Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Приглашая вас полюбоваться парою прелестных летних пейзажей я тем временем собираюсь с мыслями - под каким соусом преподнести многонаселённый и чрезвычайно богатый событиями июнь 1824-го? Как не спутаться и не повести читателя не в том направлении, коли - так уж выходит - мы оказываемся на оживлённом перекрестке, на котором - в какую сторону ни глянь - а всё что-то произойдёт? В первую очередь я говорю, понятно, об Одессе: именно на ней сфокусируется наш умозрительный черепаховый лорнет. Надо ли и упреждать, что нынешний июнь снова окажется о двух частях, первая из которых - так уж повелось с некоторых пор - связана с магическим кристаллом, имя коему "Пушкин"? Он словно притягивает к себе людей разнообразных по свойствам своим, фокусируя и укрупняя для нас саму Эпоху, делая её понятнее и ближе. Пока сочинял это пустяшное вступленье, пришла в голову и драматургия построения главы... Вот так всегда бывает с ним: напишешь "ПУШКИН", а спасительный концепт уж приходит как-то сам собою...
Ну... для начала. На скромный мой взгляд, придерживаться в данном случае какой-либо хронологии - путь заведомо проигрышный, а ваш покорный слуга, пристрастившийся за четвёртый год существования цикла к некоторой театральности подачи, решил поднести это деликатесное блюдо несколько иначе... Берём палитру с красками всех оттенков, чистый холст, да и брызжем на него щедро, с размахом, во все стороны! А там - уж верно - что-то, да и сложится.
Концом мая вместе с братьями Булгаковыми мы проводили на юг Веру Фёдоровну Вяземскую с двумя хворыми детьми - Николашею и Наденькой. А это означает, что у нас появляется ещё один крайне приметливый и своеобразный корреспондент.
- ... Получилъ письмо твое изъ Тулы. Худо, что ѣдешь тихо, но хорошо, что ѣдешь безъ бѣды. Дай Богъ и впередъ! У меня сердце не на мѣстѣ будетъ, пока не напишешь мнѣ изъ Одессы, а еще лучше, — пока не возвратишься къ намъ здоровая съ здоровыми дѣтьми. Обнимаю, цалую и благословляю васъ, моихъ милыхъ! А тебя особенно нѣжно и нѣжно цалую
Так июня 1-го дня пишет супруге князь Пётр Андреевич. 4-го вдогонку летит следующее письмо:
- Кланяйся Пушкину и заставь его тотчасъ писать на смерть Байрона, а то и денегъ не пришлю...
Стало быть, за "Бахчисарайский фонтан" (те самые 3 000 рублей) с Вяземским ещё не разочлись, а посланный им в марте аванс так авансом и остался? А вот и нет! Разочлись - представьте. Это уже сам Вяземский, сговорившись с безденежным автором, воспользовался оставшейся у него на руках суммой. И снова о Байроне... Впрочем, мы ещё поговорим о нём. Это имя в июне буквально не сходит с уст всех образованных россиян, непременно сходясь именно на Пушкине!
Восьмого дня князь снова адресуется к жене, не зная, что она уже давеча прибыла наконец-то в Одессу, не отдохнув с дороги, встретилась с Пушкиным, и тот, не мешкая, тотчас же пишет Вяземскому. Прошу вас, прочтите внимательнее - есть много интереснейших деталей:
- Жена твоя приехала сегодня, привезла мне твои письма и мадригал Василия Львовича, в котором он мне говорит: ты будешь жить с княгинею прелестной; не верь ему, душа моя, и не ревнуй. Письма твои обрадовали меня по многим отношениям: кажется, ты успокоился после своей эпиграммы. Давно бы так! Критики у нас, чувашей, не существует, палки как-то неприличны; о поединке и смех и грех было и думать: то ли дело цып-цып или цыц-цыц... То, что ты говоришь насчет журнала, давно уже бродит у меня в голове. Дело в том, что на Воронцова нечего надеяться. Он холоден ко всему, что не он; а меценатство вышло из моды. Никто из нас не захочет великодушного покровительства просвещенного вельможи, это обветшало вместе с Ломоносовым. Нынешняя наша словесность есть и должна быть благородно-независима. Мы одни должны взяться за дело и соединиться. Но беда! мы все лентяй на лентяе — материалы есть, материалисты есть, но où est le cul de plomb qui poussera ça? ("где тот свинцовый зад, который будет толкать все это?" - фр) ...Еще беда: мы все прокляты и рассеяны по лицу земли — между нами сношения затруднительны, нет единодушия; золотое кстати поминутно от нас выскользает. Первое дело: должно приструнить все журналы и держать их в решпекте — ничего легче б не было, если б мы были вместе и печатали бы завтра, что решили бы за ужином вчера; а теперь сообщай из Москвы в Одессу замечание на какую-нибудь глупость Булгарина, отсылай его к Бирукову в Петербург и печатай потом через два месяца в revue des bévues ("обозрение промахов" - фр.) Радуюсь, что мог услужить тебе своей денежкой, сделай милость, не торопись. С женою отошлю тебе 1-ую песнь «Онегина». Авось с переменой министерства она и напечатается — покамест мне предлагают за второе издание «Кавказского пленника» 2000 рублей. Как думаешь? согласиться? Третье ведь от нас не ушло. Прощай, милый; пишу тебе вполпьяна и в постеле — отвечай
