Записки ефрейтора

Свиридов Алексей

Аннотация

От "издателей"

    К сожалению, как автор документального жанра Алексей Свиридов почти не печатался.
   «Записки ефрейтора» написаны Алексеем по "горячим следам" его службы в Советской армии и охватывают период 1985 – 1987 г.г. Написаны эти записки с большим армейским юмором и самоиронией. Сохранён без изменения солдатский «слэнг» (специфика жанра!).
    В этих записках нет «клубнички» и «пережаренных фактов». Основным достоинством этих записок является то, что в них отражена правда и только правда. Любителям «остренького» эта правда может показаться пресноватой. Но читатель, понимающий толк в мемуарном жанре, по достоинству оценит «Записки». (К этим «Запискам» и не надо никаких «острых приправ», достаточно того, что есть на самом деле! Тема «Анкор, ещё анкор!» ещё долго будет актуальна для нашей армии.) Хочется верить, что «Записки...» найдут своего читателя, т.к. быт нашей родной русской армии всегда интересовал народ. Для каждого времени характерен свой армейский уклад, нам интересно сравнивать сегодняшнюю российскую армию с советской армией разных лет. Именно такие свидетельства, как «Записки» Алексея Свиридова, позволят даже и сегодняшним генералам-политикам (если они захотят) увидеть армию глазами солдата, понять что изменилось в армии за двадцать лет, а что так и осталось в родной нашей, плоть от плоти нашей армии, куда мы (народ) отдаём и будем отдавать самое дорогое – наших детей.
    Можно ещё добавить, что один знакомый солдат, служащий сегодня, – как и Алексей, – в войсках связи, прочитав эти записки сказал буквально следующее: «Всё как у нас сейчас, практически всё! Даже замполит у нас есть точно такой же, как в этих записках и т.п. Удивительно: партии нет, а замполит есть!»

Начало

Трехлетней давности рассказ приятеля: - «А Серега из Германии поехал просто так. Сказал, пусть лучше в комендатуру сажают, чем собакой домой прийти. Ни на шинель, ни на парадку лычек не клеил.»
   Первая ласточка (правда, довольно неказистая) армейского реализма - повесть - Сто дней до приказа. Главный отрицательный герой - ефрейтор в ушитом хабэ. Персонаж изо всех сил мерзкий.
Фрагмент анекдота в буфете родного завода. "Вечером жена генерала спрашивает: «А кто такой ефрейтор?» - «Это, - генерал говорит, первый чин в армии»  «Ну, хорошо, что связываться не стала».
   Запись в моем военном билете: должность - ст. р/тлг; звание - ефрейтор. Могу гордиться. Фигура ценимая, прославленная, заметная. А если знаменитая, то, значит, широким народным массам не вредно будет ознакомиться с ее (в смысле его) жизнью, деятельностью и окружающей обстановкой (чем я других знаменитостей хуже?). Тем более, что я постараюсь вспомнить и передать то, что я видел и думал, так, как это делаю, рассказывая об армейских днях друзьям.
Ощущать себя еще чьим-нибудь другом читателю, наверное, будет приятно?

   Как все началось

   Началось все достаточно просто. Я посмотрел на листы курсового проекта, затем в окно и понял, что на ближайшие два года моя судьба решена. На ватмане тонкие линии карандаша 2Т образовывали контуры уродливого редуктора, а за окном стоял май-месяц во всей своей красе. Вместе эти два явления природы означали, что я не успеваю к сессии, вылетаю из института и либо попадаю в суровые, но добрые руки старшины из передачи "Служу Советскому Союзу", либо достаю себе справку о психической неполноценности. Со справкой вариант будущего меня не привлек, значит, оставался старшина - фигура загадочная. Здравый смысл подсказывал, что "Служу..." не самый верный источник информации, а расспрашивать друзей было как-то неловко.

    Осенью начали приходить повестки. Первую я благополучно игнорировал, по второй решил пойти. В военкомате очень деловой капитан спросил, где мои водительские права и очень удивился отсутствию оных. Следующий вызов последовал через месяц, и после долгого хождения по военкоматовским закоулкам я получил документ, в котором был день - 5 ноября - и час - 7 утра. До сих пор не знаю, была ли это военная хитрость или просто так получилось, но 30 октября, когда я сидел на свадьбе у аспиранта уже бывшего моего института, домой позвонили из военкомата: завтра с документами, послезавтра с вещами. Из дома позвонили сюда, на свадьбу, и весь мой настрой был обломлен. Естественно - пожатия рук, вручения адресов, взгляды в глаза, которые, по идее, должны были выражать все невысказанное. Приехал домой - там сплошная трагедия, и я, пожалуй, самый спокойный.
   Так все и началось.

Сборный пункт

ГСП
        ГСП - это городской сборный пункт. Или сортировочный, трудно сказать. По архитектуре - обычная школа "самолетиком" без никакой капитальной переделки. По атмосфере - зал ожидания большого, но провинциального вокзала. В коридорах, в классах сидят и стоят толпы молодых воинов, которые себя таковыми не сознают. Расчетная единица здесь - команда. Есть команды по 200 человек, есть по 10. Командами ходят есть, в баню, на мед. осмотр. Покупатели в чинах от прапорщика до майора роются в бумажках, меняют одного водителя на двух каменщиков и беседуют с личным составом вдумчиво и умно.
        Личный состав тоже старается беседовать вдумчиво, умно, но это не всегда получается. Вопросы уж больно сложные, а вернее, никогда раньше не встававшие. Например: кто у нас глава государства. Неискушенный в государственной структуре молодой человек перебирает все фамилии, звучащие в новостях по "Маяку", но сделать окончательного выбора не может. Вдумчивый и умный капитан отпускает невежду, вздыхает и делает пометку в блокноте.
Эти пометки гроша ломаного не стоят. Я, к примеру, за три дня на ГПС побыл и ракетчиком, и танкистом, а попал в связь - еще после нескольких манипуляций. Кто не желает ехать "куда-то" или "кем-то", тот просто отбивается от команды, пережидает поиски, отправку, а потом с невинным видом идет искать своих. Лотерея, можно еще хуже загреметь. А «заместо» беглых в спешке берут первых попавшихся - так мой друг, ушедший на полгода раньше, вместо вполне цивильного Харьковского гарнизона поехал на море - на Аральское.
          Есть на ГСП старожилы, обретающиеся тут неделями. На головах и на щеках одинаковой длины щетина, спокойное ощущение неопределенности своей судьбы и глубокое знание тонкостей здешнего быта. Тонкостей много, вот некоторые из них.
          Каждый молодец снаряжен автономным запасом еды дней на шесть-десять. Запасы в мешке. Мешок с утра отбирается в кладовую и отдается только вечером. А кормежка – один-два раза в день, и еда - не мамины вареники. В кладовке никаких номерков. Заходишь, высматриваешь в рядах многоярусных полок свободное место, пристроил мешок и выметайся. Если кто впоследствии твой рюкзак скинет или он сам упадет, его «запинают» в угол или, кто посердечней, пихнут в первую попавшуюся щель, ищи потом…
Еще одна тонкость: курить на ГСП запрещено, а на улицу не выпускают. Курящих ловят и либо отправляют, либо не отправляют на очко - в зависимости от боевых качеств пойманного и поймавшего.

          В столовой ложку положено иметь свою, а кто не имеет, ходит и побирается. Ему, может, ложку дадут под честное слово свою, а может, и нет. Мне, ещё когда из института отчисляли, наш староста, в армию уже сходивший, дал добрый совет - делаешь в ложке дырку, и вешаешь на её шнурке на шею, как первоклассник ключ от дома. Оказалось это очень мудрой вещью!
Рулят в командах сержанты, появляющиеся перед каждым мероприятием. Сами в столовке, естественно, не едят, их в город выпускают, но нас в заведение сие водят, и на том спасибо.  Буфет еще есть. Для нашего бритого брата ассортимент стандартный: напиток "Лимон" (бутылки не сдаются, а собираются безвозмездно специальной бабулькой) и жареные пирожки. Кто не попал в столовку, насыщается здесь.
        Весь день команда сидит и мается. Представьте себе класс, уставленный топчанами, по цвету и конструкции похожими на приподъездную скамейку. На них лежат и сидят призывники, будущие рэмбы и лейтенанты тарасовы, одетые, кто во что горазд, но одинаково драно. Кто молчит, кто спит, кто идет на собеседование с покупателем - они тут же, на учительских местах. Мне повезло. Я нашел родственную душу в виде самоуверенного парнишки в темных очках (остальную одежду прошу домыслить самостоятельно). Итак, я и он второй день к ряду загибаем анекдоты. Вокруг - группа публики, если мы выдыхаемся, она берет инициативу. На стене гвоздем закреплена бумажная фигурка, похабная по идее, но прекрасная по исполнению. Из рук в руки переходит бычок, дым осторожно сбрасывается под топчан. В общей массе несколько совсем уж томных лиц - это у кого проводы пограндиознее были.
Так тянется до отбоя. Отбой начинается походом за мешками и верхней одеждой. Затем из топчанов составляются квадраты 10х2. Начинается самое интересное...
    "Отделение, в затылок становись!" Полтора десятка человек становится в затылок у одной стороны квадрата и столько же с другой. "Плотнее!" Куда уж плотнее, а первый и последний все равно не входят. "Ты - туда!" последний переходит на противоположную сторону. "Ложись!" Как стояли боком, так и легли, мешки под головой. Не завидую крайним, ночью кого-нибудь точно скинут. Рядом на отдельном топчане сержант. "Все, спим, отдыхаем."  Отплытие...

      На третий день с нашей командой стало что-то происходить. Сначала была баня, оборудованная в подвале той же школы. Голая толпа толкалась и орала, а из дырчатых насадок текли струйки кипятка - по одной на каждую насадку. Холодной воды не было, видимо, авансом за её предстоящее обилие. Пять минут такого купания, и снова наверх, но уже не в класс, а в спортзал, обыкновенный школьный спортзал, тоже заставленный квадратами топчанов. Вечером совсем было заснул, как вдруг в относительной тишине раздался голос: "Эй, лысый, ты спишь?" Хохот гулял по залу минуты три, и дальше - немного тишины, потом: "Эй, лысый," и снова смех. Все лысые, всем смешно.
     Следующий день начался странно. Несколько команд завели в актовый зал (не знаю, сколько это народу, но было очень тесно). Показали несколько "Фитилей" и кино "Старшина". Оказалось, на прощание. Последний раз забрали мешки из кладовой. Румяный толстяк из Беляево, между прочим, нашел свой рюкзак, потерянный в самом начале. Там все протухло, и под соответствующее надгробное слово мешок оставляется на месте.

        Плац. Там, где у обычной школы стадион и все прочее. Сержанты занимают нас строевой подготовкой. Топ-шлёп, парень впереди меня никак не может попасть в ногу. Родственная душа в темных очках (его зовут Андрей, он из МИИТа) назначен командиром отделения и уговаривает окружающих пройти получше. Сержанты добродушно смеются над "иноходцами" и, сведя строи на параллельных курсах, хвастаются друг перед другом выправкой будущих бойцов. Мы - строевые единицы - тоже с удовольствием играем в эту игру и не жалеем ни каблуков, ни асфальта, вернее, льда на нем.
       Дело к вечеру. На плацу все больше таких же, как и мы, гуляющих. Старшина неизвестной (по причине сумерек) статьи ржет при встрече с нашим строем. "Вам что их, выдают?" Их - это очки. Очкастых у нас три четверти.
      Поздний вечер. Черные квадраты стоят в линию неизвестно каких колонн. Взводных, ротных - я и теперь не скажу. Итак, стоят, мнутся с ноги на ногу. Шестой час на холоде, без легендарного "оправиться!". Зреет недовольство, слышны аполитичные высказывания. Руководитель-церемонник колеблется: пустить всех опять в помещение? А вдруг кто скроется, особенно из флотской команды? Решение соломоново. "По пять человек от каждой команды к забору бегом марш!" Первая пятерка срывается с места. Весной, наверное, этот забор покроется древовидными лопухами, лианами и прочей тропической растительностью, судя по количеству удобрений, пришедшемуся на квадратный метр.
       Митинг ничем не хуже любого другого подобного мероприятия, все знакомо. Торжественный марш, ворота в высоком бетонном заборе и поезд. Последнее московское впечатление - моряки с карабинами, хранящие поезд то ли от вторжения снаружи, то ли от побега изнутри.

Первые впечатления

Первые впечатления от учебки

       Внешне всё похоже на пионерский лагерь. Те же асфальтовые дорожки и та же уверенная в завтрашнем дне агитация с мускулистыми воинами на фоне примитивной боевой техники с не менее мускулистыми доярками на фоне, естественно, полных, сверхплановых бидонов.
       Первые недели прошли очень весело и хорошо. Все казалось либо смешным, либо значительным, и настроение было прекрасным. Опять же, вся толпа одного призыва, а всей власти - по четыре сержанта на взвод. Офицеры появлялись крайне редко, да и делать им, в общем-то, было нечего.
      Сержанты разные. Старые и зеленые. Зеленые заняты черной работой: гоняют душье, нас то есть, по плацу, "подъем-отбой" и так далее. Старые тоже этим иногда развлекаются, но только в охотку. Есть один сержант - дембель. Он в бытность "за старшину" то ли проворовался, то ли слишком заметно морду кому-то набил, но так или иначе за свои грехи расплачивается теперь лишними неделями службы. Лишними - это по местным меркам. Из боевых частей первая партия уходит где-то в середине ноября, здесь же почти все увольняются еще до праздников, а этот задержался. Теперь этот дембель привидением бродит по казарме, пугая встречных угрозами отправить на очко. Иногда на вечерней поверке он докладывает начальству - зрелище для богов. Топает, кренясь в разные стороны при каждом шаге, по направлению в канцелярию, а руку держит в странном положении, нечто среднее между "Хайль" и "Будь готов".

   Нас больше волнуют младшие, как наиболее часто затрагивающие. Есть люди, а есть так себе. Трудно считать за человека мальчишку, который на "просмотре программы "Время", весь из себя орел, бродит по ленкомнате и, заметив или вообразив нарушение дисциплины, типа «операния» (в смысле – опереться) на спинку стула или «подперания» головы рукой, швыряется первой попавшей под руку шапкой в нарушителя и изрекает тупейшие остроты. Я сижу, гляжу в цветной телевизор (богато живем!) и тихо ненавижу все, что делает власть с человеком. Потом я пойму, что и сержанту несладко, что с нами, сволочами, иначе нельзя, что, наконец, очень просто можно стать любимым другом того же самого мальчика, но сейчас я зелен, глуп, упорен в своей вере в вечные идеалы и клянусь всеми святыми, которые мне известны, не стать таким же, как ЭТОТ.

Вечерние развлечения

       "Взвод, становись! Равняйся! - Отставить, равняйсь! - Отставить, равняйсь! Голова поворачивается резко, чтоб соплей убить товарища! Равняйсь! Товарищ курсант, я вас не понял!"
 Товарищ курсант изо всех сил старается, чтобы его поняли, и сворачивает шею на девяносто градусов. Какое ухо должно быть выше, левое или правое?
     "Товарищ курсант, я вас опять не понял!" - значит, правое. Кстати, в учебке есть четкое разделение: курсант - это тот, кто служит первые полгода, а рядовой - это уже дальше, хоз.рота, шоферы, кочегары. Горе курсанту, который представится рядовым.
      "Смирно! Полторы минуты с укладкой обмундирования, взвод, отбой!" Грохот, топот, сдавленный мат в адрес пуговиц и соседей. "Время!" Как в детской игре "колдунчики", взвод замирает, только руки не раскинув.
 Уложились? Увы. Все еще румяный толстяк из Беляева балансирует на одной ноге в спущенной до половины штанине. "Не успеваем," «сожалительно» констатирует руководитель занятия. "Будем тренироваться, форма одежды номер четыре, строиться в коридоре".
      Значит, будет серия экспериментов от двух минут до одной. А потом еще прыжки в кровать и обратно. В узком проходе между двухъярусными койками у каждого из четверых есть уговоренное место, но нет-нет, да кто-нибудь да промахнется.
       "Ноги на уголок ставь! Пишем письмо домой, под диктовку. Здравствуй, мамочка..." Розовые пятки выводят в воздухе несуществующие буквы. Это стандартная программа. Под настроение (хорошее или плохое) она разнообразится, например: "Пять секунд, взвод у стенки... Пять секунд, взвод в коридоре... Пять секунд, взвод у стенки..." Или: "Строиться в коридоре с матрацами!" С матрацами обычно по воскресеньям, между завтраком и программой "Служу Союзу". В каждой роте свои традиции.
У нас еще очень неплохо, из других рот доходят слухи про прогулки гусиным шагом в два часа ночи, сортирные отжимания и прочие прелести. Вполне возможно, что правда. Еще есть слух, что где-то сержанты материться бросили - вот это уж точно сплетня.

