Награждена Орденом "Знак Почёта", Орденом "Трудового Красного Знамени", медалью «Ветеран труда»
Удостоена званий "Отличник народного просвещения", "Отличник просвещения СССР", "Старший учитель", "Учитель высшей квалификационной категории"
Обладатель знака "Житель блокадного Ленинграда"
- Хилья Матвеевна, кто подарил Вам такое красивое, но столь непривычное нашему слуху имя?
- Имя дала мне мама, Вера Петровна Лукконен. Её мама, Татьяна, была русской, и имена своим детям дала русские. А уже мы родились в пору, когда была мода на финские имена, и мама назвала своих шестерых детей Хилма, Хельми, Рейно, Тюня, Хилья и Эйно.
По национальности мы ингерманландцы, потомки народа, зародившегося после Смутного времени в результате слияния двух финских этнических групп – эвремейсов и савакотов - и жившего между Финским заливом и Ладожским озером по обе стороны Невы. Когда в 1918 году Ленин давал Финляндии независимость, ингерманландцев разделили: большая часть отошла к Финляндии, а меньшая, в том числе мои предки, осталась в России. Национальность у нас забрали, записали финнами. Хотя мы даже внешне разные: финны высокие и светловолосые, а ингерманландцы – с тёмными волосами, низкие и коренастые. А указом Сталина от 5 мая 1947 года в числе нескольких прочих национальностей ингерманландцам и вовсе было запрещено проживать в столичных городах и прилегающих к ним областях. Так мы оказались оторванными и от своих корней. Моя семья, и я в том числе, были репрессированы по национальному признаку. Этот сталинский документ на долгие десятилетия стал последним официальным упоминанием о моём народе, ингерманландцев почти не вспоминают даже сегодня, говоря об этническом геноциде. И реабилитировали меня только в 1996 году.
«Нас лишили национальности и оторвали от собственных корней»
Однажды, в 1957 году, мы с сестрой были на Красной площади в Москве. И вдруг в речи идущих впереди нас людей услышали что-то знакомое, однако не поняли ни слова. Это были финны. А вот когда уже в 80-х годах в одном из выпусков Международного фестиваля телевизионных программ о народном творчестве «Радуга», в сюжете о культуре и традициях народа, живущего в районе Рапполово, который совсем недалеко от моих родных мест, запела фольклорная группа, мне переводчик был не нужен... Столько лет не слышала языка предков, а оказалось, что всё помню.
- Значит, и довоенное детство помните? Вам ведь было тогда совсем немного лет?
- Помню очень многое. Я родилась в деревне Киссулово (сейчас это уже черта Санкт-Петербурга), недалеко от военного аэродрома, куда мы бегали смотреть, как взлетают и садятся самолёты. Помню, как сидела на коленях у отца, который только-только выписался из госпиталя, пройдя Финскую войну. Но дома побыл совсем чуть-чуть. Уже 26 июня 1941 он ушёл на фронт, оставив дома пятерых детей и беременную шестым ребёнком жену. Буквально через неделю, 3 июля, родился мой младший брат, а 8 сентября началась блокада. Хорошо помню, как мы бежали в бомбоубежище. До сих пор словно картинка перед глазами: мама с младенцем на руках держит меня за руку, за её подол ухватилась Тюня, впереди - старшие сёстры и брат. Мы бежим к погребу, который служит нам бомбоубежищем. Солнечный день, разгар лета, а я почему-то слышу шуршание осенних листьев под ногами. Смотрю вниз, но никаких листьев там нет! Уже потом я узнала, что такие шелестящие звуки появляются после взрыва фугасной бомбы…
8 сентября 1941 года на Ленинград и его окрестности было сброшено 8 тысяч фугасных и 36 тысяч зажигательных бомб.
Через какое-то время мы переехали к маминой сестре, которая жила ближе к городу, потому что оставаться возле военного аэродрома было опаснее. Всё сильнее ощущался голод. И фашисты бомбили как по расписанию: утром, в обед, вечером и ночью. Помню мамины потухшие глаза и синие губы. В какой-то момент она устала бегать от смерти, сдвинула наши кровати и сказала: «Больше убегать не будем. Если судьба, погибнем все вместе. Или все спасёмся». Нам было суждено спастись.
- Вашу семью эвакуировали по Дороге жизни?
