Режиссер Владимир Панков.
«Ад праведников» Слава Шадронов.
Как же нелегко далась мне эта рецензия!!!
Спектакль грандиозный, синтетический, включающий большое разнообразие жанров!!! Одновременно в спектакле задействовано 60 человек. Действие длится 6 часов 30 минут с тремя антрактами. В основе саундрамы повесть Н. Лескова «Скоморох Памфалон». В спектакль также включены отрывки из трагедий Шекспира «Гамлет» и «Ромео и Джульетта», фрагменты из жития Симеона Столпника и инсценировка эпизода убийства Авеля Каином, в которой прослеживается генеалогия «всех играющих на гуслях и свирели» от Каина.
«Скоморох» у Н. Лескова создан по канону жития, и смысл повести сводится к идее творить добро в мире вместо того, чтобы в аскезе и в уединении тщится достичь святости. Сюжет повести замысловат. Он представляет собой рассказ в рассказе. Ермий, желая жить по-божески, уходит в Едессу. Там находит на скале «некий столп», где проводит 30 лет. Но все эти годы он удалялся от Бога, так как считал, что мир погряз в грехе и осуждал людей. Однажды голос с неба (в спектакле вещателями оказываются два могильщика из «Гамлета») его настоятельно отправляет в Дамаск к Памфалону. Он находит Памфалона, который оказывается скоморохом и зарабатывает на жизнь в борделях и везде, куда позовут. Правда, себя скоморох не возвышает, а сознает, что он тварь, а также твердит, что нарушил обет Богу. Ермий не может понять, зачем он послан к скомороху и просит его рассказать, в чем его вина перед Богом. Оказывается, случайно разбогатев, Памфолон отдает все свои деньги Магне, которой грозит сексуальное рабство и оскопление детей. Ермий прозревает, что скоморох и есть святой, ибо сказано в «Евангелии»: «Кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее, а кто погубит ее Мене ради и Евангелия, тот спасет ее» (Мк. 8, 35–36). Ермий возвращается домой и идет к людям делать добро по мере сил. Он нанимается в пастухи. Концовка очень поэтическая. Памфалон и Ермий взяты на небо.
Мысль о том, что добрый человек может привести другого к вере, есть и у Л. Толстого (Платон Каратаев), и у Ф. Достоевского (Соня Мармеладова). Уход из мира людей, по Лескову, не приводит к истинной святости. Жизнь в миру, преодоление искушений и деятельное добро - таким видит путь святого писатель. И это понятно. Н.С. Лесков разделял идеи Л.Н. Толстого, отлученного от церкви за создание собственного Евангелия и критику церкви как института.
Религиозный пафос повести потребовал от режиссера соответствующей формы спектакля - мистерии. Друг за другом, в определенном ритме проходят монахи, синхронно кружатся дервиши. Идея борьбы добра и зла проведена через систему двойников, которых имеют почти все персонажи. И даже добро и зло в душе человека (или бес и ангел) будут предъявлены иллюстративно в виде двух кукол, белой и черной. Две линии: мирское и духовное прочитываются в организации пространства. На втором этаже хор монахинь и музыканты на фоне горящих свечей задают атмосферу религиозного действа. Однако спектакль насыщен и номерами клоунады, и пародией на современные шоу и банкеты богатых, и на сомнительные благотворительные общества («Детское детство») и диспуты политических деятелей в эфире.
Владимир Панков создает очень напряженное пространство, заряженное особой энергией, требующей сил, выдержки и преодоления от зрителей.
Режиссер так организует действие, чтобы откровение о том, что есть истинное добро, произошло в точке наивысшего напряжения - в ситуации торжества адовых сил. А до этого зрители погружены в действие, окрашенное в черный цвет. Это и черный цвет костюмов почти всех участников. Черный цвет символизирует не только духовное (уход от мира), но и мирское. Это еще одна маска в системе масок спектакля. Вслед за Ф. Достоевским режиссер воплощает мысль «Евангелия»: полюбите нас черненькими, беленькими вы и так нас полюбите. Сам Памфалон зовет себя дегтярной бочкой, подчеркивая свою духовную нищету. Но система спектакля направлена на прояснение сути, на отказ судить по внешности.
Маски Памфалона и Руфина разные. Черное в спектакле не всегда означает черноту души. Это мрак, из которого засияет свет в конце спектакля. Режиссер активно включает зрителей в мистерию. Актеры в течение всего спектакля проходят туда и обратно мимо первого ряда на расстоянии вытянутой руки.