Боевая учеба

Боевая учеба. Вернее, маленький ее эпизод. Маленькая комнатушка, столы на два десятка человек. Сундукоподобный магнитофон, на стенах плакаты узкоспециального содержания. «Младшой» за пультом давит клавишу. Из динамика раздается: "Ти-ти-таа-ти". Два десятка глоток монотонно, как мусульмане на молитве, тянут: "Фи-ли- моон-чик", а двадцать карандашей выводят в самодельных тетрадях каракуль, обозначающий букву "ф". Одинокий голос: "Товарищ сержант, тетрадка кончилась". Младшой вскидывает пустые глаза: "А? А, да. Все, сидим, чертим тетради". Следующим движением он утыкается в рукав и утихает. (Сейчас бы сказал, утухает, но тогда это выражение еще не было выстрадано).
     Идиллия черчения тетрадей длится минуты три, а потом заходит замок (сержант, замкомвзвода), мужик весьма примечательный. "Арик, иди сюда." Возвращается Арик к своим подчиненным минут через пять, несколько помятый и покрасневший, в движениях какая-то разлаженность. "Все, поем, пишем."
     Арику доставалось немало, и единовременно, и в рассрочку: по нарядам он ходил чаще остальных, и зарядки он бегал, и за уборкой территории надзирая, мёрз. Впоследствии я узнал, что на сержанта в учебке Арик остался вместо другого парня, во всех отношениях более достойного, который был продан Ариком по какой-то мелочи замполиту, как оказалось, не впрок. Старые Арика активно не любили.

Немного мистики

Немного мистики. А вернее, сказка, написанная под влиянием размышлений и наблюдений на тему, что в армии с людьми происходит. Называется эта сказка "Младший брат". Итак...

    Военный городок, двенадцать часов ночи. По метеному асфальту несется грузовик, лихо завывая на поворотах. В кузове стоят шесть баков с кухонными отходами и видит "воин" из кухонного наряда. На поворотах содержимое баков пытается выплеснуться наружу, и частично даже удачно. Последний вираж - машина, чуть не снеся ворота, влетает во двор поросятника, и на дощатом полу в кузове появляется ещё одна, последняя за сегодня, лужа. Из темноты дверей свинарника выходит наряд - мордатый парень по кличке "Фанас". Столовец весело кричит: "Я твоим жрачку привез!" На пару с Фанасом он снимает подряд все шесть баков, а потом перебазирует провиант.
     Столовец, человек сугубо городской, озирается. Ему кажется, что он в зоопарке, правда, звери все одинаковые. Вдоль узкого коридора уходят в теплую влажную дымку решетчатые загоны, в которых толкаются и визжат здоровенные свиные туши и совсем маленькие поросята.
     Фанас метко бъёт носком кирзача под дых слишком ретивого поросенка и орет: "Э, ВОИН, я не понял, команда, что ли, какая была?" Столовец замечает: "А что это у тебя они такие небритые, а вон тот вообще не встал, когда старший вошел?"
 Фанас подходит к заплывшему борову: "Э, солдат, отбился, что ли? Резкость придать?" Сапог занесен, но могучая туша с испуганным визгом поднимается: "Убежал на очко, три минуты тебе, проверю лично!" Столовец восхищен: "А ведь действительно убежал, свиняра! И дорога верная!" Вдвоем с Фанасом они опоражнивают баки.

     Фанас смотрит на часы - контрольный срок. На горизонте показывается проштрафившаяся животина. Столовец ржет, но смех обрезает, когда свин встает на задние копытца, вытягивается в струнку и визглявым голосом докладывает: "Товарищ курсант, ваше приказание выполнено". Фанас в виде поощрения тыкает свина в живот и отпускает на все четыре стороны. В столовую обратно приехало только пять баков. Один был забыт нарядовцем в свинарнике - видимо, из-за сильных положительных эмоций после представления.

Замполит

Он в чине всего лишь лейтенанта, но несмотря на это, известен всей части.
   Часто можно услышать:
 - Ты с какой роты?
 - С четвертой...
 - А, это там, где замполит дубовый!
   Хочешь - гордись, хочешь - стыдись, но он у нас именно такой. Его фразы и отдельные слова передаются изустно, как анекдоты. "Вот и зима наступила, все сугробы в снегу", - это его. "Я же видал, кто это сделал, вы мне только фамилию скажите", - это тоже его.
    У кого-то из наших в тетради для политзанятий была даже специальная страница, под эти перлы отведенная. Надо сказать, что политзанятия не такие уж и веселые, как можно было бы ожидать, потому что тут замполит не порет отсебятины, а исправно диктует избранные места из журнала "Коммунист Вооруженных Сил". Хотя и тут проскакивает что-нибудь типа «империалистов, тешащих себя эмоциями своей силы» или «укрепления экономической интрафарстуры».
    Под конец занятия - контрольная работа. Сочинение на тему "За что я ненавижу американский империализм". Я сначала лекции записывал, потом понял, что в этой воде ловить нечего и перешел на письма. А вообще за всю службу у меня лишь один раз проверяли тетрадь по политике (вернее, установили факт наличия отсутствия).
    Но не на занятиях пришла к замполиту слава, этим как раз никого не удивишь. Прославился наш лейтенант в нарядах - помощник дежурного по части, и с каждым нарядом становился все славнее. Караулы выли от его вводных, когда приходилось метаться по части то с огнетушителями, то с автоматами наперевес.
    А однажды приключилась беда. На очередном "пожаре на посту" замполит приказал продемонстрировать действия по ликвидации загорания. Часовой - простая душа - просто взял огнетушитель, да и потушил всех, кто был рядом, кроме начальника караула. Огнетушитель поменяли, а парню ничего не сделали – он-то что, он все верно сделал!

    Впрочем, не такой уж он и гадкий мужик был, замполитушка наш. И даже заботиться о нас пытался, правда, на свой манер. Типа лекции о вреде пьянства во время утренней почты. Благодарности объявлял - ах, если б я знал тогда им цену, вернее, отсутствие всякой ценности! А то ведь и вправду радовался, когда удостаивался, даже спорт такой был, кто их больше наберет, на щелбаны спорили. Без него было скучнее, особенно на строевых смотрах, когда он так старательно поднимает ногу на пресловутые двадцать сантиметров (естественно, с перевыполнением), так усердно тянет носок, что карикатура просто замечательная.

Субботник

Утром всю роту выстроили и объявили субботник, даром, что на дворе стоит среда. Пришли четыре платформы кирпича, стоят на станции, кто-то их будет разгружать, а наше дело принимать и опоражнивать машины. Кирпич - это родное и знакомое, это стройотрядовские воспоминания, а стройотряд - дело святое. Посему я берусь за работу со стройотрядовским азартом, в норильских темпах.
    Первые часы весело поем, кирпичи свистят в воздухе и плывут по цепочкам. Рабочий азарт. Но не у всех: я вижу, как один бочком камуфлируется за стенку, а вот и еще двое в открытую стоят и одобрительно глядят на окружающих. И ведь не сержанты, не старые - свой же брат душара. В строяке такое невозможно, а тут - пожалуйста. Я весь киплю негодованием, но ничего другого, кроме как укорять шлангов своим примером, придумать не могу.
    Укорил, пораскинул мозгами и понял, что они, в общем-то, правы. Ради чего здесь дергаться, ради чего пОтом стахановским исходить? Чтоб следующая партия этого самого кирпича побыстрее пришла? Кому это надо?! Если кому-то из начальства, то пусть он и трепыхается, а наше дело холопское - сиди, кури, пока кнута нету. А на трудяг азартных, вроде меня, взгляд удивленный, и следующим этапом эти трудяги зачисляются в дураки, подлежащие обману и помыканию.
    Впрочем, понимание это только-только начало приходить, и поэтому я в учебке попал-таки в разряд этих самых трудолюбивых дураков, со всеми вытекающими последствиями. Кто везет - на том и возят, мысль элементарная, но уяснить ее трудно, когда привык возить, и с удовольствием. Отвыкать предстоит все два года, а пока под вечер очередная благодарность от замполита и недоумение - а что же я делал не так, это ж чувствуется, когда без уважения смотрят!  "Нужда учит калачи есть".

Торт

Мой друг из соседнего взвода сходил в увольнение (к нему мать приезжала). Притащил кучу покупной и привозной жратвы, и среди всего прочего торт с отодранной этикеткой. На ужин торт был пронесен в столовку и ликвидирован в столах десяти от меня. Ни на что особо не надеясь, я подождал друга в проходе, а он и вправду сунул мне в руку кусок того самого торта, я чуть не прослезился. Вот она, дружба настоящая!

     Итак, на улице темно, мокрый снег, и вообще, гадко. Взводы строятся в четыре шеренги, я в третьей, а сзади еще двое. Короткое препирательство - пятый лишний переходит на левый фланг. "Направо!" Шеренги становятся колоннами. "Шагом... марш!" Рота трогается на манер гусеницы - голова вперед, хвост на месте. "Отставить!" Еще пару раз, и опять не так. Вместо казармы рота заворачивает на плац.
     Кусок торта в руке медленно истекает сиропом. Господи, только бы сержант не видел! Наподобие циркача со стопкой тарелок в руках я в составе роты гуляю по плацу, выписывая частями тела в воздухе ломаные линии, но кусок торта плывет в воздухе мягко и плавно, да еще так, чтобы между ним и сержантом (хотя бы одним) был какой-нибудь барьер.
     "Милый, ты что, устал? Ножка не поднимается, тебе помочь?" Пока внимание «младшого» привлекает Милый (это официальная кликуха), я наконец-то делаю первый укус. Сосед справа, добродушный башнеподобный литовец, завидует. Так же на ходу я поднимаю руку с тортом, он делает головой гусиное движение и отгрызает еще порцию, прихватив и мой измазанный кремом палец. Таким способ торт истребляется весь, не отходя от плаца, а к приходу в казарму и пальцы облизаны. Права пословица.

В гостях

Собирались долго, прямо с утра, а из казармы вышли часов в одиннадцать. Десять курсантиков, старший сержант и еще гитару прихватили. Все (кроме гитары) в парадной форме, на груди у каждого значки всевозможных классов и разрядов. Значки дареные, наследованные, купленные. Сегодня, по случаю 23 февраля, мы идем в детский сад демонстрировать непобедимость и легендарность армии вообще и войск связи в частности.
     Значки, конечно, не для детей, они для воспитательниц, которые должны зачесть их если не в любовь, то хотя бы в готовность накормить обедом. Старшой опытен и мудр. Ведет нас в детсад не прямиком, а через военторг, где каждый обзаводится дюжинами эмблемок, кокардами и прочей блестящей мишурой.
     Детский сад будит казалось бы совсем позабытые ощущения. Маленькие ступеньки на лестницах, коврики, шкафы с игрушками - оказывается, я все это еще помню. В пустой комнате идут последние приготовления, хотя при встрече с первой из воспитательниц боевой настрой несколько падает - она немолода и толста. Наш выход! Рассаживаемся на низеньких стульчиках и добросовестно глядим подряд два одинаковых детских утренника с чтением стихов и маршировкой под несколько расстроенное пианино.
     Правда, не такие уж и одинаковые они были, утренники, в конце второго детишкам предложили сыграть в "летчиков-пилотов", на что очень слажено согласились. Игра такая. "Летчики-пилоты, где ваши самолеты?" вопрошает дородная воспитательница. "Вот мы, летчики-пилоты, вот где наши самолеты!" отвечают детишки хором. "Заводи!" Надо встать на одну коленку, повертеть руками, затем, руки же раскинув, побегать по комнате и обессилено приземлиться кругов через пять. Не знаю, в чем смысл этой игры и в чем ее кайф. А воспитательница объявляет: "А сейчас с нами и солдаты поиграют!"
     Старшой идет в круг с абсолютно обалдевшими глазами, бормоча что-то типа: "Ну вот, я так и знал!" Сгорая от сознания идиотизма картины, бегаем, кружимся.
 Официальная часть кончилась, началась неофициальная. Раздали нас по двое на группу - я подумал, что это самое оно. В смысле, он.
     Не успел войти, уже на ноге двое, на другой двое, на руках по одному, одна на шее, а остальное немереное количество прыгает вокруг и визжит от радости. Это до обеда. Я раздал все свои запасы фурнитуры, три раза спел про пластилиновую ворону, а сотоварищ (тот, что тортом угощал), намертво прикован к неизбежной пианине.
     На обеде, правда, все пошло несколько иначе. Дети были изгнаны, и тут уж друган взялся за гитару, услаждать воспитательниц песнями далеко не детскими. Потом была прогулка, и это действительно был сон. Спасала только научная организация труда, каждый работал на своем снаряде. Я затаскивал детей на горку, кто-то бегал вокруг крепости, кто-то возил санки, сцепленные поездом и так далее. Расставаться - вот была трагедия! Слезы, «обнимания», клятвы ждать... Ужас.
      Но зато, как приятно было месяца через три, работая в том же районе на субботнике (уборка падших листьев и прочего зимнего мусора), - так вот, - как приятно было услышать, как маленькая девочка сказала маме: "А к нам в садик зимой тоже солдаты приходили, они пели и гуляли с нами".   

               Маленькое авторское отступление

    А где же армейская жуть?! Где печально знаменитый неуставняк? Не может быть, чтобы вся эта писанина затевалась только ради того, чтобы рассказывать сусальные истории про детские сады. Так скажет (или подумает) любой здравомыслящий читатель, и мне приходится отвечать: я вспоминаю всё, и в учебке действительно было совсем неплохо. И не специально об неуставняке я писать собрался-то, а вообще.
                Конец авторского отступления.

Письмо отцу

(Подлинное письмо вставлено в «Записки» по инициативе «издателей»)

    Здравствуй, «мой В»*. Не писал я тебе, отнюдь, не в силу каких-то принципиальных причин, а просто по отсутствию времени. Ведь «личного времени», выданного по распорядку дня, едва-едва хватает, чтобы побриться, подшиться и бляху почистить. А ведь ещё надо и с народом парой слов перекинуться. Вот и приходиться писать на перерывах занятий, на политподготовке, на технике и т.п. свободном от работы рабочем времени. Вот сейчас, например, я стою в наряде – на «тумбочке», вернее, сижу на ящике с огнетушителями. А по воскресениям, (законным письменным дням), у нас всегда находится какое-нибудь дело. Либо «тренаж по заправке коек», - это мрачное занятие. Либо культпоход, - это наоборот хорошо. Последний раз мы аж в Исаакиевский собор ходили – вот это воскресение!
    В столовую в Ленинграде зашли, я домой с вокзала позвонил – это вообще праздник какой-то. В такие минуты мне кажется, что я вообще не в армии, а так… Да это и справедливо: «учебка» - это ещё не армия. Основное отличие – полное отсутствие «дедовщины» по причине отсутствия «дедов». Правда, сегодня в бане имел место инцидент с мордобитием, но это нетипично. А так жизнь идёт размеренно. Занятия – наряд – занятия – караул – и т.п. Я свою морзянку принимаю неплохо. На отличника боевой-политической не тяну, но держусь на хорошем уровне. Народ во взводе очень даже неплохой. Есть двое с высшим образованием, человек шесть студентов с разнообразных ВУЗов. Откровенной деревни нет. Много «прибалтов». Националистических  позывов у них незаметно, разве что к русским ругательствам добавляют свои окончания («ос», «юс»). Кормят нас неплохо, есть можно. Кстати, спасибо за посылку, она пришла как раз к Новому году. Встречали его неплохо, до часу ночи сидели, смотрели самодеятельность. И я там был, до гитары дорвавшись. Пел минут сорок, за что был поощрён музеем артиллерии и связи. Гитара в роте есть, но старшина её хранит в каптёрке, и взять её – дело сложное. Не сомневаюсь, что та же участь постигнет и гитару, которую ты предлагаешь прислать. Это сейчас, а потом всё зависит от  того, куда я попаду. География нашего распределения широка на столько, на сколько «широка страна моя родная». И что несколько огорчает, летние полгода всё же придётся хлебнуть «молодобойцовства». Но полгода, не год, «перемогём» как-нибудь. А на счёт фотоаппаратов – как говорили в программе «Вокруг смеха» - низяя… Не далее как сегодня, было выпотрошено четыре тумбочки за хранение жратвы, а тут – фотокамера. Приёмники тоже запрещены, дескать, хватит с вас программы «Время». Но газеты у нас вешают, и я в курсе, что там на воле происходит. Ну, вот пожалуй и всё. Извиняюсь за почерк, очень спать хочу, всего два часа спал.
Привет, пока.         
                5 февраля 1986 года               

  *Отец подписывал свои письма: «Твой В.»

Волшебные дни

Они наступили после первой проверки. Народ уже почти весь раскидали по точкам, а те, кто остались, ходят в наряды и работают на стройке. А мне вообще хорошо. Пристроился под теплым крылышком замполита писать статьи в заготавливаемых впрок стенгазетах. Причем стараюсь это делать как можно медленнее, демонстрируя всю трудоемкость этого процесса. В ленкомнате, перед включенным телевизором - чем не жизнь?!
      А статьи эти пишутся без никаких затрат мысли и прочего. Подлиннее да попустее, слава богу, газеты читали, обучены. В роте остаётся всё меньше и меньше народу...

      И вот, наконец, наступает то самое волшебное время: рядового состава семь человек, сержантского двенадцать. Это вместе с нашим призывом, которых оставляют здесь, кстати, среди них и та самая родственная душа в темных очках. Среди оставшихся уже нет никакой неопределенности, известно и куда, и когда поедем. Недалеко, здесь же, под Питером.
 Компания подобралась такая: бывший интеллигент я, двое простых парней с Белоруссии, один латыш, пронырливый губошлепый скобарь и двое вологжан. Один из них двадцатитрехлетний флегматик, одинаково спокойно воспринимающий и радости, и горести земные, а вот другой, в обиходе называемый Сизый, стоит немного более подробного рассказа. Он не из Вологды, он из Череповца, и он мой главный недруг. Талант у человека на мелкие и не особо мелкие пакости. Глядит честными глазами, городит какую-нибудь ересь - и поверивший остается в дураках, а Сизый с выгодой. Сколько раз я на этом накалывался, а все равно так до конца службы и не смог научиться различать, где он врёт, а где нет.
     Очень я на него злился, все мечтал применить к нему неуставное обхождение, да все как-то не случалось, а может просто запалу не хватило - вернее уже там, в новой части хватило, но в самый ответственный момент пришёл сержант Егор и чисто по-человечески удивился: "Вас что, ребят, черепа мало {мучают}, что вы ещё и между собой грызётесь?".
     Да и то, кое-что самому даже смешно вспоминать, например, как с час ходил я в шапке с кокардой от офицерской парадной фуражки - бредовое сооружение, что- то вроде золоченого макета куста чертополоха.

