Очередь продолжала вползать в конторскую мясорубку, но я, будучи уже взвешенным, просвеченным и оставленным в покое до завтрашнего побудительного гудка, в раздумье наблюдал за монотонным процессом поглощения.
Задуматься было о чём…
Казалось бы, физический мир должен был мёртвой хваткой бультерьера держать мои чувства и эмоции, не отпуская ускользавшую жертву, но во мне ничто не отзывалось, хотелось верить – дверь закрыта и ключ потерян!
Экскурсия в ад впечатлила настолько, что желание попасть туда, даже на пятнадцать суток, было пресечено на корню! Но! Оставалось одно «но» – увиденное в аппарате Саломеи, в этом зорком «Кентавр-3». Если бы каким-то образом распечатку греховных деяний в моём личном деле удалось засветить или заменить на безвредную фильму о прогулке по парку под луной…
Вкрадчивый голос дивы продолжал звучать в переулках озабоченной спасением души: «Хотите, посмотрим вместе»… «посмотрим вместе!.. Хотите?»… «Хотите…вместе»… «Конечно, хочу!» – восторженно кричала душа в ответ, опадая листопадом поцелуев на обнажённые плечи, шею и грудь танцующей Саломеи. Дух мой негодовал на эту сладкую парочку, но силы были неравны – Душа, как мать спасающая дитя, готова была на всё! А я – дитя, тонкая форма, сформированная земными мыслями, эмоциями и поступками, мог следовать только по пути начатому там – на Земле. Здесь же летим по выбранным траекториям, пока не исчерпаем энергию, накопленную на земной ниве.
Мой аккумулятор буквально фонтанировал энергией в направлении джаз-кафе. Не встретив сопротивления с моей стороны, душа указала на угловой диванчик. Почему бы и нет! Когда-то сам с бас гитарой в руках, в ущерб поэзии, часами посиживал за пюпитром с нотами, доводя супругу до кипения. Этакий Рэй Браун местного разлива, сменивший контрабас на более удобную гитару.
Зазвучало фортепьяно – неожиданно и тихо. Большой и грузный чёрный музыкант извлекал невероятно красивые звуки из глубин инструмента, едва касаясь клавиатуры. Пальцы, способные согнуть монету, парили над чередой белых и чёрных клавиш, безошибочно выбирая нужные. Вступил контрабас, длинные басовые струны низким и мягким голосом подчёркивали начало такта и слегка свинговали, раскачивая уютную атмосферу заведения. Барабанщик подхватил ритм и, легко касаясь инструмента металлическими щеточками, начал шаманить… Казалось, что стены, обстановка, сами музыканты и посетители, стали струящимся миражом над раскалённой поверхностью пустыни. И, будто уловив эту мысль, трио заиграло «Караван». Потянулись навьюченные верблюды, осоловелые от их монотонного движения погонщики, заиграла флейта пустынного ветра. Музыка рождала мыслеобразы…
От шатра, сбросив медицинский халат, направлялась в мою сторону Саломея. Из одежды на ней оставались газовые шаровары, пояс с позванивающими при каждом движении бёдер монетами и что-то лёгкое на ногах. Роскошные волосы струились, ниспадая на плечи и груди, ничего не скрывая… Дитя оазиса! Душа потирала ладони, сводня! Её план начинал воплощаться, обретая пугающую реальность.
– Угостите знакомую даму шербетом, – почти чёрные библейские глаза пронзили меня до ремня. Неуловимое движение бёдер, пересчитав монеты, приковало взор раба своего к лону юной танцовщицы. Душа повизгивала от восторга! Всё шло, как по маслу… Мужчина – воск в горячих ладонях женщины; «Она же, чувствуя своё превосходство, подобно скульптору лепит, лепит и лепит! А потом недоумевает: «Куда мужики настоящие подевались!» – это уже Дух, голосом вопиющего в пустыне, о своём, высоком…
– И шербет, радость очей моих! И я, раб желаний твоих, возле ног твоих… – затараторил восточную ахинею, павший в глазах своих. И, тем не менее продолжал: – Что привело столь прекрасную деву в мои объятья? Чем вызвана радость лицезреть красавицу Саломею в столь приватной обстановке? (Смотреть в сторону Духа не смогу уже никогда).
– Одиноко молодой женщине и не уютно. Работа, кой какой быт и воспоминания, – печально улыбнулась она, вызвав сочувствие и желание обнять.
– Обними меня, так как можешь только ты! – сразила наповал заезженной книжной фразой. Помните, выше говорил: «Мужчина – воск»? Мягко говорил… Но обнял так, как мог – со всем теплом и дружбой на какие был способен, лишённый физических причиндалов. Саломея, лишённая того же, удовлетворилась братскими объятиями.
Умиротворение, снизошедшее на нас, могло продолжаться вечно! Но злополучный гудок доменной печи Чистилища разодрал занавес шатра, давшего приют, может быть двум самым покойным душам этой ночью.