НАЧАЛО ПУБЛИКАЦИИ ЦИКЛА "ЧТО ЧИТАЛИ 200 ЛЕТ НАЗАД?" - В ИЛЛЮСТРИРОВАННОМ КАТАЛОГЕ "РУССКIЙ РЕЗОНЕРЪ" ИЗБРАННОЕ (под нумером 15)
Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute, или как вам угодно!
Как и было обещано в мае, мы вновь вооружаемся неизменным черепаховым лорнетом и продолжаем наше столь же неспешное черепаховое путешествие по "толстым" российским журналам, что читывали на всю Империю от силы пара тысяч состоятельных подписчиков. Полагаю, правильнее всего было бы довериться непосредственному свидетелю Эпохи - рассказчику зубастому и памятливому. Давненько у нас не гащивал Филипп Филиппович Вигель, antre!
- "... Про другие московские тогдашние журналы слышал я только вскользь. Помню, что еще до «Вестника» при «Московских Ведомостях» еженедельно выдавался литературный листок под названием «Ипокрены» и что сей мутный, неприметный ручей тек без всякого шума. После, если не ошибаюсь, были и «Эфемериды»; а после еще и «Меркурий», издаваемый Макаровым, про который я уже говорил. Вдруг вздумалось затейнику Макарову 2-му, который первому совсем не был родня, объявить об издании «Амура» под вымышленным именем небывалой княжны Елисаветы Трубецкой. Дорого было пришлось ему расплатиться за эту совсем неумную проказу: все Трубецкие восстали, и начальство архивское едва могло дело сие утушить. Эротическими названиями надеялись эти господа привлекать и женщин. Таким образом явилась и шаликовская «Аглая», и были читатели, которые дуру эту принимали за «Грацию»..."
Почти одновременно с "Вестником Европы" выходил недолго - менее года - журнал "Московский Меркурий", в котором помимо литературных публикаций были и моды, и критические статьи, писанные самим редактором, сотрудничавшим одновременно и с Карамзиным, Петром Ивановичем Макаровым, отставным артиллерийским полковником, бывшим, видимо, не чуждым любви к прекрасному и обладавшему изрядным пером. Князь Шаликов, о котором речь пойдёт ниже, отзывался о нём так:
- Макаровъ писалъ прозою съ такимъ искуствомъ, съ такою разборчивостію, съ такимъ вкусомъ, которые опредѣляютъ ему мѣсто, безъ всякаго промежутка, подлѣ Гна. Карамзина... Вотъ самое лучшее наставленіе для тѣхъ, которые хотятъ научиться слогу!.. Издатель Московскаго Меркурія зналъ, какъ должно писать рецензію... Смерть, жестокая, неумолимая, закрыла глаза твои, о Макаровъ! такъ рано {Онъ умеръ тридцати девяти или сорока лѣтъ -- на дорогѣ въ Польшу.}! похитила тебя у друзей такъ внезапно!... Кто принялъ послѣдній вздохъ твой? кто облегчилъ для тебя сей ужасный переходъ отъ жизни къ тлѣнію.?... Ахъ! ежели когда нибудь судьба приведетъ меня въ страну, гдѣ холодныя руки опустили тебя въ могилу, я поспѣшу къ ней къ тѣми чувствами, съ которыми теперь благословляю память твою!.... Покойся въ пристани вѣрной и единственной!
У любознательного читателя может сложиться ошибочное мнение, что вся журнальная жизнь кипела в одной только Москве. Вовсе нет. В 1804-м году в Петербурге начал издаваться "Северный вестник" - журнал весьма зубастенький, позволивший себе даже анонимно, без указания автора, опубликовать одну из глав радищевского (!!!) "Путешествия из Петербурга в Москву". Издававший его Иван Иванович Мартынов был человеком разносторонних дарований - филолог, педагог, ботаник, переводчик и член Российской Академии. К сотрудничеству с журналом Мартынов привлек таких заметных в нарождающейся отечественной журналистике личностей, как Батюшков, Гнедич и С.Н.Глинка. Все четверо, кстати, - члены Вольного общества любителей российской словесности, основавшего с 1805 года и собственный печатный орган - "Журнал российской словесности". Главный идеолог обоих - и Общества, и журнала - поэт и публицист Иван Петрович Пнин, к сожалению, в том же году скончался, будучи лишь 32-х лет от роду, так что оба детища его были далее пестуемы безутешными единомышленниками. Сей журнал продолжал традиции русского памфлета и сатиры в стиле Фонвизина и Сумарокова, покусывая вполне невинно цензуру и российские порядки вообще.