      Итак - волшебные дни. День в наряде, день на стройке. Забыты времена, когда перед строем, облаченным в кальсоны, прогуливался какой-нибудь «младшОй» и, восхищаясь заранее, давал команду: "Вот они, мои кони, уже стоят и бьют копытами землю, сейчас они кинутся вперед, все сметая на своем пути; десять секунд, взвод, отбой!"
      Проснулся, спокойно оделся, не менее спокойно заправил койку И вечером тоже, как человек, лёг без криков и нервов. В наряде делать нечего, грязь никто не наводит, самое тяжелое - стоять на тумбочке, трое дневальных делают график, и каждый отстаивает по восемь часов, и ни минутой больше, а если больше, то в следующем наряде грядет расплата. Весна, травка зеленеет, у рыбок в аквариуме мальки завелись, и за кормом для них надо ходить на болото. Старые сержанты уже уволились, а бывшие молодые, чуя свободу, по ночам лазают за забор по бабам. Все это называется «микродембель», или «расслабуха», и хочется, чтобы такое продолжалось подольше.  Но увы...

Прощай учебка!

Как скатывать скатки? Никто не знает, а надо срочно катать. Приезжий майор очень сноровисто это показывает, приговаривая при этом: "Скатка должна быть такой, чтобы ей, как бревном, можно было человека убить".
      Последнее построение на плацу. Другой майор из покупателей, низенький и толстый (в народе он известен под именами "Петька" и "Гроб", умело скандалит с нашим - все еще нашим начштаба. Гробу пытаются всучить кроме новоиспеченных специалистов еще и свинаря, пойманного на пьянке, а Гроб, естественно, не хочет, и добивается своего.
      У ворот дожидается до жути безобразный автобус на базе ГАЗ-66, буйноусый водила, пока суть да дело, пытается снять с соседней машины запаску, но она слишком хорошо прикручена. Утомившись, он залезает обратно и ободряет пригорюнившееся пополнение: "Ничего, поопухали в учебке, теперь полгодика полетаете как веники сраные, зато потом будете жить {хорошо}. А я вот с самого начала службу тащил".  Последняя картинка - плакат с бодрым старшим сержантом на страже завоеваний социализма. И первая картинка новой жизни - тот же по компоновке плакат, только с автоматом на груди стоит уже не старший сержант, а ефрейтор. И еще одно впечатление - в этой части на каждом углу вместо плакатов с доярками понатыканы дорожные знаки. "Пешеходный переход", "Уступи дорогу", "Пересечение со второстепенной дорогой" - словно здесь проходит оживленная трасса, а не раз в три дня проезжает дежурная машина.

Неплохое начало...

"Товарищ младший сержант..." Товарищ младший сержант сначала обижается, а потом мягчает: "Юра меня зовут, понятно?! И вообще, не дай бог, кого из дембелей по званию назовешь. Да и вообще, здесь это не принято". Наше непосредственное начальство - черепа. Еще вчера они бегали по спалке, заправляя и ровняя кровати в компании четверых зеленых, а теперь сами должны рулить. Удовольствие еще не раскушали, пока хватает того, что самих не шпыняют. От телевизора до ленкомнаты догадались прогнать лишь на четвертый день. Сейчас, конечно, поздно вздыхать, но тогда был реальный шанс нашему призыву обеспечить себе кучу помощников во многих грязных делах - достаточно было посылать {подальше} часть наиболее безобидных черепочков, и старье их гоняло бы самих. Рефлекс послушания старым развит у этих "черепочков" великолепно.
    Но аппетит приходит во время еды. Хорошим средством для этого было утреннее наведение порядка в спальне. Вернее, не только утреннее, а три раза в день, после подъема каждой смены. Шесть через шесть ходят здесь на боевое дежурство, и подъем четыре раза в сутки: в семь, в полвторого: снова в семь и в два. Здание, где таинство происходит, находится в километре или чуть меньше от самой части.
    Кстати, опишу и саму часть. По сравнению с учебкой она поменьше и как-то поубогей. Две двухэтажные казармы, одна одноэтажная, штаб, столовка, комбинированная баня-кочегарка-склад, пара заброшенных строений - вот и вся архитектура. Растут деревья - лиственницы, вокруг плаца декоративные кусты, ах, да, как же я про клуб забыл! И рядом семь двухэтажек, официально именуемых населенным пунктом, а просторечие - ДОСы.
    Есть еще две так называемые "площадки", обе километрах в трех-четырех от части. Одна из них относится к нашей роте, и ее начальник, рыжеусый капитан, на следующий же день с прибывшей командой провел беседу. Золотые «местностя» эта площадка. Картошка, своя теплица, свежий воздух, отсутствие всякого начальства, кроме помянутого капитана. Давайте, ребята, у нас там сейчас как раз ремонт затеялся, будете жить, как на дачке.

    Вышел капитан за дверь класса, начались разговоры. Поди, фигово там, ну, поработаешь немного, зато по-человечески поживешь! Под эти разговоры вошел в класс сержант, как раз тот, кого ариковскими стараниями из учебки выгнали.
    И принялся он в посулы поправки вносить, существенные. Да, начальства там никакого, и поэтому обосновавшаяся там мафия старья живет, как восточные князья. А молодежь там либо спит, либо работает, причем спит не каждый день и отнюдь не по восемь часов. Да, Стеклянный там ремонт затевает (это употребительное имя капитана), но его запросы на порядок превышают реальные возможности всех вместе, кто там находится, а контроль за работой поручает все тем же старым. И {ругает} в основном зелень, а старье - только для того, чтоб за этой зеленью следила.
    Только сержант за дверь, и снова разговоры. Только уже не в пользу площадочного будущего. Так судьба повернулась, что на площадку никто из нас не попал тогда, и что там творилось я знаю, в основном, по рассказам и по собственным домыслам, видя, как ведут себя эти площадочные жители, когда переселяются в роту. (Рассказы о "площадке" см. ниже)

Рассказ Шурика с площадки

- Понял?! Когда Серегу с мешком картошки Стрелок (зам. по тылу) повязал, думаешь, он не знал, для кого картошка? Знал, и все знали, а лишний раз в площадочные дела мараться не хотели. Семен, помнишь? "Ну, ты мне на площадку сегодня привезешь чего-нибудь вкусненького, а если не привезешь, будем немножко работать". Веришь, нет, он спать по три дня не давал, ни мне, ни Сереге! Это еще осенью было. Дорогу от ворот до площадки листьями засыпало. Стеклянный: "Убрать!" Я убираю, а они опять сыпятся, понимаешь? Он через полдня придет, своими зенками поводит и к Семену: "А что это у вас ничего не сделано?" Семену что, Семен меня опять погнал. И так круглые сутки! А они там вчетвером нажрались, и Серегу {били}, он денег не достал или курева. Как мы с ним тут его день рождения справляли! Ночью сидим в теплице, картошку, что ли, чистим. Он вдруг сообразил - день рождения у меня сегодня, говорит, я его поздравил, укропину сорвал, вроде цветочка, и ему подарил, а потом опять за ножи. Я этих ублюдков - Семена, Коробка - всерьез поубивать решил, хорошо, вовремя подумал. Ведь посадили бы, и иди доказывай, что житья не было. Тот же самый Стеклянный всех выгородит, потому что иначе ему садиться придется. Да и все на его сторону встанут. Иначе все, что здесь было, выплывет. Я пол замыливаю, а Семен за передатчиком бабу {имеет}. По переговорке переход дают, он ее пинком выпихивает - иди, мол, настраивай. Все бабы здешние эти передатчики настраивать умели, тут уметь нечего.
 - А Стеклянный, он что, знал про это?
 - А то нет, он сволочь, хуже всякого шпика. Через площадку кабель проходит, так это любимое дело, разговоры слушать. Он и нас вяжет, и своих же волков тоже. А потом, естественно, они лучшие друзья - если Стеклянному чего надо, то всегда пожалуйста. Он потому только и держится тут, что все его боятся. Его же хотели {наказать}, когда Коробок пьяный в ментуру попал. Он же и Семену дембель раньше всех подрулил, потому что иначе Семен точно бы сел и его за собой потянул. Он и потом, когда всю эту мафию - Семен, Коробок, Маруняк - уволили, тоже чудеса творил. Почему Лёва два месяца в госпитале пролежал, знаешь? Стеклянный его повязал, что он снег не убирает, а в машине сидит, и приказал его Грише ночью в здание не пускать, мол, пока будет работать, не замерзнет, а Грише что, его эта зелень и так достала, чтобы за нее еще и {пилюль} получать от этой чмоты рыжеусой. Сейчас там, на площадке, санаторий, а эти {молокососы} еще и жалуются! Ну, положим, Стеклянный, конечно, мутит, но тем концлагерем, что там был, и не пахнет.

В роте

На площадку я не попал, я же радист, а радистов не хватало по штату. В принципе, на каждый день хватило бы и четверых, по двое в каждую смену, но по штату их должно быть около десятка.
 Итак, я в роте. Крик дневального: "Свободные, строиться в коридоре!" это ко мне относится. Строят свободных часто, в основном на наведение порядка. Хорошего мало. Бегаешь по спалке под отнюдь не ободряющие крики, в которых слово "ублюдок" самое ласковое, равняешь, натягиваешь, разглаживаешь, все не так, за все грозит отправка на очко или более скорая расплата системы "проломить фанеру". Операция пролома фанеры заключается в мощном ударе кулаком в грудь, причем таком, чтобы на жестянке третьей пуговице появилась заметная вмятина. Она же - фанера - полагается за не застегнутую пуговицу, за пилотку на затылке, за ослабленный ремень, за ослабление строевого шага - в общем, за все покушения на привилегии старых и черепов.
   Впрочем, свободным бывать приходится не так уж часто. Людей в части мало, и даже при равномерном распределении нарядов ходить в наряд получается через сутки-двое. У нас в роте наряды записывает сержант, зовут Володя, а среди своих он чаще звучит как Асташка. Он и старшина, и замкомвзвод, и хозяин каптерки. Наряды записываются в тетрадку, затем, кому надо, стирает фамилии и пишет по новой, руководствуясь различного рода политическими соображениями. А иногда просто вычеркивает себя, и все. Таким образом, в кислых нарядах типа столовки, по роте, по штабу (если ДПЧ мутный) стоит зелень, ну, и в караул пару зеленцов прихватят, надо же кому-то порядок наводить!
    Я лично как-то раз подряд подряд трое суток проходил в наряде, не то чтобы меня снимали, а все законно выглядело: ночь на свинарнике, до обеда в чайной, с пяти по роте, на следующую ночь опять на хоздвор, а потом в караул. Не по уставу? А у нас по уставу только крючки застегивались при офицерах, да и то не при всех. По уставу и в увольнения положено ходить - но поскольку по уставу наша территория увольнений ограничивалась тремя деревнями, а в них по мнению начальства делать солдату нечего, то понятие "очередное увольнение" использовалось исключительно в ироническом смысле.
    Словом, жизнь - просто мраки. Вечное ожидание, с какой стороны прилетит {пилюля}, может кого угодно довести до состояния полной апатии, когда есть только страх, и никаких мыслей, все валится из рук, голова не думает, а это, в свою очередь, вызывает новые шпыньки, и так до бесконечности. Из этого состояния очень трудно выбраться, я знаю это по своему опыту, бывало такое, а как же!
    А иногда и не выбираются, и тогда возникает тот самый вариант, который называется "зеленый до дембеля". И у нас такой был, я помню, как я удивился, когда он за обедом положил свою тарелку в общую стопку грязной посуды. Потом я уже узнал, что когда нас привезли, тот же самый Маруняк сказал ему: "Ну вот, Лёнчик, и твой призыв пришел". Но Ленчик все больше торчал на сменах, а я за лето там, в техздании, побывал в общей сложности полмесяца, а остальное - наряды и хозработы.

   Офицеры в роте иногда, конечно, появлялись, но делали вид, что ничего не замечают, а может, считали в порядке вещей, что на зарядку бегают исключительно молодые, что они же стоят в нарядах. Шурик приехал с площадки с подбитым глазом: "Товарищ солдат, что это у Вас? - На чердак лазил, упал". У Сереги тоже фингал: "А с Вами что? - А я на тот же чердак лазил". Все, вопрос исчерпан. Ротный в роте - событие. Раза два в неделю он появлялся, а так кто рулит? А все, кому не лень, у кого вес в коллективе есть.

Как Мосейчук сломался

Это - реальная фамилия человека, который сломался. Как раз так, как я уже говорил, безвозвратно. Еще в учебке, не в моей, а в еще одной, он был раздавлен, благо особо и давить было нечего. Его коллега по боевой профессии рассказывал: "Стоит Мосейчук на тумбочке и песню поет. Я спрашиваю, чего поешь, мол, а он - приказали. Да кто приказал, нет же рядом никого! Да нет, говорит, он сейчас ушел, а потом придет. Сказал: так и петь. И пошел".
       В нашей части Мосейчук превратился в забитую, ни о чем не мечтающую животную. Даже единственного, пожалуй, из черепов, кто его поначалу жалел, он подвел самым подлым образом: ночью, на дежурстве, не разбудив его, открыл дверь в аппаратную на звонок (у нас существовал неписаный закон - звонили в двери аппаратных только офицеры, по-джентельменски предупредив: «Иду на Вы», - самим же потом возни меньше). Этот самый добрый череп, таким образом, был повязан и просто отделался от Мосейчука, переведя его в другую смену на воспитание к медлительному, малоэмоциональному специалисту 2-го класса по имени Кенджебай Жопарович. Помянутый Кенджебай не был ни садистом, ни кровопийцей каким. Он просто принялся воспитывать Мосейчука так же, как в свое время воспитывали его самого.
        В роте тоже, заметив слабину, на Мосейчука насели все, кому не лень. Я не психолог и не могу сформулировать, по какому признаку легко узнается "хвостовой Джонни", но Мосейчука узнавали. И за бутылками пустыми он ходил, вместо того, чтобы спать после смены, и мешки провизии, привозимые матерью из Питера, отдавал невскрытыми, и вспышку справа на дощатом полу казармы изображал. Ни обмануть кого, ни сделать порученное с потребным качеством он уже не мог. Плюс к тому некоторые качества, остатки с того времени, когда он еще был человеком, внушали неприязнь: ну, к примеру, такая фраза: "Из всех работ (Мосейчук был резчиком по камню) больше всего люблю делать надгробия, делать просто, и платят хорошо. А если не приплатят, то можно и потянуть". Это не шутка была, а всерьез говорилось.
 Словом, даже на общем мрачном фоне жизнь Мосейчука была совсем тухлой. И его мать взялась спасать дитя. Очень энергично взялась, и, несмотря на все попытки командования части спустить дело на тормозах, состоялся суд, и приговор был вынесен все тому же Кенджебаю - вот уж нашли самого ужасного зверя! Не то что бы он лучше остальных был, но не хуже - точно. Эдак полчасти можно было пересажать за те же шутки.
         Кенджебай получил полгода дисбата. Следователь, который вёл дело, сказал, что приговор мог быть втрое хуже, но даже на судейских Мосейчук произвел впечатление отталкивающее. Суд имел резонанс. Замполит разразился громовой речью в адрес "мордобойцев", хотя сам меньше всего хотел этого суда. В роте вывесили плакат с "фотками" процесса, и все ходили тащиться на очень контрастно получившийся сосок у секретарши. А Мосейчука, конечно, в части не оставили, перевели в сам Питер, и изредка он отгружал телеграммы в наш адрес. Старые клялись убить мочилу на следующий день после дембеля, а ротный (уже новый, а вернее, временный; он потом стал моим прямым начальником на сменах) пожал Кенджебаю руку на прощанье и сказал, что дисцбат - это не тюрьма, и как судимость не засчитывается. Утешение, конечно, слабое, но хоть что-то.

Мальчики, опять война!

