Вот и подошли к окончанию этого длинного рассказа. Но только рассказа, потому что жизнь не заканчивается. И пока будет жить Земля, будет существовать и жизнь.
А человек? Ну раз он решил, что разумный, то пусть сам и думает. А мы поставим точку.
***
- Нинка, где бегаешь? - Звала Аполинария, - Давай помоги сёстрам. Не маленькая уже. Помоги собраться погулять. А то мне хлеб надо вынимать из печи. Скоро отец придёт с работы голодный. Надо кормить, а у меня ещё не собрано. Давай по быстрее.
- Иду мама! - Нинка быстренько складывала тетрадки и учебники. Всё-равно не дадут уроки доделать.
- И потом зайди во двор, скотине дай сена, а то что-то Зорька там сильно расшумелась. Отец придёт, пойду её доить. А ты приглядывай. Далеко не уходите.
- Хорошо, мама. Сейчас одену. Только Верка опять будет из противности одежду расшвыривать.
- Скажи ей, что если за пять минут не оденется, пойдёт на улицу голой.
Во время этого разговора Верка яростно и зло сверкала глазами.
- Опять нажаловалась. – Зло шептала она.
- Ты сама виновата, - возражала Нинка, - ты всё время какую-нибудь гадость делаешь, а достаётся мне.
- Так тебе и надо!
- Тогда пойдёшь на улицу голой, как мать сказала.
Верка, шипя, стала на себя напяливать штаны, валенки и пальто. Нинка в это время одевала младшую. Вернее переодевала. Пока старшие сёстры ссорились, младшая быстренько всё на себя намотала и поплелась к двери, сверкая голой шеей, спиной и ногами.
Нинка быстренько, привычными движениями переодела сестру и, одевшись сама, повернулась на среднюю сестру. Та вроде бы оделась, но что-то было не так.
Но разбираться было некогда. Если сейчас не уйдут, то, уже ни какого гулянья не будет. Нинке попадёт и за то, что вовремя не одела, и за то, что не правильно одела, и за то, что не пошли на прогулку. В общем виноватая во всём.
Но Нинка привыкла. Она же старшая. Причём сильно старшая.
Пока сёстры что-то ляпали из снега рядом с домом, Нинка сбегала во двор, кинула Зорьке и козам сена, курам зерна и что-то прихватила для Борьки. Борька - это был такой не маленький хряк, больше самой Нинки. Но её он слушался.
Выскочив на улицу, девушка увидела следующую картину. Верка, видимо повалялась назло в снегу, это с голыми ногами, спиной и шеей, и теперь стучала зубами. Аля же слепила себе на палочке петушок из снега и лизала его, представляя, будто бы он настоящий.
Понимая, что хуже некуда, Нинка начала загонять сестёр в дом, чтобы не простудились.
Но это было сделать не так просто. Верка упиралась из вредности. А Аля из-за петушка. Его же нельзя в дом взять. Он там растает.
После долгих уговоров и угроз, которые, впрочем, на сестёр никогда не действовали, она смогла затащить из в дом и усадить у печки-подтопка, который как раз был ещё тёплый.
Отец обычно затапливал сам, приходя с работы, как то по особенному. Это был почти целый ритуал с перекуром, затачиванием опасной бритвы и другими подобными действиями.
Продрогшие сёстры утихомирились и сидели тихо, пока Нинка их раздевала. Но как только они были раздеты, Верка тут же побежала ябедничать, что старшая сестра её плохо одела, и они мало погуляли и все замёрзли.
И пока она раздевала младшую, из-за печки вышла мать и почём зря начала бранить старшую дочку, прикладывая к спине и заднему месту для памяти плотно сложенное полотенце.
Нинке было конечно больно. Опять будут синяки, и мальчишки будут приставать в школе, показывая пальцем. Но ещё больше было обидно. Ведь она не в чём виновата.
- Да я же просто не успела. Пока скотине давала, они все размотались и валялись в снегу, как маленькие.
- Они и есть маленькие. И не важно, что ты делала. Надо всё успевать. Замуж выйдешь, будешь мужу говорить, что не успела? Так он тебя ещё по хлеще поучит. - Наставляла поучениями и полотенцем Аполинария.
Эту картину прервал отец, входивший в избу. Аполинария жестом послала всех дочек подальше, а сама стала суетиться на кухне, выставляя на стол ужин.
- А... - только и успел сказать муж.
- Я уже, Гришенька. - Хозяйка уже выставляла уже на стол бутылку водки и стопку.
Григорий удовлетворённо, отточенным движением открыл бутылку и налил себе полную стопку водки. На секунду задержался, внимательно посмотрев на жену.
Та отрицательно замотала головой.
- Что ты, Гришенька, мне ещё корову доить, да скотине давать. Какая водка.
