Звёзды в сточной канаве. Часть 2, "Палата номер шесть и номер семь"

Часть 2. Палата номер шесть и номер семь.

Вообще-то, по выходным в наркологическом диспансере приёма нет.

Но лечь в стационар на платной основе посуточно можно.

Мать оплатила два дня – на большее денег не было.

Если не оклемаюсь, то придётся оставаться на полный курс, от 10 до 12 суток, бесплатно по полису ОМС. С постановкой на учёт. Правовые последствия которой полегче, чем от судимости, но всё равно неприятные. Это яма, из которой придётся долго и трудно выбираться.

Но во мне уже угасла воля к жизни. Как мне тогда казалось, окончательно и бесповоротно.

Хотелось сбежать хоть куда-нибудь, только бы подальше от дома. Чтобы не видеть заплаканные глаза матери, которой я погубил нервных клеток без счёта.

Первые полдня после протрезвления, проведённые дома, я хоть частично перебивал депрессию, бездумно читая случайные статьи в интернете с телефона.

В больнице телефон забрали. Официально объяснили это моей же собственной безопасностью – чтоб его не спёрли соседи по палате, пока я буду под снотворным. А неофициально все понимали – телефоны в наркологическом диспансере забирают, чтобы пациенты не звонили друзьям с просьбой протащить в палату выпивку.

Я отнёсся к этому двойственно. С одной стороны, скучно будет без интернета. Ну не сканворды же разгадывать, которые для интеллектуала – примитив. Но с другой стороны, это отмазка в плане того, почему я не выхожу на связь с работодателем, родственниками, знакомыми и другими людьми, которых мне видеть ну никак не хотелось.

Да и вообще жить не хотелось.

Я упустил возможность наложить на себя руки, когда был один в гостиничном номере.

Но мысль по инерции работала в направлении, как сдохнуть безболезненно и надёжно.

Я потерял всё, и, если у моего ангела-хранителя есть хоть капля элементарной человеческой логики, он просто обязан отправить меня на тот свет, ибо на этом свете все последующие годы моей никчёмной жизни будут безотрадными.

Вот, например, капельницу ставят – достаточно врачу влить туда не то вещество, и поминай, как звали.

Да и вообще, мне так плохо, что вот-вот не выдержит сердце или откажет печень.

Но Божья воля, по счастью, существенно расходилась с моей злой волей.

Если человек не готов к переходу в иной мир, то этого не произойдёт.

После капельницы я проснулся, и даже как будто трясучка ослабла, отдаляя мой организм от столь желанной в тот момент смерти.

Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, я решил почитать какую-нибудь книгу из тех, что лежали на подоконнике.

Я ожидал там увидеть так называемые «книжки для поездов» - низкопробные писульки бездарных авторов в дешёвом одноразовом переплёте, пригодные разве что для того, чтобы скоротать время в поезде дальнего следования и с чистой совестью оставить эту макулатуру в вагонном туалете для санитарного употребления.

Но, на моё удивление, в этой стопке преобладала классика, слегка разбавленная фантастикой и детективами.

Да уж, интересный контингент залетает в сие мрачное заведение.

Мои знакомые поклонники фантастики в своё время прожужжали мне уши восторгами по поводу романа Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Но я, прочитавший почти все произведения Стругацких, до этого романа так и не добрался. Что ж, сейчас самое время.

Страница за страницей, но сюжет не цеплял меня вообще никак. Похмельная депрессия крепко держала мой мозг своими ледяными лапами. А тут ещё и феназепам, от которого строки плывут перед глазами, и в памяти не остаётся почти ничего. Я монотонно занимался механическим перелистыванием страниц, так, чисто галочку поставить – всё, прочёл, отцепитесь от меня все, требующие, чтобы я прочёл это УГ.

До того, как уйти в запой, я пытался читать «Жизнь Клима Самгина», что скачал на телефон. Если бы не забрали телефон, читал бы его. Хотя нет, не осилил бы. Ибо ещё большее УГ. Горький умудрился представить реальность ещё более горькой, чем она есть.

Ирония судьбы. Я так хотел прочесть «Понедельник начинается в субботу», когда гордился своим высоким уровнем интеллекта, чтобы гордиться ещё и тем, что прочёл его. А сейчас – зачем? Это будет последний роман, прочитанный мной, ибо моя жизнь кончена. Не погибну от внешних обстоятельств, так сам сведу счёты с жизнью, которую нельзя и жизнью назвать. Ну и перед кем я буду гордиться, что читал его? Перед демонами ада?

Но я упорно читал, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о самоубийстве. Бежать, бежать от суровой реальности, куда глаза глядят. В сказку, фантастику, фэнтези – только бы бежать, только бы не возвращаться в реальность, насквозь пропитанную отчаянием и безнадёгой.

Лишь иногда отрывался от чтения, чтобы поесть, покурить и сходить в туалет.

Есть не хотелось. Просто не хотелось конфликтовать ни с кем, и когда разносчики пищи, из числа самих пациентов, кричали: «Завтрак!» или «Обед!» или «Ужин!», я машинально вставал с койки и безразлично плёлся в столовую.

Курить хотелось сильнее.

Но тоже не особо сильно.

Я посещал курилку, только когда от чтения уставали глаза. А ещё потому, что сигареты были, и жаба душила, что соседи по больнице все расстреляют, надо и самому скурить хоть сколько-нибудь.

Вечером моего первого дня в больнице вся курилка бурлила. Но я остался безучастным и к этому событию. Это потом, когда я уже выздоровел, я с интересом искал упоминание этого события в криминальных хрониках. А сейчас просто смотрел на то, что решётка на окнах открыта, и медперсонал носится, как в ж**у ужаленный, с криками: «Сбежал! Сбежал!» Какой-то неугомонный малолетка, взломав замок на оконной решётке, прыгнул со второго этажа и дал дёру.

А мне некуда бежать. От себя не убежишь.

Следующий день, понедельник пятого мая, я дочитывал роман Стругацких, потому что не знал, согласятся ли мать и врачи оставить меня на полный курс, или уже завтра придётся выписываться домой.

Несколько лет назад меня приводила в ужас перспектива встать на учёт в наркологическом диспансере. Теперь мне была приятна и мила возможность запереться изнутри в клетке от проблем и тревог, которые неизбежно на меня навалятся по выходе из этих стен, пропитанных больничным запахом.

Но даже если выписываться завтра, тот факт, что у меня есть возможность спокойно и безмятежно поспать хотя бы одну ночь, вызывал у меня иллюзию защищённости. Как у эмбриона в материнской утробе. Вот бы снова залезть в материнскую утробу, чтобы заново родиться и изменить хоть что-нибудь в моей навек загубленной судьбе. А коли это невозможно, так хотя бы отсрочить час расплаты, когда мне придётся отвечать за свои проступки, хотя бы на один день.

Есть даже песня такая:

«С утра есть иллюзия, что всё не так уж плохо –

С утра ещё есть сказка со счастливым концом».

Наступило утро, и суровая реальность взяла своё – завтрашний день, о котором я желал, чтобы он никогда не наступил, оказался рядом со мной, здесь и сейчас.

В назначенный час у кабинета заведующего вторым отделением стояла мать.

- Ну что? Будешь становиться на учёт или готов выйти на работу? Посуточно я больше тебя держать не смогу – нет больше денег за великовозрастного обалдуя платить.

Я артистично подыграл себе, усилив остаточные явления в виде лёгкого дрожания рук:

- Какая, ёлки-палки, работа, когда меня ещё всего ломает?? На полный курс, так на полный курс – куда я нафиг денусь с подводной лодки.

На самом деле, на выходе из запоя не так страшно физическое страдание организма, как полная апатия и абсолютное нежелание жить. Так и мне хотелось забраться под одеяло с головой, чтобы не видеть никого и ничего. А ещё лучше, исхитриться заткнуть одеяло за кровать герметично и задохнуться от нехватки воздуха, но это уже из области антинаучной фантастики.

Мать же, наоборот, всеми силами старалась вернуть меня в реальный мир, рассказывая о том, что там происходит:

- Твой портфель с договором, привезённым из Вильнюса, нашли. Поэтому твой директор тебя пока ещё не увольняет, а думает, оставить в коллективе или заменить, но окончательное решение ещё не принято. Позвони ему по возможности, объясни ситуацию. Быть может, он ещё простит тебя и позволит искупить свою виду ударным трудом…

- Ага, конечно, - не сказал я, но подумал, - буду я ещё перед ним пресмыкаться. Обрубать концы, так насовсем. А вслух заметил, что при поступлении в больницу сдал телефон, который теперь лежит в сестринской, в сейфе, и наверно, уже разряжен.

Но мать и об этом позаботилась – зарядку для телефона вместе со сменой белья мне принесла. И указала на то, что в случае экстренной необходимости телефонами пользоваться всё-таки разрешается.

Но я не собирался возобновлять связь с внешним миром до самой выписки.

Десять дней, ещё десять дней полного покоя, без связи с внешним миром, и никакой ответственности – чего ещё можно в депрессии желать?

Разве что, покурить.

Я стал разбирать передачу – смена белья, зарядка, булочки сладкие, минералка…

- Лучше бы курева привезла! – повысил я голос на мать и пошёл по коридору, чтобы сложить вещи в тумбочку у своей кровати.

- Постой, не уходи, - ответила она вслед, - покажи хоть, куда тебя положили.

Наверно, хоть она меня сюда и сдала, в глубине души не хотела со мной надолго расставаться.

- Закон подлости, - ответил я с сарказмом, - в палату номер шесть, точно по Чехову.

И впервые с момента выхода из запоя улыбнулся.

Если я сохранил способность шутить, значит, я ещё жив.

* * *

Самым значительным событием, позволяющим пациентам диспансера, и так психически нездоровым, не сойти с ума от депрессии и скуки, было прибытие новичков. Пока они лежали под капельницей, «старожилы», находящиеся на лечении уже не первый день и потихоньку начинающие проявлять интерес к жизни, увлечённо обсуждали в курилке, кто как сюда попал, кем является «на гражданке» и насколько тяжёлое у него состояние.

Я почти что равнодушно поделился с соседями по мужской палате впечатлениями о том, что прошлой ночью хотел поспать подольше, чтобы посмотреть яркие цветные сны, позволяющие оторваться от серой унылой реальности. Но не получилось, из-за того, что в женской палате какая-то бабка всю ночь напролёт звала своего мужа и во весь голос причитала, будто бы её хотят убить.

Пришлось медперсоналу привязать её к кровати, но она и обездвиженная не переставала орать.

Бабы подключились к обсуждению и красочно описали, какими именно способами им хотелось кричащую соседку по палате вычеркнуть из списка живых.

Я намеренно употребил слово «бабы», потому что большинство пациенток хотелось назвать именно так. На женщин и тем более девушек они не тянули. Преждевременно постаревшие, неухоженные и непричёсанные, с пропитыми до хрипоты голосами.

Впрочем, некоторые из них были не такие и даже совсем не такие. Особенно, близящиеся к выписке, которые уже отошли от последствий запоя и оживали на глазах. В частности, дамочка средних лет, помогавшая медсёстрам в уборке помещения, к которой один из моих соседей по палате пытался клеиться.

А когда вечером шестого числа дежурный персонал уже скомандовал отбой, но смотрел сквозь пальцы, как пациенты слонялись по коридору с выключенным светом, чтобы в умывальнике покурить, мы услышали из умывальника за железной входной дверью шум и крики, словно там была борьба. И когда эта дверь отворилась, поняли: этой ночью скучно не будет.

* * *

А за стенами больницы жизнь шла своим чередом. Днём люди зарабатывали на хлеб с маслом, а вечером развлекались и отдыхали.

Во вторник, как стемнело, несмотря на то что большинство людей завтра утром должно было выйти на работу, в баре «Вудсток» собралась толпа.

Пока что играла музыка в записи, но живые музыканты уже готовились к выступлению.

В этом заведении ди-джей не увлекался выкручиванием регулятора громкости на максимум, так что в зале можно было сносно общаться.

За одним из столиков сидела типичная пара, как будто сошедшая с телеэкрана из какого-нибудь сериала – гламурная модель в вечернем платье и на каблуках, а с ней молодой, но богатый мажор в костюме не его фасона, но брендовом с претензией на элитность.

Мужчина пытался расслабиться, но заметно нервничал.

- Думаю, что она ничего не подозревает. Я ей сказал, что иду играть в бильярд с друзьями. И почти не соврал. Вот же, бильярдные столы стоят. Не желаешь ли партию? – попытался он перевести разговор на шутливый лад, чтобы избавиться от гнетущих мыслей.

- Как-нибудь в другой раз, - ответила девушка стандартной формой вежливого отказа и наигранно хихикнула.

Женатый любовник от напряжения стал откровенничать перед своей пассией. Тем более, они встречались уже не первый раз, и ему показалось что пришла пора объяснить партнёрше серьёзность своих намерений.

- Мы с Ольгой – почти полная противоположность. Живём вместе уже два года, и вместо того, чтобы сближаться, чувствуем себя совершенно чужими. Устал я от выкрутасов эксцентричной девки, - покачал головой парень, вздохнул и продолжил, - говорил, настаивал, орал: «Выбрось ты эту блажь из своей дурьей башки!» а она упёртая, как баобаб…

- Каких-каких баб? – простодушно переспросила его спутница. Она знала о слабости ухажёра выделяться своим далеко не выдающимся интеллектом на фоне других, и поэтому старалась казаться ещё более недалёкой, чем есть на самом деле.

- Баобаб, дерево такое, - сердито процедил мужчина, раздражённый тем, что его монолог прерывают, - ну ладно, пусть будет упёртая как дубина. А насчёт баб, у меня такое мнение, что женщина не должна иметь убеждений, отличных от мужа. А должна накрывать вкусный стол, носить красивое бельё, может быть помогать по бизнесу если есть мозги, но всё равно не высовываться, когда не просят. А не как моя – шляется вечерами, распевая песенки по кабакам. Второразрядная певичка, возомнившая себя звездой первой величины. Тоже мне, Наташа Королёва!

- Она тоже Наташа, как и я? – переспросила девушка.

- Да нет же, Ольга она, память твоя девичья! – опять завёлся собеседник.

Всё-таки, девушка переигрывала, изображая простушку.

А мужчина продолжал жаловаться ей на жену:

- Стабильности я хочу, постоянства, предсказуемости. А у моей настроение скачет как на американских горках. То пускается во все тяжкие, накачивается выпивкой до посинения, а то и запрещёнными веществами. И запирал её на втором этаже, и охрану приставлял – так ведь удирает, пацанка, как кошка в любую щель пролазит, лишь бы с дома родного свалить. А в перерывах между пьянками, вроде как пытается браться за ум. Но последнее бывает хуже первого. Как начнёт читать мистику всякую, что не разбери-поймёшь. Каких-то монахов древних. Или хуже того, бесконечно таскает в дом монахов и монашек, один вид которых нагоняет на меня тоску. Они же и по-русски толком не говорят. Всё по церковно-славянски. Прям как мой папаша, хоть и нехорошо ругать покойника, но он своей кондовой религиозностью с детства привил мне ненависть ко всему церковному и всему славянскому.

- А ты веришь в Бога? – спросила девушка, робко пряча под платье нательный крестик.

- Я атеист.

- А она?

- Православная.

- Так зачем же ты на ней женился, если вы такие разные?

Девушка только внешне разыгрывала из себя дурочку, а на самом деле знала толк в интригах. И ненавязчиво подталкивала ухажёра к решительному шагу – объявить о своём намерении развестись с женой и жениться на ней.

- Я не хотел, - уныло вздохнул мужчина, - папа заставил, - он у меня застрял в средневековье. Член калининградской старообрядческой общины. Ну чпокнул я на празднике тёлку по пьяни. Ну залетела она от меня. Я бы дал ей денег на аборт, для меня это один раз не пообедать. А батя встал в позу – жениться и растить ему внука вместе. И от кого? От приживалки безродной. Отца посадили, мать спилась. Ну какая у неё может быть наследственность? А он как разорался: «Делай, как я сказал, а то вычеркну из завещания!» Ну и куда ж ты денешься, когда разденешься?

А самое обидное, что ребёнок погиб, но отец и слышать не хотел о разводе. Такое ему тоже, видите-ли, религия не позволяет.

Но ситуация изменилась. Старикашка скончался в августе прошлого года. В 59 лет, несмотря на свой высокоморальный образ жизни, ха-ха. За полгода я вступил во все права наследования, и теперь я собственник среднего бизнеса, средних размеров особняка, плюс вилла на Лазурном берегу (глаза его пассии жадно вспыхивали во время перечисления) … В общем, свободный и счастливый молодой человек, завидный жених. Разведусь, ей-богу разведусь. Мне даже адвоката нанимать не придётся – я сам по специальности адвокат. Захочу и выставлю взбалмошную истеричку из моего дома без гроша в кармане.

Его спутница сжала всю свою волю в кулак, чтобы не завизжать от радости.

И не слышала, как он пытался закончить свою тираду:

- Совсем оборзела, сучка крашеная. Сегодня утром ходила по дому с телефоном и орала во всю свою лужёную глотку: «Алё, Мики, ты не понял, мне нужен фен[1]!» Открытым текстом, не стесняясь никого. Повезло ей, что у нас особняк, а не панельная многоэтажка. Там бы хоть кто-то да заложил. Ну ничего, покажу я и этому здоровяку Мики, который наверняка её дерёт, и остальным её корешам-наркоманам, где раки зимуют…

Дальнейшие его реплики заглушил поднявшийся в зале одобрительный гул, потому что в это время на сцену уже выходили музыканты.

Гитарист, басист, барабанщик – не хватало только певицы.

Которая задержалась в подсобке, подогреваясь допингом перед выходом.

Сам хозяин заведения зашёл её поторопить, прощая ей всё, кроме срыва выступления:

- Давай быстрее, люди ждут.

На что она ответила в обычной развязной манере, отхлебнув коньяк прямо из горлышка и закусив печеньем:

- На творческую личность нельзя давить. Кстати, помнишь украинские печенюшки? Вскоре после нового года, когда майдан был, польские байкеры перехватили партию печенья с амфетамином, которое предназначалось для придурков, митингующих в Киеве, и доставили к нам в Кёниг. Но оно уже кончается. Это одно из последних. У тебя есть аналогичное? Шучу. Ещё по глоточку, и я готова.

Когда она наконец-то появилась, зал загудел ещё громче.

С расстояния до сцены не было видно, что у певицы под кайфом красные глаза. Но в свете прожекторов было очень хорошо видно накрашенные огненно-рыжим волосы.

- Чумаков, начинай! – небрежно бросила она гитаристу.

От дозы стимуляторов, большей чем обычно, голос срывался на крик, отчего исполнение быстрой и энергичной песни казалось ещё более эффектным, чем в оригинале Дебби Харри.

В середине песни следовал длинный проигрыш. В это время вокалистка щурила близорукие и изрядно залитые глаза, пытаясь разглядеть в зале того, кто надел ей кольцо на палец.

Оттого же она решилась намешать алкоголь с наркотой. Чтобы предпринять последнюю отчаянную попытку привязать его к себе. И думала мысль, так и норовящую спутаться в голове, что она чуть не пропустила момент, когда вокал снова должен вступить. Всё-таки, последняя рюмка была лишней. А может быть, и две.

- Он сказал, что пойдёт играть в бильярд в клуб на Ленинском проспекте. Это не единственный клуб на Ленинском. Но клубов с бильярдом не так много. Надеюсь, всё-таки совпало, и он в зале. Ну уж если после песни Блонди “Denis, I’m in love with you[2]” ты не проникнешься хоть чуть-чуть, то горбатого могила исправит. Всё время, сколько мы женаты, ты холоден как металлический столб в морозную ночь. Ты задолбал, Денис. Или я заставлю тебя полюбить меня или плюну в твою самодовольную харю и свалю на все четыре стороны. Думаешь, не выживу одна? Да ты ко мне ещё на коленях приползёшь от тоски, что потерял такую красотку. А не приползёшь… Плевать, плевать, на всё плевать!

Выждав паузу между песнями, уже было пора играть первые аккорды. Но вдруг вокалистка углядела что-то понятное лишь ей одной и поманила пальцем остальных музыкантов. Те, уже привыкнув к тому, что эта творческая натура часто по ходу концерта меняет репертуар, даже не удивились. Она что-то прошептала в отключенный микрофон, затем снова включила его и выкрикнула ещё раз, но уже едва сдерживая слёзы:

- Чумаков, начинай!