- Да. 28 марта 1942 на электричке мы приехали к Ладоге, погрузились на полуторки и поехали по льду. Я, трёхлетняя, сидела в открытом кузове, когда на очередной колдобине машина резко накренилась, и толпа ослабленных голодом людей навалилась на меня всей своей массой, чудом не придавив насмерть. Поэтому меня пересадили в тесную кабину к маме с младшим братом, где место было только на полу. Помню рельефные ромбики на толстом железном листе на полу кабины, а во время крена машины в сторону водителя – крутящееся колесо и бегущую белую ленту дороги. И вдруг в какой-то момент резкое торможение, меня подбрасывает на ноги, и я через стекло вижу прямо перед собой темно-свинцовую воду, которая лижет колёса нашего грузовика. Шедших впереди нас двух машин не было…
А мы доехали. Помню, мама всё говорила: потерпи, приедем, нам дадут суп. Правда, супа не было, но дали сухарей. Потом ехали до Омска трое суток в вагонах для перевозки телят с нарами и буржуйкой. Сухари быстро кончились, и ехавшая рядом женщина дала маме очищенную сырую картофелину, чтобы та покормила восьмимесячного ребёнка… Вообще, чудовищные решения принимали тогда люди. Хорошо помню ехавшую с нами в эвакуацию высокую черноволосую женщину, которая, чтобы сохранить хотя бы часть семьи, кормила только двоих своих детей, а ещё двоим даже воды не давала, чтобы они быстрее умерли. А спустя время, уже в Аксарке, она уходила в тундру подальше от людских глаз и с воем каталась по земле, крича: «Что же я наделала!» Это было страшно. Пришло раскаяние, а уже ничего не изменишь… Моя мама поступала по-другому: если есть – то всем, нет – значит никому. Так что хоть по крошке, но получали все.
- А как вы оказались на Крайнем Севере?
- По законам военного времени одиноких граждан стали принудительно оправлять на работы: нужны были рабочие руки. А у приехавшей с нами в Омск тёти никого не было, она очень боялась отправляться неизвестно куда в одиночку. Мама, видимо, тоже не представляла, как будет выживать с шестью детьми, вот и решила ехать с сестрой. И мы сели на колёсный пароход, как в той песенке – «Америка России подарила пароход: две трубы, колёса сзади и ужасно тихий ход» - и две недели добирались на нём из Омска до Салехарда. А уже оттуда приехали в не существующий ныне маленький посёлок Седельниково Красноселькупского района, состоящий из нескольких чумов и пары деревянных домиков. Первое время жили в сетепосадочной мастерской. Хорошо помню двухъярусные нары, и как после работы к единственной на весь барак печке выстраивались с «манерками» (металлическая чашка с крышкой, используемая солдатами для приготовления пищи – прим. автора) женщины, чтобы накормить своих детей. Взрослые и ребята постарше чинили сети, дети плели для них верёвки, а такая мелюзга, как мы с Тюней, скручивала из рогожи тоньки, которыми к верёвке крепились грузила и поплавки. Так что делом были заняты все без исключения.
- Отец не вернулся с фронта?
- Нет, не суждено нам было больше его увидеть. В какой-то момент семье перестали платить пенсию, мама дважды делала запрос, и мы узнали, что отец числится пропавшим без вести. А значит, как считалось в то время, это предатель или дезертир, семье которого пенсия не положена. А я думаю, что его могилой стали знаменитые Синявинские болота в Ленинградской области. Как очень хороший плотник он наверняка был задействован в строительстве блиндажей, таскал тяжёлые брёвна. Ослабленный, не успевший восстановиться после финской войны, оступился где-то, упал в трясину никем не замеченный, да так там и остался…
- А снова побывать на малой родине довелось?