Муж удовлетворительно кивнул и в один глоток опрокинул стопку в рот. Занюхал краюхой ржаного хлеба и хлопнув по заду жене, со словами
- Иди, давай скотине, - принялся за еду.
- Если что, Нинку крикни. Она всё сделает. - Апилинария прихватила платок и умчалась во двор.
Закончив с супом и нарезав ещё краюху ржаного хлеба, Григорий позвал.
- Нинка, ты где?
- Я здесь, папа. Подать?
- Давай. Ты чего, плакала?
Нинка, подавая второе и не зная как сказать, чтобы не выдать мать, молчала.
- Мать, поди, отхлестала за сестёр? - добродушно выспрашивал отец, притянув дочку к себе и поцеловав в лоб.
Та кивнула.
- Не обижайся на мать. Что с дуры взять. А сёстры твои тем более, одна дурнее другой. Верка поди особенно?
Нинка чуть кивнула.
- Ладно, иди уроки делай, пока хоть чуть-чуть светло. А то при лучине много не наделаешь.
Но засветло уроки сделать не получилось. Пока помогаешь матери, пока уложишь сестёр, время уже упущено.
Лучина всё время мигает и трещит. Глаза сами собой зарываются, и не замечаешь, что сделалась очередная клякса. Чернила растеклись по листу с ручки. Значит только вырывать лист.
К полуночи уроки всё-таки написаны и Нинка потихоньку прокрадывалась к себе, чтобы никого не разбудить.
***
- Нинка, ты, куда опять собралась? - Аполинария въедливо всматривалась в выросшую дочь. - Лето на дворе, а ты опять куда-то собралась уезжать. А кто помогать нам с отцом будет?
- Да ладно мама. У тебя ещё две дочки есть, вот пусть и работают. Не маленькие уже. А мне доучиваться надо.
- Так учёба то уже давно кончилась.
- Учёба то, да. Но мы должны пройти месячную практику. Иначе никто нам зачёты не поставит, и диплом не выдадут. Ты хочешь, чтобы дочь вернулась в колхоз, проучившись столько лет, без диплома?
Нинка не стала ничего говорить матери, а уж тем более сёстрам, что давно отучилась, да и практику заранее прошла, а сейчас подружки по техникуму тащат в Севастополь там присмотреть неплохую учёбу, а заодно может и мальчиков, море, Солнце - в таком порядке.
- Ну ладно. Деньги то у тебя есть?
- Есть, папа дал. Но я не очень много трачу.
- А парень то у тебя появился? Ты вообще ничего не рассказываешь, ни про учёбу, ни про жизнь там.
- Да чего рассказывать то. Всё как обычно и скучно.
- И всё-таки, хоть с кем-то дружишь? А то девка на выданье. Уже диплом на носу. Надо скоро замуж выдавать, а не за кого. Нам ведь с отцом копить да копить надо на свадьбу то.
- Ну что ты мама. Сами заработаем. Да и если не шиковать, на всё хватит.
- А, значит всё-таки кто-то есть?
- Ну, есть как бы. Я пока не определилась. Так, просто дружим.
- Ну и где он живёт?
- Да в колхозе имени Ленина работает. И там же где-то в деревнях живёт. Да откуда я знаю, мама. Я же там никогда не была. Говорю тебе, что пока ничего не решено. И хватит об этом.
- Ну ладно, не обижайся. Скажи хоть, как его зовут?
- Толиком.
Аполинарию прошиб холодный пот. Чтобы дочь не видела, она отвернулась и смахнула с глаз навернувшиеся слёзы. Дела давно минувших дней вновь в новых красках и чувствах вернулись в эту секунду.
Поля потихоньку присела на стул.
- Да ладно, мама! Всё будет хорошо.
Нинка обняла мать и стала гладить по голове, по волосам, появившимся из под сползшего платка. Она понимала, почему мать вдруг замолкла и отвернулась. Дочь, хоть из-за молодости и воспринимало всё легче, тогда она была маленькой, но тоже всё хорошо помнила и сама и по рассказам матери.
Женщина замотала головой.
- Не будет. Бог меня будет наказывать всю жизнь и за тебя и за Толика.
- Не расстраивайся мама, никто тебя не наказывает. Так случилось. Жизнь тогда была худая и тяжёлая. Да и наши говорят ни какого бога нет
- Это не важно. Сходи к тёткам и поезжай.
Аполинария решительно встала и пошла притворять тесто.
Она не знала, что всего через два года Нинку Толик вернёт из Севастополя и перевезёт к себе в колхоз. А ещё через год, когда они переберутся в райцентр, у них родится сын, её внук.
А ещё через двенадцать лет ей станет плохо, врачи ничего не смогут сделать, и она целых восемь долгих мучительных лет будет сидеть в параличе до самой смерти, а этот внук будет за ней ухаживать.
Этим внуком буду я.