Владимир Набокову — 125 лет! Автор многочисленных романов и рассказов, поэт, драматург, переводчик, мемуарист, критик, энтомолог, литературовед — в многоязычном и разножанровом творчестве одного из крупнейших авторов XX века очень легко заблудиться. Мы попросили самого увлеченного Набоковым человека в нашей команде погрузиться в корпус его сочинений и выбрать несколько ярких текстов, которые подойдут для знакомства с этим писателем.
Игорь Кириенков
Шеф-редактор витрин Кинопоиска и Букмейта, исследователь творчества Набокова
«Лолита» (1955)
Набоков хрестоматийный
«Лолита», возможно, первое, что приходит на ум в связи с Набоковым. Самый скандальный роман ХХ века, он мог разрушить жизнь и репутацию своего создателя, но в итоге сделал Набокова мировой знаменитостью и богачом. Шокирующее содержание (взрослый мужчина соблазняет 12-летнюю девочку), изощренная повествовательная манера (загадочное предисловие, (анти)детективный сюжет), незабываемый язык — почти 70 лет кряду эта книга ошарашивает, возмущает, притягивает; эта книга соблазняет. В прежние годы преподаватели призывали студентов на поддаваться на манипуляции рассказчика и учили, как расслышать голос Лолиты в самодовольной это-всё-она-исповеди Гумберта Гумберта. В наши дни педагогам приходится объяснять, зачем вообще читать монолог хронического газлайтера и почему переписывание романа от лица жертвы ничего не даст. Несмотря на хрестоматийность и каноничность, кажется, подрывной потенциал «Лолиты» только усиливается. При всей изученности, вдоль-и-поперек-исследованности эта книга — в английском оригинале и русском автопереводе — все еще способна удивлять и ставить неразрешимые вопросы. Способна сбивать с ног.
«И единственное, о чем жалею сегодня, — это что я не оставил молча у швейцара ключ 342-й и не покинул в ту же ночь город, страну, материк, полушарие и весь земной шар».
«Камера обскура» (1933)
Набоков кинематографический
К началу 1930-х годов кино окончательно оформилось в массовую развлекательную индустрию, приобрело черты самостоятельного рода искусства и стало предлагать зрителям готовые образцы поведения, подобно романам в начале XIX века. Влияние синематографа на сознание обывателей, по наблюдению поэта и друга Набокова Владислава Ходасевича, и стало темой «Камеры обскуры» — эротического триллера, написанного среди прочего под влиянием немецкого экспрессионизма. Прозрачный напряженный сюжет: искусствовед с катастрофическими последствиями влюбляется в ветреную натурщицу. Рискованные сексуальные эпизоды: два тайно соединенных гостиничных номера. Замечательные монтажные переходы, соединяющие время и пространство. «Камера обскура», вероятно, самая удобная точка входа в набоковскую литературную вселенную. А еще это история о жестокости и жалости, влечении и раскаянии, искусстве и карикатуре — будущему адаптатору еще предстоит придумать, как перенести все это на экран.
«Он чувствовал, как она идет сзади, и боялся ускорить шаг, чтобы не потерять счастия, и боялся шаг замедлить, чтобы счастье не перегнало его».
«Жалобная песнь Супермена» (1942)
Набоков супергеройский
Набоковедение не статичная наука, имеющая дело с давно написанными, стабильными текстами, а азартная дисциплина, в которой до сих пор можно сделать открытие. Так, в 2021 году исследователь Андрей Бабиков нашел, опубликовал, перевел на русский и прокомментировал поэму Набокова о Супермене, считавшуюся утраченной. Писатель сочинил ее под впечатлением от свежего выпуска приключений Человека из стали (которые обожал его сын Дмитрий), отослал в The New Yorker, но там стихи не приняли. В этом коротком энергичном тексте особенно ярко проявляется суперсила Набокова — его поразительное, поистине криптонское умение превращать случайное в вечное, различать отблеск высокой гармонии там, где другие видят только вульгарное чтиво. Стихи про Человека будущего не блажь гения, скучающего летом на даче, а очень внятное, пусть и окрашенное в комические тона, высказывание о власти (в одном месте Супермен парадоксально сравнивается с Гитлером), о страхе за любимых (отношения Кларка с Лоис Лейн и их потенциальным ребенком), о необходимости мимикрировать, даже когда «полон соков, силы небывалой». Особенно когда полон.
