Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Обратившись по привычке за июньскими новостями к переписке славных наших братьев Булгаковых, я несколько огорчился... Чем занять любезного читателя из того потока милой светской трескотни, что обрушилась на меня оттуда? Перечитав три раза, всё же нашёл несколько мотивчиков, которые и попытаюсь донесть до вас после наслаждения очередным видом Петербурга.
Как мы помним, Государь Александр Павлович с самого начала года серьёзно тревожил своих подданных состоянием здоровья. и - прежде всего - открывшейся на ноге рожею. Кажется, теперь можно не беспокоиться. И - представьте - помог тут не кто иной, как тесть нашего с вами Александра Яковлевича - князь Василий Алексеевич Хованский, изобретший удивительную мазь собственного приготовления.
- Я видел на скачке Вилье (Яков Васильевич Виллие - личный врач Александра I. "РРЪ"); он мне сказывал, что государь употребляет мазь князя Василия Алексеевича, и с его согласия. Он уверяет, что она точно полезна. Также он меня уверил, что нога совершенно здорова...
Вторит Виллие и приехавший в Москву князь Пётр Михайлович Волконский - близкий к Государю человек, ещё в прошлом году бывший начальником Главного штаба, но рассорившись по поводу раздутого бюджета 2-й армии с зорким на такие дела Аракчеевым, на некоторое время отставленный от дел и просто числящийся при персоне Императора.
- Спросил я о государевой ноге. «Кстати, – сказал князь, – у меня приказание императора поблагодарить князя, вашего тестя, за мазь, которая принесла величайшее благо его величеству. Он пользуется только ею; не только семь ран, у него бывшие, совершенно закрылись, так что остался лишь один маленький след от одной из них (и показал, на котором месте), но даже неприятный зуд, от коего он страдал, совершенно прошел. Бывало, ночью расчешет всю ногу государь, так зуд велик бывал; а теперь и это миновалось, что и доказывает, что нет более остроты». Слава Богу! А тесть мой в восхищении, что лекарство помогло. Теперь все больные рожами просят у него рецепт этот.
А лейб-медику Виллие должно быть стыдно! Что же до портрета самого изобретателя чудодейственной мази, то - увы! К сожалению, история не сохранила для нас с вами изображения князя Василья Алексеевича Хованского. Зато осталось несколько характеристик его. Например, наш добрый знакомец Филипп Филиппович Вигель так высказался о периоде киевского вице-губернаторства Хованского: "Он не являлся даже тогдашним европейцем; в тоне, в манерах его, можно сказать, видна была смесь французского не с нижегородским, а с московским". Зять Хованского - Александр Яковлевич Булгаков вспоминал о нём: "Князь был человек добрый, приятного обхождения и большой хлебосол. Несмотря на близкое наше родство, я не скрою, что он имел привычку все преувеличивать и любил похвастать, его эти две безвредные слабости имели свою хорошую сторону: ими оживлялся как-то больше общий разговор".
А в Москве в это время уже готов открыться сгоревший аж в 1805-м Петровский театр. Слово вновь Александру Яковлевичу:
- Ну, брат, ходил я третьего дня по новому Петровскому театру. Огромное, великолепное, прекрасное здание, внутри и снаружи. Бове и Кокошкин везде меня водили. К 30 августа будет открыт, но, право, не понимаю, как все это кончится к тому дню. Внутри все еще в подмостках. Он формы театра С.-Карла в Неаполе, пять ярусов лож, шестая галерея, всех лож, кажется, сто семьдесят. Для удобства, помещения, разъездов, пожаров – все прекрасно придумано Занавес имеет десять сажен ширины и семь вышины, это даст тебе понятие об обширности здания. Не прощаю я князю, что у него разошелся торг с Гонзагою для декорации; дают их писать какому-то немцу: разводят копеечную экономию там, где разбрасываются миллионами! Еще не понравилась мне ложа императорская, на середине театра; ее сделали прекраснейшую, для чего? Для того, чтобы вместо 168 лож было 170! Славная спекуляция; а я парирую, что в этой ложе вся наша императорская фамилия не поместится. Сие здание будет, конечно, красивейшим в своем роде в Европе и сделает много чести Бове. Кокошкин показал мне образец кресел для партера, который ему только что доставили; мне в нем было очень удобно, но я ему засвидетельствовал, что мужчине в нем будет тесно, а зимою тот же мужчина в медвежьей шубе долго в нем не продержится. Ему пришлось согласиться со мною, а все это делалось для того, чтобы увеличить ряд кресел в театре, который никогда не будет полон, ибо может вместить 4000 зрителей.
