Вчера смотрела перформанс «Фарфоровый сад» в пространстве «Музея истории Екатеринбурга». Впервые темы и образы спектакля прозвучали во время лаборатории «Антихрупкость» на фарфоровом заводе в Сысерти. Далее Екатеринбургский «Театр Будто» совместно с режиссером из Санкт-Петербурга Натальей Жестовской продолжил работу над этим материалом. Маски созданы Натальей Трофимовой — художницей из Казани. Белые шёлковые кимоно в конце лета приехали из Японии. Чайные пары и руки, с которыми танцовщицы взаимодействуют, произведены на Сысертском фарфоровом заводе.
Разворачивалось все действо в том же зале, где размещена экспозиция, посвященная дятловцам. И это придавало дополнительный трагизм всей истории с фарфором. А глыба льда, напоминающая одновременно каолиновую массу, нависшая на тонких нитях над головами актеров, только придавала ощущения хрупкость и уязвимости.
Поскольку после показа прошла презентация проекта «Антихрупкость», предполагалось, видимо, увязывание прежде всего этих двух смыслов – хрупкость фарфора и всего налаженного процесса его создания в противостоянии надвигающейся эпохе капитализма с его безжалостными законами.
Но в первую очередь все же звучит тема уязвимости человека – его тонких душевных движений – перед другими человеками. Перед самим временем. Как легко можно безвозвратно разрушить любые отношения и как невозможно потом склеить эту чашку вновь.
Все время, пока шел спектакль, я ждала, что сейчас начнется неминуемое битье посуды. Хотя вроде бы очевидно, что в пространстве музея это едва ли разрешено. Да и актеры танцевали босиком. И все равно, такое высокое напряжение висело в воздухе, такая отчаянная нота звенела от начала и до конца, что, казалось, вот-вот блюдца начнут сами собой разлетаться вдребезги.
Наверное, самый страшный и завораживающий для меня момент (хотя рационально я никак не могу объяснить, почему это выглядит так пугающе) – когда актеры вдруг начинают притягивать к себе ярко-белые фарфоровые кисти на ярко же алых нитях. И я даже не могу вспомнить, что именно происходило сразу вслед за тем, поскольку ожидание ужаса сильнее самого ужаса.
Стихотворное и музыкальное сопровождение перформанса – стихи Цветаевой, Гумилева, Пуаре – отсылают к хрупкости ушедшей, утраченной, погибшей эпохи, убитой новым временем.
И сами они, актрисы в своих белых кимоно – то ли сумасшедшие в смирительных рубашках, то ли души в изгнании, в чистилище, в ожидании нового воплощения. А пока они коротают время за чаепитием – но они не знают, для чего нужны самые простые бытовые предметы. В какой-то момент все чашки и блюдца начинают вдруг разом дребезжать в их руках - то ли надвигается сильнейшая буря, то ли трясет так сильно вагон, в котором они несутся в пропасть.
Подумалось сейчас, что в тот момент когда он притягивают к себе кисти рук, они будто подбирают себе, примеряют на себя новые тела , но как и в случае с чашками, пока не совсем понимают, для чего они, эти тела, нужны - настолько изломаны и резки их движения.
Завершающая сцена – актеры выходят, надев на себя фарфоровые маски, прячась тем самым за социальные роли.
И значит, эти души в больничных халатах-кимоно снова обрели свои тела и снова пройдут все круги ада, сохраняя свою волшебную, уязвимую, неповторимую внутреннюю белизну.