«Вот почему, где б в красной епанче,
рейтузах синих, в золотом луче
я ни летал, преследуя громил,
я холоден, — и мрачно Кент набил
бак мусорный: обычная замена —
пиджак берет, плащ прячет Супермена.
Когда ж она вздыхает где-то в парке,
где статуя моя сияет ярко, —
«Ну разве он не диво, Кларк!?!» — молчу,
обычным парнем я лишь быть хочу».
«Другие берега» (1954)
Набоков ностальгический
Первые подступы к мемуарам Набокова делал еще в середине 1930-х годов (что характерно, по-английски). С переездом в Америку среди прочих замыслов возродился и этот — автобиографический роман, цель которого в том, чтобы проследить узор собственный судьбы, обнаружить рифмы и закономерности, которые становятся очевидны только ретроспективно. Так появились «Другие берега» — уникальные и одновременно дефинитивные в своем роде «воспоминания писателя»: масса восстановленных по памяти деталей баснословного детства; камео суперзвезд (отец на улице в Петербурге здоровается с Толстым); уникальный для русской культуры тон. Никакой жалости к себе и пустых ламентаций: изгнание воспринимается не как мучительное бремя и даже не как миссия, а как, если угодно, дефолтное экзистенциальное состояние, разновидность «заброшенности в мир». Может быть, именно эта трезвость в том числе позволила тексту выйти за пределы ниши «мемуаров беженца» и стать абсолютной классикой сразу двух литератур.
«Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине — лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству».
«Истребление тиранов» (1938)
Набоков политический
Осуждая литературу идей и отстаивая независимость искусства от злобы дня, Набоков вовсе не был политически индифферентным писателем. Он вынужденно покинул Россию из-за коммунистов и Европу из-за нацистов и через всю жизнь пронес отвращение ко всякого рода тирании. Самые важные «политические» тексты Набокова были написаны в преддверии и сразу после Второй мировой войны. «Приглашение на казнь» (1936) — одна из вершин его русского периода, виртуозная поэма в прозе о человеке, которого приговорили к смерти за «гносеологическую гнусность», — может показаться слишком причудливой, слишком туманной. Еще менее дружелюбен к начинающему читателю Набокова его второй английский роман «Bend Sinister» (1947) — темная, полная аллюзий на Шекспира и Джойса, история взаимоотношений философа Адама Круга и деспота Падука, с которым они вместе ходили в школу. Мрачной безысходности обоих сочинений (особенно второго) хочется противопоставить рассказ «Истребление тиранов». Его герой, провинциальный учитель рисования, мечтает уничтожить тщательно охраняемого тоталитарного лидера и, перепробовав самые разные способы, измученный бесплодными фантазиями об убийстве монстра, находит по-настоящему действенный способ освободиться от этого наваждения — смех.
«Я скоро почувствовал, что он, он, таким как я его помнил, проникает всюду, заражая собой образ мышления и быт каждого человека, так что его бездарность, его скука, его серые навыки становились самой жизнью моей страны. И наконец, закон, им поставленный, — неумолимая власть большинства, ежесекундные жертвы идолу большинства, — утратил всякий социологический смысл, ибо большинство это он».