Под мелодичные переборы гитар, в этот текст она вложила всю свою боль и ненависть одновременно. Песня брошенной женщины, внезапно обнаружившей, что она является для своего ухажёра не любовью всей своей жизни, а всего лишь сиюминутным, ничего не значащим увлечением:

It's a heartache
Nothing but a heartache
Love him till your arms break
Then he lets you down[3]

С каждой строчкой певица повышала голос, и дойдя до припева, уже надрывно кричала, как будто от физической боли:

It ain't right with love to share
When you find he doesn't care for you
It ain't wise to need someone
As much as I depended on you[4]

Едва закончив последнее слово, она выбежала со сцены в зал, одной рукой потрясая радиомикрофоном, а другой снимая с плеча электрогитару.

Такого не ожидал никто.

Хозяин бара вышел из-за стойки:

- Оль, я не понял!

- Сейчас поймёшь, - гаркнула она ему в ответ, так посмотрев, что одним взглядом могла бы воспламенить бутылки с крепкими напитками.

Оказавшись у столика, где беседовали мажор с моделью, она стала орать, забыв, что микрофон ещё включен:

- Ну? И как это понимать? При живой жене ходишь на б***ки? Эй ты, шлюха, отвали от моего мужика! – и Ольга ударила любовницу своего мужа микрофоном по голове, отчего в динамиках поднялась невообразимая какофония, заглушившая её следующий возглас:

- А тебе, кобель, я своими зубами член откушу, чтобы нечем было изменять!

Воспользовавшись замешательством всех людей от неожиданности, она ударила и мужа, разбив вдребезги гитару об его череп.

Через две секунды, наконец-то, опомнились сидевшие за другим столиком охранники бизнесмена и связали руки вышедшей из себя жене подручными средствами.

- Закрыть психопатку… наркоманку… в самую грязную и вонючую палату диспансера… и чтоб не открывалась никогда, - медленно отходя от шока скомандовал муж охранникам, махая правой рукой в сторону выхода из бара, а левую прижимая к кровоточащей ране на голове.

Идти от бара на Ленинском проспекте до диспансера на улице Барнаульской совсем недалеко – перешёл дорогу и там. Охранники даже не стали брать машину – понесли свою узницу как есть. Сзади понуро брёл ушибленный супруг.

Немногочисленные прохожие на проспекте в двенадцатом часу ночи рабочего дня и внимания на это зрелище не обратили. В том, что дюжие мужики выносят из кабака брыкающуюся закосевшую девицу, они не увидели ничего выдающегося.

* * *

Железная дверь, закрывающая вход во второе отделение наркодиспансера, отворилась в неурочный поздний час, и два здоровых мужика втащили в неё совсем молодую девчонку. Явно невменяемую. И буйную. Следом вошёл ещё один мужчина. Который сразу проследовал к дежурному врачу, о чём-то пытаясь с ним договориться.

Девицу, пока суд да дело, втолкнули в умывальник, где как обычно тусовались курильщики. Она уже почти что выбилась из сил буянить и пыталась перевести дыхание. Завидев нового пациента, сразу же налетела толпа тех, кто в больнице уже давно, и у них закончились сигареты. Девушка оказалась курящей и раздала всем страждущим по сигарете, после чего сама закурила. А закончив перекур, уставилась в зарешёченное окно, выходящее во двор соседнего жилого дома.

По дорожке мимо этого двора прошла какая-то молодая женщина, которую вновь прибывшая пациентка с пьяных глаз и в темноте приняла за свою подругу.

Минуту назад казавшаяся совсем обессилевшей, девушка вскочила на решётку окна с ногами, руками стала трясти решётку, пытаясь вырвать, и заревела во всю глотку:

- Кристина-а-а-а! Как отсюда вылезти-и-и?!

Пациенты ржали в голос:

- Уже никак.

Тут мужчина в костюме вышел от врача со свежей повязкой на голове и переспросил:

— Значит, мы договорились?

- Так точно, - ответил врач и пожал ему руку.

Пациентку передали медперсоналу, а господа в костюмах шагнули в железную дверь.

Неугомонная девка всё ещё пыталась вырываться из рук санитаров:

- Денис козё-ё-ёл! А ты, Ленка, су-у-у-ука!!

- Она не Лена, она Наташа, - устало вздохнул Денис, обернувшись на пороге, и закрыл дверь с той стороны.

Буйную пациентку освободили от верхней одежды и впихнули в женскую палату. Обитательницы этой палаты глухо роптали, что вчера была бабуля с белкой, теперь молодуха будет реветь как белуга всю ночь. Но слушать рёв не пришлось. Санитары привязали пациентку к кровати и всадили ей лошадиную дозу снотворного. Пусть дрыхнет до утра, не мешая дрыхнуть им. А потом уже будем капельницы ставить.

Зрелище кончилось, толпа рассеялась.

* * *

Следующий день в больнице начался как обычно. Я уже понял, что теперь здесь надолго, и занялся тем же, чем за несколько лет до этого, когда, также помимо своего желания, попал в казарму. То есть, пытался добывать по мере возможности чай, кофе, сигареты и тому подобное.

И во время перекура в умывальнике после обхода врачей гонял в мозгу самооправдание, что это я не опустился, а вспомнил армейскую юность, закурив такие особенные сигареты. Хотя, дым был всё равно противный, потому что курил сигареты без фильтра.

Их уже тогда редко можно было найти в продаже в городе. Но в глубинке области они ещё встречались. И мне удавалось стрельнуть их у деда, которого привезли из села неподалёку от литовской границы.

Похоже, никто не знал имя и отчество этого старика, кроме врачей что его оформляли. Все пациенты его звали просто Дед. Может быть, он и сам их не помнил – я не спрашивал.

Ходили слухи, что он здесь очень давно. Если всех выписывают после двух недель пребывания, то его родные дети сдали по случаю белой горячки после 23 февраля, и он до сих пор лежит в этой палате как неприкаянный.

Никак память восстановить не может.

Каждое утро начинает с одних и тех же вопросов, так что даже никому уже не смешно:

- Где это я? В тюрьме? А какое сейчас время года? Зима?

Но алкоголики – народ циничный. И вместо сочувствия к старому больному человеку, соседи по палате используют в своих интересах то, что он не помнит, сколько у него осталось сигарет и кому он их давал только что. Его дети экономят – покупают отцу сигареты без фильтра. Но и это лучше, чем ничего.

Зашёл татарин с пачкой Мальборо. Этого я сразу заприметил, что он в отделении – нечто вроде смотрящего. Он имел медицинское образование и помогал санитарам ставить капельницы. И за это они его подкармливали разными вкусностями. И позволяли ему некоторые вольности. Кроме выпивки, естественно.

За выпивку выгоняли сразу.

Но из всех пациентов такой борзый, что керогазил прямо в больнице, был только один. Продержался три дня, потом спалился, потому что конспиратор из него никакой.

Но речь сейчас не про него. И даже не про татарина.

Самое интересное событие началось, когда следом за ним появилась героиня вчерашнего вечера.

Она была в тех же кожаных штанах. Но уже без косухи. А в одной майке с открытыми плечами. В начале мая по утрам ещё довольно прохладно, а в умывальнике была постоянно открыта форточка настежь, чтобы выветривался табачный дым. Но похоже, что девчонке, страдавшей от жёсткого отходняка, это было глубоко параллельно.

Завтрак она проспала, тётки добудиться её не смогли. Только после обхода кое-как глаза продрала и медленно побрела в умывальник, держась рукой за стену.

А дойдя до заветного крана, сразу открыла воду и, не обращая внимания, холодная вода течёт или горячая, сунула под неё свои густые длинные волосы, взяла первый попавшийся кусочек мыла и принялась их хаотическими движениями намывать.

Процесс продолжался долго, так что казалось, будто бы она уснула и многократно повторяет одни и те же движения во сне.

Но, рано или поздно она очнулась. Подняла свою шевелюру из раковины, отвела правой рукой волосы от лица, чтобы видеть зеркало, и безнадёжно простонала:

- Ох и лахудра-а-а…

Затем стала смывать мыло с волос, и тут я обратил внимание, что на левом плече у неё наколота рысь, а на правом предплечье крупным готическим шрифтом написано «Лёля», через ё с точками.

Новенькую стали обсуждать, не стесняясь её присутствия.

- И чем же она так жёстко вмазалась, что так жестоко страдает? – выпалил непонятно кто.

- Коньяк с амфетамином, - сердито буркнул татарин, точнее других знающий диагнозы.

- Смелое сочетание, - заметила одна тётка и прокомментировала, - допрыгалась девка. Муж закрыл сюды, слишком резво буянила пьяная и обдолбанная. Мне бы так – с моим начнёшь бузить, костей не соберёшь.

А татарин продолжал не менее сердито, хрипя и покашливая от крепкого табака и прохладного сквозняка:

- В другом бы пример с неё брали. Настоящая женщина. В любом состоянии следит за собой. Не то, что некоторые, без слёз не взглянешь.

- Себя-то в зеркало видел, со своей трёхдневной щетиной? – обиженно надулась тётка, начавшая этот разговор, - тоже мне, мачо, блин.

Я мысленно понимал, что прав татарин, но возразить обидевшейся женщине вслух у меня духу не хватило, потому что за несколько минут до этого я, решив разнообразить свой табачный рацион, стрельнул у неё вкусную сигарету с фильтром. С учётом того, насколько вообще позорно мужчине стрелять сигареты у женщин, я тем более молчал в тряпочку.

А настоящая женщина и внимания на этот трёп не обращала. Закончив водные процедуры, она выжала хвост волос прямо на пол, попала струёй ледяной воды на свои босые ноги в открытых сланцах, от этого матюгнулась, как прораб на стройке, и пошла в обратный путь до палаты, также держась рукой за стену.

Перед обедом к ней пришли какие-то быки, вероятно от крутого мужа. Она стояла рядом с ними, понуро опустив голову, а выслушав, злобно гаркнула «Да пошёл ты!» и ушла в палату, не дождавшись пока они сами уйдут. И весь день до ужина лежала в своей кровати, свернувшись калачиком, как замёрзший бездомный котёнок.

У меня к тому времени уже начали восстанавливаться естественные рефлексы, так что я после ужина открыто высказывал своё недовольство маленькими размерами порций, способных насытить разве что первоклассника.

И с нескрываемым сочувствием смотрел на стол той девушки. Весь ужин она сидела неподвижно, даже не притронувшись к еде – так и ушла, оставив тарелку наполненной. Полная потеря аппетита – это серьёзно. Либо очень сильный бодун, либо очень сильная депрессия. Либо и то и другое вместе.

Когда в палате на несколько человек кто-то храпит, наиболее везучими считаются те, кто засыпает раньше него.

В эту ночь первым заснул сильно храпящий старик в углу.

Не тот, что потерял память, а ещё один. Этот ещё не выжил из ума. Между обедом и ужином его навестила супруга. Чай привезла, сладости. Курева, правда, не привезла – он был некурящий.

Под чаёк он разговорился и рассказал о том, что запил на радостях оттого, что вылечился от рака.

Вот как бывает – от одной страшной болезни вылечился, в другую вляпался.

А ночью нам всем своим храпом спать не давал.

И я, будучи не в силах заснуть в таком шуме, в который раз гонял в своей голове мысли о том, как жизнь несправедлива.

Я помнил, как всего неделю назад случайно встретил молодого парня, умирающего от рака, что пьянствовал, пытаясь забыть страх смерти. Сколько бы он мог сделать полезных дел себе и людям, если бы Бог продлил ему жизнь.

А тут зрелый дядька получил офигенный второй шанс с небес. И вместо того, чтобы срочно проводить инвентаризацию своей жизни, пошёл по пути наименьшего сопротивления и продолжил её растрачивать на алкоголизм.

Кто бы дал второй шанс мне? Физически моей жизни ничего не угрожает. К сожалению. Потому что моё социальное положение таково, что моя жизнь кончена. Работу я уже почти на сто процентов потерял. И куда мне идти с учётной записью в наркодиспансере и с записью в трудовой книжке «Уволен за пьянство»? Разнорабочим на стройку за минималку без контракта – с красным дипломом инженера-радиофизика и семью годами опыта работы в IT?

В одной из мужских палат лежит строитель, работающий на руководящей должности. Уже отошёл и выздоравливает. Он обошёл всех присутствующих здесь мужиков и спрашивал, есть ли рабочие строительных специальностей, чтобы из них сколотить бригаду. Эти ребята, наверно, по выходе из больницы бросят пить, хотя бы из чувства благодарности к нему, не побрезговавшему взять их на работу, и к Богу, что дал им второй шанс.

А что же я? Кто даст мне второй шанс, кто?

В нашей палате тоже есть бизнесмен. Только спившийся. Мы обменялись телефонами, и он после выписки обещал посодействовать в моём трудоустройстве. Вот только надежды на него никакой. Алкоголик, наркоман. Такой подставит – недорого возьмёт. По себе знаю, как спьяну людей подставлял – много чего обещал, но не выполнял обещания.

А есть бывший крутой бизнесмен. Точнее, он думал, что он крутой, в начале нулевых. Когда поднимал по 400 тысяч рублей в неделю. Этими воспоминаниями о прошлом он и живёт. Потому что в настоящем, перед тем как попасть на лечение от алкоголизма, стрелял на автобусной остановке мелочь на портвешок у прохожих. Жизнь сурова, и тот, кто сегодня упивается в дорогом ресторане армянским коньяком или французским шампанским, лет этак через десяток-другой непременно начнёт глушить в парке на скамейке «Три семёрки» из горла.

Неужели и меня такая участь ждёт неизбежно?

Один раз я уже был вынужден побираться.

В уже упомянутом ранее случае, когда был избит и ограблен в Москве, у станции метро Речной вокзал. У меня не оставалось другого выхода, кроме как добираться до одного из московских друзей, жившего у станции метро Семёновская, но это в другом районе, 22 километра от места, где я пострадал. А в метро проехать зайцем невозможно, вот и пришлось просить у случайных прохожих мелочь. Стыдно было – не то слово.

Справедливости ради замечу, что тому досадному происшествию тоже виной алкоголь. Ну разве пришло бы в голову трезвому в чужом городе распивать водку со случайными собутыльниками? И конечно же я после этого не досчитался наличности и телефона.

Да что уж теперь ворошить давнее прошлое.

В недавнем прошлом картина, тем более, безотрадная.

Чуть только начинаю подниматься – устраивается карьера, материальное положение, личная жизнь. Как вдруг запил и всё потерял. Различается только продолжительность периодов между злосчастными днями, когда я слетаю с катушек и пускаюсь во все тяжкие. И какой бы мне ни выдался счастливый день, к радости жизни примешивается страх, что всё равно когда-нибудь я, сам того не желая, в очередной раз наступлю на алкогольную мину, и улетит моё счастье, словно и не бывало.

Напрашивается историческая аналогия.

В средние века русский народ жил (точнее, выживал) в условиях татаро-монгольского ига.

Женились, рожали детей, сажали деревья, строили дома.

И вдруг, когда меньше всего ожидают, приходят татары – сжигают дома, срубают деревья, убивают жён, детей в рабство угоняют. И приходится снова начинать жизнь с нуля.

Так и я: приобрёл материальное положение, уважение близких, профессиональные навыки. В одночасье всё спустил. И всё сначала.

Кто избавит меня от ига злобных демонов, которых хлебом не корми, дай только поиздеваться над попавшей в их лапы игрушкой из живого человека?

Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил?

* * *

Восьмого мая заместитель главного врача совершил обход, и на все выходные ушёл домой.

Больные остались предоставлены самим себе.

Если не считать оставшийся в больнице дежурный персонал.

Штат этих врачей и санитаров представлял собой довольно пёстрое сочетание людей с весьма различными взглядами на жизнь.

В принципе, их можно разделить на три больших категории.

Первая – самые нормальные. Те, кто просто делает свою работу. Т. е., следят чтобы больные соблюдали правила, но не слишком строго. Нет анархии, но нет и тирании. Золотая середина.

Другая категория – худший вариант. Фанатичные чистюли, ничего крепче маминой сиськи не пробовавшие. Страшно гордятся своей рафинированной трезвостью. Пациентов тихо ненавидят, и в отместку пытаются максимально ужесточить им казарменный режим.

Лично я вообще не понимаю, что такие делают в наркологии. Вроде, силком их в мединститут никто не тянул. Добровольно пошли. И добровольно выбрали, на какую именно специальность поступить. Могли бы выбрать специальность педиатр и радоваться душой, имея дело с безгрешными младенцами. Но, выбрав специальность психиатр-нарколог, наверняка представляли, с каким контингентом придётся иметь дело. Если хватило ума отучиться и защитить диплом, то уж конечно хватило ума и понять, на что идут. Тут моё логическое мышление выбрасывает белый флаг.

Третья категория – наиболее комфортная для пациентов, но наименее благоприятная для процесса лечения. Те, кто сами втихаря употребляют. Кто спирт, кто колёса, а кто и в вену. Как бывают оборотни в погонах, так бывают и в белых халатах. Вмазался, и ему по барабану, что происходит в палатах. Лишь бы не дрались, чтобы потом не всыпали строгий выговор от начальства. С одной стороны, хорошо, что никого не трогают, но с другой стороны могут забыть или полениться выполнять назначения зав. отделением.

Эту классификацию сотрудников диспансера я успел придумать за час после обхода.

Стругацких я закончил читать позавчера. Вчера равнодушно проглотил детективную повесть средней паршивости, содержание которой толком и не запомнил. Начинать читать что-нибудь новое было лень, и поэтому я откровенно скучал.

И когда уже совсем было собрался завалиться поспать, в палату без спросу завалился татарин, уставился прямо на меня и сказал неожиданно:

- Ну что, Лёха, пляши.

Я не сразу понял, что он имел ввиду. Конечно, увлекаясь фильмами об Отечественной войне, я помнил, что солдатам положено плясать, чтобы сержант отдал письмо. Но кто может мне писать, тем более на бумажном носителе?

Но носитель, который хотели вручить мне, был не бумажный.

- Я твой телефон достал, запертый в ординаторской, - пояснил он и всё-таки отдал мне мой гаджет без танца.

В тот день дежурил молодой доктор, который позволял называть себя просто Серёга. Третьей категории. Как только начальство покинуло отделение, от него на зависть лежащим в палатах алкоголикам разило спиртягой. Так что, татарину было не трудно проникнуть в шкаф в ординаторской. Раздал он телефоны и остальным, у которых они ещё были не на руках. А обещавшему взять меня на работу бизнесмену отдал дорогой и красивый айпад.

Вот и зарядка пригодилась, что принесла мне мать – аккумулятор был почти на нуле.

Доставая зарядку, я вспомнил момент её передачи.

Как мама напутствовала меня:

- Попроси у медсестёр дать тебе на руки телефон и позвони всё-таки Володе с работы (мой директор был намного моложе её, поэтому она могла его так называть). Может, ещё помилует тебя.

А я тогда не сказал, но подумал, что скорее сдохну, чем вернусь к нему поджав хвост.

Мой организм оказался слишком живучим, и сдохнуть не получилось. Что ж, тогда у меня нет выбора.

Я набрал номер директора и целую минуту слушал гудки. Наверно, он на совещании – не отвечает.

Ну, не очень-то и хотелось.

Можно воспользоваться телефоном и по-другому. Например, почитать анекдоты в интернете. От весёлого лёгкого чтива я расслабился и перестал думать о серьёзных вещах. Но когда мне это чтение наскучило, и я уже подумывал, не выключить ли телефон, Владимир Игоревич перезвонил. Начал сразу с места в карьер:

- Мы посовещались, и я решил. Не будем менять коней на переправе. Две короткие недели пацаны из твоего отдела без тебя выдержали. Я думал взять на твоё место кого-то временно, раз уж не знаю, что с тобой случилось, и как долго ты будешь отсутствовать. Но теперь передумал. Двенадцатого числа выходи на работу.

- Я в больнице, и выпишусь только шестнадцатого, - упавшим голосом процедил я, вздохнув о том, что дядя Вова опять за своё. Ох и любит он ставить мне невыполнимые задачи.