Про "денежку" уже упоминали выше. Давайте уж не станем попрекать князя Петра Андреевича тем, что "позаимствовал" у бедного поэта его же гонорар. Напомню: Вяземский уже 4 года не служит, расходов - много, семья, Остафьево - вечный пожиратель средств, статус обязывает к определённому образу жизни, продал только что одно из имений в казну, но расчёт с государством - дело небыстрое... Свои люди - сочтутся! И сочлись - между прочим - уже менее чем через неделю. И даже - с процентами:
- Отдай же Пушкину, что ему слѣдуетъ, то-есть 1880 рублей; кажется, — такъ. Въ письмахъ моихъ къ нему долженъ быть расчетъ мой съ нимъ. Если какъ-нибудь передъ отъѣздомъ его понадобились бы ему деньги сверхъ того, то дай ему нѣсколько сотенъ рублей, подъ залогъ его будущаго безсмертія, то-есть новой поэмы. Только смотри, чтобы онъ эти деньги не употребилъ на шалости, на игру; на дѣвки — можно!
А вот далее любопытно! У обоих вызревает мысль о журнале! Вот только - прав Пушкин: какой журнал мыслимо писать на расстоянии пары тысяч вёрст друг от друга? Да хоть бы и пятисот... А меж тем уже осенью того же года к князю Петру Андреевичу подведут некоторого молодого человека - литератора средней руки и вовсе "не его круга", который сумел тем не менее уболтать битого в критике и сочинительстве породистого волка Вяземского на сотрудничество и на журнал. Не хочется забегать так далеко вперёд, но согласимся: ежели бы Вяземский сам не был бы болен этой идеей, и кабы не имел он такого успеха с предисловием к изданию "Бахчисарайского фонтана", разве бы сросся "Московский телеграф"? Но - собственный журнал!.. Да, это то, чего уже вполне осознанно желают оба!.. Отдельно хотел бы отметить пушкинский эпистолярный слог: он чертовски хорош, умён, зрел и остр! Пушкин и перо к 1824-му году - единый конгломерат, им подвластны, кажется, все жанры!..
Прежде, чем мы перейдём к любопытнейшим характеристикам Пушкина Веры Фёдоровны (оба почти не расстаются), коснёмся графа Воронцова... Теми же днями Пушкиным подаётся прошение об отставке. Граф Михаил Семёнович, играясь в некоторую отстранённость, - будто и не он бомбардировал столицу несколько месяцев посланиями - дескать, "прямо ума не приложу, что делать?" - пишет Нессельроде:
Не зная, по справедливости, как поступить с этой просьбой и необходимо ли представить свидетельство о болезни, я посылаю вам ее в частном порядке и настоятельно вас прошу либо дать ей ход, либо мне возвратить, в зависимости от того, как вы рассудите. И в последнем случае благоволите мне сказать, должна ли она быть ему возвращена, или же она должна быть сопровождена аттестатом и послана по форме
Терпение, граф, ваши иезуитские игры возымели своё действие, ответ последует лишь 27 июня, но - несомненно - он порадует вас:
- ... Государь решил и дело Пушкина: он не останется при вас; при этом его императорскому величеству угодно просмотреть сообщение, которое я напишу вам по этому предмету, — что может состояться лишь на следующей неделе, по возвращении его из военных поселений
Ладно, обождём, по всему видно - Михаилу Семёновичу удалось всё же расшевелить пружины этой машинки, удаление с глаз вон досадного подчиненного - вопрос пары месяцев... А далее - всякий пойдёт своим путём: один - к бессмертию, другой - сперва к неловкой ситуации с собственной заигравшейся женой и коварством Демона-Раевского (вот уж и правда - "бумеранг"), а после - к славным деяниям в наместничестве и кавказским победам уже при Николае...
Но пока - слава Богу! - и до смерти, и до бессмертия Пушкину ещё далеко, давайте посмотрим на него глазами Веры Фёдоровны Вяземской! Сперва- почти категорическое неприятие, более того - речь идёт о некотором "племяннике Василия Львовича".
- Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не сможет совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны. Мне известно из хорошего источника, что отставки он не получит. Я делаю все, что могу, чтобы успокоить его; браню его от твоего имени, уверяя его, что, разумеется, ты первый признал бы его виноватым, так как только ветреник мог так набедокурить. Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу — и сделал это; это стало известно и, как и следовало ожидать, на него не могли больше смотреть благосклонно. Он меня очень огорчает; никогда не приходилось мне встречать столько легкомыслия и склонности к злословию, как в нем, но вместе с тем, я думаю, у него доброе сердце и много мизантропии; не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей; это, может быть, последствие несчастий и вина его родителей, которые его таким сделали
Своеобразно... Впрочем, они не были ранее знакомы лично, и о Пушкине Вяземская лишь слышала (наверняка - немало) разве что от супруга. Ну и читала - конечно уж... Духовное сближенье по переписке двух сочинителей едва ли значит для Веры Фёдоровны чересчур много - ведь у неё на всё есть и собственное мнение!
- Мое единственное общество продолжают составлять Волконские; из мужчин, которых стоит назвать, Пушкин, которого я начинаю находить не таким дурным, каким он кажется, и которому общество в роде вашего могло бы сделать много хорошего, в некоторых случаях, но не всегда, так как вам нужно также, сударь, иногда побольше внимания к моим мнениям
Последняя фраза едва ли звучит как шутка!.. Впрочем, ближе к концу месяца взгляд Вяземской претерпевает дальнейшие метаморфозы:
- Какая голова и какой сумбур в этой бедной голове! Часто он меня огорчает, но еще чаще смешит... Пушкин ни за что не хочет писать на смерть Байрона; мне кажется, что он слишком занят и главное слишком увлечен, чтобы заниматься чем-нибудь, кроме своего Онегина, который, по моему мнению, — второй Чайльд-Гарольд: молодой человек, дурной жизни, портрет и история которого частью должны походить на автора. Он мне читал несколько отрывков, так как это не может быть прочитано целиком; говорят, что эта поэма очень непристойна: она полна эпиграмм против женщин, но в ней в некоторых описаниях встречается прелесть его первых стихов. Он еще начал какую-то „Цыганку"... которую не хочет кончать
Ну... мы примерно так и полагали. Мнение княгини довольно интересно - как ещё одно непосредственное свидетельство о том периоде жизни Пушкина. Невосприятие же (точнее сказать - своеобразное восприятие) ею "Онегина" спишем на вообще изрядную практичность её мировоззрений. Как там они с maman окрутили в свое время вовсе не собиравшегося жениться юного князя Петра - дело тёмное и прошлое. Да и сам Пётр Андреевич в последние годы со своим сумасбродным упрямством (это ж надо - вступить в открытую фронду с Государем!) едва ли откровенно радовал Веру Фёдоровну... Доверимся лучше самому Пушкину. Это он писал ей "Прекрасная, добрейшая княгиня Вера, душа прелестная и великодушная!.." И это её он хотел видеть посаженой матерью на свадьбе. Стало быть - и нам следует ему довериться!.. Кстати, ниже - не смог удержаться - довольно редкий снимок княгини в последние годы жизни.
Расставаясь с июньским Пушкиным, обещал помянуть его в связи со смертью Байрона. Во второй части майского выпуска "Однажды 200 лет назад" мы уже порассуждали немного на эту тему. Да! Ну ни строчки не написал Пушкин на смерть тогдашнего властителя дум! Он вырос из него. А они - все прочие, которые "ужасно!.." или "я потрясен!.." - нет. Они так и остались в байронических "шинелях" и позах. Им простительно - они расставались со "Сверчком" несколько лет назад, и по одним лишь письмам не поняли, что это уже не тот пылкий юноша, вчерашний лицеист, открыто дерзивший царю в своих виршах. Но - какова настойчивость, уверенность, что он "должен"?!..
- Вяземский: "Кланяюсь Пушкину и ожидаю его надгробной пѣсни Бейрону" . Ещё... "Пускай он мне пришлет скорее стихи на смерть Бейрона; я и сам хочу прозою написать о том же. Вместе напечатаем!"
- Тургенев - Вяземскому: "Смерть его в виду всей возрождающейся Греции, конечно, завидная и поэтическая. Пушкин, верно, схватит момент сей и воспользуется случаем"
- Дмитрий Дашков - Вяземскому: "На Жуковского надеяться нечего; авось Пушкин (не Василий Львович) напишет что-нибудь достойное умершего"
Не хочется огорчать достойных мужей, да, но... нет! И, кажется, мы понимаем - отчего. А они покамест - нет!
Обещал не уложить очередной месяц в одну публикацию - и не уложил! Жду всех на вторую его часть прямо завтра!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу