В нашем распоряжении есть две группы инструментов, с помощью которых мы можем повлиять на другого средствами речи. На одном конце этого спектра находятся просьбы, предложения и советы. В просьбах, предложениях и советах преобладает настрой уважения и признание свободы другого принимать решения. Мы не считаем, что действия другого человека принадлежат нам. Мы не предъявляем на них никаких прав собственника и не испытываем нужды в том, чтобы они были такими или же какими-то иными.
На противоположном конце находятся требования. Когда мы требуем что-то у другого, мы полагаем, что его свобода в той или иной мере принадлежит нам. Эта свобода перешла к нам в силу личного договора с ним, закона или нашего статусного превосходства в общей иерархии. Мы желаем, чтобы другой человек принимал определённые решения, и чувствуем за собой право ожидать этого. Когда он поступает вразрез с нашими ожиданиями, нам кажется, что у нас отнимают то, что нам принадлежит.
Просьбы, предложения и советы объединяет воля к диалогу, сотрудничеству и созиданию. По своей природе они вежливы и доброжелательны – если, конечно, они искренни и не являются всего лишь замаскированными формами агрессии. В требованиях, напротив, отчётливо начинает звучать воля к разрушению. Мы стремимся ограничить свободу действий другого и заявляем о своей готовности бороться с его отказом. У нас отбирают то, что мы считаем своей собственностью, потому мы начинаем защищаться и нападать.
Естественно, в разрушении как таковом нет ничего дурного. Это всего лишь сторона созидательного процесса, пусть и весьма интенсивная и потому опасная, так что требование не является чем-то необходимо дурным. Однако когда волей к разрушению управляют примитивные автоматизмы агрессии, то наши требования становятся не разумными, а беспочвенными, вредоносными и избыточными. Опознавательный признак агрессивного требования – это невежество на всех уровнях: от намерения до реализации и, наконец, итогов. Мы требуем очень много, мы требуем не то, не в той форме и не в то время.
Во-первых, при агрессивном требовании мы стремимся забрать то, что нам не принадлежит и что нам на самом деле вообще не нужно. Мы устраиваем грызню с миром за сущие гроши и теряем в этой борьбе самое главное. Во-вторых, мы даже не умеем забрать того, что по ошибке хотим забрать, а затем не в состоянии это удержать. В-третьих, мы не умеем пользоваться тем, что забираем, ни в своих личных интересах, ни в чужих. Каждая победа эго есть поражение, которое оно себе наносит.
Одна из проблем с агрессивными требованиями в том, что они ведутся с позиции доминирования, а не компетенции, а потому они беспочвенны. Мы требуем то, что никто нам не давал, но вместо того, чтобы взять это силой или обосновать своё право разумом и правдой, мы прибегаем ко лжи, уловкам и мелким пакостям. Мы ведём себя грубо и враждебно.
Так выглядит первая и главная стратегия грубости: выдать то, что нам не принадлежит, за уже принадлежащее нам. Мы ведём себя так, как будто бы другие люди должны приспосабливать своё поведение под нас. Нам кажется, что все вокруг должны нам куда больше, чем мы им. Но есть ли у нас права на их свободу действий? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно разобраться в смысле самого понятия «право».
Право – это всего лишь другое слово для разрешения. Право есть даваемое кем-то разрешение вести себя определённым образом и иметь определённые ресурсы и возможности. К примеру, право на свободу вероисповедания, на свободу слова или же право водить автомобиль означает, что это кем-то дозволяется, и если мы поступим соответствующим образом, то не подвергнемся за это преследованию.
Разрешение не нисходит на нас свыше как манна небесная и не является чем-то врождённым. Источник всякого права, то есть всякого разрешения, есть договор, заключаемый между людьми. Это может быть как добровольный и личный договор нескольких сторон, так и принудительный договор в виде общественного закона, который обеспечивается государственным насилием.
Если мы не заключали с другим человеком договора и если это не устанавливается принудительным договором законов, то у него не может быть и никаких прав на наши поступки. С юридической, моральной и любой иной точки зрения, другие лишены права (то есть разрешения) решать, что именно мы делаем, если иное не было установлено соглашением.
При агрессивном требовании мы отрицаем этот факт. Мы пытаемся пустить пыль в глаза и предъявляем свои права на чужую свободу. Мы разрушаем и забираем, но не открыто и при свете дня, а крадём в тени. Нам нечем обосновать свои претензии, у нас нет никакой реальной позиции превосходства и никакой правды. Мы просто хотим это заполучить – и всё. Потому, как дети, мы притворяемся, что это и так наше.
Грубость основана на жадности эго до чужой свободы и чужой собственности и одновременно на трусости эго. Грубияну кажется, что ему все что-то должны. Он придумывает несуществующие обязательства и пытается взыскать с людей выдуманные им же долги. Он полагает, что другие должны приспосабливать свои действия под его вкусы, ожидания и планы, но при этом не делает соразмерных ответных жестов. Вокруг него создаётся атмосфера бесконечной склоки и конфликта, потому что это крайне наивно не принимать в расчёт удобств и интересов другого человека, но при этом ждать, что наши удобства и интересы будут уважать.
Грубый человек не способен признаться ни перед собой, ни перед другими, что в его воле получить побольше и дать поменьше нет ни пользы, ни справедливости. Он боится забрать чужую свободу силой и не способен получить её за счёт компетенции. У него нет правды и права, потому он действует злой речью и мелкими пакостями. Он требует, жалуется, склочничает, устраивает сцены и изобретает разные схемы в бессознательной надежде, что если он будет достаточно несносным, то от него устанут и дадут ему желаемое.
Грубиян есть инстинктивный воришка, который крадёт по мелочи и исподтишка. Он вторгается в чужое личное пространство, как будто оно его праву. Он забирает чужое время и внимание, чужой статус и самоуважение. Подобно клептоману, грубиян забирает не потому, что ему что-то и правда нужно. Он просто не в силах остановиться. Даже если кража грозит ему несчастьем, тюрьмой, гибелью, он всё равно продолжает красть. Его ведёт слепая инерция невроза, и пока он не будет исцелён, клептомания не прекратится.
Грубость есть форма агрессии, то есть воля красть и разрушать, но вовсе не для того, чтобы затем нечто создать и обогатить, а из слепого животного инстинкта. Самое прискорбное здесь вовсе не сама кража, а то, что грубияну совершенно нечего делать с награбленным. Пребывая во власти эго, сколько бы человек ни украл, он останется столь же беден, несчастен и невротичен, как и был до того.
Даже если весь мир будет ходить по струнке и отбивать ему поклоны, это ничего не изменит, ибо его нищета сосредоточена в самом его уме. Так и выглядит невежество на 360 градусов. Когда мы ведём себя грубо, мы пытаемся взять то, что нам не нужно, не умеем этим распорядиться даже для своего личного счастья и применяем крайне неуклюжие способы для того, чтобы заполучить желаемое.
Но почему человек так часто порывается взять чужое и делает это совершенно автоматически, по большей части даже того не сознавая? Причина этого кроется в узости и отсталости инстинктивных программ лимбической системы. При агрессивном и эгоцентрическом восприятии реальности у нас нет понимания необходимого баланса интересов нас, других людей и мира вокруг.
Эго слишком примитивно устроено, чтобы увидеть преимущества сотрудничества над конфликтом и увидеть имеющиеся в каждой ситуации способы налаживания такого сотрудничества. Столь тонкое созидание требует широты видения, которого у эго нет, а потому оно выпадает из его компетенции. Пока мы пребываем во власти жажды, агрессии и страха, мы не видим взаимосвязи явлений и возможности гармонии. Наше видение ограничено, и мы применяем крайне примитивные способы позаботиться о себе. Нам кажется, что требовать и отбирать есть оптимальная стратегия, которая нас обогатит.
Разумеется, в воздухе витает старая и поднадоевшая идея, что красть – это как-то нехорошо и что есть более совершенные способы быть. Но вот почему это нехорошо? Неужели красть нехорошо даже в том случае, если кража сойдет нам с рук? Ответ на этот вопрос всё ещё остаётся для многих крайне неясным. У них уходят годы, чтобы по-настоящему его разрешить.
Нельзя украсть у другого и не обокрасть при этом себя. Мы столь охотно крадём, потому что не осознаём этого. Нам кажется, что забирая чужую свободу, в том числе своей грубостью и злой речью, мы отстаиваем себя, заботимся о себе и обогащаем себя, но на самом деле мы становимся только беднее.
Роковая проблема эго состоит в том, что оно не видит связи между дарением и приобретением. Та самая щедрость, которой мы избегаем, опасаясь остаться в дураках, безмерно бы нас обогатила. Вместо того, чтобы требовать от других отдать нам побольше и приспособиться под нас, мы могли бы нащупать более справедливый баланс и сделать шаги навстречу. Тот, кто берёт и требует, накапливает и забирает чужую свободу и территорию, остаётся трагически беден. Он приобретает не для инвестиции, не для радости созидания, а чтобы возлежать на накопленном, как дракон на куче золота. Это очень холодное, жёсткое и одинокое ложе.
Разрушение бывает необходимым, но оно оправдано лишь тогда, когда является способом проявления максимальной щедрости. В противном случае разрушение обедняет всё и всех.
Оскорбление
Итак, грубость представляет собой мелкую и довольно трусливую форму агрессии. Это кража в мелких размерах, и основная стратегия грубости есть беспочвенное требование. Чтобы взять что-нибудь чужое и склонить окружающих приспособиться под них, люди прибегают и ко второму методу – к оскорблению. Мы пытаемся принизить другого и тем самым украсть его статус в группе и его самоуважение.
Древний мозг человека научен миллионами лет эволюции, что чем ниже статус существа в животной группе, тем ниже объём его прав и его доступ к ресурсам. В дикой природе тому, кто обладает низким положением в иерархии, многое не разрешается. Другим же, напротив, разрешается обходиться с ним по своему усмотрению.
Оскорбление, следовательно, есть ещё одна шаблонная реакция из арсенала лимбической системы. Желая предъявить права на чужие поступки и агрессивно требуя их перемены, человек пытается убедить и окружающих людей, и свою мишень в её неполноценности. Он унижает и запугивает злой речью в инстинктивном стремлении отобрать чужой статус.
Для многих людей общение представляет собой форму конкуренции и пронизано актами агрессии. Они испуганы, неуверены, чувствуют неутолимый голод и потому невротически пытаются возвысить себя за счёт обесценивания других. Но то, что по их планам должно их возвысить, оказывает противоположный эффект. Всякий, кто пытается доказать правоту и превосходство унижением другого, лишь унижает самого себя. Он показывает, что не владеет своим умом и пребывает во власти слепых и злых инстинктов, которые отравляют его ум и его отношения с миром. Агрессия, тем более мелкая и трусливая, есть наиболее красноречивое опровержение превосходства.
Нельзя обокрасть другого, не обокрав и самого себя. И точно так же невозможно оскорбить другого, не оскорбив при этом себя. Эффективность оскорблений для нашего выживания, счастья и творчества была весьма сомнительной даже в эпоху древних предков современных людей. Тогда, как и сейчас, невозможно было проложить путь к своему успеху злым языком. Злой язык ведёт лишь к неприятностям и омрачению сознания.
Но что такое оскорбление и как отделить его от здоровой критики? Является ли оскорблением всякое неприятное слово, открытое осуждение и горькая правда? Всё ли, что мы сочли оскорбительным, на самом деле является таковым, или мы можем ошибаться на этот счёт?
Если копнуть достаточно глубоко в поисках ответа, то мы поймем, что оскорбление от здоровой критики отличает примерно то же, что отличает агрессию от проявления твёрдости. Всё дело в источнике этих деяний, а уже как следствие в их цели и их форме.
Оскорбление движимо примитивными инстинктами защиты и нападения. Цель оскорбления – унизить другого и отнять его влияние за счёт нашей способности к доминированию. И для этого годятся любые средства. Если у нас есть факты и обоснования, мы с большой радостью используем их, чтобы унизить другого и забрать его влияние. Но если у нас их нет (как то обычно и бывает), это никак не вредит нашим планам. Мы оскорбляем столь же беспочвенно и поспешно, как и требуем. Мы искажаем реальное положение дел и притягиваем факты к заранее имеющейся у нас цели.
Здоровая критика и совет с критическим содержанием, напротив, представляют собой акт щедрости. Их цель – это возвысить другого, обогатить его и помочь ему. Источниками здоровой критики являются разум и любовь, а потому она свободна от злобы, умеренна и взвешена. Сообщая неприятную правду и делясь своими наблюдениями, мы не унижаем другого, а вместе с ним ищем способы его возвышения. Мы даём ему возможность увидеть то, что было бы ему полезно.
Оскорбление начинается со злобы и враждебности и потому переживается тем, кто его наносит, как нечто мучительное. Здоровая критика и критический совет начинаются с любви и искренней заинтересованности в благе другого, а потому переживаются тем, кто их озвучивает, с радостью.