Если бы я писал художественное произведение (с претензией на высокое искусство), то начал бы так:
 "Учения приближались... Напряжённей и подтянутей становились фигуры солдат и офицеров. В воздухе чувствовалось ожидание большого события, и личный состав готовился к достойной встрече с ним..."
       Вернее, это получилась бы "художественная" статья для стенгазеты. Это, естественно, не то, что надо, но из песни слова не выкинешь: ожидание действительно чувствовалось.
       Водители торчали в парке дни напролет, вернее, так это себе представляли офицеры, а на деле - бог его знает. Машины полевого узла, по идее, должны приводиться в готовность за полчаса, но бережёного бог бережет, и подготовка началась за неделю. Также за неделю начались сборы вещмешков, которые, как потом с удивлением я узнал, должны быть у каждого солдата всегда готовы.
       День тревоги был, конечно же, известен заранее, но мне по ней подниматься не пришлось. За сутки до начала боевых действий обе машины нашей роты без излишнего аншлага завели, и мы уехали в тот самый район рассредоточения, куда не упадет атомная бомба. Довольно симпатичный коровий выгон среди леса, километрах в трех от части по прямой. Там, на выгоне, опять же не спеша подняли антенну, потом опустили и подняли в другом месте, под руководством того же самого Стеклянного.
       Машины две, а антенна одна. Это подробность скорее политическая, чем техническая. Одна машина - древний ЗИЛ-157 - положена нам по штату, но радиостанция, на ней стоящая, работать не способна по причине полного старческого маразма. Вторая машина поновей, и аппаратура на ней больше на современную похожа, но по тому же штатному расписанию она должна весь первый этап ракетно-ядерного конфликта простоять на консервации. Итого в поле выходят две машины: старая для демонстрации проверяющим, а новая для работы, а как оправдывалось ее присутствие официально, для меня до сих пор загадка. Итак, с утреца, часов так в девять, подползла остальная рать, а ходящие по головам кукурузники сельхозавиации (видимо, в порядке шефства) изображали налет штурмовой авиации противника. Впрочем, возможно, их пилоты просто шутили.
       Стеклянный в очередной раз затеял перестановку антенны, перепутал фидера и обиделся, что никто ему не подсказал. Затем переставил старую машину, а мне приказал перетащить к ней бензогенератор. Он тяжелый до ужаса, но я не спешил: ведь и время идет, и при деле! Кувыркался я с ним полдня, как мартышка с бревном, но все же дотащил.
       И началось {офигевание}. На природе, теплым летом, вдали от начальства - прекрасно. Из старых были Асташка и водила по имени Хроша, ласкательно от Хроника. Его перевели в нашу роту не так давно, и первое его появление было обставлено с большим шиком: в дугу пьяный, он бродил по казарме и возмущался отсутствием порядка и чинопочитания, порываясь все время кому-нибудь {этих самых} вломить. На пару с ним бродил и Асташка, тоже датый, но более"менее соображающий, и удерживал Хроника от физических расправ со всеми встречными-поперечными.
      Итак, Асташка да Хроша, да пара черепушек с лычками, да тот самый Шурик с площадки - вот и вся наша команда. Много ли кому чего надо? Ну, к полевой кухне в обед сходить, чай да масло принести. Ну, машину покараулить - то есть поспать, сидя с автоматом на запаске, ну, картошку почистить, это, кстати, и для себя тоже. Правда, мой способ охраны машины Стеклянному не понравился. Он, (для того, чтоб было, чем заняться), издал приказ: вот я ночью караулю и заодно окоп копаю. Я ответил "есть" и три ночи подряд занимался уголовным преступлением: невыполнением приказа. Днём - да, пожалуйста, поковыряюсь; на пару с Шуриком мы этот несчастный окоп все же вырыли...
      Да и само начальство тоже расслабилось. Первые дни пыталось заставить ходить по форме одетыми - с застегнутым крючком, с автоматом и противогазом. Автомат ладно, если его какой варнак вздумает скрасть, то и вправду можно жестоко поплатиться, а вот противогазы кидали, где попало. Да и автоматы под конец тоже просто оставлялись в машинах, чужие не лазают, а свои не подведут. Мне как-то пытались запретить ходить с закатанными рукавами, мол "так немцы ходили"! Ну и что? Я не немец, значит, мне не жарко?
      Быт налажен. Стеклянный ищет Шурика, никто его не видел. Путем долгих логических построений делается вывод: он за дровами пошел. Я вызываюсь пойтие его искать и очень скоро нахожу в траве спящим без всяких угрызений совести. Я свою задачу выполнил? Выполнил; вместо заданных полутора часов за три минуты, остальное мое - и я ложусь рядом и так же засыпаю. А с одним из наших казус произошел: с кружкой в руке, он, перепутав фургоны, вперся аж на совещание к начштаба со словами: "А где у вас тут можно чайку запарить?" По ночам из машин несется музыка, а по переговорке идет обмен "кайфными" частотами. Уже протоптана дорожка в соседнюю деревню, и наиболее удачливые пьют молоко и угощают удачливых менее. Я два раза проспал подъем и вылезал из палатки в девять вместо полседьмого.

      За неделю ветки, а вернее, листья на ветках, маскирующих нашу грозную боевую технику, успели пожелтеть, а жабы научились не попадаться в наш окоп. Я привык к полевой жизни, и казарма казалась чуть ли не годичной давности сном.

      Однако все прекрасное имеет конец, и вот начались сборы. Нашу хозяйству свернуть нетрудно: вали все в кучу, а там разберем. А посему, управившись со своим, отправились мы - я с Шуриком - на помощь к пеленгаторщикам. У них только нормативное время сборки {разборки} составляет двенадцать часов, а ведь они этот пеленгатор хорошо третий раз в жизни в руках ощущают, какие уж там нормативы! Весь свободный личный состав, которому положено работать по сроку службы или по положению в обществе, бродит, сматывая бесчисленные растяжки, тросы, фидера... Результат: все уехали, а эти бедолаги еще шебуршатся в лучах заката.
       И мы шебуршимся: движок заглох, что ж ему без бензина и не заглохнуть?! Пока стояли, отливали, не думая, лишь бы на донышке оставалось, и вот, плиз-пожалуйста! Разжились бензином у проезжавших мимо бедолаг (смеялись над ними, смеялись, а в части-то они «первее» будут!), а движок все равно не хочет работать. Ручку крутят все по очереди. Я, к примеру, с дурацким мечтанием: вот заведу и всем покажу, что я такой же умелый и ловкий, и вообще достойный уважительного отношения, ибо за время учений натворил-таки порядочное число "совковизмов", иначе говоря, недостаточно продуманных действий, приводящих к дискредитации лица, эти действия совершающего. Но увы, реабилитация не удается, и честь пробуждения движка к жизни принадлежит Асташке.

       До части добираемся глубокой ночью, и - здрасьте-пожалуйста: кто же это такой на тумбочке стоит? Щечки впалые, шейка тонкая, взгляд кролика, пытающегося получить удовольствие от созерцания узора на удавьей шкуре. А, это же из местной учебки духов перевели в роту! Студентов питерских, в июне призвались, с месяц пожили у нас же в части одним стадом и вот пришли в помощь и скорую смену нашему призыву. Ура, а впрочем, разберемся. У меня есть кое-какие сомнения на счет предстоящей жизни.

Сомнения и мысли

Я не хочу становиться злым черепом. И в то же время не хочу тащить службу, как добрый зеленый. Это диалектическое противоречие. Вся наша жизнь - это диалектика, но толку от этого заявления мало, ибо заявления заявлениями, а жизнь практику любит, а не слова, даже самые верные.
      Итак, практика. Мне дано задание обучить семерых из новоприбывших азбуке Морзе, то есть за срок в два раза меньший и в условиях в три раза худших сделать то же, что делали сержанты в учебке. Задача нереальная, но я пытался. Первое занятие: мальчики сидят, глядят мертвыми глазами и ждут, когда я их бить начну. Толку никакого в таких уроках. Приходится все время уговаривать, буквально такими словами: не надо меня бояться, не буду я вас отжимать на раз-два! Бояться и вправду перестали, но зато теперь начали откровенно бездельничать на занятиях. Первые плоды человеколюбивой политики! А вдобавок и сверху давят: почему не рулишь, почему на очке давно никого не было?! Асташка мне сказал впрямую: "Ты, Леша, уже должен быть похож на черепушку, но в тебе этого не видно. Смотри, будешь как Ленчик летать!"
     Дурные мысли: а вдруг и вправду такое светит? Гуманизм гуманизмом, а по второму году работать не хочется! Вот и начались сомнения в разрешении этого диалектического противоречия, пока только теоретические, но время-то идет!   Боевой август и не менее боевой сентябрь

     Расписание августа: сутки караул, следующий день - работа в городе, канаву копать, и полдня до следующего караула - т.н. "занятия".
     Колея наезженная. Питерское пополнение прочно заняло нижнюю ступеньку иерархической лестницы. По утрам раздается голос Маруняка: "Орлуха, лети сюда! Где мое пальто?" Раздаются удары по фанере. Это уже традиция, о своей дембельской шинели он заботится чрезвычайно. По ночам я уже не пою под гитару про "битый фейс", у меня заслуженный отдых. В ночные соловьи произведен длинный пучеглазый Наркоша, он знает гораздо больше народных песен из Лозы и Розенбаума, а мой репертуар - в основном непонимаемая здесь лесная и социальная лирика, разбавленная "Зоопарком" и "Аквариумом".
      Музыку закаывает, в основном, Хроша, он и сам весьма неплохо играет и поет. Иногда, в добрых чувствах, он пускается в воспоминания: "Эх, вот полтора года назад в шестой роте... Сунут гитару в руки: "А ну, пой "За тех, кто в море". Я аккордов не знаю, а они {сволочи} пьяные, им все равно, {ерунду} играю, а слова верные, ну и сходило. Шестая рота это {финиш}, там первый год вешаются, зато потом живут {хорошо}, вот на меня смотри!"

      Я смотрю. Действительно, Хроник - личность примечательная и один из главных героев почти каждого залёта. У нас каждая неделя отмечена чем-нибудь интересным, как по заказу.
 Сначала поймала милиция Коробка, пьяного и в гражданке, он, совсем офонарев, гонялся за какими-то шестиклассницами. Грох, бабах, комсомольское собрание, вынесение чего-то там плюс частное определение в адрес начальства: что мы видим, кроме телевизора. Только дело поправляться начало, рота первой на зарядку вышла, да так, что комбат заметил - новая беда. В карауле парень разряжал автомат, забыл магазин отстегнуть да выпалил, две дыры в "Правилах разряжания оружия" проделал. А там и с ремонта кабеля двоих красавцев привезли, и прапора в придачу. Про прапора покрыто мраком неизвестности, а один из двоих ночью весьма профессионально заблевал одеяло и пол под кроватью. Грох, бабах, собрание, чего-то там и частное определение.
 Потом Хроника с Наркошей поставили в наряд по свинарнику - со штык" ножом на поясе охранять поголовье. Начштаба ночью облазил все кусты (это при его-то бегемотовой фигуре), но не нашел их. Нашел в бытовке, где Наркоша давал концерт избранной публике. Культурное мероприятие было прекращено, и Хроника отправили на пост, к загону. Вторичное посещение тем же начштаба того же поста дало аналогичный результат, но на этот раз Хроника не оказалось и в бытовке. Опять поиски, пока Хроша сам не заявился. Ходил за спичками и все тут, орите, что хотите, товарищ подполковник, моя совесть чиста.
 К этому же периоду относится и коллективная замочка (донос, жалоба, сообщение - смысл один) от имени духов. Про ночные развлечения, про распределение работы в нарядах и так далее. Народ взвыл, но расправы не последовало. Продали раз - продадут второй, а садиться кому охота! Словом, питерская интеллигенция показала себя не с лучшей стороны. Плюс к тому - постоянно кто-то из них припухал в санчасти, а у нас пойти в санчасть считалось позором для солдата, разве уж совсем припрет. Да и комбат, плюясь на плацу, всегда орал, что "а кто служить не хочет, пусть в санчасти не лежит! Я за каждый день санчасти буду объявлять по наряду, если второй период службы - то по два наряда, и так далее!"
       Наряды ерунда, но упоминание фамилии - это нервирует, это отодвинутый дембель и это персональная работа в хоздень и т.д. Плюс ко всему - история с Поповым. У него папа с большими звездами, ранимый внутренний мир и широкий кругозор. Каждое или почти каждое воскресенье он ездил в Питер, и в один прекрасный день отказался оттуда возвращаться. "Меня там бьют, унижают и плохо кормят". В оценке такого поступка разночтений не было. Что офицеры, что солдаты были на него злы, хотя и по разным причинам. Привезли этого мальчика в часть и сразу, во избежание, отправили... на площадку, в добрые руки все того же Стеклянного и уже упоминавшегося Гриши.
      Проторчал Попов на площадке безвылазно неделю и, по словам сменного состава, не скучал. А пока он там не скучал, папа в городе развил деятельность, и в результате Попов поехал в компанию того же самого Мосейчука. Оттуда, из этой части, он через некоторое время прислал письмо, в котором каялся, объяснялся всем в любви и клял уставной идиотизм. Что же, что он хотел, то и получил, а остальным наука.
 К осени напряжение нарастало по всей части. В других ротах тоже хватало историй. Сильная личность Тит так вообще {побил} одного из самых дурных лейтенантов, и вязать его прибежал сам комбат, а потом очевидцы рассказывали, как этого Тита везли на губу. Идут к машине: комбат, Тит и тот самый лейтенант, Борька его звали. Идут, идут, раз! Тит Борьке подножку, Борька валится. Комбат участливо: "Вставайте, вставайте," а через полминуты опять Боря в грязи.
        На приказ наш временный ротный проявил гибкость и такт: вечером построил роту, поздравил, а потом сказал речь примерно в таком смысле: "Товарищи дембеля! Я знаю, что на приказ бывают всякие неприятные вещи. Посему давайте так - я к вам по-хорошему, и вы тоже по-людски!" С этими словами он вытащил могучую машину (кипятильник - две железяки и два провода, изготавливается из всего: от бритвенных лезвий до штык-ножей) и под аплодисменты вручил. Чаепитие было организовано в бытовке, с ротным граммофоном, далеко за отбой и, наверное, полночь. Подробностей я, естественно, не знаю, но, по-моему, обе стороны условие выполнили.

У нас всё очень секретно

Почему я не упоминаю по возможности фамилий, названий и прочего? Всё секретно у нас. Как-то раз на шмоне у меня было повязано и отобрано недописанное письмо. В нем я среди прочего написал: служу около города... ладно уж, назовем его банально - N. Ух, какой поток ругани обрушился на меня: да как я могу раскрывать госсекрет! Да не забыл ли я присягу, да мама миа!
 Очень было трудно не засмеяться, а еще трудней сдержаться назвать этого майора идиотом: ведь этот самый город N пишется на обратном адресе! Более того - подробный адрес - и деревню, и дорогу - знают все, кто приезжал в часть: родственники, друзья и прочие посетители. Так неужели я совершаю грех государственных масштабов, сообщая матери, как сюда добраться? А если да, то почему этого майора не шокируют толпы посетителей на КПП по воскресеньям? Да что с него спрашивать, ему можно быть дураком, он же старше по званию и имеет возможность наслаждаться собой, как может!   И еще секретней!

      А то еще с особистом я поговорил. Очень симпатичный особист, душка. И за ручку подержать дал, и про родителей спросил - не по службе, а так, по-человечески, что, мол, не болеют ли. И улицу мою он знает, и из соседнего дома со мной у него друг есть, и по званию его называть не надо, а просто так, по имени без отчества! Опять же секретную папочку дал почитать, там всякие ужасы да предатели, только мне и только по дружбе.
 Правда, дружба дружбой, а служба службой. А вот не знаю ли я про, скажем, Сизого, где его папа сейчас живет? А литовско-латышское наше землячество, как оно там, не шалит ли? И что за организация такая у нас в роте завелась, уж больно много про космос разговаривают? И не соглашусь ли я проверить кое-что? Конечно, никто знать не будет, ты просто заходи время от времени, у меня кабинет удобно расположен, не видно, кто идет! А уж я тебя, если надо, и перед начальством поддержу, и прочие блага, на гражданке вообще орлом будешь, почет и уважение!..
      Смешно? А кто-то ведь на этом поприще у нас подвизался! На свинарнике работал Батон, так тот Батон попал туда по причине увлечения "голосом", не просто слушал, а рассуждал на эти темы. Не могу сказать, что я к Батону питал теплые чувства, первый караул с ним я на всю жизнь запомню, но все равно заподляк. "Голоса" слушали на дежурстве поголовно все, а на свинарнике он. Хотя там ему было совсем неплохо.  А у меня любовь с особистом не состоялась, причем с первого взгляда. Уж больно явно из его дружелюбия торчали ушки какого-нибудь "наставления по установлению психологического контакта с объектом". А там он и вообще исчез, и не стало в нашей секретной части особиста. Прикрепили нас по особым делам к соседям, а там этих особых дел и своих хватало.