«Ланс» (1951)
Набоков фантастический
Любимым писателем Набокова-ребенка был Герберт Уэллс; в позднейших интервью он рассказывал, что обожал ничем не скованную фантазию автора «Войны миров» и «Человека-невидимки», будучи совершенно равнодушным к социологическим обобщениям британского визионера. В известной степени фантастом — конечно, очень специальным — был и сам Набоков. За 18 лет до высадки человека на Луну в рассказе «Ланс» он пофантазировал, как мог бы выглядеть первый межпланетный перелет, и описал покорение другого небесного тела в терминах рыцарского романа. Другой оригинальный прием Набокова — рассказать о главном событии в истории человечества, применяя очень домашнюю, очень интимную оптику: каково это — быть родителями астронавта и с содроганием поднимать глаза к небу? Наконец, Набоков не был бы Набоковым, если бы рассказ не стал поводом для метарефлексии о плачевном состоянии жанра, добросовестно, как пишет Брайан Бойд во втором томе набоковской биографии, изученного автором. «Ланс» оказался последним законченным рассказом писателя, а спустя те же 18 лет Набоков выпустит романтическую эпопею, действие которой развернется на другой планете, — «Аду».
«Наконец, я решительно отвергаю и отрицаю так называемый научно-фантастический жанр. Я просматривал эту литературу и нашел, что она скучна ничуть не меньше журналов, печатающих „увлекательно-таинственную“ литературу — тот же ужасный, беспомощный стиль, бездна диалогов, и огромный запас подержанного юмора. Трафаретные приемы, разумеется, замаскированы, но на самом деле они одни и те же в любом дешевом чтиве, все равно идет ли речь о вселенной или о гостиной».
«Весна в Фиальте» (1936)
Набоков романтический
Другим кумиром Набокова был Иван Бунин; бунинским наследником его и считали эмигрантские критики. До поры до времени мэтр благосклонно следил за молодым дарованием (отметив роман «Король, дама, валет»), а вот по-настоящему зрелые набоковские вещи уже не принял, в том числе «Весну в Фиальте», которую нетрудно представить себе внутри «Темных аллей». Рассказ о странной, болезненной и все равно почти святой 15-летней любви-дружбы рассказчика Васи и ускользающей, неотразимой Нины — феноменальный образчик повествовательной плотности и художественной выразительности на ограниченном пространстве текста; мгновенная, как стало понятно уже первым читателям, классика русской прозы. Не пропустите нарочито желчный автопортрет в углу картины (муж Нины — венгр, пишущий по-французски что-то невыносимо изящное).
«Так что же мне было делать, Нина, с тобой, куда было сбыть запас грусти, который исподволь уже накопился от повторения наших как будто беспечных, а на самом деле безнадежных встреч!»
«Пнин» (1957)
Набоков терапевтический
Среди распространенных претензий к Набокову — олимпийское высокомерие его прозы, недостаток тепла, отсутствие персонажей, за которых хочется поболеть. Ответом на все это может стать «Пнин» — книга о частых провалах и редких победах русского профессора литературы в Америке, переполненная не только отсылками к Пушкину, Толстому и Чехову, но и нежностью, добротой, состраданием. Если так подумать, это еще и самый приземленный набоковский роман из написанных по-английски: ни тебе инопланетян («Ада»), противоестественных страстей («Лолита»), изысканной литературной игры («Взгляни на арлекинов!»). Но приземленный не означает плоский, а сентиментальный — слезливый. Тимофей Пнин потерял любовь своей жизни в немецком концлагере, жестоко обманут бывшей женой, унижен коллегами и загадочным повествователем Владимиром Владимировичем N, он весь роман балансирует на грани инфаркта и, тем не менее, выходит (точнее сказать, выезжает) из романа победителем. Как и подобает герою русского национального фольклора, ничего особенного для этого не предпринимая.
«Рассеян был не Пнин, а мир, и Пнину приходилось наводить в нем порядок».
Читайте эти и другие книги Владимира Набокова в Букмейте! Промокод KINOPOISKMEDIA для новых пользователей.
Фото: Horst Tappe / Hulton Archive / Getty Images