. — Ярослав, обменяй фишки и проводи нашего гостя до гостиницы.
Ночь в грузинской столице отливала малахитом и золотом. Взрывалось розовыми снарядами Иудино дерево. Стены густо оплетал плющ. Над мостовыми нависли одичавшие виноградные лозы, резные балкончики в кружевах и завитушках, широкие кованые балконы и целые пояса галерей с крашеными балясинами. Балконы, непредсказуемые, как горный народ. Балкон — лицо дома, местная примета, тбилисский фетиш, и горожане соперничали друг с другом размерами, разноцветьем и уникальностью лепнины. Старый Тбилиси одновременно напоминал Париж и турецкий прибрежный городок с петляющими то вверх, то вниз узкими улочками, стертыми мостовыми, домами с белоснежными колоннами и уютными уличными духанами, где восточное радушие, запахи, музыка... И вместе с тем, еще не выветрился советский дух в виде простыней, сохших на веревке, припаркованных во дворах раскрашенных, как балконы, автомобилей «Волга», старых аксакалов на скамейках под фонарем за партией домино, а в каждой дорожной яме, трещине от давнего землетрясения или просто от ветхости отчетливо проступали сиротская обездоленность, неряшливый декаданс и достоевщина.
Дорога петляла змеей и норовила выскользнуть из-под ног, но Антон развел руки и худо-бедно держал равновесие. Ярослав плелся рядом, не пытаясь помочь.
На пороге гостиницы он схватил Антона на локоть и развернул к себе.
— Не вздумай всё запороть. Завтра в девять жди в вестибюле.
Оттолкнув Антона, Ярослав зашагал обратно, но остановился в круге фонарного света. Отвесные тени сделали его лицо совсем незнакомым.
— Ты ведь из Омска, так? «С первой линии» — так только омичи говорят. Земляк.
И зашагал прочь. Антон вмиг протрезвел.
В фойе скромной, в два этажа, гостиницы хозяин Давид расставлял по местам стулья, в креслах чаевничали постояльцы. По телевизору тихо бурчали новости на чужом языке.
— Налить чего, генацвале? — распушил усы гостеприимный хозяин.
— Просто воды. Спасибо. Мне на сегодня хватит…
— Моя Софико сегодня такое чахохбили приготовила — пища богов! — Он похлопал себя по округлому животу. — Попробуй.
Антон покачал головой.
— Почему грустный такой?
— Слушай, Давид, ты знаешь Слепого?
— Его здесь все знают... Опасный человек. Чэчнэби. Вор в законе. По мне, так просто бандит. Шпана, бордели, ай… — ругнулся Давид на местном наречии.
Сквозь щель в приоткрытом окне-бойнице завывал ветер. Пламя буйной пляской отзывалось в камине.
— Не связывайся с бандитами, мой совет. Давид вот не связывается и живет хорошо, проблем не знает.
Антон поднялся в номер, принял холодный душ. На пороге ванной комнаты он, обернутый полотенцем, остановился. Дорожная спортивная сумка задвинута под кровать, наружу торчала лишь длинная тряпичная лямка. Он точно помнил, что, уходя мыться, открыл сумку, чтобы достать белье, и так и оставил посреди комнаты — или всё-таки нет? Почему такие мелочи не задерживаются в голове, совершаешь их на автомате, а потом гадаешь: было или почудилось? Мозг человека в тысячи раз мощнее любого компьютера, но этот баг никак не исправить.
Антон попытался уснуть. Вертелся. Пронзительно тикали настенные часы. Каштан скребся в окно. Псы лаяли глухо, будто им затыкали пасть. Где-то в доме скрипели дверцы шкафов.
Антон мог выбрать самую дорогую гостиницу, но взял маленькую и неприметную. Отель находился в центре, но в стороне от столичного шума, укрытый густым покровом листвы. Антону нравились камин в лобби, домашняя кухня, а, главное, хозяин, с которым можно договориться. Давид жил тут же, в одноэтажной пристройке позади гостиничного духана. Его жена наводила чистоту, перестилала постели, кормила малочисленных постояльцев и быстро перемещалась между отелем и духаном по узкому тамбуру, заставленному хозяйской обувью.
Пробираясь среди ночи по этому тамбуру, Антон заметил во дворе огонек сигареты. Желтоватый, подсвечиваемый огнями туман окутывал город и подножие горы Мтацминда. Синей иглой уставился в черное небо шпиль телебашни, ярким факелом сиял купол Цминды Самеба, но человек, который раз за разом закуривал под окном Антона, держался в тени, словно его избегал сам свет, и даже искра зажигалки вспыхивала вхолостую. Когда за оградой запрыгал второй огонек, Антон схватил дорожную сумку и заколотил в хозяйскую дверь.
Заспанный грузин в наспех накинутом халате сразу понял, что дело серьезное, ведь неспроста постоялец будит его среди ночи, готовый вот-вот двинуться в путь.
— Давид! Кажется, я совершил ошибку.
Хмель совсем выветрился, растворился в адреналине.
— Мне нужно уехать.
— Генацвале, — терпеливо, словно ребенку, сказал Давид, — рассчитаешься за номер и уедешь с утра.
— Утром поздно. Ты не понял… мне нужно исчезнуть прямо сейчас, — шепнул Антон.
Давид поджал губы и поднял палец, призывая к терпению. Потом тихонько прикрыл дверь.
