О романе Михаила Булгакова «Театральный роман» («Записки покойника») (1936-1937)
Бывают сложные машины, но театр сложнее всего…
М. Булгаков, «Театральный роман»
Бывает так: откроешь книгу, сразу чувствуешь — твой писатель. Твой человек, который откроет тебе нечто важное про самого тебя. Именно тогда, когда тебе это нужнее всего. Одним из таких — моих — писателей стал Михаил Булгаков, чей «Театральный роман» удивительно метко попал в меня и мое переходное состояние из бывшего библиотекаря в свободного художника. Сразу почувствовался нерв переживания близкого, родного человека в его путешествии из мира офисно-журналистского рабства в мир свободного творчества.
Вообще, самоощущение, самопонимание и идентификация себя как части определенной общности, позволяющие определить дальнейший курс, умение и потребность разобраться в себе — абсолютно нормальное мое состояние. И мы с Максудовым двинулись в дебри самоанализа:
«Мир первый: университетская лаборатория, в коей я помню вытяжной шкаф и колбы на штативах. Этот мир я покинул во время гражданской войны. <...> После этого я оказался в «Пароходстве». В силу какой причины? Не будем таиться. Я лелеял мысль стать писателем. Ну и что же? Я покинул мир «Пароходства». И, собственно говоря, открылся передо мною мир, в который я стремился… он мне показался сразу же нестерпимым».
Если покопаться в писательских мирах, становится ясно, почему Максудову-Булгакову этот мир стал чужим. В литературе каждый сам за себя. Это мир одиночек. Талантливые писатели творят одни, как Мастер, чуждый окружающей суеты. По большому счету, писатели друг в друге не так уж нуждаются. Мир, шокировавший Максудова, отравлен завистью и конкуренцией, и литературное иночество как образ жизни ему глубоко чужд. Очень достоверно описаны боль и страдания человека, искреннего, по-настоящему талантливого, ставшего жертвой зависти и самомнения литературных середнячков.
Другое дело — театр! Драматург здесь не конкурент, а ценное приобретение. Свой, дорогой человек, без которого нет театра. Кроме того, театр — синтетическое искусство, которому необходимы усилия многих талантливых людей. Тогда рождается спектакль, способный потрясти зрителей.
Театр другой, изначально другой, он живет и питается творческой энергией многих. Театр всегда готов открыться всем, кто в нем нуждается. Театр не умеет жить и творить в одиночку, он нуждается в людях, и чем больше людей собирается вокруг театра, тем более он счастлив.
«В голове у меня все завертелось, и главным образом от того, что окружающий мир меня волновал чем-то. Как будто в дальних сновидениях я видел его уже, и вот я оказался в нем.
...Спутник мой раздвинул другие портьеры, и мы оказались в маленьком зрительном зале мест на триста. Под потолком тускло горело две лампы в люстре, занавес был открыт, и сцена зияла. Она была торжественна, загадочна и пуста. Углы ее заливал мрак, а в середине, поблескивая чуть-чуть, высился золотой, поднявшийся на дыбы, конь.
- Этот мир мой… - шепнул я».
Мир, в который оказался начинающий литератор, наполнен тайнами и загадками. Противоречиями, склоками, взлетами и падениями, холодным рассчетом и странностями отцов-основателей и старейшин, с которыми молодежь не могла не считаться. Очень тонкая сатира на давний конфликт Станиславского с Немировичем-Данченко, который высмеивает Булгаков, привел меня в большое недоумение, пока на глаза мне не попалась актерская байка следующего содержания:
Выдающиеся деятели российского театра Немирович-Данченко и Станиславский сильно поссорились еще в дореволюционные годы, после чего старались не общаться и если им всё-таки приходилось это делать, высказывали прямо противоположные суждения, иногда это выглядело весьма забавно.
Виктор Яковлевич Станицын, старейший актер МХАТа рассказывал такой случай.
Однажды Станиславский и Немирович-Данченко смотрели вместе комедию, в которой играл Станицын. Станиславский сидел и хохотал, вытирал слёзы, от смеха у него падало пенсне, а Немирович-Данченко сидел мрачный. Когда спектакль закончился все обратились взорами на корифеев, ожидая их решения. Станиславский перестал смеяться и вытирая слёзы сказал: - Это было очень не смешно, это было очень пошло. На что Немирович-Данченко сказал: - А я гомерически хохотал.
Так что в романе обошлось без преувеличений. Что касается «великой теории» Ивана Васильевича, которую ненавидели актеры и которая отнимала уйму времени, не давая ничего взамен, и тут Булгаков не врет: в воспоминаниях великой русской актрисы Алисы Коонен (Коонен А. Г. «Страницы жизни». - М.: «Искусство», 1985) можно прочесть правду о системе Станиславского, которую мхатовцы ненавидели и, будучи под режиссерским прессингом, страдали неимоверно, ибо система, направленная на создание творческого состояния для среднего актера, была невыносима и вредоносна для талантливых артистов, умевших играть. Очень любопытные мемуары, от души рекомендую тем, кто стремится отойти от сложившихся стереотипов. Возможно, я мало читала, но хлесткую правду о знаменитой системе видела только у этих авторов.
Театр загадочен и непредсказуем, странен и суматошен, беспорядочен и ненормален, но даже в этом вечном своем сумбуре творит великие чудеса. Театр «как наркотик, как морфий», о котором писатель знал не по наслышке, затягивает до неизлечимости. Таинственный занавес, волшебный полумрак, сияющая сцена, на которой можно прожить тысячу жизней, ковры, бархат, зеркала, позолота, чарующие запахи, цветные прожектора, обволакивающая музыка, никогда не умирающее предчувствие чуда — вот острие иглы, подсесть на которую уже огромное счастье.
Театр — вечный двигатель, неустанно пополняющий жизненную энергию тех, кто ему принадлежит. Театр — это необыкновенный мир, готовый принять каждого, будь то Шекспир или студент с галерки. Театр — то, что наполняет жизнь желанием жить.