Стрельбы

Бабье лето кончилось за три дня до проверки. Не знаю, по-моему, тихая, тусклая погода начала-середины октября называется именно так.
        Итак: бабье лето ушло. Начались промозглые дожди, холодрыга и прочие осенние атрибуты. Проверке это не помеха. Половина роты сдает ее, половине ставят оценки так, навскидку. Все равно на отличную не тянем, куда уж там. Все равно правдами-неправдами наберется нужное число пятерок и четверок. Все равно из того, что мы должны знать и уметь, мне не знаем и не умеем и четверти. ВСЕ РАВНО. Вот скоро стрелять поедем. Я, к примеру, за год своей службы выпустил 15 патронов в общей сложности. Какая уж тут боевая подготовка! Хоть неделю назад и съездили на стрельбище за сорок верст, а толку мало, и навыков не прибавилось. Ротный (он доруливает последние дни) зол и безнадежен. Вчера на сдаче ЗОМП (защита от оружия массового поражения) из разворачивающегося защитного плаща вылетела бутылка 0,7 с соответствующей этикеткой. На глазах проверяющего - не могла другое время выбрать!
        А теперь еще и эти стрельбы, и от нашей роты опять оцепление. Неделю назад я уже был в оцеплении и знаю, что это такое. Стрельбище расположено прямо у дороги, по ней ездят вполне гражданские рейсовые автобусы, а метрах в двадцати от обочины уже лежат солдаты и палят по мишеням. Особенно красиво ночью, когда идут трассеры; правда, не знаю, что при этом чувствуют водители по первому разу. С двух боков у этого стрельбища по дороге две железные вышки, одна в лесу, другая в голом поле. В прошлый раз я стоял в поле, а вернее, шлялся по округе, а в результате добыл лишь бутыль бензина, два кочана картошки и маковку недозрелого подсолнуха, но потерял каблук. Но это было в другую погоду, а теперь...
        Восемь часов утра. На том же поле у той же вышки. Мелкий холодный дождь. Мой напарник - добродушный узбек Бухара, (он даже доволен таким именем, любит родной город). Бухара на призыв старше меня, и предоставляет мне все заботы об обустройстве. Первая попытка: я иду в лесок и набираю веток. Не горят, а почему? Сырые, понял, ура! А что же делать? Вдали виднеется одинокий домишко с пристройками. Иду туда по обочине дороги. Выгляжу: толстый (под шинелью еще и телогрейка), ухи у шапки опущены, но не завязаны, а как у почтальона Печкина, на носу круглые джонленноновские очки. Трофей есть - штук шесть досок посуше и отодранный от сарая рубероид. Со второй попытки костер разводится, вот уже и жить можно. Бухара бегает вокруг и обсыхает.  Затем следует завтрак. По банке перловки с тушенкой и чай. Воду для чая, по предложению боевого товарища, кипячу во фляжке, он обещает: "В часть вернемся, дашь кому-нибудь, он помоет". Ладно, хотя припахивать никого я не буду, а буду мыть сам. Дрова идут к концу. Бухара видит это, знает, что будет плохо, но идти не хочет, не положено, старый все-таки! Ладно, хрен с тобой, мне прогуляться, в общем-то, в кайф.
      Так день и идет. Я раз в полтора часа брожу за топливом, а Бухара торчит у костра. После одной ходки возвращаюсь с совсем уже неожиданными трофеями: три бутерброда с сыром, помидор, пачка печенья. Это результат милой беседы с милыми девушками, преподавательницами какого-то ленинградского института. В четыре часа пришла смена, а стрелять повели меня с Бухарой. Бетонная площадка, на ней лужа, в луже плавает плащ-палатка. "Ложись!" Сюда, в эту лужу? Ложусь, очки заливает все тот же дождь. Со злости попадаю во все мишени и тут же порчу себе результат, выпуская оставшиеся патроны в землю. Итого счет увеличен до 27 патронов, к концу службы, наверное, наберется целый магазин, а то и два выстрелянных. Будет, что детям рассказывать. Теперь в часть, а к восьми снова на поле. Костер погас, а дождь сменился мокрым снегом. Рубероид уже драть неоткуда, он отодран мною весь, и спасает положение только ящик сена, которое пришлось тащить от этого же дома. Ветер крутит снежные вихри, а вместо звериного воя и дитячьего плача раздаются очереди. Я, как шаман какой, бегаю вокруг огня, очки залеплены снегом, я их снимаю, а потом уже и найти не могу. Так чуть ли не до полуночи.
      Наконец, вся команда оцепления в сборе у автобуса, и еще один повезет начальственную мафию. Начальство рвет вперед, а мы в кильватере поначалу, а потом и вовсе отстаем. Через полчаса двигатель меняет тон и вовсе тухнет. Светофор? Нет, бензин кончился.
          Дорога. Справа странный дом без огней, слева забор, впереди железная дорога. Два, а может, и час, ночи. Автобус быстро остывает, в нем душно и тоскливо. Я вылезаю на дорогу, по ней нервно прохаживается ротный и обсуждает с еще одним капитаном создавшееся положение. Искать нас здесь не будут, передний автобус пошел другой дорогой. В часть позвонить нельзя: не работает городской телефон. Можно позвонить в управление, а оттуда в часть придет телеграмма, но кто знает телефон управления? Я по собственному почину останавливаю пару грузовиков и у обоих натыкаюсь на вежливый и невежливый отказ..

      Обратно в автобус. Там тухлый запах смеси пота и бензина. Маруняк требует анекдотов. Отвечаю отказом. "Иди сюда". Что ж, напросился. Фанера пробита, и я начинаю скучным голосом: "Идет еврей по пустыне..." Меня продолжает еще кто-то, и вправду, когда внимание отвлечено, как-то легче. Через два часа сидения возвращаются водитель и Коробок с тремя ведрами бензина. Залезли на какую-то автобазу и откачали там. Это называется "солдатская смекалка". Может быть, и входящая в противоречие с уголовным кодексом, но смекалка. Приехали в часть в полчетвертого, а потом спали до обеда, правда, с перерывом на завтрак.

Солдатские разговоры о любви

Ладно, про неуставняк сказал. Ну, а с любовью как? Вот ведь, даже этот, как его, который "Сто дней до..." написал, куда как прогрессивный товарищ, а и то без любви не обошёлся, может, так и надо? Раз надо, значит, сделаем. Только придется специфические выражения для более полной передачи динамики речи не в {...} заключать, а просто точками изображать, авось, понятно будет. Итак, «Лирика»!
 Этот разговор я слышал в бытовке. Разговаривавшие на меня внимание не обращали:   
  -  Ну, а она что?
  - А она письмо прислала. Дескать, ты ..., меня не любишь и все такое, а я знаю, что в это время ее уже Колька .... Я-то ее послал ... с удовольствием, я себе здесь уже ... завел, и баба .... Ну, и написал ей для порядку: мол, так и так, я тебя любил и любить буду, но раз уж расстанемся, то не я виной.
  - А я своей тогда не так писал, ну ладно, а дальше-то, я слышал, он этого ... на ...?
  - Да нет, это он ее послал, а она, ..., про меня вспомнила, ... старая, и вновь письмо: вот, смотри: "Я безумно виновата, но верю, что ты меня простишь ради тех радостных минут, которые у нас были, я очень хотела бы, чтобы наша любовь была крепче по-прежнему".
 - Так ты чего теперь делать будешь?
 - А ... его знает. Лишняя ... вроде и не помеха, да ... много.
 - Да пошли ты эту дуру в ...! ... она кобылой, на ... она тебе теперь-то?
 - Я пока напишу, что подумаю, а там увидим.
 - Так она к тебе, ..., сюда приедет!
 - Ну и .... А на ... послать всегда успею."
 Я ушел из бытовки и так и не узнал, что, наконец, решил этот Ромео, но «зазубка» на душе (да простится мне такое выражение) осталась и остается до сих пор.

Подвиг часового

Подвиг часового, вернее хроника одного караула.

      "Светлым, но поздним вечером часовой на вышке у автопарка увидел нехорошее. Уже давно внимание бдительного воина привлекали белые "Жигули", стоящие около забора вверенного ему объекта. Не укрылось от его внимания и то, что неизвестные в количестве до трех мужчин ведут себя крайне подозрительно. И вот на территории автопарка появилась тень. В руках у тени были две канистры, которые тень перекинула через проволоку в руки экипажа "Жигулей". Не растерявшись, часовой уставным сигналом доложил об этом в караульное помещение. Начальник караула, м.с-т Б., приказал часовому вести себя тихо и не привлекать внимания преступников. После краткого, но содержательного разговора разводящий ефр. Д. в сопровождении двух караульных бросился к месту преступления. Злоумышленники явно не ожидали такого поворота событий, и предприняли попытку уйти от расплаты. Но их затуманенный алкоголем мозг подсказал неверный путь для этого: белый автомобиль завяз в луже на дороге к картофельным полям. Когда же преступная группа сумела развернуть свою машину и направилась обратно, на ее пути уже стоял ефр. Д., делающий красноречивые жесты затвором своего автомата. За бдительность и стойкость состав караула был отмечен в лучшую сторону командиром части."
       А теперь, уже человеческим языком, комментарий. Крали бензин по наводке одного из прапоров, поэтому и действовали так нахально. Расчет правильный: хоть часовой и должен охранять энд стойко оборонять, но это если кто чужой. Ну, а разве я в здравом уме буду прогонять с того же склада ГСМ какого-нибудь прапора, к которому в субботу сам же приду бензинчику просить, краску для роты развести!
 Кстати, этим и объясняется первая реакция начкара, да и часовой, хоть и зелень, а тоже звонил не для того, чтоб приказ открыть огонь получить, а чисто для информации. Потом этому часовому через третьи руки пообещали крупных {неприятностей}, не знаю, получил он их или нет. Хроник это событие так комментировал: "Твое дело пост охранять, а кто чо делает, это не к тебе". С другой стороны взять - раз уж взялись ловить, так делали бы по уставу, а не абы как.
       Впрочем, воры нашли отмазку. Заявили, что ничего такого не было, а эти канистры подложили уже потом, чтобы недостачу покрыть. Чем все дело кончилось, нам так и не сказали, но в отпуск оба героя все же съездили. Их надо было либо в отпуск, либо на губу, так решили, что нарушителей у нас и так хватает, а вот героев дефицит.

Ещё один подвиг часового

Следующий караул начался с накачки. Во-первых, в пример был поставлен предыдущий, а во-вторых, сделано предупреждение: праздник. Не бог весть какой праздник Конституции, но пить народ будет. Опять же, история с детективом. Не исключено, что сообщники захотят отомстить. И вот наступила ночь. Ничто не предвещало трагедии. В небе лениво переливалась жалкая пародия на северное сияние. Я бродил между двумя рядами колей проволоки и думал о разных приятных вещах, например о том, как буду завтра поглощать праздничный обед.

       Время идти смене, полночь то есть, впрочем, по горькому опыту я знаю, что сейчас заступающая смена в лучшем случае продирает глаза. Передо мной узкий коридор между двумя рядами проволоки, затененный стоящими вплотную машинами. А дальше - светлый забор. На фоне этого светлого забора появляются движущиеся тени. Это что, смена, что ли? А не рановато ли? Ору: "Стой, кто идет". Молчат, сволочи, движения не прекращают. Дублирую команду - нет эффекта, значит, надо вспоминать устав далее. "Стой, стрелять буду!" А они все идут. Еще раз пригрозил - никакого толку. Ну, что оставалось делать? А еще на беду устав пресловутый я не то, чтобы наизусть знал, а все-таки знаки препинания помнил (уроки учебки, где спать не давали, пока двадцать одну статью не ответишь).
      Снял я ружо свое с предохранителя и бабахнул в беззвездное небо. И за свое опять: "Стой, кто идет". А в ответ: "Начальник караула", - видать, прочистился слух-то! А чтоб начальнику не скучно было, шел с ним на пару дежурный по части, до жути нелюбимый всеми капитан "Прищепкин". Этот Прищепкин потом в караулке чуть не расплакался. "Вы ведь меня убить могли, если бы я испугался да побежал!" Да, мог бы. И правильно сделал бы, никто б не упрекнул. Словом, оказался я без вины виноватый. Утром пришел в караулку весь начальственный состав части во главе с полковником, и началось следствие.
    Вывели меня снова на пост, и я раз десять, наверное, или более орал: "Стой, стрелять буду". Детишки за забором уже и смеяться устали, а я все ору. Сняли меня с караула, повели писать объяснительную. И не одну, а пять штук я их написал.
    Начальник штаба батальона, "Осип", меня подбодрил: "Ты, ..., пиши как было, ..., я, ..., на твоей стороне, .... Эти ..., ..., вообще на пулю напрашивались, вот, ...," Осип лезет в устав, открывает его совсем не на том месте, "вот, ..., написано, ..., часовой применяет, ..., оружие без предупреждения, ....! Ты, ..., пиши, не бойся!"

   Следующий мой наряд был по столовой. Но зато Прищепкин проверять посты больше не ходил.

Хозяйственный день

ПДХ!... Расшифровывается как "парко-хозяйственный день". С утра роты строят на плацу в рабочей форме одежды, офицерА и прапорА, коим нужна рабочая сила, набирают команды и уводят их на места работ. Впрочем, на плацу строится не вся рота. Человек пять или семь схоронены в сушилке и составляют личный резерв ротного. Логично, лучше рискнуть обмануть начштаба, авось не заметит липы в расходе, чем руками своих личных солдат помогать кому-то. А резервом и поторговать можно.
 - Леша, у тебя четырех человечков не будет?
 - А что? Можно поискать, только тогда выпиши мне фанеры для каптерки.
 - Какой фанеры?! Нет у меня фанеры, орголит сойдет?
 - Давай орголит, ладно.

       И четыре человечка идут до пяти часов пилить какие-нибудь дрова. Впрочем, кому как повезет. Например, у меня раза три бывали ПХД вроде такого: вывели меня в рабочую команду на переборку картофеля. Я и еще четверо человек. Стоим у склада. Вернее, за складом, чтобы никто не увидел, что без дела стоим. Холодно, а с той стороны солнце. Хрен с ним, будь что будет. Три минуты стояния на солнышке - дождались. У начальника склада нет каких-то ключей, и нас он передает другому прапору: "Все, мужики, сидим, ждем у автопарка, сейчас поедем в деревню цемент грузить".
       Еще час сидим у парка, отбивая попутно две атаки - каждому проходящему офицеру не терпится нас припахать. "Так, мужики, в деревню не поедем. Идите, ищите зампотылу, он вам поставит задачу". О, это дело серьезное. Зампотылу, Стрелок разлюбезный, очень распорядительный товарищ, и иметь с ним дело никому не улыбается. Заходим к дневальному по парку. "Стрелок здесь?" Нет его здесь и, скорее всего, он тут не появится. "Прекрасно, мы тогда его тут подождем". Но вместо Стрелка на нас натыкается начальник парка. "Зампотылу? Его не будет. А вы сейчас идите ко второму парку, там крышу заливать поможете".
     О, это сколько угодно! Тем более, что гудрон будет разогреваться еще часа три, а обед через двадцать минут.

Боевые будни

Пошел наш герой на смены.(Есть и фото) Шесть через шесть начал нести боевое дежурство по охране и обороне наших священных рубежей.
    Впрочем, охраняю не я. Охраняют две другие роты, а я только связист. Вся работа идет по проводам да по автоматике, а я на крайний случай или на случай проверки боеготовности. Еще один радист сидит рядом со мной, второе направление. На нем работы больше, а ответственности меньше, и поэтому на него сажают в основном младшие призывы, для практики и комфорту. Я тоже сначала на нем работал, да еще с каким великим старанием, а потом понял, что никому это, в общем, не нужно, и принялся {ерундой} страдать.
      Договоришься с радистом напротив, мол, вызову в два часа ночи, и все, свобода. В конце концов, не он мне нужен, а я ему, надо будет - найдет способ до меня добраться. Да и если б так только у нас! Я на этом БД просидел, в общей сложности, без малого год, и такого насмотрелся! Иногда даже страшно становилось, как это мы до сих пор живы с такой постановкой работы. Одно утешает: там, за бугром, бардак не меньший, и поэтому очень уж расстраиваться не стоит.
       Смех и грех! Комбат смену с дежурства встречает: "Ну, как, выспались на дежурстве?" И пошла смена канаву копать. На смену приходишь - а там дежурный какой-нибудь, если поупрямей, так возбухает, отчего, дескать, рожи пухлые. Ему-то хорошо, дежурному. Сутки через двое-трое ходит, и, кстати, спать ему тоже разрешено, а хоть бы и не разрешено, его-то кто проверит? Самый естественный выход: самому жить и другим жить давать.
 А дальше больше. Солдат с наглой мордой шумит в роте, что он всю ночь пахал на смене, солдат на смене с наглой мордой орет, что весь день пахал в роте. И то, и другое вполне возможно, командир или кто там может верить, а может не верить. Широкое поле для взаимного обмана! С обоих сторон. Командир приказал к завтрему вскрыть теплотрассу, и ни ротных, ни комбата не волнует - смена, не смена. Я могу до полудня смотреть телевизор, но если ротный кидает смену на уборку территории, то начну возмущаться и прочие телодвижения.

      Сменные и ротные офицеры не сотрудничают. Если я в техздании залетел, меня в техздании же и {накажут}. Только в уж каком-нибудь грандиозном случае дело передается в роту. Это моральная обстановка.
      Внешне смены обставлены так: техздание по конструкции напоминает типовую поликлинику, только несколько увеличенных размеров, причем подвальное помещение расположено на третьем этаже. Кроме шуток - там все кабели, трубы, подсобки и никаких окон, те, что есть, забиты. На первом этаже стоит ЭВМ, солдат туда только пол мыть допускают. Сначала и как программистов держали, а потом один из них стер чуть ли не всю операционную систему и какой-то уникальный файл в придачу. Там же, на первом этаже, линейная комнатушка, это куда все провода сходятся, телефон, телеграф и прочее. Этот отсек мне всегда подводную лодку напоминал: окно забрано синей стеклоблоковой решеткой, по стенам кабели висят, аппаратура тоже по бокам, а из динамика контрольные импульсы: кап, кап, кап...
       А выше уже остальные аппаратные пошли. Множество заброшенных помещений, они заколочены и загадочны. Сортир заперт, водопровод только пожарный, не действующий. Только у машины на первом этаже есть водоснабжение, но туда не всегда попадешь. В сотне метров стоит деревянная хоромина на пять сидячих мест. На машине работают офицерские жены, и они в эту хоромину ходят по двое - одна сидит, другая стоит у входа, во избежание. Солдаты хоромину не любят и углубляются в окрестные рощи. У входа в здание стоит дневальный. Его задача мыть лестницу и проверять пропуска. Лестница еще туда" сюда, а вот с пропусками туго. Их просто никто не показывает. Если пришел человек - значит, надо. А кому не надо, так тот сюда просто дорогу не найдет.