- После войны впервые удалось побывать в Ленинграде в 1961 году, были проездом вместе с мужем. Раньше, когда мы жили ввосьмером в одной комнате, мама частенько говорила: «У нас народ туда-сюда ходит, прямо как на Невском». И мне так хотелось самой увидеть этот Невский! Именно там, на Невском проспекте, муж купил мне обручальное кольцо…
А в 1966 побывала в Ленинграде уже по-настоящему: была на курсах, а всё свободное от учёбы время посвящала знакомству с городом. Памятники, выставки, музеи, театр – меня интересовало абсолютно всё. Но вместе с восхищением внутри было щемящее чувство чего-то утраченного. После лишившего меня малой родины указа в Ленинград переселили людей из бедных регионов, особенно много было из Тверской области. И тогда, в 66-м, когда в магазине неопрятная продавщица с повадками и манерами явно не коренной ленинградки презрительно бросила в нашу с подругой сторону «Понаехали тут всякие!», так резануло по сердцу… Я не сдержалась и ответила: «Ещё нужно разобраться, кто из нас сюда понаехал». Она опустила глаза и дальше обслуживала нас молча…
А деревня наша Киссулово была разрушена полностью. От родительского дома какое-то время оставался фундамент, и вот уже много лет я храню взятую оттуда на память горсть земли.
- Хилья Матвеевна, а педагогом с детства хотели стать?
- Если честно, сначала я мечтала работать на машиностроительном заводе. Меня так привлекала эта мощь, силища, этот невероятный масштаб человеческих возможностей! Хотела создавать новые станки, механизмы, чтобы быть полезной своей стране. Но для этого нужно было учиться дальше, а я была вынуждена уйти после 8-го, чтобы иметь собственный кусок хлеба, который давала стипендия. Многодетная семья, жили очень бедно. Мама сломала правую руку, и её перевели на «лёгкий» труд: сторожить контору, колоть и таскать дрова, топить печи, мыть полы и выполнять функции рассыльного. Мы, дети, в свободное от учёбы время старались хотя бы часть этой работы взять на себя.
Две старших сестры уже учились в Салехардском национальном педагогическом училище, и я пошла туда. Но это не был случайный выбор, я уверена, что профессия учителя была мне на роду написана. С раннего детства я ощущала себя ответственной за кого-то другого. Уже с 5 класса ко мне были прикреплены две девочки, которым я помогала в учёбе. Удивительно, но старшие дети меня слушались. Если что-то не получалось у ребят, они сначала шли ко мне, а уж если я не смогла, тогда обращались к учительнице. Знаете, чтобы воспитать в ребёнке желание учиться, нужно самому им обладать. Мне повезло - оно у меня было всегда и сохраняется до сих пор. Запоем читала всю жизнь. Часто бывало: всю ночь читаю, не могу оторваться, а утром встала, умылась и пошла в школу. Могу вслед за Горьким повторить, что с книгой я провела самые счастливые минуты и часы своей жизни. Без этой духовной пищи невозможно жить, особенно когда сталкиваешься с недружелюбием, предательством, несправедливостью. На страницах книг встречаешь созвучного твоей душе героя и вместе с ним переживаешь трудные моменты, противостоишь злу и снова обретаешь веру в людей. А однажды, когда на уроке литературы нам задали наизусть последние 16 строк стихотворения Некрасова «Размышления у парадного подъезда», я выучила его полностью. Мне не было трудно или лень, ведь чем больше я узнавала, тем интересней мне было в школе.
Так было и в училище. Училась на пятёрки, получала стипендию, с сёстрами и братьями друг дружку поддерживали, маме помогали. Правда, когда сёстры уже окончили учёбу, я получила на экзамене по ненецкому языку тройку и осталась без бесплатного питания… Но знаете, сразу человек пять девчонок-сокурсниц подошли ко мне и предложили половину своей порции еды. И какое-то время с одной из них мы, что называется, делили кусок хлеба на двоих. Но я почти сразу устроилась на работу воспитателем в базовую школу. Училась и параллельно работала, правда, из-за загруженности сбегать поесть не всегда получалось.
- Статус репрессированной как-то ощущали на себе?
- Не могу сказать, что в связи с этим чувствовала что-то негативное от людей. Меня всегда спасали знания и трудолюбие – хорошо училась, не отказывалась от работы, старалась всем вокруг помочь. И все мои родные тянулись к знаниям, Хельми и Рейно окончили школу с отличием. Но, наверное, нас не просто так рассылали так далеко после учёбы, в том же Салехарде для таких как я рабочих мест не находилось. Так, старший брат уехал на работу в Гыду. Хельми отправили в Тольку Красноселькупского района. Сестра Тюня поехала работать в Находку. А я попала в Тамбей.
