Посмотрела фильм Ингмара Бергмана «Осенняя соната», 1978 г.
Наверное, этот фильм из категории «не для всех», но людям глубоко чувствующим очень рекомендую к просмотру.
О чём он? О разрушенных родственных связях близких людей. О человеческом эгоизме. И, как ни странно звучит, о большой любви. О прощении. И ещё о надежде.
Молодая женщина, Эва, жена сельского пастора, узнав случайным образом, что её отчим умер, приглашает мать, с которой не виделись семь лет, приехать к ним погостить. Всё действие разворачивается в пределах дома.
Не стану останавливаться на взаимоотношениях муж-жена, хотя очень трогательно показана линия их взаимной любви – нежной и ненавязчивой.
Я про отношения мать-дочь. Тема мать-дочь мне очень близка. Наверное, потому что мои отношения с мамой всегда были сложными.
Насколько можно понять, мать в прошлом великая пианистка, занятая только своей карьерой, не созданная для семейной жизни.
Как верно показано, что даже став людьми взрослыми, нам важно получить одобрение матери. Эва радушна и искренне рада её приезду. Шарлотта начинает рассказывать о последних днях умершего мужа, но как-то так получается – что бы она ни говорила, всё о ней самой. Человек зациклен на себе – Я думаю о том, чего лишилась. Но не могу же я хоронить себя заживо? – И мгновенное переключение – Как думаешь, я не очень изменилась за эти годы? – И продолжает, что подкрашивает волосы. Рассказывает историю покупки элегантного костюма.
Спохватившись, спрашивает – Как тебе живётся? Как твои дела? - Но ей неинтересно. Как только Эва начинает рассказывать про свои успехи в музыке, она перебивает – начинает говорить про свои концерты, как её все слушали.
А потом Эва говорит фразу – Хелена здесь.
Так мы узнаём, что у Эвы есть больная сестра, неходячая и неговорящая, которую та взяла из клиники жить к ним в дом.
Лицо Шарлотты крупным планом. В этом фильме вообще много крупных планов лица – наверное, чтобы легче было прочитать все эмоции. И это лицо матери мгновенно меняется. Секунду назад оживление, а сейчас огромное удивление. И бегающие глаза. И вина. Настолько сильная, что взгляд вниз.
Но быстро справляется с собой, снова о себе – Мало мне смерти Леонардо, ты устраиваешь мне такой сюрприз. Я не в состоянии её видеть. – А это точно слова матери про больную дочь?
И продолжает – Я, право, боюсь. Болезнь, наверное, прогрессирует. – И здесь не сострадание к дочери, а боязнь, того, что будет тяжело смотреть на чужие страдания. И слово «чужие» здесь очень уместно. Потому что для неё существует только её боль. От остального надо абстрагироваться.
Есть ли предел человеческому притворству? Увидев больную дочь, Шарлотта бросается к ней – Хелена, доченька! Я думала о тебе часто-часто! – Бездарная игра словами.
И в ответ непритворная радость больной девушки, силящейся выразить невнятными звуками своё счастье от встречи с матерью. Матерью, которой она, больная, не нужна. Здесь я прямо не могла сдержать слёзы.
Рядом старшая, Эва, переводящая эти бессмысленные звуки. Научившаяся понимать. Её большое сердце вместило всё – предательство матери, болезнь сестры, огромное горе потери ребёнка. Об этом мы узнаём позже, когда она пытается рассказать о своих чувствах матери, поделиться мыслями об утонувшем сыне. Именно пытается, потому что Шарлотта не хочет про это слушать.
Звучит фраза – Я писала тебе. – Мы понимаем, что в это страшное время потери ребёнка матери рядом не было. Она слишком занята своей карьерой.
Снова крупный план лица Шарлотты. Все слова дочери – мимо. Читается сильное желание не пустить эту её боль внутрь себя, потому что это всё чужое, ненужное. Сдерживается изо всех сил. Внутренний мир дочери ей бесконечно чужд.
Эва стучится, пытается объяснить. Тщетно. На лице матери покой. – Идём погуляем, иначе стемнеет. – Она нашла способ не впустить чужое в себя.
На лице Эвы удивление и разочарование – всё как всегда – не достучаться.
Когда все вместе смотрят слайды с умершим ребёнком, у мужа Эвы на лице нежность. У Эвы – такая скорбь и боль, что нельзя вынести – выходит под надуманным предлогом.
Смотришь и возникает мысль – разве ТАК бывает? Чтобы женщина была настолько бесчувственной и погружённой в самоё себя? Чтобы слушая излияния мужа Эвы о том, каким счастьем наполнилась их жизнь с приходом малыша, равнодушно отложить рамку с его фото, отодвинуть от себя со словами – Я хорошо помню время, когда родился Эрик. Я записывалась тогда на пластинку. – И снова о себе.