     Рядом со зданием в лесу "Космос". Огороженная проволокой площадка, на ней на колодках три машины и тарелка спутниковой антенны. на проволоке таблички: "ОПАСНО! ОБЛУЧЕНИЕ!".
      На космосе дежурят двое. Делать им на 98% нечего, но они дежурят, и никто этого не отменит, ибо космос не подчиняется никому, кроме командира части. Ни к батальону, ни к роте официально он не относится, правда, это не мешает ротному ставить космонавтов в наряды. Вокруг - антенные поля, редкие проволочные сетки на семиметровой высоте, фидера на столбах, между ними тщедушный, но густой лес. А за драной колючкой уже и настоящий сосновый бор, откуда всё тот же Стрелок крадет совхозный лес.

Новая эпоха

Наступила новая эпоха в нашей ротной жизни: появились ритуалы и культурные мероприятия
     Для начала: смены всех трех рот выстраиваются на плацу. Стоят, мерзнут либо потеют - по времени года. Ждут. Ждут какую-нибудь из рот, потому что кто-нибудь да опоздает. Либо в чайнике засидится, либо телевизор засмотрится, либо просто неохота идти.
     Прибывает ответственный по части. "Где вторая рота?" Вторая рота нехотя строится и выходит под хоровой мат. "Бегом сюда!" это приказывает ответственный, который эту роту (вернее сказать, смену этой роты) ожидал. Равняйсь-смирно, и зачитывается "боевой приказ". Называются фамилии, названные откликаются. Пишут этот приказ в штабе батальона, писарям больших забот нет, и фамилии перевраны, переставлены местами, а то и просто не соответствуют реальности. Прочитают кого-нибудь, а он в наряде. Хорошо, если ответственный нормальный, а то начинается разбирательство, уходит время, а стоять не так уж и весело.
     Но вот приказ зачитан. Опять же по желанию начинается осмотр внешнего и внутреннего содержания. Ну, что можно у солдата найти? Самое страшное, что он с собой на развод потащит - это банка консервов или книжка детективов. Зелень тащит, в основном. Старому человеку, особенно под дембиль, надо остепеняться, поменьше попадаясь на глаза и язык начальству. А молодой пусть смекалку развивает и вообще учится боевому мастерству. Вон, наш неунывающий Ванюшка Крокодилов, так он поставил своего рода рекорд, протащил через построение гриф для гитары. А в основном всю контрабанду отправляют в техздание по тропе Хо Ши Мина через кочегарку и свинарник либо по дороге несут, полагаясь на судьбу.

       После осмотра - гимн. Его заводят в клубе по сигналу от кнопки в трибуне на плацу. Иногда, когда начальствующее лицо не приходит, кнопку нажимал кто-нибудь из состава смены, и поехали. Хуже всего зимой. В эту гимновую кнопку однажды даже воды налили, чтобы не стоять. И наконец, последний этап ритуала. Прогулка до техздания под чьим-нибудь чутким руководством. Если ведет кто шарящий, то все более-менее. И в ногу вроде бы, и {разговоров} не шибко много. Но иногда бывает очень здорово.
      Король всех рулил - несомненно, Борька. Его длинная фигура, его каркающий голос пользуются заслуженной популярностью. Обычно Борькиного терпения хватает метров на сто. Потом начинается:
 - Товарищ солдат, прекратите разговоры! Я сказал, прекратите разговоры! Смена, стой! Товарищ солдат, вы хотите сказать?
 - Да, хочу, но это обидно.
 - Тогда выйдите и скажите!
 Отдельные голоса сливаются в общий хор: "Карр, карр! Я уже расхотел! Мужики, может, пойдем? Что таки хочет этот дурак?"
 - Ну, если нечего сказать, тогда молчите. Шагом марш!
 - Осторожно, двери закрываются, следующая станция продсклад!
 И действительно, у продсклада следующая остановка. Теперь не в ногу идем.
      У Борьки было одно хорошее качество: он никогда не закладывал. То ли совесть, то ли стыдно себя нулем как командира признавать. С ним мы иногда по сорок минуть ходили восемьсот метров от плаца до техздания. Как-то раз смену встретила огромная надпись на снегу "Боря, я Вас люблю!!!" Возможно, это его как- то утешило.  И еще один дивный корень водил смены, в чине капитана. Ребята как-то раз его поймали на онанизме и, естественно, делать из этого факта секрета не стали. Этот капитан утомлял крайне. Два часа ночи, а он подает команду "Смена!", мол, строевым пройдитесь, мальчики. Народ, естественно, начинает дружно хромать или, по моему рецепту, устраивает такой строевой шаг, что это чмо начинало брызгать слюной. В комплексе с фуражкой, держащейся на ушах, это впечатляло. Плюс к тому потоки милых выражений типа "подонок", "скотина", "сволочь" и прочие цензурные ругательства.

        Пройдясь с ним пару раз, я решил: нет, так я больше не ходец. И просто перестал ходить на разводы. Дорогу в техздание знаю, зачем же еще и провожатый? Хорошо стало, когда стали поротно ходить, под командой старшего смены, ефрейтора какого-нибудь. Иди, как вздумается, только фуражку на горизонте заметить не забудь. А то начнется: крючок не застегнут, ремень не подтянут, руки в карманах... А последнюю осень под музыку ходили. "Марсельеза", "Боже, царя храни", "Стенька Разин", просто марш - это мой репертуар на губной гармошке был, очень развлекало.

Наш Пластилин

Название ансамблю предложил некий Дима Д., с которым я имел дела очень мало. Он ушел первой осенью. Отчасти его, отчасти Наркошиными стараниями на базе трех клубовских электрогитар, раздолбанной ударной установки и усилителя организовалось вышеупомянутое явление. Хорош был первый концерт! В штанах от хабэ, но в рубашках от парадки, в картонных шляпах диких фасонов ребята спели пять песен про золотые облака, голубей мира и память детства твоего. Я подошел к этому Диме Д. и попросил просто не гонять меня с репетиций, а там, глядишь, на что и пригожусь.
      Пригодился несколько некрасивым способом. Наркоша, соло-гитара, был зеленый, а я не особо бурый, но все же череп. И мне на эти репетиции куда как проще было попасть, чем ему. Ведь этот ансамбль хоть и был разрешен командиром, но от нарядов и работ никого не освобождали. Самое большее, что могло быть для нас - это согласование нарядов, чтобы и заступали вместе, и освобождались вместе. И вот иногда я вместо Наркоши брался за соляк. Брался плохо, хотя изредка и проскальзывали приличные моменты. На втором концерте меня освистали, не за игру, а за просто появление на Наркошином месте. Но меня не выгнали.
      Вся наша команда (фото) довольно неплохо сошлась характерами, хотя очень часто приходилось быть свидетелем такого рода сцен: Валера, певец и ритм" гитара, наиболее опытный из нас, высказывает претензия к "ударнику умственного труда" Владимиру Иванычу. Тот оскорбляется.
 - Валера, я же не говорю тебе, как по струнам бить!
 - Слушай, Вова, ты же в струнах не понимаешь! А у меня барабанщик был специально ученный!
 - Ну, тогда и иди на ...! Вызывай себе своего ударника!
 - Вова, ты порешь .... Ты ..., и будешь играть, как я сказал!
 - Ты сам ..., и я с тобой вообще разговаривать не буду. Все!
 - Вова, я тебе сейчас ... дам, ... ...!!!
 - А ты не ...! ... я в глаз твои ..., и ты сам ... получишь!
 В разговор вступает другой Валера, басист, он самый старый по духовному миру своя и весьма прямой мужик.
 - Рты позакрывали! Сейчас оба на говно пойдете! Ты молчи, ... получишь, и ты тоже ... получишь. Все, играем, не дай бог, кто еще {выступит}!!

    Так и жили. Потом я еще не раз упомяну про "Пластилина", он был немалой частью моей жизни, а пока хватит.

Снежный человек

Поздней осенью космонавты начали жаловаться, распространять мистические слухи: завелась на космосе нечистая сила, жить, собака, не дает. (Напомню: «Космос» - это площадка с техникой, будками и антеннами дальней космической связи) Факты такие: то машина вдруг сама по себе покачиваться начнет, то кружку на столе оставил, а через пять минут она уже у сарая валяется. А однажды вообще нереальная вещь произошла. Двое парней сидят у машины и видят, как ручка кабины поворачивается вниз, дверь открывается, ручка поворачивается обратно, и вокруг на три сотни метров - ни души. Выпал первый снег, и вот кульминация: в три ночи - звонок: "Это ...! Весь снег вокруг босыми лапами истоптан, ... буду!"

        Так родилась легенда о снежном человеке. Всю ночь космонавты просидели в машине, боясь выйти на улицу даже по нужде. К утру снег растаял, и произвести экспертизу не получилось. По части поползли слухи. Кто-то из окна техздания видел на антенных полях нечто мохнатое и бегающее. Кто-то, сидя в деревянном строении, подвергся нападению неизвестного рычащего объекта. Бывший мичман, а ныне прапорщик "Никки" выходил по ночам из здания только с пистолетом в кармане. Из управления пришла телеграмма с приказами ловить, а о поимке докладывать немедля, это кроме ежедневной сводки о состоянии дел. В качестве рабочей гипотезы было принято предположение сельчан о сумасшедшем полицае, который скрывается в здешних лесах.
     Сами сельчане, впрочем, больше нас боялись нечистой силы, и резко сократили ночные прогулки. Комбат на плацу плевал и орал, что все это ерунда. "Если кто его встретит, то разрешаю его обоссать!" По новому снегу появились новые следы. Ансамбль "Пластилин" исполнил песню, начинающуюся словами: "Босоногий домовой жил в лесу вольготно летом". А потом ажиотаж стал стихать. Духовный лидер космоса Степан во всеуслышание заявил, что поймает идиота и {лицо} раскроит. Никки перестал носить на смены пистолет, а газету с портретом "его" сняли и заменили новой. Я тогда не нашел в себе сил открыть тйну гуманоида. Командование из меня тогда, наверное, набило бы чучело или поставило в вечный наряд по столовой. Дело в том, что это я бегал босиком по снегу, благо опыт есть. И потом давился смехом, когда слушал удивленные возгласы дневального, принимающего телефонограмму о явлении. В тайну был посвящен с самого начала мой напарник по смене и потом еще ребята из ансамбля, с которыми я не мог не поделиться цацой.

Дебют в роли доброго черепа

Благородные мечты близки к осуществлению. Я по всем законам получил власть, и теперь могу ею не пользоваться. Казалось бы. Ан, нет. Я хочу в спалке порядок наводить? Нет. Значит, надо заставлять молодь. Получается плохо. Просто безобразно. Дембеля и старье глядят на меня с сомнением, новый "за старшину" по имени Анвар, видя отсутствие во мне рулежного рвения, резко меняет отношение. Повод - фляжка, в которой я с бухаровой подсказки кипятил чай. Она обгорела, и ее надо покрасить. Нечем. С авторотой, где можно этой краски достать, я никогда дел не имел, нету связей. Анвар терроризирует выплатой в десятикратном размере. Хрен с тобою, только отстань. У меня и так очередной период дохлого состояния, когда ничего не хочется и все валится из рук, да еще и такая помощь. Тухло. А как там зелень? Буроватая, видит, что ее по черному чушковать опасаются и начинает потихоньку опухать.
        Каждый реагирует по-своему, а в общем два типа поведения: либо идти на риск и таки держать мальчиков в страхе божьем перед своей персоной, либо уйти вбок и не делать так, чтобы была видна эта самая командирская несостоятельность. То есть поменьше командовать и поменьше привилегий иметь. С точки зрения морального кодекса строителя коммунизма второй вариант гуманнее, но в армии такое заявление открытым текстом прозвучало бы дико. Я это и тогда понимал, и поэтому как-то под особо мрачное настроение - кстати, вызванное очередным непризнанием Анваром того минимума прав, на который я все же претендовал - так вот, я как-то раз все же {ударил} пару раз одного из мальчиков, и не могу сказать, чтобы это принесло какую-нибудь практическую пользу или просто утешило. На сменах я сразу ввел демократию, правда, полы все-таки не мыл. А так - старался обращаться с народом по-человечески, и надо заметить, что подопечные тоже старались не подкидывать мне гадостей. Не знаю, прав я или нет был в этом, но факт есть и его не зачеркнешь.

В разгар перестройки

А вот картины армейской службы в постзастойный период…

        Кто у нас начальник? Приходящих несколько, а постоянно торчит дежурный по связи, ходят три прапорщика по очереди, иногда кто-нибудь из приходящих капитанов тоже заступает, тогда у прапорщика еще один выходной.  Задача дежурного - рулить, чем придется, отвечать по спецтелефону и получать по нему же {пилюль} в случае какой-нибудь залипухи, не обязательно своей. Плюс к тому поддерживать дисциплину на постах. Наиболее просто к этому занятию подходит некогда мичман, а ныне прапорщик "Лом". Он просто с самого утра заваливается спать, рыкнув предварительно: "Ну чо, желудки, связь держим? При пожаре меня выносить в первую очередь, не дай бог, разбудите!!" В этом есть глубокий смысл: в принципе функции дежурного по связи может на 80% выполнить любой солдат, немного приглядевшийся к сложившейся структуре связи. А кто пригляделся? Радист, который сидит рядом с дежурным.
          Итого складывается этакое джентльменское соглашение: дежурный не особо давит на личный состав, сквозь пальцы глядит на нарушения (естественно, такие, каких начальство не видит), а этот самый состав работает за дежурного и иногда даже берет его вину на себя. Если же дежурит начальник - дело плохо. Он непривычный к здешней демократии, и у него есть куча дел, что по хозяйству, что других. В такие дни аппаратная превращается то в столярную мастерскую, то в стройплощадку, то в канцелярию. Я, к примеру, прекрасно научился расписываться за Никиту, это наш временный ротный был, а теперь мой прямой шеф. Конечно, понятно, что все наши припашки рано или поздно состоятся, что за нас никто и дверь новую не подвесит, и стенды для документации не сделает (на фиг они нужны, а командир приказал), но все равно обида остается.
          Ну, а так - спокой дорогой. Под одним приемником пачка чая, под другим кулек сахара. За декоративной панелью - полбулки хлеба. Кружки официально стоят у ведра с питьевой водой. Свободный приемник настроен на какую-то неопознанную радиостанцию, она передает веселое евродиско. С этого приемника по телеграфному проводу музыка уходит к товарищам через коридор, оттуда по телефону на первый этаж, а оттуда по переговоркам во все аппаратные нашей роты. Можно и в другие запустить, но у них своя система. Время от времени звонит телефон. "Лех, найди чего другого." Ух, {надоели}, нате вам религиозную передачу БиБиСи, нравится? "Лех, то не хорошо, ты чаго по{лучше} найди."
          Иногда пищит мой динамик. Проверил слышимость, и снова молчок. За дверью радиомастерская. Там обитают четверо духов, которых даже я недолюбливаю, но за них горой Лом. Правда, потом с этими ребятишками отношения наладились, но поначалу эта уральская мафия меня раздражала. Я ее тоже. Особенно интересной получилась "ящичная война".
          У мальчиков есть электрочайник (ломовский). Они его прячут в столе. Через день в этот ящик вделывается кодовый замок. Еще через день я обучаюсь этот замок открывать, подбирая код. Еще два дня - вдобавок к замку изготавливается шифрованный замыкатель для сети. Я делаю ход конем и ввожу в действие принципиально новый способ: просто просовываю руку между крышкой стола и железной рамой и пальцем отжимаю болт, служащий запирающим элементом. Распознав мой прием, эти мальчики поставили железную планку. Я было пал духом, но потом сообразил, как из алюминиевой ложки сгибать дикой формы отмычку, которой никакие препятствия не страшны принципиально.
         Это был последний аккорд, противоядия не изобрели, а может, просто примирилась мастеровщина. Их первое время очень поддерживал все тот же Лом, не дай бог, увидит, что их куда припахали, шум, хай, давление на психику. Не из какого-то альтруизма, нет, все проще: он в этой мастерской себе второй дом устроил. Вечерами картошку жарил, собирая в гости таких же рас...ев с других рот, ну, и мастерам кой"чего перепадало. А он у них под настроение вычищал из нычек домашние и чайничные запасы. Но с другой стороны: надо кому из ребятишек после отбоя остаться - нет проблем. Лом звонит ротному, дескать, у нас стойка сгорела, и все путем. Особо часто стали стойки гореть, когда в мастерскую он телевизор принес, но тут уж и у остальных начали появляться причины задерживаться. Мы, радисты, так вообще из своей аппаратной выходили, только дверь открыта и динамик на полную громкость. В той же мастерской магнитофонов штук пять было, тоже вполне легально, под видом ремонта. Я себе под полом среди прочих кабелей от них линию протянул, чтобы не сходя с места слушать, а выход ее под сетевую розетку замаскировал. А потом, ближе к весне, я туда и электрогитару из клуба притащил, причем совершенно в открытую нес, и хоть бы кто слово сказал.

           Это давно замечено: чем наглее, тем успешней. Один из наших так бутылку водки пронес, только без этикетки и горлышко тряпкой замотано - бензин, дескать. А в нашей роте с этим делом еще проще. На нашей аппаратуре регламент надо спиртом проводить. В день регламента, прежде всего, офицерский праздник, но и солдатам тоже перепадает. Я сам на тех стойках не работал и не знаю, сколько от положенного на их долю доставалось, но по прикидочной оценке так процентов десять.