Там, в районном центре, посреди голой тундры стояли 9 домиков. Во время Мандалады сороковых годов (вооружённое сопротивление ненцев политике советского правительства – прим. автора) всех русских перестреляли, а школу повстанцы сожгли как главное место сосредоточения зла. Поэтому когда я туда приехала, школа располагалась в здании районной больницы. Помимо кабинетов там же были жилые комнаты для детей и учителей, кухня, столовая, баня и туалет. 13 человек русского населения, 42 ребёнка и бескрайняя пустота вокруг. Электричества, связи, книг и почты не было, корреспонденцию за всё время моего пребывания пару раз сбросили с самолёта. Воды и той не было – с одной стороны солёная Обская губа, с другой Карское море, а озёра, из которых летом брали воду, зимой промерзали до самого дна. Так что приходилось топить снег, хорошо хоть его было много (смеётся). А ведь для этого сколько дров нужно, заготовить которые в тундре было негде. Брёвна сбрасывали с лихтера (разновидность баржи – прим. автора) в реку, прибоем их выбрасывало на берег, и мы, в основном женщины, перетаскивали брёвна к посёлку, пилили, рубили и так далее. А потом вместо дерева стали привозить уголь, для которого дровяные печи не были приспособлены - уголь в них попросту не горел. Какая глупая, бесполезная, бессмысленная трата сырья, времени и человеческих сил! В школе, естественно, стало холодно, начальство начало выражать недовольство. Я стала объяснять причину, а мне на это: «Вы что, против Советской власти?» Вот так…
- Хилья Матвеевна, для большинства бывших учеников Вы были и остаётесь образцом истинного Учителя. Как достигается такое отношение к себе?
- Знаете, однажды после моего открытого урока одна из проверяющих изумлённо воскликнула: «Ну надо же, её, стоящую, из-за сидящих за партами учеников почти не видно, а в классе тишина! Как?!» А всего-то и нужно, что заинтересовать ребёнка. Заинтересовать в результате, научить радоваться тому, что у него получилось, что он смог, он сумел. Обязательно уважать его как равного. Не боялась требовать от членов комиссий на открытых уроках полной тишины, без перешёптываний и бесцеремонного вмешательства в процесс, чтобы не напугать учеников, не сбить их с рабочего настроя. И ни в коем случае не ограничиваться информацией из учебника, не мучать детей сухими формулировками и определениями, а подавать тему доступным, но правильным и интересным языком. Ведь чтобы запомнить, нужно понять. А чтобы объяснить, нужно знать самому. Отец Владимира Ильича Ленина, Илья Николаевич Ульянов, смотритель народных училищ, говорил: «Учитель должен знать в 10-20 раз больше того, что написано в учебнике». Полностью согласна с ним и всю жизнь следую этому правилу.
«Чтобы запомнить, нужно понять. А чтобы объяснить, нужно знать самому»
- В Лабытнанги Вы приехали, уже имея за плечами педагогический опыт?
- Да, спустя 6 лет с начала трудовой деятельности. В связи с ликвидацией Ямальской базы культуры, после работы в Тамбее и Мысе-Каменном, в августе 1964 года вместе с мужем и старшей дочерью мы приехали в Лабытнанги. Первый год трудилась в интернате, а потом открылась школа №2, где я проработала 30 лет. Помимо обучения детей вела и очень большую общественную работу. Была руководителем методического объединения учителей начальных классов, наставником молодых учителей, руководила производственным сектором местного профсоюзного комитета, школьным методическим кабинетом, возглавляла творческую группу учителей в школе № 2 по проблеме "Обучение скоростному чтению детей начальных классов и детей с задержкой психического развития", была членом аттестационной комиссии школы и города.
Работала с классом выравнивания, в который собрали слабых, самых неподготовленных к учёбе ребят. 25 сентября мы начали занятия. На первом уроке задаю один вопрос, другой, а они молчат. Молчат, потому что не знают, не понимают. Пришлось мне плюнуть на традиционную школьную программу и искать решение проблемы. Остановилась на замечательном методе нашёптывания на ухо, когда задание учитель даёт ученику тихонько, на ушко, и ответ получает таким же образом. И постепенно дети начали мне доверять, перестали замыкаться, боясь ошибиться и стать объектом насмешек одноклассников. Поверили в свои силы, почувствовали вкус к учёбе и уже в декабре во время отчётного урока показали впечатляющие результаты.
- Это такая сильная любовь к профессии или черта характера: раз уж взялся, то умри, но сделай?
