— Это еще что за явление Христа народу? — опешил Кирилл Пантелеевич.
— Так это ж Тамара Сергеевна! — радостно объявила Тоня, выскакивая из-за бабкиной спины. — Я ее в поликлинике встретила, вот и разговорились. Оказывается, она совсем одна живет, пенсия маленькая, здоровье никудышное. Ну я и подумала...
— Только не говори, что ты ее к нам жить позвала! — взвыл Кирилл Пантелеевич, хватаясь за голову.
— Так ведь на пару недель всего, пока ее дочка из Мухосранска не приедет! — залепетала Тоня.
— Все, с меня хватит! — взорвался Кирилл Пантелеевич. — Сколько можно этот бедлам терпеть? Пусть твоя Тамара Сергеевна валит на все четыре стороны, и чтоб духу ее здесь не было!
***
Антонина Петровна, или попросту Тоня, была известна на всю округу своей безграничной добротой и готовностью помочь любому встречному-поперечному. Бывало, идет Тоня с авоськой, полной продуктов, а навстречу ей — бабка Матрена, еле ноги волочит.
— Тонь, милая, помоги до дома добраться, а то ноженьки мои совсем отказали, — просит старушка.
— Да без проблем, Матрена Ивановна! Давайте-ка я вас под руку возьму, — с готовностью отзывается Тоня.
И вот уже тащит Антонина Петровна бабку до ее покосившейся избушки, позабыв про собственные дела. А как иначе? Не бросать же старого человека посреди улицы!
Но в этот раз Тоня превзошла саму себя. Возвращалась она как-то с рынка, глядь — у магазина стоит женщина с двумя мужиками, все трое на одно лицо — видать, родственники. Одеты бедно, сразу видно — не местные.
— Здравствуйте, люди добрые! — обратилась к ним Тоня. — Никак заплутали в наших краях?
— Ох, и не говорите, милая барышня! — всплеснула руками женщина. — Я Лариса, а это мои братья — Семен да Пантелей. Приехали мы сюда на заработки, да вот незадача — ни жилья, ни работы найти не можем.
У Тони аж сердце зашлось от жалости. Ну как можно бросить людей в беде?
— Пойдемте ко мне, я вас приютю! — решительно заявила она. — Места всем хватит, не обеднеем.
Обрадовались Лариса с братьями, затараторили наперебой, благодаря Тоню за доброту. А она уже мысленно прикидывала, где гостей разместить да чем накормить.
Но радость была недолгой. Стоило Антонине Петровне переступить порог своей квартиры с новыми знакомыми, как навстречу ей вышел хмурый муж Кирилл Пантелеевич.
— Это еще что за цирк? — рявкнул он, сверля взглядом незваных гостей. — Тоня, ты совсем с катушек съехала? Тащишь в дом кого ни попадя!
— Да ты что, Кирюша! — всплеснула руками Тоня. — Это же люди в беде, негоже от порога гнать. Ларисе с братьями и переночевать-то негде, а ты говоришь — "кого ни попадя"!
— Вот именно, что кого ни попадя! — не унимался Кирилл Пантелеевич. — Мы их знать не знаем, а ты их в дом тащишь. А если они воры или того хуже? Нет уж, дорогая, гони ты их взашей, от греха подальше!
Лариса с братьями стояли ни живы ни мертвы, переводя испуганные взгляды с Тони на ее грозного мужа. Самой Антонине Петровне хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Но не прогонять же людей на ночь глядя?
— Ларочка, вы уж не серчайте на моего благоверного, — залепетала она. — Переночуйте пока у нас, а утром я вам обязательно помогу с жильем и работой. Уж я-то свое слово держу!
— Ну уж нет! — взревел Кирилл Пантелеевич. — Никаких посторонних в моем доме! А ну, живо все на выход, пока я полицию не вызвал!
Делать нечего — пришлось Ларисе с братьями на улицу выметаться. Тоня только и успела сунуть им в руки пакет с едой да немного денег на первое время.
— Простите, я правда хотела помочь! — чуть не плакала она, провожая незадачливых постояльцев.
— Ничего, Тонечка, Бог тому судья, — вздохнула Лариса. — Видать, не судьба нам у добрых людей приютиться.
На том и разошлись. А Тоня с Кириллом до ночи проругались. Мужу все неймется:
— Совсем ты, мать, головой поехала на своей благотворительности! То бомжей в дом тащишь, то бродячих собак прикармливаешь. Скоро у нас не квартира будет, а проходной двор!
— Так ведь жалко же людей, Кирюш! — всхлипывала Тоня. — Я же не со зла, я от чистого сердца.
— Вот от этого твоего чистого сердца одни проблемы! — бушевал муж. — Всех не пережалеешь, самим бы с голоду не подохнуть. Имей совесть, в конце концов! У нас, чай, не богадельня.
На том и порешили. Но разве ж Тоню переубедишь? Не прошло и пары недель, как она снова сюрприз мужу преподнесла.
Кирилл Пантелеевич как с работы пришел, а на кухне незнакомая бабка чаи гоняет. Маленькая такая, сухонькая, а глазки бойкие, так и стреляют из-под седых бровей.
— Это еще что за явление Христа народу? — опешил Кирилл Пантелеевич.
— Так это ж Тамара Сергеевна! — радостно объявила Тоня, выскакивая из-за бабкиной спины. — Я ее в поликлинике встретила, вот и разговорились. Оказывается, она совсем одна живет, пенсия маленькая, здоровье никудышное. Ну я и подумала...
— Только не говори, что ты ее к нам жить позвала! — взвыл Кирилл Пантелеевич, хватаясь за голову.
— Так ведь на пару недель всего, пока ее дочка из Мухосранска не приедет! — залепетала Тоня.
— Все, с меня хватит! — взорвался Кирилл Пантелеевич. — Сколько можно этот бедлам терпеть? Пусть твоя Тамара Сергеевна валит на все четыре стороны, и чтоб духу ее здесь не было!
— Как же так, Кирюша? — растерялась Тоня. — Я же обещала о ней позаботиться.
Но тут в разговор встряла сама бабка Тамара:
— Ты, милок, особо-то не серчай, — прошамкала она беззубым ртом. — Я ведь и впрямь не надолго, от силы недельку погощу. А как Танюха моя приедет — тут же съеду, глазом моргнуть не успеешь!
— Ну вот, видишь! — обрадовалась Тоня. — Неделька — это ж не срок. Потерпи, Кирюш, скоро все образуется.
Кирилл только рукой махнул — мол, делайте что хотите, а я умываю руки. Но в душе затаил обиду на жену: вот ведь неугомонная, вечно в каждую бочку затычка! И ведь не объяснишь ей, что нельзя всех подряд в дом тащить, не приют для бездомных.
Тем временем неделя прошла, а дочка Тамары Сергеевны так и не объявилась. Бабка уже и сама заметно приуныла:
— Что-то моя Танюха запропастилась, — вздыхала она, прихлебывая чай. — Не иначе как загуляла, охламонка. Вечно на нее надежи нет никакой!
У Тони сердце кровью обливалось от жалости. Ну как такую старушку на произвол судьбы бросить? Вот и тянула резину, все надеялась — авось дочка одумается, заберет мать. А Кирилл Пантелеевич уже на стенку лез от злости:
— Ты мне это брось — бабку у нас до второго пришествия держать! — орал он на жену. — Сколько можно чужих проблем на свою шею вешать? У самих, чай, забот полон рот.
Но Тоня стояла на своем:
— Никуда я Тамару Сергеевну не отправлю! Не по-людски это — старого человека на улицу выставлять. Вот приедет ее дочь...
— Да не будет никакой дочери, пойми ты наконец! — взрывался Кирилл Пантелеевич. — Кинула она свою мамашу, и поминай как звали. А ты теперь расхлебывай!
Так и жили: Кирилл Пантелеевич злится, Тоня слезы льет, бабка Тамара чаи гоняет. А недели все тянутся, складываются в месяцы — а дочка старушки как в воду канула. Видать, и впрямь бросила мать на чужих людей.
Тут уж Кирилл Пантелеевич не выдержал. Поставил жене ультиматум:
— Или ты сейчас же отправляешь бабку восвояси, или я ухожу. Сыт по горло твоей бесконечной благотворительностью! Дом — не проходной двор, в конце концов.
Тоня рыдала, умоляла, божилась, что это в последний раз. Но Кирилл Пантелеевич был непреклонен. Собрал вещи и хлопнул дверью — только его и видели.
Так и осталась Антонина Петровна одна с бабкой Тамарой. И поделом ей, дуре доверчивой! Нечего было чужих в дом тащить, свою семью разрушать. Но разве ж Тоню жизнь чему научит? У нее же сердце мягкое, душа нараспашку. Всех пожалеет, всем поможет, а себе во вред.
Вот так и получилось, что благими намерениями Антонины Петровны дорога в ад оказалась вымощена. Муж ушел, бабка Тамара прижилась, а дочка ее как сквозь землю провалилась. Знала бы Тоня, чем ее доброта обернется — сто раз бы подумала, прежде чем в очередной раз в свой дом чужих людей тащить. Да только задним умом все крепки, а наперед не угадаешь...
После ухода мужа Антонина Петровна с головой ушла в свою благотворительность. То в приюте для животных пропадает, то по старикам с передачками мотается. А сын Артем тем временем совсем от рук отбился.
Ему уже шестнадцать стукнуло, а он все во дворе с пацанами толчется, девок за косички дергает да в футбол гоняет. Учеба, понятное дело, побоку. Двойки да колы в дневнике — дело привычное.
— Ма-а-ам, ну и чё такого, что я контрольную завалил? — ныл Артем, когда Тоня пыталась стыдить его за очередную двойку. — Подумаешь, великое дело!
— Артемка, нельзя же так! — всплескивала руками Антонина Петровна. — Ты ж умный мальчик, способный. Надо стараться, уроки учить, а не баклуши бить.
— Да ну тебя, мам! — отмахивался Артем. — Лучше скажи, чё пожрать есть? А то я голодный как волк.
Тоня только вздыхала да бежала к холодильнику. Лишь бы дитятко любимое накормить, а там хоть трава не расти. Вот и получалось, что воспитанием сына заниматься некогда — то собачки в приюте лаем заливаются, то бабки древние трясущейся рукой на лекарства клянчат.
А Тёма совсем распоясался. Уже и покуривать начал тайком, и пивком баловаться. По вечерам домой заявляется — от перегара аж глаза режет.
— Ты что ж такое творишь, охламон? — корила его Тоня. — Кто ж тебе, несмышленышу, алкоголь продал?
— Так друганы угостили, чего такого-то? — хамил в ответ Артем. — Ты, мам, не в курсах, но нормальные пацаны вообще с четырнадцати бухают. Я еще поздно начал!
У Антонины Петровны аж челюсть на пол отвисала от таких откровений. Это в каком же аду ее сыночек друзей себе нашел? Но разве ж Тёмку переубедишь? Как об стенку горох — ни угрозы, ни уговоры не действуют.
— Ма, ну ты чё, как с луны свалилась? — фыркал он. — Щас все так живут. Вон, Петруха вообще траву курит, и ничё, живой пока. А я чё, лох что ли, от пацанов отставать?
Тут уж Тоня за голову хваталась. Не углядела, не усмотрела, дитятю упустила! И ведь некого винить, кроме себя. Разве ж можно чужих жалеть, когда собственный ребенок по наклонной катится?
Но поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Тёмка уже во всю ивановскую гулял — то дома месяцами не появлялся, то вещи из квартиры тащил, чтобы на выпивку разменять. Тоня уж и плакала, и ругалась, и в полицию грозилась обратиться. А толку чуть — сынок и в ус не дул.
А тут еще новость, как снег на голову. Явился как-то Артем домой под утро, и не один, а с девицей под ручку. Волосы у девки крашеные, юбка чуть пятую точку прикрывает, вся в татухах да серьгах, будто новогодняя елка.
— Знакомься, мам, это моя жена, — гордо заявил Артем, обнимая девицу за талию.
Антонина Петровна аж дар речи потеряла. Это что ж такое делается? Ее кровиночка малолетняя — и уже женат? На ком, спрашивается?
— Я Кристина, — хихикнула девица, нагло оглядывая прихожую. — Можно просто Крыса. Артемка, а ты мне шмотки обещал показать, забыл что ли?
Тёма засуетился, полез в шкаф, стал какие-то тряпки выкидывать. А Тоне хоть ложись и помирай: это ж надо было — восемнадцать лет сынку, а он уже женился непонятно на ком! Кто такая эта Крыса, тьфу ты, Кристина? Откуда взялась на ее голову?
— Артемушка, да ты что, сдурел? — не выдержала Тоня. — Какая еще жена в твои годы? Ты ж еще сам ребенок!
— Ниче я не сдурел! — огрызнулся Артем. — Крыска моя баба, и все тут. Мы любим друг друга.
— Ага, любим, — прыснула Кристина. — Особенно когда накидаемся и потрахаемся.
У Тони аж в глазах потемнело. Вот оно как, значит? Допрыгался Артемка, связался с какой-то гулящей девкой. И что теперь делать? Не разводить же их, в самом деле.
Делать нечего, пришлось принять ситуацию. Поселились молодые в комнате Артема, зажили своей семейной жизнью. Только какая уж там семья? Пили-гуляли, по ночам дебоширили. Тоня уже и в полицию звонить порывалась — не помогало.
А через месяц Крыска заявила, что беременная. У Антонины Петровны чуть инфаркт на месте не случился. Это ж надо было так вляпаться! Восемнадцать годков Темычу, а уже папашей заделался. И от кого? От какой-то шалавы подзаборной!
— Я на аборт не пойду, — отрезала Кристина, когда Тоня попыталась с ней поговорить по душам. — Тёмыч сказал, что обеспечит нас. А ты, мамаша, не встревай.
Обеспечит, как же! Артемка сам не пришей кобыле хвост, за мамкину юбку держится. И чем он собрался жену с ребенком кормить? Воровать пойдет? Или на шею Тоне сядет?
Загрустила Антонина Петровна, запечалилась. Куда ни кинь — всюду клин. И ведь сама виновата — распустила сына, не приучила к ответственности. Все собачками да бомжами занималась, а собственное дитя проворонила.
И приняла она непростое решение. Позвала как-то Тёму с Крыской на серьезный разговор и говорит:
— Вот что, голубки. Коли вы такие взрослые да самостоятельные, что семьей обзавелись — милости прошу из моего дома выметаться. Я вас обеспечивать не намерена. Живите как хотите, хоть в картонной коробке под забором. Но моя совесть будет чиста.
Артем аж побелел от злости:
— Ты чё, мам, гонишь? Мы ж твои дети, ты обязана нас содержать!
— Обязана, да не обязалась, — отрезала Тоня. — Я вам не банкомат. Хотите быть мужем и женой — вперед, устраивайтесь на работу, снимайте жилье. А я вам больше не благотворительный фонд.
Крыска тут же в крик, в слезы — мол, да как же так, на улицу беременную выгоняешь, совести у тебя нет! Но Антонина Петровна стояла на своем. Хватит, всю жизнь о других заботилась, пора и о себе подумать.
Делать нечего, собрали молодожены манатки и съехали. На последок Тоня получила лишь проклятья да угрозы.
— Ты пожалеешь еще! — шипел с порога Артем. — Гнать родного сына — это ж надо быть такой... Я тебе этого никогда не прощу!
И что вы думаете? Ведь как в воду глядел паршивец. Долго Тоня потом локти кусала, корила себя за жестокость. И то правда — ну куда она их выставила, по миру пустила?
Но сделанного не воротишь. Связь с сыном оборвалась, будто его и не было никогда. Как Тёма с Крыской устроились — бог весть, не докладывали. А Антонина Петровна снова ушла с головой в свою благотворительность — видать, судьба у нее такая, всех жалеть да привечать.
Только сердце материнское все равно ныло — как он там, кровиночка, непутевый? Не померли ли с голоду, крышей не обзавелись? И не знала бедная Тоня, какой еще удар судьбы ее ждет. Ох, тяжко ей придется, ой тяжко...
***
Минуло пять лет с тех пор, как Артем с Кристиной съехали от Антонины Петровны. Тоня все эти годы жила одна, коротая дни за привычными хлопотами: то собачкам в приют корм отвезет, то старикам обездоленным продукты закупит. Про сына и думать забыла — не хочет, мол, меня знать, и не надо.
Но от судьбы, как известно, не уйдешь. В один прекрасный день в дверь Тониной квартиры постучали. На пороге стоял Артем — худой, обросший, в рваной одежонке. Глаза красные, руки трясутся — краше в гроб кладут.
— Ма, выручай, — заплетающимся языком пробормотал блудный сын. — Бабки нужны, срочно. Крыска болеет, лечить надо.