- Тогда жду тебя к девяти часам девятнадцатого, - ничуть не смущаясь, изменил решение директор и продолжил: у тебя передо мной долг, ты его вернёшь. За планшет, что в Москве посеял, буду вычитать из зарплаты по частям. Не дрейфь – пока всю сумму не выплатишь, не уволю, и не надейся. Гораздо важнее, как будешь перед ребятами за свой косяк отвечать. Макс в отпуск с пятого числа собирался. Ему пришлось сдать билет в Алма-Ату. В Алма-Ату, Карл! Ты хоть знаешь, какова цена на билет, и какие, соответственно, проценты за его возврат? Скажу ему, чтоб поменял дату вылета на двадцатое число. И если он не улетит двадцатого, узнаешь, как срубают головы косячникам казахские джигиты, ха-ха. И кроме того, есть у меня ещё одно условие, чтобы оставить тебя в коллективе. Откажешься – пойдёшь солнцем палимый и ветром носимый. Но это не телефонный разговор. Ты понял?

- Понял, не дурак, - только и оставалось ответить мне, после чего Владимир Игоревич повесил трубку.

А мысленно подумал:

- Не может шеф без выкрутасов. Обязательно тайны мадридского двора разводить. Какое условие? Вот теперь ночами спать не буду, всё думать да думать.

После обеда, направляясь на перекур, я заметил, что к девушке, страдавшей отсутствием аппетита, пришёл высокий и худой молодой человек, на вид примерно её ровесник. Он был не в строгом костюме, как предыдущие посетители, а в цветастой рубашке навыпуск и в джинсах с умышленно нарезанными дырками по-панковски.

- Юра, а ты как узнал, где я? – удивилась она и, кажется, даже немного покраснела.

Он немного поговорил с ней, так тихо что никто не услышал, передал пакет, не содержащий ничего запрещённого – в общем, ничего особенного.

Но с этой минуты апатичную Ольгу как будто подменили. Не успев дойти до палаты, она достала из пакета изящные очки в тонкой оправе и воскликнула необычно громко для больного человека:

- Ну вот, хотя бы смогу просмотреть, какие книжки лежат на подоконнике.

И, присев на кровать, стала жадно уплетать пирожные из того же пакета, хотя за полчаса до этого смогла только половину маленькой обеденной порции супа проглотить с трудом.

Забитая девчушка оказалась на редкость энергичной и талантливой.

К вечеру все бабы в отделении знали: если нужны какие-нибудь мелкие бытовые услуги, обращайся к Оле из палаты номер семь.

Она красила женщинам волосы, стригла их (и мужчинам машинкой брила головы тоже), штопала видавшие виды шмотки, рисовала фальшивые татуировки и искусственные шрамы – в общем, среди пациентов была звездой.

После того, как доктор Серёга раздал всем нуждающимся уколы да таблетки, и окончательно ушёл в ординаторскую до утра, Ольга зашла в соседнюю палату к нам, чтобы обменяться с Гоги нехитрым богатством, какое может перепадать пациентам в больнице.

Заработала своими услугами она за день прилично – в её тумбочке образовался целый склад – чай, сигареты, продукты.

Разбитной Гоги тоже был парень не промах и скопил кое-что. Если татарин был в отделении главным авторитетом, то Гоги был главным заводилой.

Вообще-то имя и фамилия у него были русские. Имя помню – Константин, фамилию уже забыл. Но кличка в отделении у него была Гоги, из-за внешности, унаследованной от далёкого предка-южанина. И юморной парень охотно подыгрывал, иногда нарочито изображая грузинский акцент.

Перво-наперво Гоги протянул гостье кружку чифиря, этакий знак дружбы, вроде индейской трубки мира.

Она отхлебнула и недовольно сощурилась:

- Не вставляет. Вообще никак. Дай чай, покажу, как делать термоядерный.

- Ого, - удивился бывалый мужик, но всё-таки протянул пачку крупнолистового чая.

Спустя некоторое количество минут, напиток был готов. Собравшаяся вокруг кровати Гоги компания отхлебнула по одному разу, Ольга должна была по очереди сделать второй глоток, но вместо этого сделала жест свободной рукой в мою сторону:

- А ты что сидишь как не родной?

Это уже не первый раз в палате на моих глазах заваривали чифирь.

Вокруг варщика Гоги уже собралась устойчивая компания чифиристов: он сам, здоровый лысый Тимоха, Саня, постарше меня, лежавший на кровати рядом со мной, и ещё кое-кто. Бизнесмену Володе, некурящему старику, деду, потерявшему память, и другим не предлагали. Мне было любопытно попробовать, как на меня подействует, но меня по обыкновению обносили.

Так что, дважды упрашивать не пришлось, и вот я уже потягиваю из одной кружки с компанией признанных разгильдяев, и беседую с ними почти что на равных.

Для разговоров много тем, для разговоров время есть. Практически с каждым нашлось хоть что-то общее. С Ольгой – рок-н-ролл. С Гоги – то, что он очень религиозный. А Тимоха своими манерами типичного гопника с усиливающим впечатление бритым затылком вызвал во мне шальную мыслишку: не его ли я видел среди собутыльников, ограбивших меня в Москве несколько лет назад? Хотя нет, это уже глюки. Простой пацан из деревни в трёх километрах от Приморска, что редко куда выезжал дальше пивного киоска в родном селе – какая уж тут Москва.

Согласившись со мной, что “Punks not dead[5]”, Ольга ушла в свою палату по своим делам. А мы с мужиками продолжили трепаться, расходясь от чифиря не на шутку.

- Ты, чукча, тупой как сибирский валенок! – повысил голос Гоги, забывая, что Серёга может приползти на шум из ординаторской, а Тимоха вполне может за такой базар и навалять, - а я читаю Гийома, едрит-мадрид, Аполлинера, так что у меня есть шанс закадрить такую красотку, в отличие от некоторых.

Я не мог не вмешаться:

- У красотки кольцо на пальце. А ты читаешь не только французскую поэзию 19-го века, но и Новый Завет, где написано «Не прелюбодействуй».

- И чё? – ответил Гоги доводом, о который разбиваются любые аргументы.

Да уж. Алкоголь – универсальный растворитель. И легче всего растворяет совесть.

Влечение Гоги к Ольге было, судя по всему, без взаимности.

А вот к Вовану с айпадом приходила по ночам Оксана, моющая полы.

И этой ночью, когда в отделении потушили свет, он дал мне свой айпад и попросил поиграть в шахматы онлайн. Типа, чтобы отвлечь меня, пока они будут делать своё дело. Остальные уже спали (по крайней мере, он так думал), а я принял чифирь, и не скрывал что бодрствую, даже не закрывая глаза. Бессонной ночью я был за любой кипиш, кроме голодовки. И поначалу играл с интересом. Но попал на сильных партнёров и стал проигрывать. Проигрывая, начал злиться. И посчитал за лучшее отложить планшет на тумбочку, пока сгоряча чужой планшет не разбил.

Володька с Ксюхой возились долго. Видать, у него получалось не очень. Что не удивительно – он тайком принимал феназепам, кроме таблеток что давали врачи.

Вот чего я не понимаю, так это смысла закидываться успокоительными, чтобы ловить кайф. Я с радостью примкнул к чифиристам, логично полагая, что допинг – это прежде всего стимулятор.

С ранней юности мне казалось, что этот мир слишком плоский, а небо в этом городе слишком серое. И я стремился любой ценой и любыми средствами подняться над миром, чтобы взлететь в небо и раскрасить его яркими цветами.

Но поддался соблазну пойти по пути наименьшего сопротивления и искать духовного просветления способом, который столь же простой, сколь и ошибочный. Выпить водки, покурить анаши. И дошёл в своих поисках до палаты диспансера, пребывание в котором – клеймо.

Значит, надо искать другой путь. Какой, я пока не знал. Видел только, что в окне кромешная тьма, а над небом потолок. И ощущал, что мне мешает уснуть уже порядком надоевшая возня на одной из соседних кроватей. Да и кофеин из головы ещё не выветрился.

И мы разговорились с Саней на соседней кровати, который тоже принял чифирь и не спал, а только притворялся, лёжа с закрытыми глазами.

Ему было уже за сорок, и его старший сын был уже совершеннолетний.

Взрослый дядька с восхищением рассказывал, какой его сынок молодец – учится в Петербурге на специальности телекоммуникации, и, если не будет расслабляться слишком сильно, может и красный диплом защитит.

Это, конечно, хорошо, когда отец может гордиться сыном. Но гораздо лучше, если бы это было взаимно, и сын тоже мог бы гордиться отцом.

Я постеснялся спросить, не стыдится ли студент престижного института, что отец у него алкаш.

Но отец ответил сам, не дожидаясь вопроса: парень и правда его стесняется. Говорит только то, что отец живёт в Калининградской области.

И перешёл на более интересную с его точки зрения тему – о том, что попал сюда после того, как будучи за рулём без прав, да ещё и пьяный, разбил машину о придорожное дерево вблизи родного посёлка. Причём, не свою, а чужую.

Нет, папа сына, конечно, любит. И сделает ради него всё. Ну, или почти всё. Если встанет вопрос ребром: насмерть рассориться с сыном или бросить пить, то он выбирает пить.

Я понимаю, что такая жизненная позиция порочна. Но не могу его осуждать. Потому что, в один из многочисленных случаев, когда мама пыталась меня против пьянства агитировать, она пошла ва-банк и рассказала историю, случившуюся с ней задолго до моего рождения, которую она ещё никому не рассказывала.

Как в выпускном классе полюбила красивого и сильного «юношу со взором горящим». Влюблялась она и ранее, но тогда её, пожалуй, впервые поразила по-настоящему всепоглощающая страсть.

А когда выпускной вечер плавно перешёл в ночь, нимб над головой того пацана в её глазах сильно потускнел.

Когда она увидела, как он в парадных брюках стоит на коленях прямо на газоне и блюёт прямо на розовый куст, который они вместе посадили за год до этого.

Пришлось ей поставить ему ультиматум: выбирай, или я, или водка. Он выбрал водку.

А я, услышав эту историю, вместо того чтобы поддержать мать, открытым текстом ответил, что если бы мне девушка поставила ультиматум, то как бы страстно я её не любил, я бы тоже выбрал водку.

* * *

Наступил день, про который поётся, что это «Праздник с сединою на висках» и «Радость со слезами на глазах».

Седины на висках у меня, слава Богу, ещё нет. Тем более, такой, что появляется, когда видишь перед собой убитого товарища. Есть только шрамы на лице, полученные оттого, что шарахался в нетрезвом виде в ненужное время в ненужном месте. И от этого оказывался на грани гибели.

А вот глаза на мокром месте были – от бессильной злобы, что я в святой праздник торчу непонятно где, вместо того чтобы его отмечать. И вообще, везде вокруг в этот день было сыро. В отличие от предыдущих лет, погода не поддержала калининградский парад, и вместо яркого солнца, помогающего делать красивые снимки фотографам, в этот раз нудный мелкий дождь в стёкла окон стучал. И пришлось держать их закрытыми. Да и выходили они не на ту сторону, где проводились торжества. Но, благодаря близости к маршруту прохождения военной техники, слышно было очень хорошо.

Я с детства считал себя патриотом. И каждый год, хорошая погода или плохая, бодр и здоров я или болен и устал, непременно ходил на парад победы. И на возложение цветов к памятнику 1200 гвардейцам. И на реконструкцию штурма пятого форта ездил после этого.

А в позапрошлом году, когда мне на работе дали целую неделю отпуска, ездил даже в Латвию, поздравить бабушку, служившую медсестрой при штурме Кёнигсберга, которой как раз тогда исполнилось 90 лет.

Так какого хрена я сейчас не фотографирую технику на параде, а сижу как в тюряге с какими-то алкашами, запертый как скотина в четырёх стенах?

Ну загулял, с каждым может случиться. А мать взяла, да и сдала меня сразу в лечебное учреждение закрытого типа. Даже не приехала поздравить и курева привезти. В армию-то семь лет назад привозила, хоть воинская часть и за городом находилась, а тут самый центр города.

Правда, есть всё-таки разница существенная – отдать долг родине или загреметь на лечение от алкоголизма.

Неужели это алкоголизм?

Ведь, когда был в Латвии два года назад, не упускал возможности в обед и ужин подзаправиться вкусным латышским пивом. И каждый раз удавалось вовремя остановиться. Ни разу не опозорился перед бабушкой, даже и не думал напиться до поросячьего визга.

И незадолго до этого ездил на новогодние каникулы того же года в Москву, встречаясь на нейтральной территории с девочкой из Крыма, с которой познакомился в одном поэтическом сообществе в социальной сети. Проводив подружку до её гостиницы и доехав на метро до своей, мы с моими соседями по отелю каждый вечер пили пиво – и ни разу я не сорвался до того, чтобы стать свиньёй. Ни разу на следующее утро не пришёл на свидание с бодуна – всегда как стёклышко и ни в одном глазу. Девочка, правда, всё равно не согласилась на то, чтобы я лишил её невинности. Но речь сейчас не об этом.

А о том, что позже я перед бабушкой всё-таки опозорился. На октябрьском корпоративе я потерял и фотоаппарат, и загранпаспорт. Который взял с собой, чтобы после пятничного корпоратива провести выходные в Польше. Но вместо Польши поехал опохмеляться в местный клуб, где гаджет и документ, скорей всего и остались. И когда бабушка перед новым годом вспомнила о том, что я её в мае фотографировал, и попросила распечатать и выслать снимки, мне пришлось придумывать про их исчезновение такую детективную историю, что позавидовал бы и Конан Дойл.

И после январской поездки в Москву, не прошло и месяца, как я снова взялся за старое. В конце января, когда было минус двадцать, я зашёл по дороге домой вечером в ресторан, чтобы согреться кружкой глинтвейна. И остался там до закрытия, не помня, как добрался домой, и потеряв телефон, в котором остались смс-ки от подруги из Крыма.

Друзья меня ещё подкалывали, когда я пожаловался, что, выпивая в путешествиях могу вовремя остановиться, а в родном городе тормоза отказывают:

- Дома, братан, и стены помогают.

В этом году не помогла и смена обстановки.

Когда два года назад я встретил новый год в поезде, всё было благопристойно и чинно.

Недавний день рождения в поезде закончился десятидневным запоем.

Я ещё никогда не уходил в запой на десять дней. Максимум дня три-четыре.

Как там втирал зав. отделением в день, когда меня сюда положили? Я был в таком плачевном состоянии, что ту его речь помню смутно.

Но одна фраза врезалась в память: «Алкоголизм – это неизлечимая прогрессирующая болезнь со смертельным исходом. Нет другого способа выздоровления, только полное воздержание».

Во даёт – со смертельным исходом.

Эй, чувак, тормози!

Рано мне ещё на тот свет.

Вот когда будет не 30 лет, а 90, как сейчас нашим славным ветеранам, тогда я ещё подумаю.

А пока я должен быть на пятом форте, вместе с ребятами из моего церковного прихода.

Раньше я не любил выезжать с ними на культурные мероприятия. Они все как на подбор трезвенники, и начинали читать мне мораль, едва завидев меня в подпитии.

Сейчас мне резко захотелось с ними, как со старыми добрыми друзьями повидаться.

Довольно часто мы ценим только то, что теряем.

Год назад мы всем приходским молодёжным клубом организованно выезжали на пятый форт.

Потому что в реконструкции участвовала из нашего клуба одна прихожанка. Совсем ещё молоденькая девочка, едва закончившая институт. На прошлогоднем мероприятии её ухажёр, тоже реконструктор, сделал ей предложение прямо после официальной части мероприятия. К нынешнему времени они поженились, и она ждёт от него ребёнка.

Мне она тоже очень нравилась как женщина.

Но как только я представил, как мы могли бы жить вместе, и насколько рьяно она будет меня пилить, агитируя за здоровый образ жизни, так сразу уступил её нынешнему мужу и даже не попытался занять его место.

Отказался от возможности влюбиться только из-за того, что девушка не пьёт. Алкоголик больной.

В последнее время мать, желая меня образумить, после особенно угарных пьянок подсовывала мне психологические тесты. С пометкой «Если вы нашли у себя хотя бы три из двадцати признаков алкоголизма, значит вы – алкоголик, остро нуждающийся в лечении». Но я толковал их результаты по-своему, замечая признаки алкоголизма, которые я у себя не нашёл. И радовался тому, что я хотя бы на 15% не алкоголик, найдя у себя из двадцати хотя бы три признака не алкаша.

С некоторого времени я замечаю за собой, что как только я начинаю гонять у себя в голове мысли о безысходности, в критический момент меня грубо отвлекает какой-то другой человек. Сначала я очень злюсь, что мои размышления прерывают. Но потом чувствую благодарность к этому человеку и ангелу-хранителю, что подослал его в самый подходящий момент, чтобы помешать мне погружаться дальше в водоворот гибельного отчаяния.

Вот и в этот момент, когда все соседи по палате были заняты чем-то своим, а до обеда было времени ещё прилично, в палату зашла уборщица Оксана, с которой бизнесмен Володя путался. Подошла вплотную к моей кровати, перегнулась через меня как ни в чём ни бывало, как будто я бревно неодушевлённое, и с размаху шлёпнула книгу на стопку уже лежавших книг за моей спиной на подоконнике:

- Ребят, извините, неделю назад брала почитать и отдать забывала.

Ну, раз уж испортили мне процесс смакования жалости к себе, хоть посмотрю, что за книга эту дамочку так заинтересовала.

Но только лишь я взглянул на обложку, как мой интерес из праздного превратился в самый что ни на есть животрепещущий.

Дело в том, что до попадания в диспансер я был не просто сильно пьющим человеком, а гремучей смесью трудоголика и алкоголика.

Я сильно уставал от суеты, связанной с работой, подработкой, познавательным чтением и творческой активностью. Но в некотором роде мне постоянные ударные дозы адреналина даже нравились.

Заканчивалось это всякий раз типично. От хронического переутомления и постоянного страха неудачи я неизбежно ломался и запивал.

После чего, в свою очередь, приходилось вкалывать на пределе возможностей, уже для того, чтобы восстановить пошатнувшееся материальное положение и уважение в коллективе.

Крутился, как белка в колесе, не считая нужным остановиться и осмотреться, чтобы найти выход из него. Скользил по поверхности жизни, пренебрежительно отмахиваясь от посещавшего иногда желания хоть раз глубоко и правдиво взглянуть в себя с альтернативной точки зрения.

В больнице я впервые за несколько лет хоть ненадолго вышел из порочного круга спешки и суеты, чтоб отдохнуть, вспомнить что не сказано, не сделано, не обдумано за прожитые, в общем, немало лет.

И увидев в своих руках собрание сочинений Антуана де Сент Экзюпери, неподдельно обрадовался.

Ведь уже не первый год, когда в перерывах между чтением профессиональных статей заходил в социальную сеть расслабить мозги, видел цитаты из «Маленького принца» в сообществах духовно-нравственного содержания, на которые подписался, чтобы хотя бы такими короткими выдержками вспоминать разумное, доброе, вечное.

А в этом издании он весь целиком.

В конце.

Я часто при чтении художественной литературы забегаю в середину и конец, не в силах сдержать любопытство и побыстрее узнать развитие сюжета.

Но сейчас я решил читать строго по порядку, от первой страницы до последней, все повести и романы, от первого до последнего.

А первыми издатель поместил автобиографические произведения лётчика.

В оставшийся небольшой промежуток времени до обеда я начал повесть «Ночной полёт». И до того увлёкся, что вопреки уже сформировавшейся привычке растягивать скудные порции еды и смаковать сигарету после, и то и другое поглотил залпом, чтобы как можно быстрее вернуться к прерванному чтению.

Может быть, я слишком впечатлительный, но как только я вынул закладку на нужной странице, больничной палаты вокруг не стало.

А перед моими глазами возник 1930-й год.

Часть света, которая практически прямо противоположна Прибалтике, если провести мысленно линию по диаметру земного шара.

Старые, тихоходные самолёты с поршневыми двигателями вместо реактивных, и без всяких навигационных приборов, сквозь десятки и сотни километров подмигивают друг другу бортовыми огнями, следуя на Южный крест и Сириус над горами и степями Латинской Америки.

Снизу эти летающие машинки кажутся маленькими-маленькими.

И по сравнению с пролетаемым расстоянием, они такие и есть.

А внутри этих чудес тогдашней инженерной мысли сидят за рулём интернациональные экипажи, собранные с миру по нитке из наиболее отважных представителей рода человеческого.

В числе которых и автор состоял. Ему было ровно столько же лет, сколько мне в те дни.

И у него было то, отчего мне стало досадно, что этого недоставало во мне.

Храбрый до безрассудства, он полагал само собой разумеющимся презирать опасности, бороться с трудностями.