       Как сейчас помню: загробный голос по переговорке: "Лёх, у тебя кружки есть? Дай на полчасика..." Дал. Время идет, самому чайку хочется. "Эгей, в трюме, кружки освободились?" "Ну, приходи." Иду на первый этаж, стучу в дверь. Открывает один из телеграфистов, морда красная, взгляд злой и испуганный: ты, мол, чего это тут ходишь? В глубине отсека уткнулся носом в коммутатор хозяин: "Это он за кружкой пришел, отдай ему!" Но я гляжу не на хозяина, а гляжу на третьего гостя. Он стоит посреди комнаты на четвереньках, а увидев, что кто-то пришел, считает нужным оправдать такое положение дела: "Вот, я сигарету потерял, а {бог} с ней!" Гость пытается встать, но поняв, что это дело обречено на позорный провал, принимает прежнее положение, иллюстрируя его словами: "Ладно, еще поищу". Поищи, поищи, а кружки мыть лучше надо. Хорошо я, а мало ли кто зайдет.

        По ходу дела свел я дружбу с соседями через стенку - командирский пункт. Там карты всякие интересные, дисплей связи и вообще культура. А архив у этого пункта - самое злачное место, пожалуй, во всем здании. Туда разве только баб не водили (при мне, а в старое доброе время и такое бывало). Я в этом архиве в ролях гостя был, и вообще разгулом не занимался. Самое значительное, что я там творил - это преферанс или картошка с грибами. Ах да, еще на велосипеде ездил, места хватало. В других ротах другие развлечения были. У кого-то зеленцов за окно на ремне вывешивали (4 этаж), а где брейк среди приемников плясали.

       Лето пришло - малина пошла, земляника. Правда, с малиной мне не повезло. Дважды подряд в один день я был повязан на этой малине тем же самым Никитой, и после этого он предписал мне строгий режим, поставив надсмотрщиком прапора Артемку, одного из славных по всей части людей. Это грустно. Раньше-то я просто так ходил по лесу гулять, в любое время года, даже по снегу бултыхал, эстетически самовоспитывался, а тут такой облом. В конце концов, ничего страшного случиться не могло. Зная, как выполняют свою работу боевые роты, смешно было бы думать, что от моей связи что-то зависит.

Сердечное прощание

К середине декабря ушли почти все дембеля, остался только Хроша, он дожил в роте почти до нового года. Последние недели попритихла даже крутая мафия, но иногда старые привычки давали о себе знать. Как-то раз, придя со смены, встретил я у дверей казармы Доктора, он тоже дембиль, но совсем другого сорта, добрейшей души человек. Показался он мне каким-то не в себе.
       Ладно, подымаюсь на наш второй этаж, захожу в спалку. Там имеет место быть такая вот картина: Маруняк с суровой нежностью проголодавшегося удава держит за горло сержанта Мишку, в общем-то безобидного по неумелости. Держит его и говорит примерно такую фразу: "Мишка, ты же недоносок, ну, как ты смеешь, ублюдок, на зелень орать, что она песни не поет?" Мишка похрипывает и прямо на вопрос не отвечает, а повторяет: "Ну, ладно, отпусти, отпусти, говорю..." Маруняк замечает меня. "Ну, вот Леша стоит, ну-ка, скажи ему, как ты мне отвечал, когда я тебя тогда на койке бил? Говорил, что объем легких маленький! Я же сейчас тебя, недоноска, удушу!"
       Рядом с Маруняком стоит Вова Асташка и уговаривает его: "Ну, ладно, он недоносок и {черт} с ним. Отпусти его на {фиг}." Мишка корежится, но из железных лап Марунюка так просто не вывинтишься. Дискуссия продолжается в том же духе. "Ты же, Мишка, сильный, ты же гирю поднимаешь, а ну, дай мне ...! Я же сейчас тебя удавлю, недоноска!"
 То ли Асташка уговорил, то ли само получилось - после этих слов вывернулся Мишка и - смешно, хотя и не до смеха - как пионер на картинке: пузико вперед, руки перед грудью - резанул через спалку. А Вова повел Маруняка дальше по казарме. А там и Хроша дебош в ленкомнате учинил, только я этого не видел.
      Ушли они наконец. И послесловием можно пустить такой рассказ очевидца: "У ротного в столе фотографии старых призывов: Асташка, Семен, Грегор, Гриша. Я как-то иду мимо канцелярии, глянул в щель, а ротный их перебирает. Посмотрит, весь передернется, потом вздохнет облегченно и обратно сунет".

Нарушитель дисциплины

Это я не выдумал. Выдумать можно было и посмешнее. Итак, в части очередной приступ уставной жизни. На четырехчасовом разводе командир разразился громовой речью по поводу необходимости ужесточения контроля. Вечер. Я иду с репетиции "Пластилина". Навстречу пузатый майор из второй роты. "Товарищ солдат, идите сюда!" Подхожу, представляюсь, честь отдаю гаду. "Почему у Вас крючок на шинели не застегнут?" Пожалуйста, смотрите, застегнут несчастный ваш крючок. "Почему, я спрашиваю, у Вас на хабэ крючок не застегнут?!"
Демонстрирую: застегнут и на хабэ. "Почему у Вас ремень за хлястик не заправлен, кругом!" Поворачиваюсь кругом и демонстрирую вполне заправленный ремень. "Кругом! Как Ваша фамилия?" Записывая фамилию в книжечку, майор удовлетворенно произносит: "Шапка, товарищ солдат, носится на два пальца от бровей, а не на полтора, как у Вас!" Холодно!

      Зима - сурьезная вещь, даже в цивильных условиях. А в нашей части с проржавевшей теплосетью и дохлой кочегаркой и вовсе мраки. В техздание ведет воздушная теплотрасса. На нее можно только посмотреть, и понятно, что она скорее сама замерзнет, но тепла в здание не даст. В казарме на стенах изморозь. Слой льда на стеклах под два сантиметра. Висит график температуры. Красная линия колеблется в районе 10"7 градусов тепла. В караулке, говорят, не выше пяти.
      Смены спасаются "козлами". Козел - самодельный нагреватель, от обернутого электроплитковской спиралью кирпича до сложных конструкций с вентиляторами. У нас на узле трагедия. У дежурного по связи козел сгорел, и он забрал наш. И теперь радисты и мастера тягают животное из одной комнаты в другую.
 У козла сидят, как у костра, а отойти от него - и холодно даже в шинели. Хуже всего идти на смену. Пока на плацу постоишь да гимн выслушаешь, а ведь еще топать сколько! Идет строй, и все носы рукавицами зажимают. А рядом Борька по снежной целине путь себе прокладывает и "раз-два-три" орет, правда, скоро он охрип и орать перестал.

      Пришел я однажды на смену и решил ноги погреть. Снял сапоги, размотал портянки и принялся отогревать пальцы. Сижу и чую: что-то паленым пахнет. Гляжу и вижу: большой палец ноги прислонился к спирали и обугливается. А боли нет и не было еще секунд тридцать. Да и то не там, где горело, а куда как глубже. Потом я так ребят терроризировал: что, мол, мяска горячего нюхнем, а?
       Сначала, пока начальство не соизволило подумать, в столовку ходили как раньше, в хабэ. По казарме в шинелях ходили, а на улицу, в без малого тридцать градусов, их снимали. В столовке пол льдом покрыт, от всей жрачки пар идет, но уже знаешь, что это не значит, что горячая она. В клубе вообще дикое зрелище: стоят мужики в шинелях, в шапках с опущенными ушами, из ртов пар идет, и на электрогитарах что-то такое лабают. И все это в тесной темной комнатушке, где всего освещения - сценический прожектор, поставленный на попа. Он же и свет давал, и тепло, лампа благо здоровенная.
     Куча угля у кочегарки все меньше и меньше. Новый привезти не на чем, наши военные машины в мороз не ездят. По части ползут слухи, что еще летом Стрелок пустил часть угля налево; это вполне реально, в это верят. Ночью, идя со смены, народ с тревогой всматривается в дым над трубой кочегарки. Вроде дымит, вроде еще живем. Днем смена ходит на уголь. Двое с ломом, пятеро с лопатами, загружают объемистую подвесную тачку и тащат туда, внутрь. Время меряется не в часах и минутах, а в тачках угля. Потом потеплело градусов до двадцати, и повезли нашу зеленую мафию на уголь, в деревню, не нашу, а там, где товарная станция.
      Я там не был и не жалею. Антоша (он же Наркоша) рассказывал так: "Пять вагонов. Знаешь люки у углевозки внизу? Вот мы их открываем, а уголек наш как лежал, так и лежит. Часов пять колупались, в роте потом поспали немного, и к ночи снова туда". Это делается просто: по переговорке ДПЧ шумит в роту - десять человек на уголь. И не {волнует}. Ну, кого дежурный по роте поднимет? Не своего же товарища! А окромя угля еще и территория есть. И не дорожка какая-нибудь, а плац, святое место. Полроты в наряде, свободные на угле. Кто чистить пойдет? Смена пойдет. Лопаты похватали и вперед. Кроме лопат есть еще и "вертолеты". Двуручный железный лист. На половине дороге он столько снега набирает, что {хрен} сдвинешь. Смена десять человек, работают пятеро. Старые выходят только в случае контроля ротного или под настроение.
       Сугробы по краям плаца высотой до скворечников. Когда снег не идет, то это не значит, что на плацу работы нет. Сугробы надо сначала выровнять по высоте, на другой день их надо срезать до метра (они издеваются!), а потом для полного идиотизма и шарма вдоль сугробов надо набить уголок, «ступенечку такую-эдакую». А там глядишь - и нового снегу навалит, да так, что едва разгрести успеем, а закидывать уже другая смена будет. По слухам, во второй роте народ от работ прячется по ночам под кровати. На лощадке неистовствует Стеклянный. Этот сугроб убрать, этот перенести и так далее. Как раз тогда и произошла история с Гришей и Левой. Правда, такие холода стояли не всю зиму, а так где-то с месяц.

Еще немного лирики

На двадцать третье февраля в нашу часть пришло интересное письмо. Педучилище города Г. приглашало нас на соревнование в КВН с группой спортфакультета. Вызов был принят, и энное количество воинов отправилось развлекаться.
      Сколько в автобус-пазик влезло, столько и отправилось. Нечего и говорить, мальчиков мы обставили по всем статьям. Ну, что ты, у нас один бауманец, один мимошник, двое с ЛГУ, трое новгородских политеховцев и пятеро псковских. «Найкращим» номером был африканский танец, причем специфическую музыку создавала моя гитара с червонцем между струнами (накануне деньги выдавали).
       Опосля - дискотека, педагогическая молодежь разогревалась в пустых классах, и некоторые из наших тоже подсуетились. А я в лучших своих худших традициях скрал гитару и устроил тоскующий концерт для какой-то абсолютно некрасивой первокурсницы. Настроение было такое, что я хоть для лягушки пел бы, сиди она достаточно терпеливо.
       Ладно. Через две недели новый визит в педучилище, на этот раз - с концертом "Пластилина".
       Ужас. Развернули мы свою "аппаратуру" в каком-то коридорчике, потому что танцы в заведении сием устраиваются в прихожей, рядом с раздевалкой. А коридорчик вел к единственному действующему сортиру - то есть каждые две минуты через нас кто-то лез. Сначала рушил тарелку, потом выдирал шнур у Антошиной гитары и под конец маршрута опрокидывал усилитель. А для полного кайфа у Владимир Иваныча живот заболел, и он исчез тем же коридорчиком, оставив нас демонстрировать чудо взаимозаменяемости.
       Отыграли, первая острота впечатлений прошла, и через неделю подходит ко мне некий Бульба из второй роты, благо, соседи: "Тут," говорит, "мне письмо пришло из педучилища, там интересуются мальчиком в темных очках, все с гитарой пел. Про тебя им написать?" Я согласился, и пришло мне письмо от некоей Вали. Началась душевная переписка, про которую так любят мечтать в "Комсомольской правде". Я про погоду - она про погоду. Она про Кузьмина - я про Барыкина. И непонятно, на фига ей эта переписка нужна. Да и мне тоже. Я же все-таки высокоморальная личность, не стану же писать открытым текстом - дескать, приезжай, в лесок пройдемся, грибов пособираем. А ей то ли в голову не пришло, то ли пришло, да по молодости лет постеснялась. Вот такая лирика. Мой друг Геша, тот попроще, ответил на такое письмо разок и больше не стал, а я тянул до дембеля.

Переписка наугад

В армии есть ещё такая категория писем и переписок - это письма "счастливому солдату". Узнают бабы каким-то образом адрес части и пишут от фонаря. Я таких писем видел штук шесть. Вот, мол, я такая и этакая, хочется мне с солдатиком переписку иметь, а то и лично познакомиться. Иногда от этих писем не веет ничем, но чаще запах вульгарности и дурости.
      Рассуждая чисто логически, можно понять, кто так может писать - либо уж совсем наивные девочки, начитавшиеся журнала "Юность", либо не пользующиеся успехом по месту жительства кадры, желающие хоть так украсить себе жизнь и поддержать реноме в глазах общества. Изредка еще ради хохмы пишут. Письма эти оседают у почтальона в клубе, и допущенная мафия отвечает стандартно: мы тебя тоже любим, пришли посылку колбасы. Иногда письма и в роты попадают, где становятся всеобщим развлечением, а особо удачные места передаются изустно. Я понимаю, что это жестоко, но все же...

        "Я очень люблю животных, и животные часто любят меня",
        "Наташа более живая, ходит на дискотеки, а я все больше поспать люблю", 
        "я самая обыкновенная, земная, но мечтаю о чем-то большом и великом". 

       Даже не зная армейскую аудиторию досконально, можно представить себе ассоциации и комментарии к этим фрагментам. А из-за одного письма был нарушен устав караульной службы, тот его пункт, где запрещается шуметь в помещении. Шум был сильный, ржало шесть глоток, то есть все. Письмо было уже вторым, его получил все тот же злополучный Лёва. Он соблазнился в свое время на обращение к счастливому солдату, и вот ответ, правда, не от адресатки, а от ее подружки, а у самой, оказывается, не было времени ответить.
      Я сейчас не помню всех перлов, украшавших то высокое послание, но вот хоть часть: "Мы с Русланкой (подруга) вместе ездим на лошадях и курим. Я уже не пью, а вот Русланка-то выпивает... Я уже многое в жизни повидала, перепробовала все, что можно, даже самое последнее, ты, наверное, понимаешь, что. А вообще, я баба веселая, люблю поржать, и забывчивая. Если дружбы нет, то друзей и узнавать перестаю".
      И для завершения картины в письмо вложена фотография этакого толстощекого Ильи Муромца с короткой стрижкой, а на обороте надпись: "Не люби, какая здесь, а люби, какая есть".

Ванька

Пронырливому скобарю, который вместе со мной приехал сюда из учебки, я присвоил кодовое имя Ванька, и оно к нему очень привязалось. Небольшого роста, со взглядом деревенского дурачка, он очень к этому подошел. Талант у него был влезать в доверие, особенно к сильным мира сего или к тем, кто на них похож. В учебке он был запанибрата с сержантами, а вернее, за любимого щеночка, которого одинаково приятно и попридушить шутейно, и мяском покормить. Там же, в учебке, он и в первый свой отпуск поехал, мать у него больная. Из этой же части он ездил раза три домой на десять суток, и еще без счеты в Питер, в больницу.  Ездил с Ломом в качестве сопровождающего, а потом увлеченно рассказывал, как они пиво пили и на дачу ездили. Угодливенький Ванька, в общем-то, никому не мешал, жил себе и жил, время от времени задабривая народ гостеприимными походами в чайник на очередной перевод. Первые сомнения по его поводу высказал ефрейтор Д., обратил внимание на фотку, где Ванька со вполне здоровой матерью стоят где-то на улице. Но товарища Д. в роте тихо не любили, ибо был откровенным карьеристом и комсомольцем - активным не в меру, и посему к его словам не прислушивались. А потом грянул гром. Полковник Ваньку до того пожалел, что решил комиссовать его из армии по обстоятельствам. Начали документы собирать и – грох-бабах, никакая не больная у Ваньки мать, а все нормально.
       Как отвертелся Лом, опять же покрыто мраком, а на Ваньку поорали и ни хрена не сделали! Даже решение исключить из комсомола завязло где-то в комитете батальона и плавало там до тех пор, пока Ваньку не перевели под ширмой все того же приказа о солдате и доме. Перед этим, правда, он таки успел получить хороших {пилюль}, в ночь битых очков, о которой я еще расскажу. А потом из той, другой, части приходили письма, что Ванька и там гнется как резиновый и уже на прекрасном счету у начальства! Мораль: за незастегнутый крючок или за неположенное слово люди страдают больше, чем чмошники типа Ваньки за откровенную гадость. Потому что Ванька просто обманул, а крючок не застегнуть - это уже вызов.

