Поднявшись на рассвете, Альдук с надеждой посмотрела на небо. Ни единого облачка. Ни росинки на жухлой траве. Уже вторую неделю она ходила доить свою кормилицу в Тури-Улах.
Всю округу поразил страшный мор. В окрестных деревнях мёрла скотина. Больные коровы жалобно мычали, пуская белую пену до самой земли. От ящура спасались дедовским способом. Варили бересту, добывали берёзовый дёготь, которым обрабатывали зев заражённых животных.
Я открыла канал на Телеграмм. Там кроме романов я публикую больше своего, личного. Добро пожаловать на Телеграмм канал https://t.me/dinagavrilovaofficial
Свою скотину сельчане держали в загоне, в дальнем лесочке, спасая животину от заразы. Загородили подступы к деревне, выставили собственную охрану у подъездных дорог.
Бабы возвращались с дойки вдоль обмелевшей речки, перебрасываясь скупыми фразами:
– Туман стелется у самой реки, – сокрушалась Мария, тревожно высматривая в окружающей природе обнадёживающие приметы. – Если бы поднимался наверх – быть бы дождю.
– Давеча был закат багровый, – откликнулась Альдук. – Дождя нам сёдня опять не видать.
Не заходя в избу, она спустилась в огород. С замираньем сердца обошла свой крошечный клочок земли. Картошка засохла на корню. Единственная надежда на ячмень, который она посеяла у самой речки. Ячмень взошёл без дождя, питаясь росной водой. Колосья уже налились. Альдук выбрала несколько зёрнышек из тугой золотистой косицы, попробовала на язык сладкие молочные зёрна. Спелое зерно пахло хлебом. К Петрову дню можно снопы вязать. Обмолотить и отвезти на мельницу, к Власу. Наберётся мешок – хорошо, а если два – ещё лучше. Надеяться Альдук не на кого: муж так и не вернулся с войны – пропал без вести, оставил детей сиротами, лишил Альдук крыльев.
«Эх, Микки, где сложил ты свою голову? – смахнула она слёзы. – Видно, доля моя незавидная. Если бы ты вернулся, как бы мы ладно зажили. Кормили бы деток досыта. Нынче крепко почитают фронтовиков, кто с войны живым вернулся. Паёк выдают. Кому пуд муки, кому полпуда. За Михаила, соседа нашего, что погиб под Смоленском, его детишкам пенсию положили. И живётся им полегче. А нашим с тобой деткам ничего не положено. Говорят: похоронки не было, значит, и солдата такого не было. Ничего, ничего. Перебьёмся. Если в войну выжили, то и сейчас не пропадём. А к осени, может быть, подкинут хоть немного зерна на трудодни. Тогда продержимся как-нибудь». Окрик пастушонка, перегоняющего овец на пастбище, отвлёк Альдук от невесёлых размышлений.
На общем сходе решили совершить старинный обряд – хĕрарăм аки[1]. По преданию предков-язычников, женщины должны были встать за плуг и пропахать защитную борозду вокруг деревни, чтобы уберечься от всякой заразы и мора. Выбор пал на самых сильных, крепких баб и молодок. На время совершения ритуала наложили запрет на разведение огня в очагах и домашние работы. Альдук наскоро перекусила холодными лепёшками из конского щавеля. Собираясь на женскую пахоту, облачилась в новое платье из белёного холста, подобрала волосы под белый платок. Завернув в тряпицу ещё парочку лепёшек и подхватив деревянный горшочек с кислым молоком, поспешила к местечку Чул-Кащ.
Спасать деревню от мора собрались все женщины деревни. Согласно обычаю, деревенские старухи читали молитвы, поминали предков и приносили посильные жертвы усопшим: родниковую воду в деревянном жбанчике и лепёшки из конского щавеля.
Молодки, помолившись, впряглись в одну упряжку. Первой за плуг встала смуглая, темноволосая Евгения Петрова, лет сорока, из Анаткаса: с ней никто не мог сравняться силой. Четверо женщин надсадно тянули плуг. Острый лемех с трудом вгрызался в каменную твердь земли, оставляя после себя сухие комья дёрна.
Солнце нещадно палило с самой весны. Земля потрескалась, деревья засыхали. Нежнейшие зелёные ростки пшеницы и ячменя, гречихи и проса, только появившись, погибали на палящем солнце. Семена подсолнуха даже не взошли. Вся трава выгорела. Только осот, вьюнок и татарник царствовали на полях: их длинные корни высасывали влагу из самых глубин.
Альдук сменила неутомимую Марию. Перекрестившись со словами «помоги, Господи», она всем телом навалилась на плуг. Первые шаги дались ей с большим трудом. Твёрдые как камень комья земли больно кололи ступни. Горячий воздух, опаляя зноем, обжигал лицо. Бабы сменяли друг дружку на ходу. Их белые выходные платья постепенно пропитывались обильным потом и покрывались серой пылью. Руки Альдук дрожали, солёный пот застилал глаза. Из последних сил она прошла свой положенный отрезок пахоты и уступила место подоспевшей Валентине. С облегчением повалилась на пожухлую траву и вытерла горящее лицо фартуком. Требовались недюжинная сила и выносливость, чтобы бабам, не останавливаясь, пропахать магическую борозду вокруг деревни.
Женщины пахали несколько дней, ставя защитный оберег от Тугаса до Каминке. С божьей помощью или женскими стараниями, но зараза обошла деревню стороной. Эта ритуальная борозда вокруг Мало-Менеуза чернела до самых первых снегов и долго не зарастала травой даже на следующее лето.
[1] женская пахота, (чув.,)