Интересно показано переключение одной женщины на другую после свидания с Хеленой. Шарлотта одна в комнате, маска сброшена. Звучит удивлённое – Эта несчастная калека – плоть от плоти моей? Как всё это тяжко. Тяжко.
Эва – Спектакль был сыгран на славу. – Всё понимает, слишком хорошо знает свою мать.
Шарлотта – Эве при её внешности явно повезло. – И снова про себя, про своё красное платье.
Очень сильная сцена в гостиной. После обеда Шарлотта просит Эву сыграть прелюдии Шопена. – Ты не можешь мне отказать в этой радости!
И хотя Эва не готова, начинает играть.
На лице Шарлотты внимание, вслушивание в первые аккорды. Словно желание получить подтверждение чему-то внутреннему, сложившемуся.
Далее лёгкая полуулыбка – вот оно! Я не ошиблась, не так играет! (не так хорошо, как я)
Робкие несмелые аккорды. На лице матери успокоение – все подтверждения получены, можно просто слушать, не смотря на дочь.
И снова взгляд на дочь – как ты плохо это делаешь! – лёгкое дёргание уголком губ – нет сил это слушать.
Игра закончена. На лице Эвы смятение, даже испуг. Рука невольно касается нижней губы – так делают дети. Внутри она так и осталась маленькой девочкой, ищущей одобрения матери. И заранее испугана, потому что страшится осуждения.
Шарлотта – Шопен говорит о своей боли сдержанно и мудро. – Тем страннее слышать эти слова от человека, который не признаёт боли чужой, считая её чем-то неуместным и чужеродным.
Муж Эвы смотрит на этот «урок». В глазах понимание и осуждение. Настолько невыносимое, что отворачивается к окну.
Далее Шарлотта играет сама. «Правильно».
Рядом два лица – матери и дочери. На лице Эвы детская обида и разочарование, углы губ опущены вниз, словно готова заплакать. Взгляд на мать – как можешь ты быть такой жестокой? Круглые стёкла очков усиливают эту детскую беззащитность и трогательность.
Здесь музыка – просто фон. Главное – молчаливый диалог двух родных людей, которые перестали быть родными.
Я всё поняла – говорит Эва. – Но это не про манеру игры. Это про то, что всё осталось по-прежнему, а она так надеялась на перемены.
Всё венчает ночной диалог двух женщин – матери и дочери. Наконец, состоялось то откровение, которое поможет расставить все точки.
Шарлотта – Я чудовищно одинока! Тебе не понять меня! – Это она дочери, потерявшей ребёнка и живущей с этой не проходящей мучительной болью. И продолжает о своих романах.
А ты смотришь на это и думаешь – да есть ли предел бесчеловечности?
Монолог Эвы длинный и очень пронзительный.
О том, как в детстве ей было одиноко, как сильно не хватало материнской любви.
Ответ матери уже и не удивляет – как ей было трудно, потому что отменяли концерты.
И горький приговор дочери – Ты никогда ничем не интересовалась, кроме себя самой. – Признание бесполезно прожитой жизни. Тук-тук – стук молотка, забиваемого в крышку.
Потому что ты не слушала. Потому что ты неспособна на сочувствие. – Первые горсти земли брошены в могилу родственных чувств.
Потому что ты не видишь того, что не хочешь видеть. Потому что Хелена и я противны тебе. – Крест установлен.
Потому что ты замкнулась на своих чувствах, на своих переживаниях. – Забыть весь этот ужас.
Ты затаптывала нежность и доброту, душила всё живое.
И лицо матери крупным планом – морщится, боль настолько сильна, что нет сил открыть глаза.
Но правда ещё осталась – Такие, как ты, опасны для окружающих, вас надо изолировать, чтобы вы никому не могли причинить зла. – Лицо матери в ужасе закрыто руками – защититься!
Казалось, всё сказано и понято. Шарлотта уезжает.
Эва сожалеет о таком конце разговора. Она понимает, что всё по прежнему, словами ничего не изменить. От высказанной обиды легче не стало. Пишет письмо матери.
Ведь существует же милосердие. И доброта. И несравнимое счастье заботиться друг о друге. Ты, конечно вернёшься. Я верю в это. Иначе и быть не может. Ещё не поздно. Не поздно, мама. Ещё совсем не поздно.
И крупным планом лицо матери, читающей эти пронзительные слова. И глаза, до краёв полные слезами…
Просто посмотрите. Не коснулась здесь отношения больной дочери к матери, как нужна ей материнская любовь. Для неё вина матери не существует. Для неё есть просто мама.
Стала думать – вот люди, так зацикленные на себе, это как? Наверное, это просто неспособность любить, такая «генетическая поломка» человека. И словами ничего не поправить. Способность любить или есть, или отсутствует.