Внезапно, выпадавшие на мою долю испытания, которые мне казались такими тяжкими, оказались пустяковыми, не составляя и одного процента от тех, с которыми приходилось сталкиваться героям повести, как с ежедневной привычной рутиной.

И тем не менее, я и перед лёгкими порывами ветерка в житейском море, касавшимися лично меня, умудрялся трусливо спасовать.

За ужином, за несколько минут до которого я успел закончить повесть, чувства мои были смешанными. Восхищение знаменитым французом, прославившимся как писатель и пилот, и стыд за себя любимого.

Я пытался уйти в чтение с целью бегства от реальности. Но она всё равно неумолимо врывалась в мои размышления, не давая забыться.

Узнав возраст писателя во время сочинения повести, я не удержался от сравнения между автором и мной.

Получилось небо и земля. У Сент-Экзюпери небо, которое он бороздил за штурвалом. А у меня земля, на которой я в последние несколько лет от случая к случаю валялся, с каждым годом всё чаще.

Когда я после защиты диплома в университете впервые попал в вытрезвитель, как есть, в пиджаке и в галстуке, то стесняясь спросить у милиционера напрямую, поставят ли за это на наркологический учёт, сформулировал вопрос по-другому:

- А я после этого смогу на лётчика учиться?

Менты заржали, а я застенчиво прошептал:

- Ну а что, уже и помечтать нельзя?

Мечты тех лет так и остались пустыми. Я не стал ни лётчиком, ни даже моряком. И теперь, когда меня уже точно на наркологический учёт поставят, наверно уже и не стану никогда. По крайней мере, в обозримом будущем.

Тридцать лет, а упущенных возможностей на все сто.

Когда я возвращался из армии, мне казалось, что теперь все дороги в жизни открыты, стоит только выбрать нужную и по зелёной улице следовать к исполнению жизненных планов. Но прошло гораздо меньше времени, чем я предполагал, и вот уже мой инкубатор по выращиванию наполеоновских планов превратился в их кладбище.

В таких напряжённых размышлениях я незаметно доел ужин, как за себя кинул, и на автопилоте вернулся в палату.

Какой бы ни был эффект от прочтения книги – бегство от реальности или более глубокий её анализ, при первой же возможности я продолжил читать книгу, которая меня так захватила.

Следующая повесть называлась «Планета людей».

Она оказалась более объёмной, чем первая, и я осилил меньше половины, когда в палате после отбоя погасили свет.

Но и этого оказалось достаточно, чтобы она меня доконала.

Если первая повесть описывает один из многочисленных перелётов, участником или свидетелем которых был автор, то во второй он собрал описание наиболее выдающихся рейсов за всю свою карьеру на тот момент. И впечатления от встречи с иными культурами – от промышленно развитых государств рядом с родной Францией до Богом забытого захолустья в самых далёких колониях.

Казалось бы, хорошие и правильные вещи он говорит. Что многообразие культурного опыта людей не может не восхищать. Что в каждой из национальных культур есть своя неповторимая прелесть. А унификация всего человечества по западноевропейскому образцу – путь в никуда, к чему не мешало бы прислушаться современным политикам.

Но я уже перестал сдерживать переполнявшие меня чувства и рыдал в подушку, как девчонка, думая о своём.

— Вот, какой молодец этот дядька. И основная работа у него на такой романтичной должности лётчика, и в побочном литературном хобби преуспел до титула классика. Бесшабашный трубадур из Прованса. Мальчишка, так и не повзрослевший, чтобы перестать бредить рыцарством. В мои годы уже облетел полсвета. А после и в справедливой войне успел на стороне добра поучаствовать. Не дожил и до пятидесяти лет, но оставил после себя такое наследие, что можно было бы бесконечно рассказывать долгими зимними вечерами детям и внукам, если бы они у него были.

А я? Что в моей жизни есть такого, о чём не стыдно поведать, рассказывая истории в походе у костра? Отвергнутый очередной пассией, не выдержавшей моих бесконечных пьянок, пришёл в гости к другу с бутылкой виски и напился за картами. Или, желая расслабиться после рабочей недели, потому что якобы устал в офисе, завалил в рок-клуб и устроил дебош.

Когда нормальные люди заботились о таких вещах, как работа, образование и карьера, а не совсем нормальные совершенствовали артистическое мастерство или путешествовали, я пил пиво и отливал, пил водку и блевал. И в этом вся моя карьера, все мои хобби, вся жизнь.

Никчёмная жизнь кретина, что лучшие её годы спустил в унитаз.

Да, я пилил себя, что за те годы, когда страдал запоями, прогулял как минимум двухкомнатную квартиру, и теперь в долгах, как в шелках.

Но самые высшие ценности измеряются не деньгами.

К чёрту деньги!

Как пришли, так и ушли.

И снова придут, если буду поменьше клювом щёлкать и побольше ударно трудиться.

Самый ценный ресурс – это время.

Хотя бы потому, что это ресурс не возобновляемый. Его количество не увеличится по определению. Оно может только уменьшаться.

Не помню, кто автор афоризма: «Сейчас позднее, чем ты думаешь».

Помню только фамилию писателя Николая Островского, что сказал устами своего героя Павла Корчагина: «Жизнь прожить надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

Я, как христианин, много раз пытался читать стандартное вечернее правило по молитвослову, чтобы потом признаваться на исповеди, что я при его чтении ничего не чувствую.

А чаще совсем его не читал, только молился перед сном своими словами.

Но молитвы мои были в основном эгоистичными. Боже, дай, дай, дай.

Или помоги.

Опять же, в исполнении каких-либо эгоистических желаний.

Только изредка просил у Бога помочь изменить себя к лучшему.

Но когда это всё-таки удавалось, я испытывал настоящий катарсис, который в духовной литературе называется истинным покаянием.

В ту ночь я молился так горячо, что можно сравнить разве что с тем, как я благодарил Бога за спасение после неудавшейся попытки покончить с собой, выпив яд, когда несколько лет назад я впервые вылетел с работы за пьянство.

Конечно, моего приходского священника покоробило бы с гарантией, оттого что я себе позволяю такие грубые слова вместо благоговения перед Богом. Но я надеюсь, что Бог простит мне излишнюю фамильярность, зная, что «от избытка сердца говорят уста»:

- Господи-и-и! Ты дал мне столько талантов – познавать науки, писать стихи, в шахматы играть наконец. А я, сучий хвост, всё взял, да и прос**л! Прости меня, грешного, Господи! Я просил у тебя второй шанс перед разговором с шефом, но ты столько раз давал мне второй шанс, третий, сотый, двухсотый. И каждый раз я обещал тебе, что вчера это был последний раз. И каждый раз тебя обманывал. Я пойму, если твоё терпение закончится, и ты захочешь отвергнуть меня с глаз долой. Но надеюсь на твоё безграничное милосердие и долготерпение. Больше мне и не на что надеяться.

Я постоянно впадаю в уныние и ропот – то мамка меня недолюбливает, то в коллективе не ценят. Лёха, мать твою за ногу, ты себя в зеркале видел? За что тебя любить, с**ный ублюдок? Лживая, эгоистичная тварь, высасывающая из ближних все соки, ничего не давая взамен.

Господи, помоги мне перестать быть обузой ближним.

Помоги мне наверстать лучшие годы, что я бездарно выссал вместе с выпитым пивом.

Иногда человеку необходимо удариться об дно, чтобы с его головы слетела корона.

Благодарю тебя, Господи, что сделал так, что с моей головы слетела корона.

И молю, помоги мне оттолкнуться от дна и снова всплыть.

Пошли мне второй шанс, или сотый, или двухсотый.

И помоги мне всегда помнить о том, что потерянное время не восстанавливается.

Жизнь моя в твоих руках – держи меня за руку и не отпускай, как бы я ни вырывался.

А главное, не позволь мне больше ни единого дня или часа спустить в унитаз.

Никогда, слышишь, никогда!

Не остави мене, Господи, Боже мой, не отступи от мене. Вонми в помощь мою, Господи спасения моего.

Боже-е-е! Ты моя последняя надежда! Точнее, не последняя, а единственная!

Ближе к рассвету моя подушка была насквозь мокрая от слёз, а в глазах слёзы кончились. Выплакал все без остатка. После чего наконец-то заснул и впервые за дни пребывания в больнице спал как невинный, и снов не видал.

Проснувшись перед самым завтраком, я всё-таки засмущался, подумав, а не срывался ли я на крик, когда особенно жарко молился. И спросил, придумав как скрыть истинную причину, чтобы соседи по палате не засмеяли:

- Саня, я случайно не орал от ночных кошмаров?

- Ты стонал, - честно ответил Саня.

* * *

Иногда я вижу довольно яркие сны. А проснувшись, пытаюсь ухватить сюжетную линию сновидения, но напрочь её забываю.

Только не в этот раз.

В течение дня я понял, что посетившие меня ночные откровения были не случайным наваждением, а осознанной переменой ума, которой посетил меня Господь свыше.

Важнее даже не то, во сне я переживал эти чувства или наяву, а то, какой след они оставили в моей голове.

Я смотрел на окружавших меня людей другими глазами.

Как будто бы вставил в разбитые очки целые стёкла.

Люди не поменялись.

Гоги, как и вчера, клевал носом, пытаясь читать Новый Завет.

Володька о чём-то договаривался по телефону с партнёром по бизнесу.

А дед, потерявший память, проснувшись, в который раз задал один и тот же вопрос:

- Мужики, где это я?

Люди не поменялись. Но я изменился.

Раньше, в любой ситуации и в любых условиях, даже когда слаженное взаимодействие с окружающими было необходимо для общего выживания, я всё равно эгоцентрично делил людей на полезных и бесполезных. И в зависимости от этого, к одним проявлял расположение, других принижал, а на третьих не обращал внимание.

Например, я проявлял неподдельный интерес, не забывает ли сын моего возраста лежащего в палате психически больного деда, пока сын подгонял отцу папиросы. Но также искренне потерял к этому деду интерес, когда у него папиросы кончились.

Володька стал для меня закадычным другом, когда пообещал устроить меня на работу после неизбежного увольнения с нынешней. Но когда оказалось, что нынешняя работа ещё не потеряна, мне стало всё равно, сумеет ли он поправить дела после выписки, или так и будет употреблять алкоголь с феназепамом, впоследствии откачиваясь в этой больнице.

А оказывается, надо думать не о том, что люди могут дать тебе, а о том, что ты можешь дать людям.

Но что я мог, когда я заперт в ограниченном пространстве и беден, как церковная мышь?

Разве только настроить телевизор, висевший в коридоре, что меня попросили сделать после ужина, когда его настройки по непонятным мне причинам сбились.

Многие пациенты не могли придумать лучшего времяпровождения, чем сидеть на стульях в коридоре и смотреть всё подряд.

Я равнодушен к отечественному телевидению. Считанные передачи могу посмотреть охотно. Например, «Шесть кадров» или «Что? Где? Когда?» Но в это время в этом месте ни того, ни другого не было.

Ну, ещё футбол смотрю.

Но без фанатизма.

В случае проигрыша своей команды не пойду нажираться, поджигать тачки и громить магазины.

В случае выигрыша или проигрыша чужой команды тоже бурно проявлять чувства не буду.

Поэтому, как только матч закончился победой Спартака над ЦСКА со счётом 3:1, я, не обращая внимания на соседей по палате, оживлённо обсуждающих красивые голы, сразу же пошёл ложиться спать.

Значительно сильнее меня взволновало, что этой ночью прошла ровно половина времени, что мне положено на лечении пребывать.

«Служи, матрос, и будь прилежен, но помни: дембель неизбежен», - вспомнил я, как мои однополчане говорили во время срочной службы в армии.

Тогда я воспринимал перспективу вернуться на гражданку с надеждой. Теперь скорое возвращение в большую жизнь вызывало страх.

Моя карьера разбита, как машина Саньки с соседней кровати, что из-за этой аварии прав лишился. Невесты у меня нет, чтобы ждать меня с нетерпением. Я не девственник, но ни с одной пассией до сих пор отношения не зашли столь далеко, чтобы сделать ей предложение. А ведь уже четвёртый десяток разменял. Случайные связи приелись. Хочется семейное гнездо свить, как любому нормальному человеку. А теперь ещё и три года на учёте в наркологии состоять – ни сменить работу на более высокооплачиваемую, ни с девушками знакомиться. Любой адекватный работодатель не захочет иметь со мной никаких дел, не говоря уже о том, как быстро убежит девушка, когда про моё клеймо узнает.

Вот так вот, гоняя в своей дурной башке типовые стереотипы классической депрессии, я и закемарил.

Но молитвы прошлой ночи не прошли даром. Я просил Господа не покидать меня, и Господь меня не покинул. И пока я наяву впадал в уже ставшее привычным уныние, мой ангел-хранитель пытался воодушевлять меня хотя бы во сне.

Давно у меня не было таких светлых и позитивных снов. В запоях и на отходняках, в основном, кошмары снились.

А тут мы стояли с девушкой из Крыма, которую я пару лет назад закадрить пытался, на горном серпантине, спускающемся от городских кварталов Ялты прямо к морю. Следующий кадр – я сел в машину за руль, она села на пассажирское сидение, и я повёз её вперёд. Почему-то по Калининграду, хотя за секунду до этого мы были в Крыму. Куда – не знаю. Но точно помню, что она взяла в руки распечатку романа моего собственного сочинения, который выиграл приз на конкурсе «Писатель года» и начала зачитывать мне избранные эпизоды из него вслух. Роман был автобиографический. В литературном мастерстве я превзошёл сам себя, и описывая обыденные вещи бытового реализма, так закрутил сюжет, что дух захватывало. Она дошла до настоящего момента моей жизни, и я уже с интересом приготовился узнать о том, что будет потом. Но пророчества не получилось. Я доехал до развилки проспекта Калинина, Аллеи Смелых и улицы Дзержинского. И, выполняя резкий поворот, так неосторожно вильнул рулём на скорости, что от этого движения в открытые окна машины ворвался шальной сквозняк, и нужные страницы в окно улетели.

Никогда не читал сонники и всегда считал суеверием толкование снов.

Но из этого сновидения вынес пару-тройку полезных идей.

Не стоит держаться за прошлое, потому что его уже нет – отпусти его в окно, пусть летит.

Не стоит загоняться по поводу страхов о будущем, потому что его ещё нет. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо.

Крепче держи руль здесь и сейчас. И осторожней на поворотах. А куда ехать, Господь управит.

С такими мыслями наступил день, по-своему для меня уникальный.

Именно в этот день я прильнул к телевизору не хуже, чем поклонники сериалов.

Мне было стыдно, что, гордясь своей активной гражданской позицией, я девять дней назад акт геноцида украинского правительства против одесситов бездарно пропустил, даже не оставив ни одного комментария на интернет-форумах.

И я решил во что бы то ни стало быть в первых рядах тех, кто узнает итоги референдума о независимости в Донецкой и Луганской республике.

После 22 часов по киевскому времени, что совпадает с нашим, пациенты у телевизора разделились на две примерно равные части: одни хотели смотреть новости о Донбассе, а другие – наплевать на политику и расслабить мозги каким-нибудь приключенческим боевиком.

Обе стороны проявили упорство, и нам не удалось договориться, но мирный спор перерос в нешуточную перепалку. После чего дежурившая строгая медсестра радикально решала проблему, что смотреть по телевизору – отключила телевизор и унесла его в ординаторскую. Нет телевизора – нет проблемы.

Но на этом воскресный вечер не закончился.

Начальник со стройки из второй палаты имел с собой ноутбук и предложил политически активной части пациентов продолжить следить за итогами референдума на youtube через модем.

Но у него случился облом. Программное обеспечение, отвечающее за работу модема, упорно не желало запускаться. Двойной клик по ярлыку, несколько секунд покрутился кружок на месте курсора, и всё.

Вот мои профессиональные навыки и пригодились.

Доведёнными до автоматизма движениями мышки убрал всё лишнее из реестра windows, что мешало нужным и полезным программам запускаться.

Все были довольны, Тимоха даже на радостях чифирь заварил.

И, угостив меня сигаретой в курилке, показал мне свой планшет, надеясь, что я и его тормоза и глюки исправлю. Но его пришлось разочаровать. Чуда не случилось. Samsung galaxy note N8000 не может стоить две тысячи, за которые тот его купил. Даже б/у и с рук как минимум раз в десять был бы дороже, если это подлинный Samsung. Туповатому гопнику продали самого дешёвого китайца, где вместо написанных на корпусе краской 16 гигабайт внутренней памяти, и одного не было.

Здоровяк описал в нецензурной форме, что он сделает с продавцом планшета, что его кинул, и наивно уверовал, что я телепат, одним взглядом в экран прозревающий насквозь любое электронное устройство.

Следующим в очереди получить квалифицированное техобслуживание ноутбука захотел татарин. Но не срослось.

Только он успел сказать мне свой пароль на вход в систему, как дежурный врач позвал его помогать ставить капельницу новому пациенту, который слишком сильно брыкался.

Татарин только на вид щуплым казался.

А на самом деле, существенно помог доктору в таком непростом деле, как уложить на кровать в своей палате дюжего буйного пьяницу.

Тому и правда грубой силы было не занимать.

Старший лейтенант МЧС решил обмыть приказ о присвоении ему капитана. И дообмывался до наркодиспансера. Теперь его командование, наверно, даст задний ход, и ему ещё долго капитана не видать.

А офицер и под капельницей не унимался:

- Я спасатель! Профессионал! У меня опыт, как реанимацию проводить, побольше, чем у вас всех. Где тебя, чурка нерусская, капельницы ставить учили? В колледже для бухгалтеров?

Да уж. Опустился на самое дно, а туда же, учить жизни всех подряд.

А я? Разве я лучше? В каждом, буквально в каждом разговоре за рюмкой пива или напитка покрепче рано или поздно съезжал на излюбленную тему «Все козлы, а я Д’Артаньян». Но Бог смиряет высокомерных. Лучше смириться самому, не дожидаясь, пока смирит Бог. А то небо с овчинку покажется. На себе проверял.

* * *

На следующее утро я, как говорится, проснулся знаменитым. До сих пор у меня не было клички в пределах диспансера, ибо не заслужил. Теперь товарищи по несчастью за глаза называли меня хакер.

И когда все собрались после завтрака на перекур, я уже не стрелял по обыкновению докурить у других, а сам угощал их честно заработанным табаком.

Но главной моей радостью были не сигареты, и даже не чай. А тот факт, что даже в таком месте удалось профессиональные знания применить.

Вспомнился случай, как после рок-фестиваля несколько лет назад, выпив со случайными собутыльниками, я получил по башке и оказался с сотрясением мозга в БСМП. И в предпоследний день пребывания там, когда мой мозг уже восстановился полностью, зав. отделением, узнав мою профессию, повезла меня к себе домой, чтобы объединить стоящие в разных комнатах роутеры в единую сеть по раздаче wi-fi. Врачиха оказалась честной и не стала эксплуатировать пациента бесплатно, но щедро наградила меня за услуги. После чего на работе шутили, что я наверно еврей – сумел извлечь финансовую выгоду даже из травмы собственной головы. А я отвечал шуткой на шутку: «Таки да», хотя на самом деле не имею ни капли еврейской крови.

Денег у пациентов диспансера не было, да они там и ни к чему, поэтому сейчас меня за IT-услуги награждали продуктами, чаем, кофе и сигаретами. Мои склады в тумбочке были поскромнее, чем у Гоги или у Ольги, но лучше, чем ничего.

А ещё было в кайф то, что теперь скучать не придётся. Ведь я уже оправился от похмельной депрессии, и запертый в четырёх стенах откровенно скучал. Отчего, как когда-то в казарме, лезли в голову хулиганские мысли, типа, что бы сделать такого хорошего, чтобы всем плохо стало.

Хотя, с окончанием длинных выходных и приходом рабочей недели, жизнь в диспансере и так стала менее скучной.

После завтрака заместитель главного врача совершил такую уже подзабытую нами процедуру, как обход. Лично ко мне подошёл, одобрительно глянул на открытую посередине книгу Сент-Экзюпери и спросил:

- Как вы себя чувствуете?

Я ответил, как есть:

- Так скучаю, что в кой-то веки даже начал читать классику. Скорей бы выписка, и снова на работу.

Что вызвало дружный гогот соседей по палате. Не понимавших, что так оно и есть. Обманывать я не умею и не люблю. По крайней мере, когда трезвый.

С выходом на работу начальства люди в палатах начали меняться. Одних оформляли на лечение, других наоборот выписывали.

За выписанными часто приходили родственники забирать их – то ли помочь добраться до дома, то ли следить, чтоб не назюзюкались по дороге.

По крайней мере, те, кто не хотел подшиться или закодироваться.

По стандартной процедуре, перед выпиской подшивки и кодировки предлагали всем. Но не обязательно, а по желанию. Большинство отказывались.

Больше всех мне запомнилась одна колоритная пара. Маленькая, худенькая, но волевая старушка и здоровенный детина, несколько старше чем я, у которого печень выпирала, примерно, как три-четыре месяца беременности.

- Не хочу я кодироваться! Зашивать меня тоже бесполезно, - повышал голос мужик с увеличенной печенью, сдабривая фразы словами, что я здесь пропущу, - Я хочу одного – чтобы меня научили правильно пить!

- Заткнись! – оборвала бабуля разбушевавшегося сына, - сейчас тебе сделают укол под печень на полтора года. Авось, она поправляться начнёт. Деньги на него дам. А не захочешь, я подам иск в суд о признании тебя недееспособным. А то уже полгода сидишь на моей шее – не работаешь, только пьёшь. А так хоть пенсия по инвалидности будет капать. Которую будут выдавать мне, чтобы ты не пропивал.

Здоровяк мигом присмирел и покорно последовал в кабинет врача за матерью.

Мужику было на вид лет сорок. Его матери, соответственно, около семидесяти. Полностью седая.

А сколько седины я своей маме добавил в «благодарность» за заботу обо мне?

* * *

Пятнадцать лет назад, что для меня сейчас ровно полжизни, она с тяжёлым сердцем провожала нас с отцом в поездку к его родственникам в отпуск.

Я радовался этому путешествию, даже ради него сдал досрочно экзамены за девятый класс, чтобы успеть поехать, пока у папы отпуск.

А взрослая женщина предчувствовала беду.

И женская интуиция её не обманула. По возвращении домой, оказалось, что это была прощальная поездка. Папа хотел напоследок познакомить меня с нашими общими родственниками за пределами области, и как только сделал это, в июле 99-го года подал на развод.

Он был моряк, и мать давно подозревала, что у него, как и у многих его коллег, по невесте в каждом порту. Но гнала от себя мрачные мысли. Пока они не подтвердились. Он нашёл себе другую женщину в Мурманске. Судебной волокиты не было. Мать безропотно выкупила у него долю в квартире, чтобы он смог встать на ноги, вступив в новый брак.

Для чего пришлось взять банковский кредит. А пятнадцатилетний сын в зарабатывании денег был не помощник. Только ел его растущий организм ого-го. Вот и приходилось маме с нищенской учительской зарплатой в конце девяностых и начале нулевых рвать себя на британский флаг, подыскивая возможности заняться репетиторством после работы.

Подросток, соответственно, оказался предоставлен самому себе и получал воспитание на улице. И что ему было делать в лихие девяностые? Я начал пить.

Между десятым и одиннадцатым классом тусовался я с одной компанией на школьном дворе, который ещё не был огорожен, частенько приходя туда вечером выпивать-закусывать.

Заводилы этой тусовки купили в соседнем киоске пацанам помладше, вроде меня, пиво, а себе и старшим водяру.

Разлили по стаканам.

Я взял, вопреки ожиданиям, стопку водки. Одним богатырским глотком замахнул и пивом запил.

Все пацаны очень удивились, что ботаник, идущий на золотую медаль, пьёт больше авторитетных школьных хулиганов.

А мне это ужасно льстило.

Но тут завуч решила мне кайф порушить.

Она шла домой от автобусной остановки, срезая путь через школьный двор, и, на свою беду, меня заметила.

- Черкасов! Что-то я раньше не замечала у тебя склонности к пьянству, - захотела она строгим голосом с места в карьер испугать меня. Но пугать уже изрядно опьяневшего подростка было также бесполезно, как пугать ежа голой задницей.

Я в ответ прокричал на всю улицу, на какой мужской орган ей идти, под одобрительный гогот других тусовщиков, что заставило её убежать в слезах, потому что профессиональная гордость педагога сильно пострадала.

Потом мать таскали в школу, и тогда у неё впервые появились седые волосы по моей вине.

Медаль я, правда, всё-таки получил. Чуть не потерял её, когда обмывал, но первые годы алкогольной карьеры меня проносило. Не всегда, но чаще всего.

Бывало и так, уже в студенческие годы, что мог зайти к сокурсникам в общагу поиграть на гитаре под портвешок, и остаться там на два-три дня. Мобильных телефонов тогда не было. Была только одна карточка для телефонов-автоматов службы «321» на несколько студентов. Ради приличия я домой звонил, сказать, что этой ночью не вернусь, а когда мать начинала меня уговаривать не дурить, а идти спать домой, резко разъединял связь. Потом оправдывался, что это не я сбросил звонок, а деньги на карточке кончились.

Не знаю, каким трудолюбивым должен быть мой ангел-хранитель, чтобы мне так свезло, но я, не выходя из перманентного лёгкого подпития, таки написал дипломный проект и защитился на красный диплом.

И тут же закатил грандиозное отмечалово, после которого первый раз в жизни угодил в вытрезвитель. В пиджаке и в галстуке, чем резко выделялся на фоне «постоянных клиентов» этого заведения из числа бомжей и бичей. Но суть не в этом. А в том, что, когда мама пришла выкупать меня оттуда, она плакала навзрыд впервые за несколько лет. Предыдущий раз был во время бракоразводного процесса.

Да что уж теперь пилить опилки.

Много можно привести примеров, когда моя заботливая мама вытаскивала меня из такой адской бездны, что без неё я и не надеялся остаться в живых.

Были примеры и не связанные с алкоголем.

Например, шесть лет тому назад я посмотрел на электросварку открытыми глазами. Сначала ничего и не почувствовал, но уже поздно вечером, когда я ложился спать, мои глаза начали сильнейшим образом слезиться, и я почти ослеп, не в силах их разжать даже при тусклом свете лампочки, причинявшем мне страшную боль.

И мама, испугавшись что до утра может наступить полная слепота, оделась и побежала в темноте по дворовому бездорожью в дежурную аптеку за глазными каплями.

Неужели такие поступки не достойны большей благодарности, чем мой очередной запой через несколько недель после этого?

Я всегда говорил и не лукавил при этом, что для меня нет большей радости, чем дарить радость другим.

Но на деле причинял людям только горе и боль. Особенно самым близким.

Как написано у апостола Павла: «Доброе, которое хочу, не делаю, а злое, которое не хочу, делаю».

Но ведь бывали и светлые моменты в моих отношениях с мамой.

В начале декабря прошлого года она пошла в магазин за продуктами. Это был единственный день декабря, когда шёл ледяной дождь и образовался сильный гололёд. И именно в этот день она умудрилась выйти на улицу, упасть в соседнем дворе и сломать себе руку. Правую. Будучи правшой.

Пришлось мне взять на себя всё домашнее хозяйство, на ходу обучаясь тем из домашних дел, что я доселе не умел.

Как искренне я радовался, что теперь могу отказывать друзьям-алкоголикам, предлагавшим совместно напиться, на основании того, что мне надо каждый день заботиться о больной матери. Гипс ей сняли только после Рождества. Я даже новый год встретил трезво. Впервые в этом столетии.

Говорят, как новый год встретишь, так его и проведёшь. Но уже в мае меня угораздило попасть в наркодиспансер.

Но речь не об этом. А о том, как я тогда сидел у маминой постели долгими зимними вечерами, помогал ей левой рукой открыть новую пачку обезболивающих таблеток, а когда лекарства было недостаточно, и она постанывала от боли, я брал её загипсованную руку в свою, нежно поглаживал и напевал песню, которая мне с детства нравилась:

Ты держишь в руках

Каждый мой шаг,

Пусть будет так, мама.

Жизнь странный круиз,

То вверх, то вниз,

Только держись, мама.

Мама, прав календарь,

Мама, за декабрём будет январь.

И всё-таки, мама,

Время не в счёт,

Не жалей ни о чём,

Положи голову на моё плечо.[6]

И она здоровой рукой легонько трепала меня по макушке.

В эти мгновения во всём Калининграде не было пары счастливее нас.

Почему я не могу именно их взять за пример для подражания по жизни?

Откуда во мне возникает желание стремиться именно к тому, что причиняет моим близким горе и боль?

Боже, помоги мне жить так, чтобы у моей мамы из-за меня не прибавилось более ни одного седого волоса.

* * *

Когда после праздников приступило к работе руководство диспансера, в то же время начали активно действовать и психологи.

Тяжёлых пациентов в первые дни их пребывания в стационаре не трогали – работали с выздоравливающими на второй половине срока лечения, чтобы избавить их от депрессии и настроить на трезвость.

Я легко согласился на сеанс групповой терапии, чтобы занять время между завтраком и обедом – хоть какое-то развлечение.

Нас снова завели в столовую, и строгая тётка, изо всех сил изображая доброту и участие, начала вытягивать из нас рассказы о постыдных поступках и гнетущих мыслях.

Оказалось, хрупкая девушка Ира из крайней палаты у запасного выхода, такая измождённая, что кажись, дунешь на неё и развалится, попала сюда за то, что пьяным делом жестоко избила своего сожителя, который подал на неё заявление в полицию о возбуждении уголовного дела.

А тихий и смирный Дима, что служил алтарником в храме и стыдливо отворачивался, когда мужики судачили о бабах, из-за своей несчастной любви уходил в запои и в приступе белой горячки резал себе вены. Два раза.

Но эта публичная исповедь была добровольной, и я уклонился от участия в ней, чувствуя себя не в силах полностью открыться посторонним.

Потом был тест на определение того, насколько глубоко у каждого зашла зависимость.

Для его проведения нас пересадили. Почему рассадили именно так, знала только психолог, что выбирала нам места и раздавала бланки тестов. Но я оказался рядом с Ольгой. Я и впрямь был выздоравливающим на тот момент. Она была в халате до колен и с довольно широким вырезом сверху. И я заметил, что меня так и тянет скосить глаза от своего листа в её сторону. А когда мы случайно соприкасались под столом ногами, то даже от такого незначительного мимолётного прикосновения во мне проскакивала ощутимая искра полового влечения.

И как назло, отвечая на вопросы, она комментировала их своим голосом, нарочно придавая ему шутливо-кокетливый тон, что при разговоре с женщинами заводит меня с пол-оборота.

Вопросы были общего характера, а не личного. И от рассказа о себе Ольга, также, как и я, уклонилась. Так что, ничего существенного я о ней тогда не узнал. Только дату рождения, поставленную в начале бланка. 25 января 1988 года. Такая молодая, а уже. А ещё я помнил, что 25 января – татьянин день. Но её назвали по-иному. Наверно, родители – атеисты. По крайней мере, были тогда. А у неё крест на шее есть – халат открывал его полностью. Мне самому приходилось воцерковляться, преодолевая неверие и сопротивление родственников и друзей, поэтому мне стало реально интересно, как пришла к Богу девушка из неверующей семьи.

Тут она дошла до вопроса «Что вас больше всего раздражает?», на который требовался ответ в свободной форме. Она накатала шутливую отписку: «Когда мальчики при знакомстве со мной сразу же начинают на сиськи пялиться».

И я поймал себя на мысли, что именно это и делаю.

А ещё вспомнил, как меня смешит и умиляет, когда молодые девушки называют мужчин старше себя «мальчики».

Я помнил про кольцо на её пальце, но в тот момент думал не головой, а той частью тела, что настойчиво генерировала мысль «Я бы вдул».

После сдачи теста часть пациентов разошлись по палатам, а желающие остались на просмотр фильма «В хлам».

Мы с Ольгой тоже остались.

Но зрителей фильма на время просмотра снова пересадили.

В этот раз я сел между двумя мужиками, и наконец-то смог с себя стряхнуть внезапно нахлынувшее наваждение страсти и похоти.

Я смотрел этот фильм ранее, и по ходу просмотра мы с соседями со знанием дела обсуждали те или иные эпизоды, замолкая, когда на нас оборачивались другие зрители, видевшие это кино впервые.

Сюжет был столь же простым, сколько и поучительным. Молодая супружеская пара живёт вместе и вместе же спивается. Женщина спивается быстрее и заметнее. Но первой находит в себе силы завязать и вступить в общество анонимных алкоголиков. А муж остаётся активно употребляющим алкоголиком, что в конечном итоге приводит к разводу. В конце фильма бывшая жена, после длительной борьбы и многочисленных испытаний, приходит к первой годовщине своей трезвости, полна сил и энергии. А бывший муж опускается на самое дно.

Психолог не зря выбрала именно этот фильм.

По окончании просмотра, она сообщила нам информацию к размышлению.

Что местная группа анонимных алкоголиков собирается именно здесь. И не далее, как сегодня вечером, будет очередное собрание. И на стенде в коридоре между палатами есть их буклеты для ознакомления.

Уже интересно. Я-то думал, что там только реклама биоэнерготерапевтов, желающих нас всех закодировать, и других шарлатанов, паразитирующих на чужой беде, выманивая последние копейки у наркоманов и алкоголиков.

Я просил у Бога указать мне выход, без оккультно-магических кодировок, что по моему личному опыту ещё и не помогают.

И следующим же утром мне предложили анонимных.

Я уже читал про них пять лет назад.

И тогда воспринял программу «12 шагов» скептически.

Американское протестантское изобретение, которое вряд ли приживётся на почве русской православной культуры.

Но почему бы и не попробовать – за спрос денег не берут.

И я попросил психолога организовать мне выход за пределы запертого пространства, где содержались больные, сегодня вечером.

Но тем вечером дежурила одна из наиболее строгих медсестёр, и вечером никого никуда не пускала:

- Ишь чё удумали, собрания какие-то им подавай. Собирайтесь у себя в палатах, лежите и не выпендривайтесь.

Техобслуживание ноутбука татарина организовать снова не получилось.

И после ужина я от скуки слонялся по коридору туда-сюда от нечего делать.

Вот тут и оказался кстати информационный стенд.

И буклеты от анонимных алкоголиков на нём.

Раз уж не пустили с ними пообщаться, так хотя бы почитаю про них.

В этот раз я не нашёл в программе «12 шагов» ничего противного православию.

Наоборот, нашёл это отличным способом адаптировать евангельские истины для людей третьего тысячелетия.

Говорю это не ради того, чтобы нагнать побольше пафоса.

Я действительно нашёл ответы на духовные вопросы, не дававшие мне покоя уже больше десяти лет.

Четвёртый шаг – так созвучно с молитвой преподобного Ефрема Сирина «Господи, даруй ми зрети моя прегрешения».

Пятый шаг – железобетонное доказательство необходимости присутствия священника на исповеди, отрицаемой протестантами, из которых и возникло общество АА.

Первые три шага – христианское смирение в чистом виде.

Но, как при чтении художественной литературы я часто заглядываю в конец, так и в программе анонимных алкоголиков меня сильнее всего задел за живое последний, двенадцатый шаг: «Достигнув духовного пробуждения, мы пытались донести смысл этих идей до других алкоголиков, которые ещё страдают».

Я спрашивал Бога и себя, как я могу помочь товарищам по несчастью, когда сам нищ, забит и жалок.

Пусть я не могу спасти Вована от кредиторов, Сане машину починить и тем более память вернуть деду, но хоть одним-то добрым словом я могу помочь тем, кто страдает сильнее меня.

Приближалась выписка, и выздоравливающие делились друг с другом соображениями, кто куда после неё отправится.

Мне было горько, что многие планировали не оставаться трезвыми и десяти минут, но дойти до магазина на соседнем перекрёстке и бухнуть.

Некоторые говорили об этом со смехом, но мне было не смешно, когда Гоги предложил сразу после выписки проглотить за углом одним залпом чекушку и сразу зайти в ту же палату, кланяясь под аплодисменты со словами «Я вернулся. Где тут моя именная кровать?»

Я сам был настроен решительно, покинув пределы этого зловещего заведения, больше сюда не возвращаться. Никогда. По крайней мере, в стационар. Отмечаться-то на учёте придётся по-любому.

Другие планировали остаться в больнице в другом качестве. Пойти на месяц, два или три в реабилитационный центр. Который ласково называли «ребик». А его пациенты, получается, «ребята» во всех смыслах. Кто-то из этих ребят шёл туда действительно ради того, чтобы укрепить свою трезвость. А кто-то, как сельский гопник Тимоха, просто потому что им было больше некуда идти. Ну, допустим, вернётся он в родную деревню с твёрдым намерением жить как правильный пацан. А работы нет. На колу мочало – начинай сначала: украл – выпил – в тюрьму.

Из этой разношёрстной компании выделялся алтарник Дима – с утра к нему приходил батюшка-настоятель и благословил его пожить в реабилитационном центре в глубинке области, созданном специально вдали от города священниками православной церкви для оступившихся православных христиан.

Но он мучился сомнениями, стоит ли ему туда идти. Даже не из-за того, что в православном ребцентре запрещали курить, этот запрет легко обойти при желании. А из-за того, что считал себя недостойным находиться с воцерковлёнными людьми и переживал, что тем людям будет жить с ним в одной келье западло.

- Там все такие праведники. Это ведь специально для спившихся попов и монахов. И я тут со шрамами после двух попыток самоубийства из-за девок. Может быть, так Богу угодно, что я оказался нигде никому не нужен – слишком духовный для павших и слишком павший для духовных. Во всём слаб оказался. Влюбился и поддался соблазну переспать с женщиной. Но она сказала, что в постели я был с ней не очень, и ушла к другому. А я даже не попытался её удержать, но напился и вскрыл себе вены. И если за блуд Господь ещё может помиловать после епитимии, то за грех самоубийства уж точно не захочет простить.

До сих пор я молчал, но тут не мог не вмешаться.

- Однажды паломник спросил у старца: «Согрешил я тяжко, батюшка. Как вы думаете, помилует ли меня Господь?» А батюшка ответил: «Если ты случайно порвёшь пальто, что сейчас на тебе, выбросишь ли ты его немедленно?» Тот ответил: «Конечно нет. Я зашью и снова буду носить его». Старец улыбнулся: «Если ты, будучи грешен, так заботишься о неодушевлённой одежде, неужели ты полагаешь, что всеблагий Бог хуже заботится о людях, сотворённых им по своему образу и подобию?» Не отчаивайся, брат. Бог любит тебя.

И алтарник Димитрий впервые за дни пребывания в диспансере улыбнулся.

На следующий день выписывалась хрупка девушка Ирина, сумевшая по пьяни отдубасить здорового мужика.

Она тоже много говорила о духовном.

Так много, что мне подумалось, неплохая бы из них получилась пара с алтарником Димой.

Но в конце концов, она согласилась на уговоры врачей закодироваться.

Я хотел возмутиться, как мол, православные могут даже подумать о кодировании, это же колдовство сатанинское.

Но другая пациентка опередила меня, приведя другой аргумент против. Что кодирование – не решение, потому что держится исключительно на страхе, а тяга к алкоголю никуда не исчезает, и это неизбежно приведёт к неврозу. И предложила в качестве альтернативы общество анонимных алкоголиков, собрания которого уже когда-то посещала.

Ирина только вздохнула:

- Маш, я же не из Калининграда. Я из Гусева. А там нет групп АА. И вообще, нет никакого другого общества трезвости, которое могло бы мне помочь без кодирования.

- Есть такое общество, - громко встрял я в их разговор, слегка стесняясь того, что подслушивал, - ты православная из Гусева и отца Георгия не знаешь? Я был у него на приходе полтора года назад. Он сам трезвенник и помогает пьющим в достижении трезвости. Каждую неделю на приходе духовные беседы проводит. Запомни, отец Георгий! – закричал я ещё громче, видя, что девушка подходит к входной двери и сейчас уйдёт насовсем.

- Запомнила, обязательно к нему приду, - обернулась Ирина в дверном проёме, и на её лице появилась бледная, чахлая, но искренняя улыбка.

Вспомнилась ещё одна история из давнего прошлого. Как пересекал границу в едва наступившем 2010-м, первого января. С литовской стороны в наш автобус зашла худенькая девушка в форме литовских пограничников, прям как эта Ира, только моложе.

Хотелось подколоть её, спросив: «Деточка, тебе восемнадцать-то есть, в погранвойсках служить?»

Но я произнёс другую фразу. Когда-то давно я чисто ради прикола выучил, как по-литовски будет поздравление с новым годом. И умудрился к тому моменту это не забыть, без запинки протараторив:

- Sveikinimai jums su naujais metais.[7]

Девочка сразу расцвела:

- Aciu, Aciu.[8]

Проверка документов у всех пассажиров автобуса заняла всего двадцать минут.

Доброе слово и кошке приятно.

Вот чем я смог быть полезен ближним. Двоим поднял настроение за одни сутки. Видать, всё-таки не зря в 1984 году мама не сделала аборт.

* * *

После обеда я стал невольным свидетелем довольно неприятной сцены. Та самая женщина-психолог, что втирала нам разумное, доброе, вечное, орала в телефон великим и могучим многоэтажным матом. По смыслу фраз можно было догадаться, что под раздачу попала её дочь-старшеклассница.

Да уж. Сапожник без сапог. Другим помогает обрести разум и душевный покой, а сама не имеет таковых.

Такой учитель нравственности мне не нужен. Тем более, относящийся к своим ученикам с нескрываемым чувством превосходства, в то время как реального превосходства над такими, как я, у неё нет и в помине. Да-да, если трезвость – единственное достоинство вашей личности, то у меня для вас плохие новости.

Но разочарование в психологе, что агитировала за общество анонимных алкоголиков, не означало для меня разочарование в самом обществе. Наоборот. Во мне усилилось, как никогда, желание услышать мотивацию на трезвость не от какой-то тётки из другого мира, а от таких же разгильдяев, как я сам. Уж эти-то точно не будут проявлять столь ненавистное мне высокомерие.

В этот день дежурила медсестра, для которой работа в больнице была просто рутинным способом зарабатывания себе на жизнь, и поэтому у неё начисто отсутствовало желание самоутверждаться за счёт пациентов. Она не стала чинить препятствий для посещения собрания АА, но проявила готовность отпустить всех желающих, лишь бы вовремя вернулись в палаты. Правда, из всех пациентов желающий был я один. Остальные, кто не захотел, а кому было просто лень. Или, может быть, побоялись. По крайней мере, некоторые предпочли ответить мне на приглашение туда: «Расскажешь нам потом, что там и как».

Официально начало собрания было назначено на 19:00. Мне повезло: обычно анонимные собирались в актовом зале, но там уже довольно долго шёл ремонт, который вообще-то должны были закончить, но по разным обстоятельствам сделали едва ли половину. И они временно собирались в столовой корпуса нашего отделения. Так что, мне можно было спуститься по лестнице в тапочках, и я уже там.

Я не знал, как лидер группы относится к опозданиям, поэтому уже за 15 минут до начала был на месте, как штык. Кроме меня в столовой было где-то шесть-семь человек, которые расставляли столы по периметру помещения.

- И вот это усё? – испытал я лёгкое чувство разочарования, ожидая несколько десятков трезвенников, с которыми можно было бы покорешиться, чтобы восполнить одиночество, неизбежное после того, как придётся перестать общаться с собутыльниками.

Но в последние несколько минут подтянулась основная масса народа, и помещение заполнилось настолько, что едва хватало стульев.

Я понял, почему почти все успевают в последнюю минуту. И мне стало немного стыдно за себя. Люди работают. А я уже целую вечность не был на работе и стал забывать, каково это спешить, чтобы успеть на какое-нибудь вечернее мероприятие после рабочего дня.

Без одной минуты семь в столовую вошёл, точнее влетел, председатель группы, на мгновение заняв своей рослой плечистой фигурой весь дверной проём. Вскоре я узнал, что в группах АА нет единоличных руководителей и беспрекословного лидерства, а тот, которого посторонние называют председателем, на самом деле ответственный секретарь, служащий ведущим собрания по желанию остальных членов группы. Но тогда этот представительный дядька с проседью показался мне харизматическим лидером. А ещё лицо его показалось мне знакомым.

- Здравствуйте, меня зовут Николай, и я алкоголик.

- Привет, Коль, - ответил ведущему нестройный хор десятков голосов.

- Точно, Коля, - подумал я про себя, вспомнив, при каких обстоятельствах мог его знать.

Но вида не подал, не считая уместным предаваться давнишним воспоминаниям во время собрания, созванного не для этого.

- Сегодня, с вашего позволения, я буду служить ведущим собрания, - продолжал Николай, - возражения есть? Возражений нет. И начал читать преамбулу: «Анонимные алкоголики – это сообщество мужчин и женщин, что делятся своим опытом, силой и надеждой, чтобы помочь себе и другим в исцелении от алкоголизма…»

После чего был задан традиционный вопрос:

- Есть ли те, кто присутствует на наших собраниях впервые?

Поднялось две руки.

Одна из них моя.

Ещё была одна женщина, постарше меня. Которую я видел в своём отделении, но неделю назад она перешла в другой корпус больницы, в ребцентр.

Первой представилась она:

- Меня зовут Алёна, и я алкоголик.

Надо же. Даже Алёна, а не Елена. Молодится тётка. Но по лицу видно, что пьянство старит. Как ни крути.

Дошла очередь и до меня.

- Меня зовут Алексей, и я алкоголик.

- Есть ли у тебя желание бросить пить? – спросил Николай ровным тоном, не показывавшим, узнал ли он меня в лицо.

- Есть.

- Согласно третьей традиции, ты принят в сообщество анонимных алкоголиков и можешь посещать собрания любых групп в Калининграде, в России и во всём мире. Поприветствуем новичка.

Зал зааплодировал. Этих аплодисментов я малость застеснялся. Но ничуть не стеснялся произнести фразу «Я алкоголик». К тому моменту я понял, что это действительно так. Случайный человек с улицы в наркодиспансер не попадёт.

Один из членов группы зачитывал отрывок из пятой главы книги, написанной основателями сообщества. В конце этого отрывка делаются три важных вывода:

а) мы были алкоголиками и не могли управлять своей жизнью;

б) возможно, никакая человеческая сила не смогла бы избавить нас от алкоголизма;

в) Бог может избавить и избавит, если обратиться к нему.

Сколько раз, когда я исповедал перед разными священниками грехи после очередного запоя, батюшки все как один призывали меня помолиться Господу об избавлении от страсти винопития – мне всё было как об стенку горох.

А тут, как будто током ударило. Я сразу же, не произнося вслух, мысленно помолился:

- Отойди от меня, сатана. Теперь у меня есть мой Бог.

И почти что явно увидел, как что-то бесконечно омерзительное задрожало в страхе, укуталось наглухо чёрным плащом, зашипело, засвистело и в окно улетело.

После отрывка из главной книги сообщества, собравшиеся по очереди зачитывали 12 шагов и 12 традиций. Многие путались в словах, даже те, кто в обществе уже давно. Один товарищ, вообще, отказался зачитывать свой пункт, сославшись на то, что забыл очки. Я прочитал без запинки, потому что уже однажды видел список шагов и традиций на стенде, и сразу же запомнил их близко к тексту. Вот и первый повод поблагодарить Бога – за то, что память работает также отменно, как в годы обучения на физмате. Благодарю тебя, Господи, что по твоей милости я не окончательно пропил мозги.

Когда на собрании присутствуют новички, есть такая традиция, что остальные, так называемые «впереди идущие», рассказывают так называемый «первый шаг», то есть, что с ними было в пьянстве, что их сподвигло вступить в сообщество, и какими они стали, пребывая в нём.

А перед этим совершили ещё один ритуал. Не обязательный, но вспоминаемый время от времени. Перекличку трезвости – это когда члены группы называют свои сроки полного воздержания от спиртного. Пришлось и мне сказать про свои девять дней. И снова раздались аплодисменты. Первая мысль была, что это подкол в стиле чёрный юмор. Опытнейшие трезвенники, с недосягаемыми для меня на тот момент сроками – год воздержания от спиртного, три года, а у кого и пять, аплодируют мне, ещё не закончившему курс лечения в наркодиспансере, за то, что я сегодня не пил, хотя в палате поддать и так было невозможно.

Новичок должен поведать историю своей жизни, а потом впереди идущие поделятся с ним своими.

Если у штатного психолога больницы я отказался от пересказа своей алкогольной автобиографии, то этим ребятам я сразу доверился. Красочно описал, как во время последнего запоя задумывался о самоубийстве, как ревел в три ручья, читая Сент-Экзюпери, и не скрыл от них ничего.

Они в свою очередь тоже рассказали, как многие опустились даже пониже меня. А потом, во время перекура обсуждали, кто ремонт своей машины, кто свои планы поехать в Италию на матч любимой футбольной команды, а кто просто делился радостью от того, что жена здорова, дети радуют.

Я не мог поверить, что все эти респектабельные господа в цивильной одежде, с топовыми гаджетами, любящие и любимые близкими, полные сил, энергии и творческого вдохновения, на самом деле, алкоголики. А ведь так оно и есть. Только что о себе рассказывали, придерживаясь, как положено в сообществе, неумолимой честности. Как валялись у мусорных баков, такие грязные, что к ним брезговали прикасаться даже собаки. Как попадали в полицию, бросаясь с кулаками на членов своей семьи. Или бегали от коллекторов, наделав по пьяни огромные долги.

Если они смогли, опустившись на дно, оттолкнуться от него и всплыть, то может быть, и у меня ещё не всё потеряно?

Мне определённо надо с этими ребятами держаться вместе. В любом деле сподручней вместе. Тем более, выбираться на свет Божий из затхлой канализации.

После собрания ведущий попросил тех, кто не очень спешит, немного подзадержаться и помочь расставить столы на место. Сам он тоже остался. Я помог ему, радуясь возможности хоть чуть-чуть размять мышцы в период полного отсутствия физической нагрузки.

А когда он уже, собираясь уходить, забрал со стула свой пиджак, я наконец набрался смелости и спросил:

- Николай, у вас… у тебя… (не сразу привык, что в АА выкать не принято) отчество, случайно, не Андреевич?

- Я тебя тоже сразу узнал, Лёша, - ответил дядя Коля, как я его мысленно называл.

Николай Андреевич был другом моего отца. Я общался с ним до пятнадцати лет, когда с уходом отца из семьи, мы с мамой перестали видеть и его друзей.

Постаревший, с проседью, лицом он был вполне узнаваем. Даже шкиперская бородка за столько лет не поменялась, только поседела вместе с головой.

С его стороны, задача узнать меня в лицо была сложнее. Когда наши пути разошлись, я был совсем юным подростком. А через полжизни выглядел совсем взрослым мужчиной. И ещё отрастил волосы ниже плеч, а в школе стригся коротко.

Я, конечно, в школьные годы был уже не младенец и замечал, что он пил. Но никак не догадался бы, что он алкоголик. Тем более, анонимный.

Один случай врезался мне в память, доставивший нам с мамой немало беспокойства. Почти 20 лет назад, кажется, году в 95-м.

Обычный выходной день, папа что-то чинил по дому, мама на кухне стряпала.

Вдруг раздались настойчивые звонки в дверь.

Это явно не продавцы Гербалайфа, которые тогда по квартирам ходили. Те так не настырничают.

Батя открывает, а на пороге стоит покачивающийся и икающий дядя Коля:

- Я забил болт на жену с дочкой и решил навестить старого друга с пузырём.

Пришлось пригласить войти, раз пришёл. Дабы не нарваться на реплики типа «Ты меня уважаешь?», а то и на его пудовые кулаки.

Вообще-то, папа не был пьяницей. За все годы моего детства он был крепко выпивши так редко, что по пальцам можно пересчитать. Но в тот раз он не учёл, что у дяди Коли в авоське не водка, а целая поллитровка популярного в девяностые спирта «Рояль». Весь вечер из кухни раздавались выкрики заплетающихся языков:

- Коля!

- Ваня!

- Андреич!

- Васильич!

И звон падающей на пол посуды.

Особо много, правда, не наломали, оставив кухню относительно целой.

Сильнее всего пострадал сам отец – на следующий день он мучился на работе с бодуна.

А мать повезла Николая домой на своей машине, потому что у нас в однокомнатной квартире его положить спать было негде, а отпускать идти домой пешком опасалась, чтобы не забрали в вытрезвитель.

Ну а я сильно переживал от страха, что ещё недостаточно взрослый и сильный, чтобы урезонить крупного мужика, если он начнёт бузить.

Но это был случай единичный. А вообще, дядя Коля был очень добрый, когда трезвый.

Последний раз я видел его 1 мая 99-го. Тогда, в честь моего дня рождения в конце апреля, он пригласил всю нашу семью порыбачить на его лодке. Мужики выпивали, но умеренно. Мать была за рулём. А я просто рыбу ловил. И выловил детёныша сома. Маленького, всего-то килограмм пять-шесть. Он должен был неминуемо уйти, порвав леску или даже сломав удилище. Но случилось чудо, снасти выдержали, и сом оказался на нашем обеденном столе.

Николай Андреевич ещё шутил, сколько мол под такую рыбину пивка надо. Но я и не думал, что он может столько выпить реально.

- Когда ты сказал, пересказывая историю своей жизни, - начал я, испытывая неловкость оттого, что приходится тыкать человеку много старше себя, - «В последние годы своего употребления я совсем забил болт на жену и дочь», я окончательно уверился, что ты – неожиданно появившийся из моего детства дядя Коля. Очень уж зацепил случай в 95-м, когда ты пришёл к нам домой пьяный в дупель и произнёс похожую фразу.

- Да уж, - вздохнул Николай, - много дров в употреблении наломал. Правда, последние восемь лет на жену и дочку не забиваю. Но девятый шаг до сих пор делаю. И им в том числе. А помнишь более приятный случай общения со мной? Когда вы с отцом рыбачили на моей лодке, и худенький пацанёнок подсёк здорового сома, как богатырь. Кстати, как поживает твой отец? Видитесь хоть иногда?

Вот тут мне стало стыдно по-настоящему. Последний раз я видел отца в январе 2010-го. Когда он был проездом в Петербурге, где я отдыхал. Но я тогда, как всегда в путешествиях, был пьян, и поэтому нахамил ему.

Дядя Коля напомнил про девятый шаг.

Я сразу подумал, и придерживаюсь этого мнения до сих пор, что не обязательно делать шаги строго последовательно. Только первый должен быть действительно первым, потому что без него другие немыслимы. Но нет такого жёсткого требования, что восьмой и девятый шаг должны обязательно быть после седьмого и обязательно перед десятым. Как появилась возможность отплатить близким добром за зло, причинённое по пьяни, помолился Богу, чтобы помог не стесняться, и вперёд. Не вижу никакого смысла откладывать – только зря время терять.

И сейчас у меня появилось сильное желание посмотреть полярный день летом или северное сияние во время полярной ночи в гостях у папы в Мурманске. Но в этом году выехать за пределы области не получится – мешают долги. Может быть в следующем, как говорится, если живы будем, и Господь сподобит.

А Николай, закончив разговор со мной, сел за руль относительно нового полноприводного джипа.

И это тот, кто в 90-е часто приходил к нам, дыша перегаром, чтобы занять у отца смешные суммы «до получки», а потом не отдавал, привирая будто бы зарплату задерживают.

В общем, я получил от собрания больше, чем ожидал. Хотел всего-то найти хотя бы пару-тройку новых друзей взамен пьющих. А нашёл место, где меня лучше всего понимают. Где все свои.

Вернувшись в отделение, я собрал в курилке тех, кто просил меня про общество рассказать, и принялся взахлёб живописать его, как панацею.

Слушатели смотрели на меня с недоверием. Не сказать, чтобы враждебно, но, скажем так, настороженно.

А Гоги скорчил недовольную гримасу и отмахнулся пренебрежительно:

- Не пойду я к этим анонимным алкашам. Трепачи они.

Я расстроился, что такой, в общем, неглупый парень, с ходу отвергает потрясающую возможность изменить жизнь к лучшему, и начал его уговаривать:

- Да ты хоть попробуй туда сходить. Не понравится – никто не будет заставлять остаться силой. А то ты как советские литературные критики: «Пастернака не читал, но осуждаю».

- Был я у них когда-то. Ничего нового для себя не узнал. Переливают из пустого в порожнее, - продолжил Гоги в своём пренебрежительном тоне.

Я удивился: что может в обществе анонимных не понравиться? Ну ладно, каждому своё. Дай Бог тебе, брат, обрести свой путь.

* * *

За два дня до моей выписки, к вечеру татарин всё-таки созрел до техобслуживания своего ноутбука моими руками.

Он действительно нуждался в техобслуживании.

Если операционка Windows 7 еле ворочалась на процессоре Core i5 с шестью гигами оперативки, то это уже по определению фигня нездоровая.

С такими тормозами чистил я его систему долго.

Да ещё и соединение с интернетом для скачивания полезных утилит было через 3G-модем, черепашьими темпами.

В общем, чифирь мы заваривали не один раз, пока я сделал ему всё, что было необходимо.

Когда работа наконец-то была закончена, уже давно перевалило за полночь.

Даже Тимоха уже перестал пялиться в youtube и лёг спать.

Я захотел сходить в умывальник перекурить, чтобы снять напряжение мозга.

Но когда взял в палате сигареты и уже направился по коридору к нему, там ожидал сюрприз.

Внезапно оттуда раздалась разухабистая панк-рок песня на полной громкости динамика телефона. И этому динамику подпевал ещё громче визгливый женский голос, специально выбиваясь из ритма.

Так что даже выполз на шум из своей каморки очнувшийся от принятых на ночь колёс дежурный доктор Серёга.

Сначала он хотел было наказать столь дерзкого пациента, совсем потерявшего берега.

Но смягчился, увидев, что хулиганит не кто иной, как всеобщая любимица отделения.

- Оль, имей совесть, кругом люди спят, - зевнул устало доктор в подтверждение своих слов.

Оля улыбнулась ему в ответ, прочирикала припев и показала пальцами «козу», но всё-таки убавила громкость динамика наполовину.

А когда я всё-таки дошёл туда, а Серёга уполз обратно спать, дослушала песню до конца и выключила плеер совсем.

Она сидела прямо на кафельном полу. На ней был халат, который не давал замёрзнуть её бёдрам. Но от сидячей позы он задрался вверх, почти полностью обнажив ляжки и подставив их ветру из форточки, который майской ночью был довольно прохладный.

Но девушка не мёрзла, а спокойно курила сигарету, картинно пуская дым колечками.

Я хотел пригласить её на общество анонимных алкоголиков, но не знал, как сформулировать приглашение. И не придумал ничего лучше, как также сесть на пол своими штанами рядом и тоже закурить.

Так мы и пускали дым вдвоём, молча.

Докурив одну сигарету, она решила дать мне знак, что не хочет расходиться, и сразу закурила другую. Я закуривать вторую сигарету не стал и просто смотрел на неё, не решаясь заговорить. Она первая заговорила:

- Лёха, о чём ты думаешь?

Я думал о многом, случайно оказываясь рядом с ней. И прежде всего о том, что жизнь несправедлива, потому что у неё кольцо на пальце. Появившееся до знакомства со мной. И ответил грубо. Классический пример на тему «Не твоя, вот и бесишься».

- О том, что такая красотка здесь забыла. Ладно я – безотцовщина конца девяностых. «Мама – анархия, папа – стакан портвейна». Но ты – замужем за крутым. Можешь всю жизнь пинать воздух и жить припеваючи. А можешь пойти в фундаментальную науку и толкать прогресс за бесплатно. Дети бедных, вот, хоть застрелись, фундаментальную науку двигать не могут. Потому что за это не платят, а кушать хочется каждый день. И спиваются от беспросветной нужды, потому что, если не снимать стресс, чокнуться можно от неуверенности в завтрашнем дне. Но крутым-то на фига употреблять алкоголь и наркотики? С жиру бесятся.

- Ах так! – рассердилась моя собеседница не на шутку, - мажорка, говоришь, которая сходит с ума оттого, что ей нечего больше хотеть?

Она вскочила, и я испугался, что через секунду убежит в слезах. Но не на ту напал. Она снова села, переменив позу на более удобную для длительного рассказа, и продолжила более спокойным тоном:

- Слухай сюды.

* * *

Автобиография Ольги, от первого лица

Всё началось, когда мне было только тринадцать. Первой весной в новом веке для меня закончилась детская сказка, и суровая реальность с размаху приложила меня мордой об асфальт.

Я тогда жила на хуторе между Славском и Советском, с родителями. Папа служил в погранвойсках на Немане. Каждое утро он отвозил меня в школу на машине, а потом ехал к своему эллингу и ходил по реке на патрульном катере, контрабандистов ловил.

Работа нервная, случаются и перестрелки. И однажды он сорвался. Преследуя одну быстроходную лодку, когда уже было понятно, что её не догнать, вместо того чтобы отпустить и забыть, он взял и пальнул в неё три раза. Два выстрела улетели в молоко, а вот третий попал рулевому в башку.

А он сыном депутата областной думы оказался. Засудили отца даже не по 108-й статье уголовного кодекса, а сразу по 105-й. Десять лет строгача. Но он и двух не выдержал. Второй зимой на зоне загнулся от скоротечной чахотки.

А мне пришлось ходить до школы и обратно по пять километров пешком, как Сергей Есенин. У мамы не было водительских прав. Да и вообще, машину пришлось продать. В местной глуши нормальной работы нет, чтобы ей содержать нас обеих.

Я сама с 14 лет на консервный комбинат пошла, рыбу чистить.

А мать с горя стала попивать. Сначала пьянела в усмерть от двух-трёх бокалов некрепкого вина. Но уже через год ей двух бутылок водки было мало. Пропивала зарплату, и свою, и мою.

Но она нашла более прибыльный заработок.

Леса в тех местах красивые. И полны дичи. И мать придумала сдавать под гостиницу наш дом в сезон охоты, когда на задворки области приезжали из города местные олигархи и их сыновья, зверя браконьерствовать.

Нам с ней в те дни приходилось переселяться во флигель.

И готовить гостям жрачку, обстирывать их шмотки, убирать срач, который они устраивали на охотничьих пьянках.

Точнее, заниматься этим приходилось, в основном, мне. Мать, получив аванс, как правило, сразу уходила в загул. Валялась без памяти, а то и вообще отсутствовала, ночуя у очередного любовника.

Тяжёлая была работа. И унизительная. Высокие гости постоянно ругались на молоденькую горничную – трудно было угодить на богатых торгашей и крутых бандюков.

Но училась я хорошо. По естественным наукам, конечно, похуже – с тройки на четвёрку перебивалась. Но по гуманитарным одни пятёрки были. Особенно любила английский язык. Доходило даже до смешного, когда я в девятом классе поправляла делавшего ошибки учителя, устроившегося в сельскую школу только чтобы откосить от армии.

Я мечтала закончить все одиннадцать классов и поступить в университет, на факультет лингвистики.

Но к концу девятого класса изнурительный труд и беспросветная нищета окончательно задолбали, и как меня ни уговаривали учителя остаться в школе, я забрала аттестат и поехала поступать в калининградский колледж.

На повара учиться пошла. Готовить умею и люблю. А там и кормёжка халявная, и стипендия какая-никакая, и подзаработать в крупном городе сможет даже малолетка из общаги, если есть голова на плечах, и руки тоже из плеч растут.

Сначала думала пять дней в неделю жить в общежитии, а на выходные домой приезжать, помогать маме. Она ведь такая беспомощная в запое была, что непонятно, кто из нас мать, а кто дитё малое неразумное.

Но 1 ноября 2003 года я покинула отчий дом навсегда.

Когда я вечером 31 октября приехала, как обычно, из города, у входа уже стоял японский джип – охотники. Я вздохнула, переоделась во флигеле, и пошла им прислуживать. Это были сыновья каких-то больших политических шишек. Может быть, даже из той же светской тусовки, что и тот, кого подстрелил папа.

И я не сразу поняла, почему мать на меня так странно смотрела весь вечер. И почему эти мальчики-мажоры так и норовят потрогать меня за выступающие части тела.

Только когда меня запихнули в этот джип силой, я поняла, что они хотят, но было поздно.

Отвезли меня на какую-то турбазу на отшибе, и там… ну ты понял. Одному из них я успела садануть пяткой по наглой зажравшейся морде. Но силы были не равны. А когда им наскучило тыкать членами в ревущую девчонку, привезли на ближайший перекрёсток и выкинули из машины, даже до дома не добросили.

Не помню, какими козьими тропами к родному хутору пробиралась среди ночи. А там выяснилось, что это родная мать меня им и продала. Девственницу им, видите ли, захотелось. За деньги продала родную дочь. Как вещь. И заплатили-то гроши. Не больше, чем дальнобойщики платят сучкам, стоящим на Дзержинке. Мамке всего-то на неделю пьянки хватило.

До утра я проплакала, а потом покидала в рюкзак самое необходимое, и свалила в город насовсем. Мать я больше ни разу не видела. Сейчас жалею, что так долго не могла проглотить обиду. Когда я уже взрослой была, в 2010-м, на работе бабы сплетничали:

- У Ольги мать умерла в Славском районе, а она даже на похороны не поехала. Вот стерва бесчувственная.

А я туда поехала только чтобы вступить в права наследования и продать опустевший дом. И когда я зашла в него и увидела, до какого жалкого состояния мама под конец жизни опустилась, только тогда я нашла в себе силы её простить.

Но было поздно.

В её памяти я навсегда осталась с перекошенным от ненависти лицом, захлёбывающаяся в истерике у калитки:

- Я больше к тебе никогда не вернусь, сучка ты крашеная!

Алкоголь притупляет чувство вины, и она, даже догадываясь, насколько подло поступила со мной, ещё возражать пыталась:

- Я тебя кормила, я тебя растила, а ты… А ты без меня пропадёшь!

На что я ответила:

- Хоть выживу, хоть подохну – мне уже по барабану, лишь бы подальше от тебя!

Развернулась и пошла. Даже не взяла денег на автобус. Вышла на федеральную трассу и доехала автостопом. Что сделают мне дальнобойщики? Изнасилуют? Так мне уже нечего терять.

До этого дня я брезговала пробовать алкоголь, когда мне предлагали в школе и на работе. Видела непотребное состояние пьющей матери и боялась стать такой же. Но тогда я впервые в жизни с подружками в общаге напилась. Как сейчас помню, пили портвейн 72-й. Первая рюмка в жизни и первая сигарета придали мне такое нужное тогда чувство лёгкости и расслабленности. Всё стало одновременно по плечу и по фигу.

Но в колледже я нечасто пила. Выживать надо было. Девчонки в общаге помогали. Я за них стирала, убирала, в общем помогала по хозяйству. А они давали, кто хавчик, кто шмотки поношенные, а кто и наличку, сколько могли.

А когда мне стукнуло шестнадцать, на хлебозавод в ночные смены пошла. Не на Галицкого, а на Вагоностроительную. Туда подальше от общаги было добираться. Но на Галицкого устраивали по закону и никогда бы не взяли малолетку в ночные смены. А там частное предприятие, чёрный нал без контракта.

В общем, как-то выжила.

А в восемнадцать закончила колледж.

Но работать поваром не пошла.

Хоть и были неплохие предложения от хороших кафе.

Но мне больше нравился английский язык, и я всё-таки в университет поступила.

На вечернее отделение. Можно было и на заочное, чтобы найти работу было полегче. Но там не дают место в общежитии, а снимать квартиру дорого.

На первом курсе оставалась на хлебозаводе, только в дневные смены перевелась. А на втором устроилась в бюро переводов.

Вот тогда я стала налегать на стакан, когда денег завелось много. И это был уже не портвейн, а более крепкие напитки. Как у Булгакова:

— Это водка?

- Вы что, думаете, что я могу предложить даме водки? Это чистый спирт.

И был повод забухать.

Бог не обделил меня внешними данными.

Но, словно в насмешку над сильным полом с его стороны, красивая девушка была абсолютно недоступна. После насилия я мужские прикосновения на дух не переносила.

Помню, в семнадцать лет была у меня халтурка летом во время отпуска на заводе – воспитателем в детском лагере у моря.

Мы с девчонками сбежали с ночного дежурства и пошли на дискотеку в дом культуры в Пионерске. Кернули перед этим, естественно. Там с пацанами познакомились. Они нас угостили выпивкой и пошли вдоль моря в лагерь провожать.

Все бабы, как бабы – по дороге спьяну целовались взасос с кавалерами на первом свидании. Даже постанывали от удовольствия. А парни мурлыкали, как сытые коты. А мой шёл как побитый щенок, разочарованный и пристыженный. Он не хватал меня за грудь – просто попытался обнять за талию. А я ему сгоряча оплеуху залепила. Всем нормальные тёлки достались, а ему Лёлька-недотрога.

И ведь хотелось мужской ласки, а как дойдёт до дела – не могу.

И дойдя до лагеря, я тут же вылакала залпом одну из заначек спиртного с горя.

Но это ещё не всё.

Угадайте, кто с утра готовил детишкам завтрак?

Оля, конечно.

Подруги лежали пластом и сопли на кулак мотали: «Мне фигово», «Мне хреново». Пришлось мне похмелиться винишком и взять работу на себя.

В общем, было весело.

Но самое зажигательное веселье началось на третьем курсе.

Такая безумная идея могла родиться у нас в голове только по пьяни.

Мы тогда тусовались тесной компанией панков и металлистов из общежития. И первого сентября пошли отрываться на Вагонку. У меня даже фотка осталась, сделанная после того концерта. Трое парней, в коже с ног до головы. И девка, пониже их ростом, но боевая. В джинсовой рубашке, с улыбкой до ушей и с козой на пальцах правой руки.

Так вот, когда мы после концерта шарились по городу с пивом, то вышли на улицу Кутузова. А там сплошь особняки, самые элитные. В которых ещё в Кёнигсберге жило немецкое дворянство. А сейчас русская буржуазия.

По краю улицы ехал велосипедист. Спокойно ехал, никого не трогая. И вдруг, из ворот одного из особняков выруливает БМВ кабриолет. И сидит в нём прикинутый мажор с гламурной подружкой. И прикопался водитель бэхи к этому велосипедисту, стал прижимать его, на тротуар вытеснять. А бордюр там высокий. Упал велосипедист. Погнул колёса и, по-моему, даже сломал руку. По крайней мере, когда мы с ребятами подняли его с земли, одной рукой он велосипед катить пытался, а вторая висела, как плеть. А из открытой машины я своим чутким слухом уловила, как подружка спрашивает крутого:

- Зачем ты это сделал?

А он ей отвечает, как ни в чём ни бывало:

- Скучно стало, вот и прикольнулся.

Вот ведь гнида! Не он, гадёныш, будет чинить единственный велосипед в семье на свои кровные. Не ему перебиваться с хлеба на квас из-за перелома руки, потому что зарплата сдельная и не очень официальная. Не ему выкидывать любимую одежду, потому что она от падения так извалялась в грязи, что не отстирается.

Для таких, как он, люди – расходный материал. Причём, наименее ценный.

В общем, проводив бедолагу домой и выпив ещё, чтобы успокоить нервы, мы посовещались и решили: хватит языком на кухне чесать – пора действовать.

В ближайшие дни мы обходили по городу тусовки молодых панков и рокеров, и нашли пару десятков отчаянных сорвиголов обоих полов, что выразили готовность восстанавливать справедливость прямым методом, с помощью грубой силы.

Мы нападали на богатые особняки по ночам. Внезапно. Людей не убивали, только громили роскошное имущество, которым хозяева так гордились. И при этом кричали: «Да здравствует революция! Да здравствует социализм!», да распевали коммунистические песни. И, напугав всех вокруг до усрачки, быстро сваливали, пока ментовка не приехала.

На улицу Демьяна Бедного, где служебное жильё губернатора и охрана соответствующая, естественно, не совались. На Кутузова, где жил самодур, сбивший велосипедиста, тоже отомстить была кишка тонка. Выбирали менее защищённые места, куда можно ударить и избежать ареста. Малое Исаково, Северная гора, Лермонтовский посёлок.

Довольно долго нам везло.

Я даже успела сдружиться с боевыми товарищами. Массовка часто менялась. Но костяк оставался тот же – я и трое металлистов с концерта, Санька, Венька и Федька. Мы даже прикалывались, что делаем то же, что и хунвейбины, поэтому нас уместно называть «банда четырёх».

Санька с Венькой были бойцами, занимались борьбой и боксом. Фёдор, типичный ботаник-очкарик, был наш мозг. С ходу определял, где есть сигнализация и видеонаблюдение, а где нет. И когда мы уже окончательно оборзели и стали нападать на дома совсем крутых тузов, оборудованные системой безопасности, он безошибочно определял, где и как их отключить.

Говорят, дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Но что мне было делать? Есть такая поговорка: «Не можешь любить – сиди дружи». Я не могла, и мы с моими соратниками были настоящими друзьями. Я их так за глаза и называла – мои кенты.

И поначалу ничто не предвещало беды. Но Федя оказался сильный духом, хоть и слабый телом.

Однажды он подошёл ко мне после похода на дело и сказал:

- Классно ты цепью махала. Научи своим приёмам.

И я стала учить. А он неспроста на тренировки набивался – стал ко мне подкатывать, как к женщине. Ох и настырный оказался. Несколько раз получал зуботычины, а иногда и в солнечное сплетение. Но не отстал. Постепенно мою чувственность пробудил. Такой нежный был, деликатный. И в конце концов, я ему отдалась. Это был мой первый секс по взаимной любви.

Но наша любовь длилась очень недолго.

Рано или поздно мы спалились. Не успели удрать, пока приехал хозяин дома с охранниками из ЧОПа.

Точнее, пацаны успели удрать. А я, как капитан, покидающий судно последним, прикрывала их отход. Санька с Венькой перемахнули через забор. Федя не хотел меня бросать – умереть готов был за меня, не наигрался в рыцарей в детстве, дебил влюблённый. Но я сама ему приказала: «Беги, я их задержу!» и запрыгнула на забор последней. Вроде бы всё удалось, но я надела панковские джинсы с дырками. Дура! Этими дырками и зацепилась за детали художественной ковки. Секундной задержки оказалось достаточно, чтобы охранники сняли меня с забора.

Били жестоко. Сильнее всех старался хозяин дома. И насмерть бы забили, если б не чудо. Как в голливудских сказках, хозяин соседнего особняка вышел на шум с ружьём, выстрелил в воздух и приказал, чтобы здоровенные жлобы перестали дубасить слабую женщину.

Пришлось тому бандиту, что разгромленным домом владел, мстить мне по закону, а не по беспределу. Подал он на меня заявление в милицию. Я могла бы бежать, если бы было, куда. Но мне бежать было некуда. На следующий день взяли меня менты прямо в универе.

Но мне опять свезло. Дядька тот с ружьём, что меня у охранников отбил, преуспевающий адвокат оказался. Честный адвокат, правильный. Верующий очень. И стал защищать меня на суде. Бесплатно. Как он сам сказал, помогать обездоленным – дело богоугодное.

Отпустить меня под подписку о невыезде, правда, не получилось. Очень уж крутым авторитетом был сосед адвоката, которому я насолила. Пришлось посидеть в СИЗО чуть больше месяца. Там тоже дубасили на допросах. Не так жестоко, как охранники, но больно. Никого не сдала. А на воле кенты об этом не знали. И залегли на дно, кто как мог.

Федька, вообще, перебздел. Отчислился из универа и, воспользовавшись осенним призывом, сдристнул в армию. Написал рапорт, что добровольно хочет в Североморск отправиться – подальше отсюда. Отслужив год на срочной, остался на контрактной службе. Стал мичманом. Потом закончил офицерские курсы. Сейчас он лейтенант. Жена и ребёнок есть. Раньше мы изредка общались по скайпу, потом перестали, чтоб жена не ревновала.

Суд состоялся в конце ноября. Антон Дмитриевич (так звали адвоката) не зря получал от братвы такие колоссальные бабки, что на элитный особняк хватило. Прокурор требовал наказания за разбой, покушение на убийство и даже терроризм. Потерпевший орал, как потерпевший. А адвокат, беззлобно и спокойно, никаких эмоций – только факты, доказал, что ещё непонятно, кто кого покушался убить. И остались на мне только статьи за хулиганство и вандализм. Дали год условно, с испытательным сроком два года. Условная судимость – тоже судимость, и жизнь с ней не сахар. Ежемесячно отмечаться у участкового, никаких приводов в вытрезвитель, и всё такое. Но мне хотя бы удалось избежать зоны.

Потерпевший напоследок пытался отомстить, заставив ректора университета отчислить меня, с помощью связей в министерстве образования. Но мне и тут подфартило. Антон Дмитриевич оказался хорошим другом самого ректора. И я продолжила учиться. Только пришлось в пожарном порядке навёрстывать учебный план, ведь я пропустила больше месяца. И первое время ходить на занятия в тёмных очках, хотя на улицах и так было темно – чтобы не смущать студентов и преподавателей тем, как мне разукрасили физиономию в тюряге.

Что смотришь на мои руки? А, хочешь знать, не в тюряге ли мне наколки набили. Нет, это было незадолго до этого. Федя. Он ещё и художник. Рисует классно. И татухи делает не хуже. На правой руке сделал мне имя, а на левом плече наколол мою сущность, дикую кошку. Хороший парень. Был.

Короче, я осталась в универе. Но с работы меня выгнали. Директор ещё издевательски глумился, мол, лидеру красных бригад уместнее переводить цитатник Мао с китайского, чем переводить на английский язык договоры с иностранными капиталистами.

Не знаю, где бы я стала искать новую работу во время кризиса девятого года. Но Антон Дмитриевич взял меня в свою адвокатскую контору. Секретарь-делопроизводитель со знанием английского на дороге не валяется.

Хочешь спросить, не пришлось ли мне отрабатывать его милосердие натурой? Ни в коем случае. Как я уже говорила, он верующий был, очень. Сынок его Денис, твоего возраста, приставать пытался. Но получил от меня жёсткий отпор. До поры, до времени.

В одиннадцатом году я закончила универ. И уже задумывалась о том, чтобы сменить работу, к которой меня уже ничто не привязывало. Но перед новым двенадцатым годом, на новогоднем корпоративе, я Денису всё-таки дала. Зачем? Выпили, вот и дала.

А он вовремя не вынул, и случился залёт. Его отец заставил нас официально оформить отношения, по своим религиозным соображениям. Денис был против, но отец настоял. А у меня не было других вариантов – безработная мать-одиночка никому не нужна.

Жить бок о бок с нелюбимым человеком, само по себе – адская пытка. А беременные, так вообще, летят с катушек.

Я пила, как лошадь, пока ждала ребёнка. И когда, имея семь месяцев беременности, уже оформляла декрет, мой организм распорядился по-своему, и декрета не получилось.

Роды мои были преждевременными. И сразу после, врачи унесли младенчика в бокс. Восемь дней я сцеживала молоко, ждала и надеялась, что они принесут его обратно. Не принесли – мой сын умер.

Тогда мне вообще башню снесло. И кроме бухла, я стала баловаться и более тяжёлыми веществами.

Попробовала наркотики я уже давно. Блатные в тюрьме приучили. Но когда стала матерью мёртвого ребёнка, начала нюхать фен конкретно.

Бывали и периоды просветления. Когда я бежала в церковь, не чуя ног. Молилась там на коленях часами. Домой приглашала священников и монахов. Раздражая Дениса, ведь он – ярый атеист.

Но вскоре всё возвращалось на круги своя – к выпивке и амфетамину.

Денис хотел развестись, раз ребёнок нас больше не связывал. Но Антон Дмитриевич был упёртый как баобаб: живите вместе, рожайте мне внуков, и никаких гвоздей.

А я не хотела снова беременеть. И сейчас не хочу. Боюсь панически: а вдруг повторится выкидыш? Дважды я этого не переживу – руки на себя наложу с гарантией.

В августе прошлого года Антон Дмитриевич умер от сердечного приступа.

Унаследовав папину контору, Денис заставил меня уйти с работы. Несолидно хозяину быть женатым на секретутке.

Мне и раньше было с ним тоскливо. А быть круглосуточно запертой в четырёх стенах – невыносимо, хоть волком вой.

Единственной отдушиной для меня стала музыка.

Я научилась играть на гитаре ещё в колледже.

И в универе подрабатывала пением в ночных клубах.

Потом на некоторое время оставила это дело.

Но, уйдя с работы, решила тряхнуть стариной.

Денис пытался меня отговаривать. Запирать пытался. Даже приставлял охрану. Ха-ха три раза. Я сбегала через забор, как в 2009-м, и на ночь становилась артисткой. И от этого ловила кайф. А ещё ловила кайф от легко доступных в богемной среде алкоголя и наркотиков.

А муж, став собственником среднего бизнеса, и меня стал воспринимать, как свою собственность.

Он и раньше-то меня особо вниманием не баловал. Сколько я ни пыталась пробудить в нём хотя бы бледную тень каких-нибудь чувств, он смотрел на меня холодно и свысока. Я для него не более, чем вещь. Игрушка из живого человека – лучшее развлечение для барина после отмены крепостного права.

Как-то раз, когда в нашем доме собралась тусовка таких же высокомерных мажоров, как он, и им захорошело от армянского коньяка, он позвал меня к ним, чего обычно не делал, дал гитару и попросил поиграть. Хотел, чтобы я развлекала гостей на дружеской пирушке, как безработный актёришка.

Но не на ту напал. Сначала я, вроде как, пошла у них на поводу и начала играть перебором мелодичный романс. А потом как рубану могучие аккорды, да как заору на весь роскошный особняк:

Отречёмся от старого мира,

Отряхнём его прах с наших ног.

Нам враждебны златые кумиры,

Ненавистен нам царский чертог!

Видел бы ты, какой дикий животный страх появился в глазах самодовольных нуворишей.

Но суть не в этом.

А в том, что он не только меня в грош ни ставил, но ещё и изменял мне почти что открыто.

Он думал, я дура деревенская, и не подозреваю, что он любовниц меняет, как перчатки. А моя женская интуиция очень даже подозревала. И однажды моё терпение лопнуло. Когда он притащился с очередной пассией в кабак, и так случайно совпало, что именно в тот, где я пела вечером шестого числа, я психанула спьяну и ударила его гитарой по голове. За что он и закрыл меня здесь. Чтоб не мешала ему наслаждаться жизнью.

Развестись он хочет. Напугал ежа голой ж**ой!

Мне не привыкать тикать с дому с одним рюкзаком.

Только сейчас я уже не маленькая перепуганная девочка, а зрелая тётка, с богатым жизненным опытом.

Выживу как-нибудь, если чё.

* * *

На последних фразах Ольга снова повысила голос:

- Так что, ещё надо разобраться, кто из нас больше хлебнул по жизни говнеца пол-литровыми черпаками. Маменькин сынок! Всю жизнь под юбкой, как у Бога за пазухой. Да ещё и жалуется, как его судьба потрепала. Да если бы тебе выпала хотя бы половина того, что выпало мне, ты бы как минимум два раза повесился и три раза спился! Теперь получил ответ на твой вопрос, что задал мне позавчера – в смысле, почему девушки называют мужчин мальчиками? Да потому что нам такие инфантильные мальчики и попадаются – ищут мамочку, которая будет нянчить их величества. Настоящих мужчин днём с огнём…

Она была в гневе ещё прекрасней, чем в спокойном состоянии. Я смотрел, словно зачарованный, как фурия с растрёпанными волосами закончила свою речь, развернулась и картинно вильнув бёдрами, скрылась в своей палате. А потом курил сигарету, сосредоточившись взглядом на напольных плитках в коридоре, по которым только что ступали её упругие ноги. Даже не замечая, что короткая майская ночь заканчивается, и за окном уже заметно брезжит рассвет.

И только выкинув окурок, сообразил, что забыл то, зачем с ней и заговорил – пригласить её на собрание общества анонимных алкоголиков.

* * *

В предпоследний день моего пребывания в больнице, кое-как очухавшись к завтраку, после него я задался целью всё-таки дочитать собрание сочинений Экзюпери. А то после выписки придётся навёрстывать упущенное на работе, и мне станет явно не до чтения художественной литературы. Несмотря на то, что в процессе чтения после бессонной ночи я несколько раз на короткое время засыпал, мне удалось осилить весь этот сборник, закончив буквально за считанные минуты до того, как настало время идти на собрание общества анонимных алкоголиков.

Николай, как и в прошлый раз, спросил:

- Есть ли те, кто присутствует на собрании впервые?

И в этот раз я уже не поднял руки.

Я уже не новичок. Я для них уже свой.

Мне многое хотелось рассказать этим людям, большинство из которых мне сразу понравилось. И к тому же, преимущественное право высказывания предоставляется тем, чьё воздержание от принятия спиртного менее одного месяца. Как говорил полушутя дядя Коля, «пользуйтесь своим правом – оно скоро закончится».

Но он следил за тем, чтобы собрание выздоравливающих алкоголиков с целью исцеления от пьянства не превращалось в банальное перечисление фактов, как алкоголики мелко хулиганили по пьяни. «Опытом употребления здесь может поделиться каждый. Но гораздо ценнее делиться опытом выздоровления» - его слова. А ещё напоминал, что следует согласовывать свои высказывания с программой «12 шагов».

Опыта выздоровления у меня тогда пока ещё не было, и я больше слушал людей с приличными сроками трезвости, так называемых впереди идущих. И всё больше восхищался Николаем и его манерой вести собрание.

Со своей шкиперской бородкой, сидя в своём председательском президиуме и высказывая фразы, направляющие собрание в нужное русло, он напоминал капитана корабля на мостике, наставляющего моряков, как вести судно, чтобы оно не утонуло, но пришло целым и невредимым к спасительной гавани.

Я так и представлял, что под нами простирался океан, где бушевали огромные волны. А дядя Коля вещает, пытаясь перекричать шторм:

- Ну что, матросы? Сдюжим провести наше судёнышко через бурное житейское море к трезвым и счастливым райским берегам?

А матросы, что уже устали от тяжёлых трудов в постоянной борьбе со стихией, но воспряли, едва заслышав вдохновенное напутствие капитана, хором, громко и чётко отвечают:

- Проведём, товарищ капитан. Можете на нас положиться.

На собрании не дают советов. Но впереди идущие, не имея конкретной цели помочь конкретным советом лично мне, дали мне именно то, что мне было нужно. В дальнейшем я стал часто замечать, что, когда меня угнетает какая-то проблема, и я, гоняя её в своей беспокойной башке, с этими мыслями прихожу на собрание, кто-то да обязательно поднимет тему, в ходе обсуждения которой я получу ответ на тот самый мучающий меня вопрос. А тогда мне это было в диковинку. Я удивился, что так удачно совпало, и поблагодарил Бога за то, что он свёл меня с анонимными.

Вернувшись в палату, я ощутил, что не имею, как в первый раз, такого острого желания проповедовать свои новые взгляды всем подряд. Дай Бог всем активно употребляющим алкоголикам со временем прийти в анонимные. Особенно тем, у кого дело уже дошло до госпитализации в наркологический стационар. Но насильно мил не будешь. И в проповеди каких-либо новых идей, пусть даже самых хороших и правильных, следует во главу угла ставить принцип «Не навреди».

А ещё, побывав на группе, где люди занимаются тем, что удовлетворяют свою потребность по чувствам выговориться, я понял, насколько важно человеку иметь возможность просто выговориться хоть кому-нибудь. Как важно сбросить избыток давления внутри кипящего котла, чтобы он не взорвался, так важно и облегчить свою душу от лишних мыслей, прежде чем голова взорвётся от их давления.

Вот что означал нелогичный поступок Ольги, включившей музыку поздно ночью. Это очень даже логичный поступок. Точнее, крик души: «Ну подойди же ко мне, кто-нибудь, хоть одна живая душа, выслушай меня, я не могу больше держать внутри себя всё это!»

И мне было приятно, что именно я оказался рядом и смог помочь страдающей девушке хоть чем-нибудь.

И я перестал переживать, что забыл пригласить её на группу анонимных.

Потому что услышал ещё одну мысль от впереди идущих. Точкой отсчёта, с которой общество анонимных алкоголиков берёт своё начало, считается тот прецедент, когда бизнесмен Билл, пытавшийся бросить пить, вместо того чтобы пойти в бар, пошёл к такому же бывшему пьянице, доктору Бобу, что тоже из последних сил пытался воздерживаться от выпивки. Выходит, что, когда два выздоравливающих алкоголика обмениваются своими мыслями – это уже получается маленькая группа. Что, фактически, прошлой ночью у нас с Ольгой и было.

Ей было полезно раскрыть мне свою автобиографию во всех подробностях, вскрыть эмоциональный гнойник, чтобы он перестал отравлять ей душу.

Но и мне беседа с ней была полезна. Она помогла мне вернуть волю к жизни. Если маленькая беззащитная девочка прошла через такое и не отчаялась, то уж мне-то сам Бог велел помалкивать в тряпочку, когда захочется роптать на него, иначе будет стыдно показать себя слабее слабого пола.

И, радуясь тому, что сам того не желая, оказался полезен другому человеку, даже когда фактически ничего не делал, я смог заснуть спокойно.

* * *

Что дальше? – была первая мысль, когда я открыл глаза и вспомнил, что сегодня день выписки, - дом-работа-дом? Или найдётся способ жить более интересно?

Не трудно бросить пить – трудно научиться жить трезво.

Но взгрустнулось мне не поэтому. Я по натуре общительный, и успел за несколько дней скорешиться с некоторыми ребятами. Так что, когда на обходе врачей заместитель главного врача по больнице отдал распоряжение нашему зав. отделением готовить меня к выписке, пришлось вспоминать уже основательно подзабытое слово – ностальгия.

Впрочем, я сюда ещё вернусь, и не раз. Только не в качестве пациента. Двух собраний анонимных алкоголиков оказалось достаточно, чтобы я твёрдо решил продолжить их посещать, когда окажусь на гражданке. И с нетерпением предвкушал, когда наступит понедельник, на который следующее собрание назначено. Конечно, там также будут пациенты из отделения и из ребцентра. А я зайду туда в новом качестве. Зайду через ворота диспансера извне. Для диспансера я уже буду посторонний. Я на воле. Кайф!

Было любопытно, придёт ли мать забирать меня, как за другими пациентами приходили их родственники. Никакого страха перед самостоятельным возвращением домой через полгорода. Никакой обиды на мать, если она не сочтёт это нужным. Просто любопытно. Мне казалось, что после того, как мать за весь курс лечения ни разу не посетила меня с передачами, она и сейчас дома останется. Но я ошибся.

Мама пошла в кабинет зав. отделением оформлять документы. А я, сдав постель дежурной сестре, остался ждать в коридоре, когда они меня позовут. В кресле перед телевизором, который сейчас был выключен, сидела Ольга и думала о чём-то своём.

- Дай мне книжку, - обратилась она ко мне.

- Какую? – не сразу сообразил я, о чём речь.

- Ту, которую ты читал весь день вчера, - ответила она, - я хотела взять её из твоей палаты ещё вчера вечером, но ты ушёл на собрание, а потом я забыла.

- А ты успеешь её прочесть? – усомнился я, вспомнив, насколько велик объём издания Экзюпери, когда взял его в руки, чтобы передать ей - когда тебя выписывают?

- В понедельник. Думаю, что времени достаточно, - она общалась со мной вполне дружелюбно. Словно и не было разговора на повышенных тонах позапрошлой ночью. Как и бывает у эмоциональных личностей, она может взорваться, но не способна обижаться подолгу – быстро вспыхивает и быстро отходит.

Я понимал, что с минуты на минуту оформление выписки будет закончено, и я, скорей всего, уже никогда не увижу эту девчонку, что определённо мне понравилась. И как женщина, и как личность. Мой ум судорожно пытался вспоминать, что бы ещё высказать, недосказанное за все дни пребывания в соседних палатах.

- И что будешь делать на гражданке? Снова убегать из роскошного дома богатого мужа, чтобы петь в ночных клубах?

- В ребик на месяц пойду. Надо бы ещё здесь подзадержаться, привести в порядок свой чердак. Ты сам видел недавно, как у меня крышу сносит. «Едет крыша не спеша, тихо шифером шурша».

- И это ты называешь тихо? По-моему, там в умывальнике было очень даже громко, - усмехнулся я, мысленно довольный, что за время лечения не утратил свой коронный чёрный юмор. И полюбовался, как она мне в ответ тоже улыбнулась:

- Тем более. Сам ответил, зачем мне это надо.

Я пытался найти что-то важное, что должен ей сказать, но путался в словах, и поэтому нёс всякую ахинею:

- Ты извини, если чё – я подглядывал в твою анкету в понедельник у психолога. Ольга Владимировна Краснова. Из-за фамилии красишь волосы в ярко красный цвет?

- Ага, - шуткой на шутку ответила девушка с яркими волосами, - в девичестве была Белова и красилась в жуткий блонд.

- И тебе нравится, когда тебя называют, как наколото на руке, Лёля?

- Федя, что набил это на руке, называл именно так. Но мне больше нравится производное от имени слово Оля-ля.

Замечательная девушка. Во всех смыслах. И красотой не обделил Господь. И голос такое звучное меццо-сопрано – заслушаешься. Весёлая, жизнерадостная, добрая, справедливая, обожает рок-н-ролл, английский язык, хорошую литературу. С ней можно беседовать о науке, искусстве, политике. Можно советоваться по жизни, доверяя личные проблемы, как старому доброму другу. Но всю эту бочку мёда портит всего одна ложка дёгтя. В общении с ней можно всё, кроме того, что мне хочется сильнее всего. За ней нельзя было приударить, как за женщиной. Кольцо на её пальце не оставляло никаких лазеек: табу. Правда, она упоминала, что муж то и дело порывается с ней развестись. Но неизвестно, когда он на это решится, и решится ли вообще. А если это и произойдёт, то к такой красавице и умнице сразу женихи в очередь выстроятся. За ней, наверно, и сейчас ребята табуном увиваются. И непростые ребята, учитывая окружение её мужа из бизнесменов и уголовных авторитетов. Не-е, зелен виноград. Господь показал мне мельком мой идеал. И тут же отнял – недостоин.

В эту минуту моя мать вышла из кабинета зав. отделением, села на стул в коридоре и пригласила меня присесть рядом с ней.

- Как самочувствие? – спросила она первым делом, учитывая, что я находился в больнице.

- На букву х – хорошо, - ответил я шуткой, рассудив, что показать возвратившееся ко мне чувство юмора будет лучшим доказательством того, что у меня действительно всё хорошо, - первые пару-тройку дней лежал пластом под капельницами, вставая только чтобы поесть, покурить и справить нужду. Потом отошёл и стал проявлять нормальные человеческие интересы. На четвёртый день начал читать художественную литературу, а на шестой заглядывать женщинам посимпатичнее в глубокие вырезы халатов.

Мама искренне обрадовалась такой моей откровенности. Если сын интересуется противоположным полом, значит и правда выздоравливает.

- Я видела в коридоре совсем молоденькую девочку в розовом халате, - поспешила она поддержать разговор, и к тому же ей действительно было интересно, что в больнице происходит, - неужели тоже алкоголичка? Ну та, которая с пышной грудью. По виду и не скажешь. Такая красивая, милая.

- Грудь замужем, - вздохнул я таким голосом, что в нём отразилась вся моя печаль по этому поводу.

- А та девочка из Крыма? – поспешила мать свернуть с неприятной мне темы на более позитивную, - как вы с ней, продолжаете общаться?

- Сейчас мы с ней в чисто приятельских отношениях, - ответил я честно, потому что вскоре после поездки в Москву на встречу с ней у нас действительно стало так, - обсуждаем, кто что прочитал, кто что написал. Больше не тянет свидания устраивать.

«Да и не на что, после того как все деньги профукал и остался в долгах как в шелках», - подумал я, но вслух не сказал, чтоб лишний раз мать не расстраивать.

- Не скучал по работе во время вынужденного отпуска? – продолжала мать прояснять для себя, какими интересами я жил во время лечения.

- А я и тут работу по специальности нашёл, - обрадовался я поводу похвастаться, - у некоторых ребят гаджеты глючили, а я тут как тут. Так что, с чаем и сигаретами у меня недостатка здесь не было… Несмотря на полное отсутствие снабжения извне, - прибавил я последнюю фразу язвительным тоном и тут же раскаялся, что сделал так.

Разве не сам я виноват, что своими загулами мамку окончательно задолбал? Настолько, что она была рада-радёшенька сбагрить непутёвого сыночка хотя бы на две недели. Я бы на её месте тоже особо не рвался выручать по первому требованию инфантильного придурка, что сам себя до ручки довёл.

Доктор пригласил нас вместе к себе.

Прежде чем окончательно расстаться со мной, он немного побеседовал на общие темы. Так сказать, для профилактики, чтобы дать мне дополнительную мотивацию на трезвость. И эта свойская неформальная беседа реально помогла лучше, чем стандартные приёмы штатного психолога. По крайней мере, мне.

Доктор оказался тоже поклонником рок-н-ролла, хотя длинные волосы не носил. Ему тогда было тридцать шесть. Молодой ещё, и молодёжные развлечения ему не чужды.

Его тон показывал, что он проявляет ко мне неподдельное участие. Даже не знаю, что ему было приятнее – то, что очередной алкоголик под его чутким руководством встал на путь исправления, или что он в кой-то веки встретил собрата по музыкальным вкусам.

На прощание он заметил с циничным врачебным юмором:

- Приятно было с вами пообщаться, но я надеюсь, мы всё-таки больше не увидимся.

А я с более добрым юмором ответил:

- Надеюсь, мы с вами ещё увидимся. На концерте группы «Чайф». Где будем слушать песню «В прокуренной кухне осталось вино» и оставаться трезвыми.

Никогда не думал, что мне когда-нибудь доставит удовольствие слушать, насколько громко шумит непрерывный поток машин на Ленинском проспекте. Но тогда мне было в радость заново привыкать к обыденным явлениям крупного города, от которых я уже слегка отвык. И ещё много чему мне приходилось учиться заново в тридцать лет, как младенцу. Как жить трезво? Не знаю, не пробовал. Лет с пятнадцати без бутылки себя не мыслил. И теперь мне, как младенцу, всему приходилось учиться в трезвости заново. Как на втором году жизни, заново учиться ходить, ибо давненько я не ходил по ухабам у себя на районе трезвым. Как на третьем году жизни, заново учиться говорить. Говорить с людьми трезвым без стеснения. Можно и с более ранним периодом жизни ребёнка сравнить. Как он в один месяц в коляске лежит, и перво-наперво из всех навыков, что пригодятся в жизни, учится улыбаться.

И я учился. Шёл по залитому солнцем проспекту и улыбался. Улыбался проезжающим на всех полосах дороги водителям, которые, не имея пристрастия к алкоголю, имеют возможность садиться за руль, когда им вздумается. Улыбался пению редкой птицы, что прорывалось сквозь плотный поток шума от проезжающих в обе стороны машин. Просто смотрел в безоблачное небо и улыбался, улыбался, улыбался.

В начале мая было ещё довольно прохладно, а в середине погода стояла уже по-настоящему летняя. Поэтому, на обратном пути из диспансера домой я не стал надевать джинсовую куртку на плечи, а, как часто делали пацаны моего поколения подростками, повязал её за рукава вокруг талии. И под ней стало не видно, что мои штаны так и норовят свалиться. Я ведь поехал сдаваться в диспенсер без ремня. А тут ещё и отощал на казённых харчах. Так что, и куртка от такой худобы норовила съехать куда не надо постоянно.

Но меня такие мелочи не волновали. А волновала растущая в соседнем дворе по пути к моему дому от автобусной остановки белая сирень до четвёртого этажа. Хотя, чувство голода тоже волновало. Чтобы абстрагироваться от чувства голода, человек должен быть либо свят, либо мёртв. Я не святой, поэтому лучше испытывать чувство голода. Но это ничего. Мы уже входим в подъезд. Где меня ждёт дома обед, приготовленный мамой. Что хранит в себе не только тепло от пламени газовой плиты, но и тепло маминых рук, труды которых я наконец-то научился ценить. Лучше поздно, чем никогда.

[1] В данном случае под феном подразумевается не прибор для сушки волос. А жаргонное название амфетамина – сильнодействующего стимулятора, который по закону относится к наркотическим веществам и запрещён к распространению.

[2] “Denis, I’m in love with you” – дословный перевод «Денис, я влюблена в тебя». Название песни из репертуара певицы Blondie, по паспорту Дебби Харри.

[3] Это сердечные муки

Ничто иное, как сердечные муки

Любишь его с надрывом до острой боли

А потом он тебя предает

Из песни Бонни Тайлер “It’s a heartache”, дословный перевод «Это сердечная боль».

[4] Ну, разве так и должно быть, отдав любовь,

Узнать, что ему плевать на тебя

Ну, разве это удел умных, нуждаться в ком-то

Настолько сильно, насколько я зависела от тебя

Продолжение той же песни.

[5] “Punks not dead” – «Панки не умирают» (англ.) Распространённый девиз субкультуры панков.

[6] Из песни «Мама» группы Секрет.

[7] Sveikinimai jums su naujais metais – Поздравляю вас с новым годом (лит.)

[8] Aciu, Aciu – Спасибо, спасибо (лит.)