- И то, и другое. Интерес к своей работе, бережное отношение к доверенным тебе судьбам детей, особенно тех, кто лишён любящих и заботливых родителей, которые в случае чего и соломки подстелют, и безбедное будущее обеспечат. Ведь большинству из этих ребят приходилось рассчитывать только на самих себя, а для этого им был необходим толчок к стремлению к знаниям, к любви к учёбе, который должны давать мы, педагоги. Каждый учитель обязан быть психологом, чтобы найти свой ключик к ребёнку, чтобы ему помочь. Мне никогда не лень было искать индивидуальный подход к каждому ученику, напротив, мне это было интересно.
Почти три года я вела класс выравнивания, а потом попала в автомобильную аварию. Получила перелом бедра и серьёзную травму головы. Ребята приезжали ко мне всем классом, ждали моего возвращения. Но я 10 месяцев была прикована к постели, а потом ещё год передвигалась на костылях. При выписке врачи сказали, что самостоятельно я больше ходить не буду, и предложили оформить инвалидность. А я вместо этого начала по ночам, когда нет машин и прохожих, ходить на костылях туда и обратно по улице Школьной, а в плохую погоду – вверх и вниз по лестнице до пятого этажа. Было трудно, было больно, но мне это было необходимо. Я хотела вернуться на работу. Подозреваю, что окружающие, учитывая травму головы, в какой-то момент даже начали сомневаться в моём душевном здоровье (смеётся). А я без медиков, без каких-либо специальных приспособлений смогла не просто встать на ноги, но и снова начать работать. Двигалась, делала гимнастику, но самое главное – не падала духом. Почему-то ни секунды не сомневалась, что поднимусь, внутри была абсолютная уверенность только в таком, единственно возможном, исходе.
«10 месяцев я была прикована к постели, а потом ещё год передвигалась на костылях»
- Откуда в Вас, хрупкой женщине, эти силы, а главное, такая уверенность в них?
- Они были необходимы мне на протяжении всей моей жизни. Сначала война: бомбёжки, обстрелы, голод. Но мы, дети, практически не плакали, не просили у мамы поесть. Мы просто терпеливо ждали. И потом жизнь как-то всегда складывалась так, что мне приходилось брать на себя ответственность за других, быть помощником, опекуном, наставником. А это тоже требует сил и терпения. Наверное, помогало то, что я с раннего детства храбрая была, даже отчаянная, слово «надо» всегда было прямым руководством к действию. Даже ещё не имея достаточных навыков и умений, не раздумывая бралась за то, от чего отказывались уже умудрённые опытом коллеги.
А ещё мне помогла вера. В прошлом я не была ни атеистом, ни верующей. Я не состояла в партии, но при этом настоящие, истинные коммунисты – преданные делу и людям - всегда вызывали у меня восхищение и желание на них походить. Вместе с тем до сих пор помню молитву, которой в детстве учила нас мама, и даже сейчас, когда читаю её на ночь, быстрее и легче засыпаю. Правда, осознанно первый раз в жизни я помолилась, когда, уже пережив гибель первого ребёнка во время длительных, сложнейших родов, пошла рожать старшую дочь. И хозяйка, у которой мы с мужем снимали койку, сказала мне тогда: «Ну попроси ты Бога о помощи, разве тебе сложно?» Я попросила. И буквально через четверть часа благополучно родила девочку.
И вот, много лет спустя, после травмы, когда на протяжении нескольких месяцев решался вопрос, ампутируют мне ногу или нет, в больнице меня навестили люди из церкви и оставили книгу об Иисусе Христе. Её я начинала читать трижды. Доходила до 13-й страницы и всё, дальше – ступор. Только с третьего раза смогла преодолеть этот барьер. Наверное, это было моим последним испытанием на пути к Богу.
- Говорят, одно из самых сложных, самых «зрелых» умений человека – умение прощать. К Вам оно пришло?
- Сначала нужно понять, что подразумевает под собой прощение. Для меня простить – не значит забыть проступок человека. Это значит не напоминать ему об этом. Но самому забывать не стоит хотя бы для того, чтобы не поступить так с другими.
- А сами Вы умеете признавать свою неправоту, просить прощения?