Неугомонный князь Шаликов, ревностно отстаивая главенство московской "толстой" периодики, эмоционально писал о "Северном вестнике":
- Смѣю ли выговорить то, о чемъ думаю -- къ нещастію, давно и не безъ основанія?... Живѣйшее огорченіе дѣлаетъ меня нескромнымъ: простите сильному, невольному чувству сердца!... Мнѣ кажется -- вотъ тайна моя -- что ни въ какомъ состояніи, ни въ какомъ ремеслѣ, нигдѣ на свѣтѣ зависть и ненависть не острятъ болѣе жалъ своихъ, какъ между Авторами {Конечно не такимъ, которые имѣютъ истинный талантъ.}...! Не стану и не умѣю изслѣдовать, отъ сего это; не буду братъ примѣровъ изъ писателей древнихъ и новыхъ, а скажу только слова два о Сѣверномъ Вѣстникѣ, на которой упала слеза моя.... "Слеза?" Такъ точно -- и свидѣтельствуюсь Небомъ, что не мнимая, но истинная, пламенная, сердечная. Разкрываю девятую книжку сего Журнала, и читаю: Разсмотрѣніе всѣхъ рецензій, помѣщенныхъ въ ежемѣсячномъ изданіи подъ названіемъ: Московскій Меркурій, издаваемый на 1803-й годъ, стран. 294.-- "Ахъ! Рецензента нѣтъ уже на свѣтѣ!" сказалъ я съ глубокимъ, тяжкимъ вздохомъ. "Посмотримъ," что говорятъ объ немъ," продолжалъ я -- и томною рукою перевертываю страницы.... Горесть стѣснила душу мою... ,,Чувствуетъ ли мирный прахъ твой несправедливость человѣческую?" говорилъ я къ тѣни Макарова: ,,тамъ -- за предѣломъ жизни -- въ нѣдрахъ хладной могилы -- чувствуетъ ли нѣжное сердце твое удары зависти и ненависти?... Нѣтъ! ты предоставилъ чувствовать ихъ за себя тѣмъ, кто умѣлъ цѣнить твои достоинства!... Покойся же въ пристани вѣрной и единственной! Не понимаю, какимъ образомъ ученикъ вздумаетъ наставлять своего Учителя! А сколько разъ видѣли мы странную эту смѣлость на опытѣ!... и кому предписывали уроки?.... Автору, который прославилъ нашу Литтературу; который обратилъ на себя вниманіе всего Ученаго свѣта; которому отдаютъ справедливость Писатели чужестранные -- словомъ, Гну. Карамзину!... И кто же сіи законодатели?.. Богъ знаетъ; крайней мѣрѣ они не извѣстны никому со стороны отличныхъ талантовъ.
До знаменитых "журнальных войн" 1820-х - 1830-х годов меж "Московским телеграфом", "Северной пчелой" и "Литературной газетой" (хотя, строго говоря, журнал тут всего один), конечно, ещё далековато (и по времени, да и масштаб главнокомандующих и идеологов пока не тот), но стволы уже расчехлены... Кстати, пришло время познакомиться поближе с фигурою прелюбопытной - тем самым князем Петром Ивановичем Шаликовым.
"Ты увидишь в ,,Разговоре поэта и книгопродавца" мадригал князю Шаликову. Он милый поэт, человек достойный уважения, и надеюсь, что искренняя и полная похвала с моей стороны не будет ему неприятна. Он именно, поэт прекрасного пола. (У него большие заслуги перед прекрасным полом, и я очень рад, что публично об этом заявил)" - так писал о Шаликове несколько иронично относившийся к литтератору (так это тогда звалось), искренне считавшего себя Поэтом, Пушкин. "Димитриев окружал себя этим народом и в особенности любил тешиться Шаликовым. Оно, конечно, довольно забавно видеть ворону, которая воркует голубком; но, кажется, скоро это должно прискучить. Вот до чего нас, старых холостяков, доводит иногда скука одиночества" - это уже, конечно, Вигель. А другой прелестный зубоскал - совсем ещё юный тогда князь Пётр Андреевич Вяземский - и вовсе посвятил Шаликову эпиграмму "Отъезд Вздыхалова".
С собачкой, с посохом, с лорнеткой
И с миртовой от мошек веткой,
На шее с розовым платком,
В кармане с парой мадригалов
И чуть с звенящим кошельком
По свету белому Вздыхалов
Пустился странствовать пешком.
«Прости, жестокая Аглая! —
Он говорит в последний раз,
И вздох за вздохом, грудь стесняя,
Его перерывают глас...
"Аглая"... Ещё один московский журнал с девизом из Вольтера (читай по-современному - со слоганом) "Приятность с пользой". Целевая аудитория - понятна, романтическо-сентиментальная пасторальность направления - тоже, а потому помимо чувствительных стихов и прозы, а также непременных мод в каждом нумере публиковались и ноты последних романсов. В 1811 году Шаликов надолго уехал из России, оставив безутешную "Аглаю" прикрытою. По возвращении редактора журнал был реанимирован, но злодей Буонапарте окончательно решил издание журнала оборвать.
На правах редактора Шаликов более всего публиковал в "Аглае" собственные произведения:
В глубокой тишине природа вся дремала,
Когда за горы Феб скрыл луч последний свой;
Луна медлительно вид томный появляла
И будто бы делить хотела грусть со мной!
Прошедшее тогда вдруг мыслям всё предстало,
И чувства сладкие унылость обняла;
Как листья на древах — так сердце трепетало;
Душа растрогана, утомлена была…
Как видим, "Аглая" была идеальным чтивом для впечатлительных провинциальных барышень и мамаш, более всего на свете обожавщих "статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд". "Луна", "томления души" и трепещущее сердце... ах, как мило! Впрочем, ежели припомнить, что труднопрожёвываемое тогдашним читателем архаичнейшеее "Убивство" Василья Васильевича Капниста датируется вполне себе "современным" 1822 годом, - то, пожалуй, и вовсе недурно!..
В следующей июльской части мы непременно продолжим, а пока я лишь надеюсь, что сегодняшнее путешествие не слишком утомило любознательного читателя обилием фактов и призраков прошлого.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё, сколь-нибудь регулярное на канале - в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE