«Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!» — многие помнят мрачную иронию Воланда по поводу отсутствия в стране Советов как Бога, так и дьявола. Последнюю точку в «Мастере и Маргарите», как известно, Михаил Булгаков поставил в 1940 году. А в 1944-м, 25 марта, в кабинет председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Георгия Карпова явился неожиданный заявитель — беспартийный инвалид войны и начальник штаба МПВО на железной дороге Григорий Шестаков. Он предлагал организовать в стране религиозно-философское общество, отсутствие которого до сих пор, по его мнению, не позволяет полноценно развиваться общественным связям.
Шутки шутками, а работа в Совете по делам Церкви была не из легких. В функции этой организации входил полный контроль за деятельностью всех епархий и приходов на территории атеистического государства. Было от чего болеть голове. А тут еще такое… Инженер по образованию, окончивший в свое время Институт инженеров путей сообщения в Ленинграде, 52-летний гражданин, работающий начальником штаба МПВО железнодорожного объекта на станции Бирюлево, не замешанный ни в политике, ни в антисоветских делах, — одним словом, солидный человек, от которого, по всем статьям, не отмахнешься, предлагает очередную чушь.
«Перебросить связь между двумя лагерями»
С собой Шестаков принес письменное заявление — и уверение в том, что вопросами организации упомянутого общества он как инициатор займется сразу же, как только заручится государственным одобрением своей идеи. За уставом, программой и созданием инициативной группы дело не станет.
«Целесообразность организации данного общества Шестаков мотивировал, главным образом, необходимостью установления широких связей советских и общественных кругов с заграничными общественными кругами, а также тем, что в данном религиозно-философском обществе религиозная и мыслящая часть населения может свободно общаться и обсуждать свои взгляды и убеждения», — пишет в своей справке о состоявшемся посещении Карпов (ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 454. Л. 17).
Со множеством извинений и преамбул Шестаков в своем заявлении излагает суть проблемы, как он ее видит: «Успех реализации идей, основ и лозунгов, брошенных Революцией, безусловно, зависит в значительной степени от того, в какой мере широкие круги заграничного общества установят контакт с обществом Советского Союза, перебросивши мост между двумя радикально расходящимися системами, среди целой массы построенных барьеров, преград и пр. препятствий» (Там же. Л. 18). Иными словами, дело революции прямо зависит от взаимодействия с внешними силами.
«Война дала толчок и базу для этого, пока первого установленного контакта двух указанных обществ, но этот контакт, конечно, недостаточен и носит характер больше чисто деловой, практический, а не внутренний, душевный, — продолжает Шестаков. — Такое положение понятно и, пожалуй, правильно: с одной стороны, слишком опасно повредить «росткам» и «новым побегам» на пути развития типа «нового человека», при непосредственном бурном соединении общества советского с обществом заграницы; широкий поток новизны может помешать «новому человеку» суметь отделить в таком потоке ценное и нужное от пошлого и мещанского; а с другой стороны, многие очень порядочные и, главное, искренне настроенные люди Запада, смотря узко на те или иные «рубцы» рябого лица Революции», как говорил Горький, — дальше этих рубцов видят мало и этим создают дополнительные предпосылки для взаимной отчужденности».
Именно в деятельности религиозно-философского общества он видит способ «перебросить связь между этими двумя лагерями», а, в конечном итоге, «создать здесь, на этом свете, на этой земле общество нормальных, честных, здоровых людей, где справедливость и порядок будут реализованы». Как раз в последнем он и видит задачу «истинной религии».
В члены общества приглашаются лица любого вероисповедания, а также атеисты, «если, конечно, атеизм искренний». Они должны будут на примере личной жизни и труда показывать образец культуры, образования и самообразования, взаимоуважения и «непредвзятого отношения к религии». С согласия и ведома органов власти, «под прямым (если надо, тайным) контролем» общество будет устанавливать связь с аналогичными организациями в Америке, Англии и других странах.
«Мы придерживаемся твердой точки зрения, что правильная организация общества именно в настоящий момент принесет огромную пользу делу создания людского общежития, где собственность, взяточничество, бюрократизм, гнет над личностью будут или отсутствовать, или проявляться в самой минимальной степени; а ведь это является также задачей и революции», — резюмирует в своем заявлении Шестаков.
Не нужно ни государству, ни Церкви
Что же Карпов? Он подробно изъяснил заявителю, что в создании религиозно-философского общества не видит смысла: для общения советских людей с заграницей существует «Всесоюзное общество культурной связи с заграницей», в распоряжении верующей части населения имеется достаточное количество церквей, а над улучшением условий человеческого общежития в целом неустанно трудятся все советские органы и организации.
Такой ответ Шестакова не устроил — он настаивал все же на том, чтобы Карпов доложил о нем правительству.
— Но я не могу ходить в правительство с вопросами, которые сам считаю неправильными, — как мог урезонивал его чиновник.
Расстались на том, что прожектер будет сам добиваться приема в правительстве.
Чем окончились его попытки, архивы умалчивают, а вот о встрече с митрополитом Ленинградским и Новгородским Алексием (Симанским), будущим Патриархом, по этому же вопросу сохранились свидетельства.
Мнение архиерея с мнением высокопоставленного советского чиновника было солидарно. Несмотря на кардинальную разницу причин отказа, иерарх так же холодно отнесся к идее Шестакова: «как видно из настоящего письма, религиозно-философское общество ставит себе целую задачу «реализовать идеи, основы и лозунги, брошенные революцией…» Уже из самой формулировки этой задачи видно, насколько она далека от той непомерно высокой цели, к которой стремится Церковь, — вести своих чад к вечному спасению» (Ф. 6991. Оп. 1. Д. 454. Л. 19).
«Это не значит, — дипломатично добавляет будущий Патриарх Алексий I, — что Церковь не сочувствует этим задачам религиозно-философского общества. Но участвовать в их осуществлении <…> Церковь и ея служители не могут считать себя призванными <…>, тем более в настоящее время, когда все внимание должно быть направлено к одной цели: наладить церковную жизнь и дать ей верное направление».
От Канта до Ивана Бездомного
Что и говорить, как у страны в целом, так и у Церкви были вопросы насущнее философии и связей с зарубежной общественностью. Время дел пришло на смену периоду осмысления. Эпоха «Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева» (РФО), созданного весной 1905 года при Московском университете, безвозвратно прошла. Тогда его составлял цвет российской интеллектуальной культуры: протоиереи Сергий Булгаков, Василий Зеньковский и Валентин Свенцицкий, князь Евгений Трубецкой, Григорий Рачинский, Владимир Эрн, Николай Бердяев, Павел Флоренский, Лев Шестов, Сергей Соловьев, Сергей Аскольдов, Семен Франк, Сергей Дурылин, Сергей Гессен, литераторы Андрей Белый, Вячеслав Иванов. Осенью 1918 года по инициативе Бердяева бывшие члены РФО основали «Вольную академию духовной культуры», просуществовавшую до высылки из России в августе-сентябре 1922 года группы деятелей науки и культуры. В том же году 26 ноября высланные философы основали Религиозно-философскую академию в Берлине.
Не с этой ли «заграницей», осколками и наследниками русской эмиграции, собирался налаживать связи Шестаков? И какие круги советского общества он мог представлять?
В архивной справке указано, что «себя он называет глубоко религиозным человеком православного вероисповедания, хотя в церквях (разных) бывает редко и какого-либо духовного отца не имеет». Видимо, эта прослойка людей, духовно настроенных, но в Православной Церкви не укорененных, практически растворившаяся в волнах эмиграции, в СССР 1940-х годов еще сохранялась. Не зря посетитель упоминает не без гордости, что «в дореволюционное время он был знаком в Ленинграде с председателем религиозно-философского общества, неким Мейер… <и> серьезно занимался философскими вопросами, изучая Канта, Штейнберга и Ницше».
Тем не менее, по словам влиятельного и проницательного Карпова, «Шестаков производит впечатление психически больного человека: он сильно волнуется, то краснеет, то бледнеет, беседу ведет крайне нелогично, на ряд вопросов не находит ответа». Никого не напоминает? Ивана Бездомного из того же «Мастера», например? Тот тоже до встречи с Воландом был человеком серьезным и уважаемым, известным писателем, участником МАССОЛИТа… А после оказывается в сумасшедшем доме, где к нему и приходит прозрение истины.
История атеистического государства непостижимым образом переплетается с архетипами шедевра отечественной литературы. Председатель Совета по делам Церкви оказывается в роли бесстрастного глашатая истины: ничто безжизненное, отвлеченно философски-религиозное не приживется там, где в огромном котле истории вершатся судьбы людей и народов.
Так идея создания в Советском Союзе духовного пространства, альтернативного как советской идеологии, так и церковной традиции, заглохла на корню. Думается, середина XX века, в отличие от его начала и конца, оказалась значительно более цельной и чистой в духовном отношении. Ни мережковского-гиппиусовских, блаватско-рериховских и прочих модернистских исканий на закате Российской империи, ни эзотерического дурмана, что витал в воздухе на закате империи Советов.
Автор: Лилия Шабловская