И поскольку нас не обуревают злые эмоции и ум панорамен, мы прилагаем особые усилия, чтобы не обидеть человека и не ранить сверх самого необходимого. В здоровой критике нет враждебности и посягательства. Это не кража, а дар, хотя многие не умеют его принять и видят в нём угрозу. Здоровая критика основана на фактах, в то время как оскорбления обыкновенно беспочвенны и чрезмерны.
В каждой культуре имеется набор слов и поступков, которые считаются оскорбительными, потому что долгое время использовались именно с этой целью. Они приобрели эту функцию исторически и воспринимаются в этом духе по умолчанию.
Так, если в нашей системе культурных координат плюнуть в лицо незнакомцу, то это будет оскорблением. Даже если мы поступили так из самой искренней любви к нему, это мало что изменит. Культура закрепила за этим деянием этот смысл, а не какой-то другой. В лучшем случае наш неуклюжий поступок будет свидетельством невежества и отсутствия элементарных навыков общения. Не стоит выражать свою любовь с помощью средств для нанесения обиды и признаваться в любви словами для выражения ненависти.
В то же самое время в каких-то других обществах плевок в лицо вполне может являться знаком большого доверия и нежной близости. К примеру, в США, Европе и многих других странах люди складывают указательный и большой палец в кольцо в знаке «Окей» для выражения согласия. В Бразилии этот же жест является крайне обидным и аналогичен демонстрации среднего пальца, а в Афганистане «Окей» ассоциируется со сглазом, проклятьем или чем-то неприличным. Таким образом, набор поступков и слов, которым та или иная культура придаёт оскорбительное значение, условен и относителен.
Оскорбление, как и любая форма грубости, порождает губительные внутренние и внешние конфликты, разрушающие ум и саму ткань нашей жизни. Она создаёт атмосферу враждебности, в то время как в наших же интересах сотрудничество или по крайней мере уважительное прохождение мимо. Грубость есть антикоммуникация. Пока мы грубы, нам нечего дать другим и даже нечего у них взять – кроме того, что не принесет нам никакой пользы.
Пассивная агрессия и её формы
В начале Второй мировой войны полковник Уильям Меннингер возглавил подразделение по исследованию психических отклонений Вооруженных сил США. Меннингер был психиатром и занимался исследованием, описанием и коррекцией поведенческих расстройств, которые в изобилии возникали у солдат как в ходе несения ими службы, так и по её итогам.
В частности, полковник обратил внимание на то, что многие новобранцы и опытные военнослужащие демонстрируют своё недовольство и неповиновение (а их полковник называл «агрессивностью») пассивным образом. Они ходили угрюмые и мрачные, отмалчивались, упрямились и создавали помехи для несения другими службы. Они пренебрегали своими обязанностями, опаздывали, откладывали дела на потом и плохо выполняли порученное.
Нередко солдаты притворялись дурачками и всячески уверяли вышестоящих, что при всём желании просто не умеют и не могут сделать того, что им приказывают. Меннингер объяснял это незрелостью и реакцией на повседневный стресс от несения службы. В военном бюллетене 1945 года полковник окрестил подобное поведение пассивной агрессией. В последующие годы термин прижился и в общем и целом сохранил свою первоначальную сущность до сего дня.
Пассивная агрессия – это выражение своей враждебности косвенным образом, когда человек уходит от коммуникации и от открытого конфликта с тем, к чему испытывает враждебность, и демонстрирует её поступками, которые могут быть поняты неоднозначно.
Мы опаздываем на встречи, не выполняем своих обещаний, игнорируем сообщения и звонки и не приглашаем человека на общее мероприятие без веских причин. Мы демонстрируем наигранную некомпетентность, разыгрываем из себя невинную жертву или отпускаем саркастические замечания. Вроде бы это уже красноречиво показывает наше дурное отношение к человеку, но всегда остаётся смутная возможность списать пассивно-агрессивное поведение на что-то другое.
В воздухе повисает неоднозначность и недосказанность. Может быть, мы сделали это случайно? Может быть, дело не в личном отношении, а в порыве дурного настроения, в забывчивости, в неблагоприятных обстоятельствах?
Ключевая черта пассивной агрессии – это избегание прямой коммуникации и потому явный зазор между тем, что человек говорит, и тем, что он делает. Пассивно-агрессивный индивид…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2023 г.)