У Тони аж сердце зашлось: до чего ж докатился Темочка, в кого превратился! Но материнское сердце не обманешь — кровиночку и такого жалко.
— Заходи, горе луковое, — вздохнула Антонина Петровна. — Что стряслось-то? Чем Кристина хворает?
Артем, спотыкаясь, прошел в квартиру. Плюхнулся на диван, схватился за голову.
— Да у нее это, как его... Короче, по-женски чёт. Врачи говорят, операция нужна, а денег нет. Вот я и это... Решил к тебе поехать.
— А вы там работаете вообще? — нахмурилась Тоня. — Вы ж семья, должны вроде как на жизнь зарабатывать.
Артем поморщился, отмахнулся:
— Ой, мам, не грузи, а? Сама же нас из дома выперла, какая теперь работа? Мы вот по друзьям скитаемся, перебиваемся кое-как. Так дашь деньжат или как?
Антонина Петровна прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. Ишь ты, «по друзьям» они скитаются! А по правде — спились, поди, оба, побираются теперь. И еще на мать бочку катит, мол это из-за нее все беды.
— Нет у меня денег, Артем. Самой едва на жизнь хватает. Ты бы лучше о сыне подумал, о Кирюшке. Каково ему расти в такой семейке?
При упоминании сына Тёмка скривился, будто лимон проглотил.
— А чё Кирюха? Нормально ему, у бабки с дедом живет, не бедствует.
Тут уж Тоня не выдержала, вспылила:
— Срам какой! Вы что ж, уроды, родного ребенка бросили? Это ж как надо собственной кровинушкой не дорожить!
— А ты дорожила? — вдруг взвился Артем. — Ты вон меня из дома выгнала, на произвол судьбы! Вот и расхлебывай теперь, мамаша. Нечего на нас с Крыской бочку катить. Сами вы виноваты, что у нас жизнь такая! Короче, не дашь денег — пожалеешь. Я предупредил.
И был таков — дверью хлопнул, только его и видели. А Тоня сидит, слезы льет. Ну как же так? За что ей такое наказание? Всю жизнь людям помогала, добро творила. А собственный сын — вон оно как обернулось...
Долго Антонина Петровна убивалась да страдала. Спасибо, добрые люди поддержали, утешили. Особенно Ирина Федоровна, мать Кристины, отдушиной стала. Позвонила как-то Тоне, говорит:
— Антонина Петровна, вы уж не убивайтесь так. Знаю я, каково вам — сама мать, переживаю. Давайте мы вам Кирюшу привезем на выходные, пообщаетесь, отвлечетесь.
Обрадовалась Тоня — внучок ведь, кровиночка! Ирина Федоровна дело сказала: нужно им связь налаживать, общий язык искать.
И потекла у них дружба — каждые выходные Тоня внука к себе забирала, по паркам-музеям водила, пирогами баловала. А уж как Кирюшка был счастлив — прямо светился весь, бабулей не налюбуется.
— Баб Тонь, а почему мама с папой меня не любят? — спросил как-то малыш, к Тоне на коленки забираясь. — Я что, плохой, да?
У Антонины Петровны аж сердце зашлось. Вот ведь оболтусы — ни стыда, ни совести! Родное дитя бросить, свалить все на чужих людей.
— Ты у меня самый лучший, Кирюшенька! — прижала она к себе внука. — А мама с папой... Они просто заблудились немножко. Обязательно найдутся и заберут тебя.
Врала, конечно — какое там «найдутся»! Умотали Артем с Крыской в столицу, концы в воду. Ирина Федоровна рассказала, что лишили их родительских прав за разгильдяйство да алкоголизм. Теперь Кирилл — круглый сирота при живых родителях.
Зато с бабушками мальчонке повезло. И Ирину Федоровну он любит, и к Тониному приходу всегда готовится — то стишок выучит, то картинку нарисует. Души в нем не чают обе старушки.
Так и живут — разделенные общим горем, но спаянные внуковой любовью. Антонина Петровна даже волонтерство свое подзабросила — все время Кирюше уделяет. Наконец-то поняла: чужих жалеть — дело хорошее, но про своих забывать нельзя.
Ставьте лайк 👍🏼 подписывайтесь на канал ✍🏼