Надо ли и говорить (особенно учитывая, - и я знаю это наверное - что основная часть читателей "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" - москвичи!), что речь идёт о Большом театре? Опасения Александра Яковлевича по поводу даты открытия небеспочвенны. Оно состоялось полугодом позже - 6 января 1825 - представлением "Торжество муз" на стихи того самого Дмитриева-"племянника", что вызвал своей дурной критикою раздражение у Пушкина милейшим Иваном Ивановичем Дмитриевым... по ошибке, разумеется.
А вот и сюрприз! Для того, чтобы повидаться с несчастным (или злосчастным?) унтером Евгением Боратынским, ставшим едва не непременным участником наших пиитических завершений месяца, нынче нам не нужно вести черепаховым лорнетом через всю Империю к Финляндии! Июнем он приезжает в столицу, где (можно лишь вообразить эту славную компанию!) проводит лето с Дельвигом, Тургеневым, Жуковским, Рылеевым и прелестным звездодуем Лёвушкою Пушкиным. Из своего Дерпта прибыл и Языков. Спорам о поэзии, деспотизме и - конечно же! Куда ж без него этими весною и летом? - покойном Байроне нет конца! С Рылеевым, впрочем, особенно не сошлись: "Что же касается до Баратынского - я перестал веровать в его талант. Он исфранцузился вовсе. Его "Эдда" есть отпечаток ничтожности, и по предмету и по исполнению". Сдаётся - дело коснулось политических мировоззрений Кондратия Фёдоровича. К частию для Боратынского, он оказался более умерен во взглядах... Или вовсе аполитичен.
А ещё в столице Дельвиг затеял издавать свой литературный альманах, название которому придумано уж заранее - "Северные цветы". При наличии таких именитых друзей как у барона предприятие обещает быть успешным. Почувствовав это, издатель "Северной пчелы" Булгарин не без иронии ещё в марте уведомляет читателей: "На русском Парнасе носятся слухи, что несколько литераторов и один книгопродавец вознамерились к будущему 1825 году издать альманах в роде „Полярной звезды“, под заглавием „Северные цветы". Вполне вероятно, что почтенное собрание поэтов обсуждало и содержание первой книжки "Цветов", которая увидит свет лишь в декабре. Состав весьма солиден: будут (и это ими уже обещано!) Вяземский, Пушкин, Жуковский, Боратынский, Иван Козлов, Александр Измайлов, Крылов, Фёдор Глинка, оба Туманских... одним словом - все! Есть от чего Булгарину занервничать. Их ссора с Дельвигом ещё впереди: это что же надобно сделать, чтобы вывести из себя Дельвига до такой степени, что он посылает Фаддею Венедиктовичу вызов на дуэль?!.. Кстати, совсем запамятовал: всё тем же июнем в Петербург приезжает друг Булгарина - Александр Грибоедов. Он совсем не принадлежит к кругу собратьев по будущим "Северным цветам", хотя, теоретически, встречаться могли - скажем, на даче Тургенева на Чёрной речке. Слухи о небывалой грибоедовской комедии всё ширятся: возможно, он читал кое-кому отрывки из неё...
Так уж всё связалось, что и финальная поэтическая часть нашего июня вышла зависимой от приезда Боратынского в столицу. 17 июня Александр Иванович Тургенев пишет Вяземскому: "Баратынский читал прекрасное послание к Богдановичу". Быть посему. Сперва - что за Богданович? Это - давно уже покойный (аж 21 год как) поэт и переводчик, известен остался лишь по поэме "Душенька", стихотворному переложению повести Лафонтена. "Послание" Боратынского вызвало нешуточные споры, кто-то принял его, кто-то - категорически нет. Например, Дельвиг, писавший Пущкину "Послание к Богдановичу исполнено красотами; но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробивается кой-где". Итак, что же это? Привести его целиком не смогу - за чрезвычайной длиною оного, так что без некоторых купюр не обойтись. Но и из оставленного будет понятно, что автор выступает в некотором роде с критикой современных ему поэзии и едва ли не Времени. Наиболее любопытные пассажи выделю нарочно:
В садах Элизия, у вод счастливой Леты,
Где благоденствуют отжившие поэты,
О Душенькин поэт, прими мои стихи!
Никак в писатели попал я за грехи
И, надоев живым посланьями своими,
Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.
Нет нужды до того! хочу в досужный час
С тобой поговорить про русский наш Парнас,
С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,
Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,
Чертам заметнейшим лукавой остроты
Дающий милый вид сердечной простоты,
И часто наготу рисуя нам бесчинно,
Почти бесстыдным быть умеющий невинно.
Не хладной шалостью, но сердцем внушена,
Весёлость ясная в стихах твоих видна;
Мечты игривые тобою были петы;
В печаль влюбились мы. Новейшие поэты
Не улыбаются в творениях своих,
И на лице земли всё как-то не по них.
Ну что ж? поклон, да вон! увы, не в этом дело;
Ни жить им, ни писать ещё не надоело,
И правду без затей сказать тебе пора:
Пристала к Музам их немецких Муз хандра.
Жуковский виноват: он первый между нами
Вошёл в содружество с германскими певцами
И стал передавать, забывши Божий страх,
Жизнехуленья их в пленительных стихах.
Прости ему Господь! — Но что же! все мараки
Ударились потом в задумчивые враки,
У всех унынием оделося чело,
Душа увянула и сердце отцвело.
Как терпит публика безумие такое? —
Ты спросишь. Публике наскучило простое,
Мудрёное теперь любезно для неё:
У века дряхлого испортилось чутьё.
Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещенный,
Являл он бодрый ум и вкус неразвращенный,
Венцы свои дарил, без вычур толковит,
Он только истинным любимцам Аонид.
Но нет явления без творческой причины:
Сей благодатный век был век Екатерины!...
Смело, доложу вам! Пенять Жуковскому за "нерусскость" его баллад!.. Сам Василий Андреевич, на первой чтении, конечно же, бывший, впрочем, нисколько не обиделся... посмеивался. Далее Боратынский не собирается останавливаться:
Кто вкуса божеством теперь служил бы нам?
Кто в наши времена, и прозе и стихам
Провозглашая суд разборчивый и правый,
Заведывать бы мог Парнасскою управой?
О, добрый наш народ имеет для того
Особенных судей, которые его
В листах условленных и в цену приведенных
Снабжают мнением о книгах современных!
Дарует между нас и славу и позор
Торговой логики смышлёный приговор.
О наших судиях не смею молвить слова,
Но слушай, как честят они один другого:
Товарищ каждого глупец, невежда, враль;
Поверить надо им, хотя поверить жаль.
Как быть писателю? в пустыне благодатной,
Забывши модный свет, забывши свет печатный,
Как ты, философ мой, таиться без греха,
Избрать в советники кота и петуха...
Так в кого же таки метит дерзкий Боратынский? Терпение... вот они все!
Так, веку вопреки, в сей самый век у нас,
Сладкопоющих лир порою слышен глас,
Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!
Так нежный Батюшков, Жуковский живописный,
Неподражаемый, и целую орду
Злых подражателей родивший на беду,
Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,
Всё под пером своим шутя животворящий...
Ага... Ну-ну. Так к чему это всё? Наконец, последний стих:
... А я, владеющий убогим дарованьем,
Но рвением горя полезным быть и им,
Я правды красоту даю стихам моим,
Желаю доказать людских сует ничтожность
И хладной мудрости высокую возможность,
Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей
Я славил на заре своих цветущих дней
Законы сладкие любви и наслажденья:
Другие времена, другие вдохновенья;
Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.
Опять, когда умру, повеселею я;
Тогда беспечных Муз беспечного питомца,
Прими, философ мой, как старого знакомца
"... Можно только попенять поэту, что он предал свою братию на оскорбления мнимо-классических книжников наших, которые готовы затянуть песню победы, видя или думая видеть в рядах своих могучего союзника. Они, пожалуй, по простоте или по лукавству станут теперь решительно ссылаться на слова Баратынского..." - писал позднее Вяземский. Тем и заключим!
Таким - или примерно таким - увиделся мне июнь 1824-го, а уж хорош он был или плох - решать всяко не мне, я - всего лишь скромный собиратель и огранщик драгоценностей, щедро рассыпанных по отечественной Истории.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