— Давид, твою ж мать, — схватился Антон за голову, но грузин почти сразу вернулся с тощим портмоне, откуда вынул сложенный вчетверо листок бумаги.
— Мой друг довезет тебя до Владикавказа, — постучал Давил по листочку: пара строк на грузинском и пятизначное число. — Столько заплатишь. В пять утра будь готов, приедет автобус, мой постоялец выйдет, а с ним погрузим чемодан. Только ехать будет неудобно.
— Плевать.
— Довезет тебя до вокзала и посадит в тайник на крыше.
— Я могу доверять твоему другу? — спросил Антон.
Давид посмотрел с укоризной.
— Гинацвале, по-твоему, я хороший человек?
— Конечно, Давид.
— Так как мой друг может быть плохим человеком?
Теснота чемодана, который Давид с трудом докатил и погрузил в автобус, тряска по тбилисской дороге в багажном отсеке. Вокзал, закрытый бокс. Тайник под объемной крышей маршрутного «фольца». Спортивные сумки с нелегальным товаром. Человек-контрабанда.
Казбеги.
Гудаури.
Нареквави.
Давид на всякий случай снабдил его картой, и Антон весь путь водил по ней пальцем, отсчитывая километры.
КПП «Верхний Ларс».
Граница.
Вспомнилось.
Антон смотрел в нависшую темноту и увидел сквозь ставшую вдруг прозрачной крышу багряный небесный купол, мятые бархатные вершины, белые соленые пики. Розовый дымок облаков — выдох незримого великана. Невесомые брызги звезд, замершие на миллиард лет подвешенной в пустоте кляксой.
Внезапная остановка. Капкан захлопнулся: потолок вновь стал непроницаем, исчезли прекрасные виды. Люк распахнул рот, руки потянули за рубашку на воздух, в холодную ночь. Нечеловеческой силы руки.
Антон рухнул вниз, до искр из глаз, и вроде должно быть больно, но почему-то не было. Кто-то сел на спину, придавил телом, и Антон отчетливо ощутил тяжесть, будто ничего в нем, кроме тяжести, не осталось. Человек молчал, и молчание оказалось хуже драки, хуже плетей, хуже дыбы, хуже испанского сапога. Даже распятия на кресте хуже.
И Антон понял, кто прервал его путь. Он хотел кричать от ужаса, но не смел. Потому что кара заслужена. Он не сбросил молчаливого всадника — просто ждал, а руки сдавливали всё туже.
Человек тоже ждал.
Антон решился заговорить.
— Как бы ты меня ни наказывал, ничего не добьешься. Уничтожишь меня — сам себя закопаешь. Я ведь предупреждал, но ты не послушал. Думаешь, я себя не виню? Думаешь, живу как король? Если не пьянки, карты, бляди, то я останусь наедине с собой, и тогда мне точно конец, Деникин.
Человек молчал.
— Если бы я знал, на что способна одна крохотная неправда… Ну не мог я предположить, что отец твой год просидит без денег никому не нужный со своей инвалидностью! А потом слетит с катушек и пойдет искать виноватого, чтобы выбить мозги ему, и себе. Все решат, что Войновича заказали, но это не заказ — это я, малолетний дурак… Жаль твоего батю… Ты тоже пошел искать виноватых, но поздно: меня в городе уже не было.
Человек молчал.
— Я и узнал-то случайно, из новостей и, веришь, нет, испугался. Домой не ездил, придумывал отговорки, пока тебя не посадили за очередной грабеж. Не знаю, мог бы ты стать другим, если бы не было всей той истории, но какой-то внутренний ориентир в тебе точно сбился.
Есть моменты, которые меняют всё. Эффект домино: касаешься первой костяшки, и целый ряд рушится — неважно, сколько их там, десять или миллион, все упадут и увлекут за собой следующие. Я долго думал, что первой костяшкой был разговор с Яром, но… Помнишь собачью лапу? Я схватил ее, и вышло так, что схватил тот миг. Или даже раньше: когда кто-то подкинул лапу? Или убил несчастного зверя? Но тогда выйдет, что я снимаю с себя вину. Всё дело в том, что меня тянуло туда; меня всегда тянет туда, куда соваться не стоит. Я всё испоганил… из-за лапы дохлого пса.
Человек продолжал молчать.
— Меня уже нет, Деникин. Я живу с твоим именем, чтобы ты сквозь решетку увидел свет. Может, у меня плохо выходит, но я стараюсь. Меня нет, а ты есть. Живи.
Человек молча вздохнул, и тяжесть ушла. На мгновение Антону кажется, что он прощен, но ночь отчего-то так холодна, будто человек, уходя, забрал с собой всё тепло, и Антон вдруг пожелал, чтобы тот вернулся.
Берег горной реки. Камни, песок, снова песок и камни. Жидкий кустарник на другой стороне потока. Антон оперся на валун, чтобы встать, но песок не пускал.
Что-то большое, жадное, страшное мчалось по речной равнине, отскакивало от склонов и сворачивалось в спирали. Антон приготовился встретить бурю, и буря явилась. Песок забивал нос, держал за ноги, и когда его с головой накрыло зыбким пепельным одеялом, кара-буран ударил во всю мощь.
Антон проснулся.
Он обежал взглядом знакомую обстановку. Ни сестер, ни Корсакова, ни больничной койки. Он не помнил, как оказался дома. Сон ушел, оставив холод в груди. Но Антона больше не тянуло к винному шкафу, где ждал эликсир от душевной язвы, и ему казалось, что сон знает о нем нечто важное.