- Не умела, пока не пришла к Богу. Гордыня не позволяла. Помню, как-то мы с моим соседом по парте не поделили во время урока какую-то игрушку, устроили возню, и учительница поставила нас в угол. Он-то быстренько извинился и был прощён. А я не могла из себя эти слова покаянные выдавить. Время идёт, а я стою в углу. Позвали мою сестру, которая работала старшей пионервожатой, чтобы та как-то на меня повлияла, - я ни в какую. В результате учительница, мудрая женщина, сама практически передо мной извинилась, чтобы уже как-то закрыть этот вопрос… Даже маме я не могла сказать «Прости». Только на шестом десятке я научилась говорить это слово. Ведь что такое покаяние? Это понимание, что ты больше не можешь жить так, как раньше, что необходимо повернуть своё сознание на 180 градусов. Это очень трудный путь. Но, как писал Эдуард Асадов: «Плохой ли, хорошей рождается птица - ей суждено летать. Человеку же так не годится. Человеком мало родиться, им ещё надо стать». Я всегда это понимала.
- А что для Вас означает быть человеком?
- Кем бы ты ни был, чем бы ты ни занимался – делать это добросовестно. Неважно, учитель ты, президент страны или домохозяйка. И обязательно приносить пользу другим. Своим делом, какой-то помощью или просто добрым словом. Ведь ты сам становишься от этого счастливее и духовно богаче. Не зря говорят: разделённое пополам горе – полгоря, а поделенное на двоих счастье – это двойное счастье.
Жизнь полосатая, но как бы ни было трудно, нельзя терять человеческий облик. Я всё вспоминаю маму, поражаюсь и восхищаюсь её терпеливостью, мудростью и умением вызывать уважение к себе в любых обстоятельствах. Она пережила революцию, гражданскую, Советско-финскую и Великую Отечественную войны. Я всю жизнь пытаюсь, но не могу даже представить себе, что чувствовала мама, глядя в наши голодные, отчаянно ждущие шесть пар детских глаз… В Аксарке, в колхозной конторе она мыла дощатые некрашеные полы, по которому весь день ходили работники конюшни, коровника – нетрудно представить себе чистоту их обуви. Но каждое утро пол в конторе был идеально чистым. Мама не знала лёгкой жизни. И при этом никогда не теряла человеческого достоинства.
«Разделённое пополам горе – это полгоря, а поделенное на двоих счастье – двойное счастье»
- А сожаления о выборе профессии были?
- Даже в самые трудные минуты – нет. На моём веку было 20 директоров школ, и у каждого, естественно, своё мнение и отношение к моей работе. Не раз приходилось доказывать свою профессиональную состоятельность. Были обиды из-за порой незаслуженного, несправедливого отношения, из-за беспочвенных сомнений в эффективности моей деятельности. Может, моя беда в том, что я не умею юлить, не умею лебезить, не умею подстраиваться. Всегда говорила правду, за которую сама же и страдала. Но ни о чём не жалею, ведь поступай я по-другому, это уже была бы не я.
- Извечный философский вопрос: зачем мы приходим в этот мир? Вы для себя на него ответили?
- У каждого своё собственное, неповторимое предназначение. Главное - услышать, понять и не растрачивать себя попусту. Мы все рождаемся, обладая определённым талантом, но один зарывает его в землю, а другой развивает, оттачивает, доводит до совершенства. Такова природа человека, что самые счастливые, самые продуктивные годы его жизни проходят в труде. Все сорок лет я не шла, я бежала в школу, безумно жалея и одновременно с этим не понимая людей, которые шли на свою работу как на Голгофу. Я до сих пор ежедневно занимаюсь самообразованием: читаю, анализирую, учу наизусть. Общаюсь с педагогами, хожу на встречи с детьми, а ведь я должна что-то полезное донести до них, быть для них интересной. Поэтому без саморазвития никак нельзя.
Сколько всего было в моей жизни… С одной стороны - война, репрессии, голод, эвакуация, выживание при отсутствии элементарных бытовых условий, потеря близких. И вместе с тем я любила и была любима, я нашла своё призвание, много ездила, вела очень насыщенную жизнь, встречала на своём пути множество хороших, интересных людей, в старости со мной мои дети, внуки и правнуки, при мне мои разум и память. У меня целый альбом писем и открыток от бывших учеников из разных уголков страны и из-за рубежа. Помнят, благодарят. А значит, я всё правильно делала. Значит, всё было не зря.
Беседовала Иванна Чекина
Фото Алексея Путряева