На сцене нет декораций. В качестве них выступают лестницы и столы. Их громоздят и перестраивают по ходу действия не хаотично, а в строгом порядке. Весь рисунок спектакля очень жесткий и основан на противопоставлении: монашества, а шире любой институции с ее законами, - отдельной личности.
Веревки еще одна метафора, которая будет проходить через весь спектакль и связывать главы в один текст. Они символизируют испытания судьбы. Их разматывают три девушки (Мойры), а затем сматывают, кладут на головы персонажей, обозначая тяжесть испытаний. На веревках распинают себя Симеон и Памфалон. Веревки символизируют страдания, которым подвергает себя и юный Симеон в монастыре, и Памфалон. Веревками также связаны персонажи со своими двойниками. Наконец, веревки обозначают силу законов и традиций, которыми люди опутывают себя. Люди, следуя им, превращаются в послушных кукол. Эта тема в спектакле выражена и на примере Симеона, который не сошел с камня к матери, пришедшей его навестить перед смертью, и на примере других персонажей, которые следуют букве закона. Здесь уместно вспомнить то, что и Христос отказывается от матери, говоря, что те, кто идут за ним, ему ближе кровных родственников. Поэтому акцент на том, что человек, подчиняясь закону, идет против человечности, странен. Закон закону рознь.
Симеон и Памфалон в системе спектакля - праведники, но разные. Режиссер ставит Симеона спиной к зрителям. Памфалон же все время разговаривает со зрителями. Поэтому режиссер в конце возведет Памфалона по лестнице Иакова на небо, а Симеона нет. Владимир Панков делает спектакль диалогом о сути настоящей духовности. Это интерпретация подчеркивает не совсем каноническую интерпретацию праведничества. Более того, скоморошество становится в спектакле своеобразной формой спасения в житейском море бурь и противопоставляется монашеству. Памфалон, например, спасает бесноватую.
Критик С. Шадронов считает, что «Панков визуально противопоставляет скоморошество монашеству (необязательно с тем, однако, чтоб содержательно их сблизить, а то и в метафорическом плане отождествить...» Вот это уже близко к профанации сакрального! Если речь идет о путях спасения, то это видение В. Панкова. У Н. Лескова этого нет, и такое сближение противоречит отношению христианства к профессии актера. Хотя в этом спектакле, само противопоставление уже противоречит церковному закону. Могу только сказать, что в конце 19 века - начале 20 была такая тенденция заменить религию искусством. Гюстав Флобер так считал и многие другие, как, например, деятели Серебряного века. Чем это кончилось, мы знаем.
Но для меня ближе не противопоставление, а диалектика. Пусть люди спасаются и идут к добру теми дорогами, которые они выбрали.
Для меня тяжеловатыми стали прямая иллюстративность, тотальность черного цвета, жесткое обнажение мирской порочности, усиленная еще и вставками из трагедий Шекспира, громкими криками и пением, количеством пересекающихся линий и двойников.
Ларс фон Триер снял свой гениальный фильм о святой «Рассекая волны»( 1991). И там жесткость зашкаливает, но главная героиня Бесс такая жертвенная и светлая, что вызывает невероятное сострадание.
Я не увидела в Памфалоне святости, даже когда на него надели белое платье, хотя актер Павел Акимкин очень талантлив. Он прекрасно показал сомнения Памфалона, который прошел искус богатством. Но у Лескова сказано, что Памфалон зарыдал, когда выслушал Магну. Его бедное сердце надорвал ее рассказ.
В спектакле переживания скомороха выражены через его распятие, избиение его слугами одной из бывших подруг Магны. Но это внешнее, а мне хотелось тонкой актерской игры. Но, с другой стороны, понимаю, что сам жанр мистерии требует активной иллюстративности и взывающего о справедливости действия.
Жаль, что ушел из жизни большой актер Игорь Ясулович, который играл роль Ермия. Его голос звучит в спектакле. А Ермия играет молодой актер Данила Рассомахин. Игорь Ясулович и возвращал меня к теме поиска истины и успокаивал спокойными интонациями человека, обретшего мудрость.
Вспомнила, что Д.С. Лихачев, характеризуя древнерусскую культуру, обозначил ее главную суть как великое молчание. Символизм древних текстов, храмов, русской иконы таков, что не подразумевает особых эффектов в воздействии на зрителя. Русские мастера творили в безвестности и считали за грех написать свое имя. Поэтому у А.Тарковского в «Андрее Рублеве» в последнем кадре «Троица»!
А в спектакле - образ Игоря Ясуловича, большого, любимого мною актера.
И вот я продолжаю думать: так ли это неправильно, что Симеон не сошел со столпа к матери, если он удалился от мира?
Зачем монашество противопоставлять скоморошеству? Или сближать?