Ночь битых очков

Круглые очки я потерял на стрельбах. Овальные разбил на узле. Пластмассовые сломал в кармане. Выход? Пришлось позаимствовать у Валерки, припаять дужку и так явиться в роту. Фурор.  Очки не просто, а темные. В первый же час их все, кто в казарме был, перемерили, красуясь перед зеркалом с надписью "ЗАПРАВЬСЯ!". Никто темных очков не избежал. Даже ротный под конец не выдержал. "Погоди," стою, гожу, "..., что-то я сказать тебе хотел... Да, вот, смени очки, это я не приказываю, но очень советую, понял, нет? ..., дай-ка их сюда!"
         Пошел все к тому же зеркалу, затем вернул со словами: "В общем, ты меня понял, как только меняешь очки, эти мне отдаешь" В эту ночь стоял наш наряд по столовой. Это значит, что те, кому положено, будут ночью есть жареную картошку. Старший наряда Ванька, и случилось так, что он решил, что раз в роте нету замков (они в карауле), то стараться не для кого. А в роте был Ильхан, весьма неплохой мужик, даже в том датом состоянии, как той ночью. Он не стал поднимать зелень и устраивать пляски смерти, не стал устраивать дебошей в стиле Семена или Коробка, но развлечься было надо. Предоставим ему слово, как пишут профессионалы; итак:
         "Я гляжу вдоль тумбочек, а на них очки, как по ниточке выложены. И до того смешно мне стало, что взял я сметановские и напополам их разломил. Понравилось, понимаешь? И пошел я по ряду, сначала туда, а потом оттуда, и всем очки по карманам раскладываю. Твои тоже хотел, а потом держу их в руках и думаю: а ведь я их мерил, они же немного мои, получается, да и скучно будет в роте без таких очков! Так и положил".
         Потом, правда, ситуация юмор утратила. Ванька не принес картошки, и Ильхан, человек горячий, принялся его воспитывать. И за отпуска, и за подхалимаж, ну, и за картошку, раз уж речь зашла. Дело было долгое, чуть ли не до подъема, с перекурами и лирическими отступлениями.
         Резонанса в официальных кругах оно не получило, хотя и было доведено до сведения. Единственное, что было сделано, так это замполит во избежание просто отменил эту несчастную картошку. Ведь, по идее, ее жарили ночью для смены, которая поднимается в два, а с этих пор смене доставался просто чай с сахаром и черным хлебом, а еще потом, с помощью комсомольской организации, он был заменен на белый.

День испуганных майоров

Название условное. В этот день были испуганы все чины, исключая, конечно, нижних. Едет в часть начальство, три генерала. Зачем едет, известно - за недостатками, за которые надо угнать нашего полкана в казахские пески. Но тем не менее подготовка развернулась вовсю. На плацу сугробы выравнены по нитке. В нашей казарме срочно выскребаются полы - опять же смена пашет, - а в техздании вообще мраки.
       На узле все, что можно вымыть, вымыто. Вскрыты и вычищены все заначки. Никита с налитыми кровью глазами рассыпал сахар по полу и пинал ногами книжки, а экс-ротный еще более давних времен выгреб у соседей через коридор всю их фотолабораторию, выкинул в ведро бритву со шнуром и запасными ножами, но гитару, правда, не нашел. В последний момент Никита притащил краску, обновлять "сапожок" (полосу вдоль по стенке). Итак, все готовы, все на нервах. Связь в порядке, даже на втором направлении, для чего туда с помощью неуставных кодов пришлось срочно сообщить, в чем дело.
        Первое сообщение и первая реакция. Прибегает Никита и самолично затягивает все ремни. Генералы, приехав на КПП, первым делом до...лись до Стрелка и, прокрутив ремень наизнанку чуть ли не восемь раз (естественно, с обладателя не снимая, старый способ определения числа нарядов), остались недовольны. Пока суть да дело, решаю сбегать до ветру. Желтые и коричневые пятна у стены здания старательно засыпаны свежим снегом. У всех окон лестницы стоят дежурные начальники смен, а самый главный калиф на сутки уже давно внизу. А на горизонте показалась толпа. Меня гонят в аппаратную, нечего тут торчать.
         Через час крупнозвездная компания добирается до узла, до нас то есть. Силы явно неравные. С их стороны: два генерал-майора, один генерал-лейтенант и еще почему-то контр-адмирал. Все высокие, статные, пузатые и толстощекие. А как крейсер рядом с бригадой линкоров циркулирует вокруг тоже ничего себе, но все же помельче, полковник. А если корабельную ассоциацию продолжать, то наша эскадра состоит из крейсера - наш полкан, он еще более-менее по габаритам сравним с гостями, - майор тянет не выше фрегата, ну, дежурный по связи, прапорщик З., вообще не котируется, так, самоходная баржа с зениткой на баке и наганом у капитана в сейфе. Ну, и два рыбацких баркаса в хабэ навытяжку, но нас и не замечают.
        Цусима длится недолго. "А тут у вас ремонт?" это генерал глядит на линолеум. Он у нас когда-то был из одного куска, но сейчас покрыт заплатами самых неожиданных расцветок. "Никак нет, боевое дежурство." Генерал глядит на стену. На стене сияет лаком совместное наше с Гешей творение - стенд документации. Стенд хорош, только документация все-таки тоже не помешала бы. Адмирал открывает аптечку, созерцает тряпку для чистки блях, кусок пасты того же назначения, ножницы и коробку таблеток без опознавательных знаков. Генерал-лейтенант подходит к стенке. На свежекрашенном полу остаются следы.

          "Непонятно, что здесь делает целый майор?" размышляет вслух полковник. Но основной удар комиссия направляет по совсем неожиданной цели. Уже на выходе двухзвездный генерал замечает пружину на двери, и начинается шум. "А это что такое?! Это как называется?! Никакой эстетики, безобразие!!! Здесь же боевое дежурство! Это же вызов всему, что здесь происходит!!!" И победно удаляется, звеня стрелянными гильзами в трюмах. Наш майор выходит последним и, как будто что-то еще можно спасти, приказывает, вращая глазами на пружину: "Немедленно снять!"
          Я снял, и поскольку наша двухпудовая дверь держалась на ней, ходить стало куда как трудно. Через час, после очередного трудового подвига по ее открытию и закрытию, прапорщик З. неуверенно спросил: "Ммм, ты пружину не выкинул?" Я его понял, и все стало на места.

Делегат

Смена ложится спать. Кроме того, что с двух до восьми на дежурстве сидели, еще пару часов пришлось убить на политику. Сидели и писали в тетрадках, чем грозит потребление дефицитных напитков. Итого одиннадцать часов. Через полчаса подъем. Привезли, а может, сам приехал, к нам в часть делегат аж XX съезда ВЛКСМ, дабы заронить в огрубелые души искру божью.
        До клуба двадцать метров, но бежим бегом, взводный Летюха таким образом пытается смягчить десятиминутное опоздание. Делегат уже на трибуне, только начал. Итак, съезд был в Москве - ах, как интересно!  Очень напряженный график работы: с девяти до шести заседания, а потом обмены мнениями. Он очень уставал, я бы тоже так поуставать не прочь. Делегат перечисляет страны, которые приветствовали съезд. Я слушаю внимательно, и выясняется, что Зимбабве не поприветствовала. Даже Западное Самоа снизошло, не говоря уж о Восточном, а Зимбабве, значит, освободила... Запомним. Делегат едет дальше. Говорилось на съезде о проблемах, о пассивности молодежи. "И здесь такие есть!" Конечно, есть, рядом со мной спят уже трое. Двое понятно, они со смены, а вот третьего надо пхнуть. Пхнул. Третий заинтересованно открывает глаза, заявляет: "...! ...," и утухает заново.
         Речь делегата льется плавно, с положенной долей молодого задора, а я все жду слова, которое не может не прозвучать в любом выступлении на молодежную и около тему. Ну, ну, вот оно! "Появились у нас панки и металлисты..." Бедные металлисты! Поминают их, где ни попадя, тут и возгордиться недолго, хотя делегат вот еще что-то рожает: "Фанаты всяческие!" Знаток, ставим плюсик. А теперь конкретно по городу. Фанаты всяческие успешно выпускают пар на ремонте жилого фонда и на уборке мусора. Мажорными аккордами дальнейшего роста и скорого улучшения речь закончена. Вопросы, пожалуйста.
 Над задними рядами нависает мрачная туша начальника столовой, дабы отметить у начальства свою политическую активность, он интересуется тем же самым, о чем шла речь последние пять минут, проспал, сердешный! Делегат терпеливо повторяет. Бывший ефрейтор, а ныне уже сержант, Д. интересуется глобальными вопросами перестройки, не ради довольно туманного, хотя и радужного ответа, а, надо понимать, тоже ради демонстрации своего интереса к этой проблеме. Поднимается комбат. "Ну, а как будет с этими, пассивными, которые по" нашему жить не хотят?"
      Вопрос понятен. Третьего дня, поглядевши, видимо, впервые в жизни "Мир и молодежь", он долго плевался на плацу и орал, что в Череповце домну никак не пустят, масло по талонам, а эти сволочи себе кафе какие"то требуют. Но делегат подводит. Вместо ожидаемого "всех на лесоповал" он разводит антимонии об организации досуга. Комбат сидит, всем своим видом показывая: ничего, мол, я вам на плацу еще доведу. Делегат не унимается: "В Войсковицах у нас конно-спортивная школа, в Колпанах театр, в Тайцах клуб по интересам..." громовой хохот. "А что, я не так что-то сказал?" Все так. Откуда делегату знать, что в Тайцы наших возят на гауптвахту. Оканчивается встреча аплодисментами, а потом втыком командира за неумение вести себя в зале. До подъема смены осталось двадцать минут. Спасибо, было очень интересно.

Голубой

Никаких пошлостей. Это всего лишь производное от фамилии начальника штаба части. Я попытался окрестить его бегемотом, но не получилось. Опасный мужик! Народ в части уверен, что рубрика "Для тех, кто вяжет" его любимое чтение. Кроме него, пожалуй, никто не ходит ночами по аппаратным, выявляя тухнущую прослойку, зато ко всякого рода чайникам он относится снисходительно - если вовремя соврать, что это собственность начальника смены, дальнейших выяснений не следует.
      Интереснее всего наблюдать за Голубым на плацу, когда он разводит смену. Летюха читает приказ, а он активно вертит головой (а времени восемь вечера, ужин уже был, а "Время" еще не началось). Внимание! Цель зафиксирована! В полусотне метров из-за клуба показалась неясная фигура. "Так, а этой чей солдат? Товарищ солдат, ко мне!" И начинается допрос. Кто таков, куда идешь, что несешь, где был и кто разрешил. В случае недостаточно ясного ответа возникают подозрения, каковые влекут за собой новые вопросы. Жертва либо препровождается в теплые руки вызванного с роты офицера, либо отпускается по причине появления на горизонте более опасного объекта, например, не просто солдата, а солдата с мешком в руках. Это уж вообще прямая угроза. Как-то раз в хозроте дневальный на тумбочке при его появлении крикнул не уставное "Смирно!", а рявкнул, как привык: "Вяжут!" Голубой два часа шмонал тогда эту роту, решив, что дыма без огня не бывает, хотя пора бы знать, что это просто был законный рефлекс на такую важную персону.   

     Есть еще честные люди на свете!   Один из них наш ротный. Встретив вдоль казармы первой роты нашего певца и рулилу Валеру, он сделал ему какое"то уж совсем не по делу замечание. Валера, человек творческий, а потому нервный, ответил без смирения, а дальнейший диалог выглядел так:
- Товарищ солдат, как Вы со мной разговариваете?! Устава не знаете?!
 - А Вы тоже не по уставу разговариваете, нет там обращения "товарищ солдат".
 - Вы меня будут обучать уставу?!!
 - Да, товарищ офицер, приходится."
 Объявил тогда ротный Валерке три наряда, с докладом своему ротному, а в обед снова подошел.
 - Я посмотрел в уставе, там действительно нет обращения "товарищ солдат". Вы были правы, я снимаю с Вас взыскание.
 Есть еще честные люди на свете!   Сперли

      Или есть другой термин: обобществили. В тумбочке ничего оставлять нельзя, это я понял, когда в первый же день лишился полностью своего запаса конвертов. Тумбочка - нейтральная территория, взять что-нибудь оттуда воровством не считается. В смысле, что-нибудь по мелочи, пасту там зубную или парочку тех же самых конвертов. А там уже и привычка, и никто не посочувствует: сам дурак. Беда с книгами. Их уносят на смены, там книга кочует из аппаратной в аппаратную и в конце концов либо вяжется, либо исчезает без следа. Утаскивать навсегда их никто не собирается, но иногда так зашхерят, что найти невозможно. У нас, когда в радиомастерской был ремонт, совершенно неожиданно всплыл какой-то унылый роман, три года простоявший в шкафу в обложке от инструкции по регламентам чего-то там.
        Но техздание еще куда ни шло, а в роте вещи исчезают бесследно. Например, в день генеральского визита перенес я в роту свою электробритву. Уже вечером она ушла в небытие, безо всяких путеводных нитей. А под приказ началась эпидемия с зубной принадлежностью. Из тюбиков пасты выходят прекрасные медноблещущие буквы, а щетками наводится дивный фон на страницы, а ротного {теребит} комбат, {теребит} Осип, прочая шушера, почему в тумбочках комплекта нет. Ротный шумит, а паста пропадает, хоть так, хоть эдак. Выход он нашел соломонов: на очередную получку закупить не пасту, а зубной порошок в пластмассовых коробках - он и вправду оказался долговечней.
       Но отношение к личной собственности осталось беспредрассудочное, и посему всякого рода дефицитные вещи прятались в совершенно неожиданных местах. Варежки под матрасом - это ерунда, а бритва, примотанная проволокой к сетке кровати снизу - это уже интересно. Или шинель на вешалке, у которой в одном кармане банка консервов, в другом фотоаппарат, в рукавах новые сапоги, а в сапогах емкость (не обязательно со спиртным). Между прочим, такая жизнь достаточно удобна. Хочешь чего почитать на сон грядущий - прошел по тумбочкам, а по использовании положил в свою, дня через два исчезнет. Скрали подшиву - что ж, на белый террор мы ответим красным террором, и из-под соседнего матраца заберем вдвое.
      Впрочем, иногда грань колхозности пересекалась. Наш комсомольский деятель, мешок со взносами тоже в тумбочке оставил, и привет. Орали, грозились, а как найдешь? Так вначале безобидный обычай вырос в черти что. В уставе написано: за вещи дневальный отвечает, - а как он уследит, что в спалке делается, он на тумбочке стоит или, в нашем случае, на лестнице сидит, сон дежурного оберегает, мало ли кто в сортир проснулся, не ходить же за всеми. Но устав - он на то и устав, чтобы указывать, что делать, без единого намека, как.

Зачем всё о грустном?

Было ведь и чем развлечься? Было. Кино по субботам-воскресеньям, а потом и по средам. Двух видов фильмы: солдатские и гражданские. Гражданские - это для господ офицеров и их семей, солдат туда не пускали (если было кому не пускать). Опять же гражданские фильмы платные, двадцать пять копеек. Возят их из N, и наши деньги помогают тамошней кинобазе выполнять план - дело, конечно, незаконное, но гражданского гнева почему-то не вызвало. Та же самая база снабжала нас и халявой, по довольствию положенной, и иногда старикашка-киновоз собирал деньги и за бесплатные фильмы. Замполит по этому поводу высказал язвительную речь, в нашу сторону язвительную, а со старикашкой скандалить не стал, а то и вовсе без человеческих фильмов бы остались.  Репертуар: солдатские зрелища строго идеологически выдержаны. "Подвиг сержанта Мухмармеджинова", "Бессмертный гарнизон", "Преодоление", "Координаты смерти" и т.д. Гражданские ленты несколько иного плана. "Анжелика", "Новые амазонки", еще какая-то Франция - это для белых. Время от времени народ бунтует, требует равенства и человеческих зрелищ. В увольнение не пускают, так хоть на экране дайте на баб посмотреть! Командование проявляет гибкость: то дозволит, то прикроет.
       Выдвигаются встречные предложения: в кино идет 100% роты, строем, с песней, с предварительной проверкой на плацу. Во время сеанса комбат бродит по части и ловит незаконно шатающихся, у него грандиозные планы относительно очередной канавы. Из клуба доносится дружный вой: то ли лента порвалась, то ли мелькнула голая задница какой-нибудь красавицы.
        Вечереющая округа тиха, и под сенью приплацных лиственниц от клуба к роте бредёт я. Зажрался, одним словом. Не привлекает меня Борис Годунов в исполнении трудовой династии Бондарчуков, да и вообще, я с удивлением обнаружил, что не люблю смотреть кино. Вот ведь подлость! У меня же есть ключ от музыкалки, а оттуда есть дверь на сцену за экран, казалось бы, кайфуй - не хочу, а вот выходит - и вправду, не хочу. А для тех, кто хотят, наша комнатушка - проходной двор. Конечно, не для всех, а для хороших знакомых. Они чинно рассаживаются за сценой, безо всякой давки, со "Стрелою" в зубах, и глядят, словно из ложи.
       А я все в комнатушке, на драной "Аэлите" бренькаю маловыразительные мелодии. Редко душа кины просит, но бывает. Как-то раз после смены с Артемкой, в состоянии, близком к тихому помешательству, я захотел чего-нибудь идиотского. Дурацкого. Дубового - клин клином вышибить. И тут наш клуб не подкачал. Моему вниманию был предложен фильм киностудии Довженко "Голубые молнии".

Комиссары 80-х

"Комиссары 80-х"...  Хороший заголовок. Прямо в  журнал "Советский воин" просится, на страницу, не дальше второй-третьей. Хотя наши политработники на звание комиссаров не тянули явно. Трое их было. Комсорг части, трусливый и вредный капитан подростковой наружности, замполит батальона и замполит просто, подполковник Пиночет.

     Батальонный замполит - пожалуй, единственный из офицеров, кого солдаты любили и уважали. Нет в нем той обычной военной дубовости, автоматического преклонения перед любым начальственным словом, а есть в нем желание хоть немного сделать жизнь солдату получше, хотя бы и ценой нарушения каких-нибудь директив. Как всякому хорошему человеку, ему было трудно в части. Даже на глазах у нас происходили его стычки, ему же выволочки от начальства, а что уж в кулуарах происходило...

     Зато капитанчик был идеальным политработником. В меру инициативный - по предварительному соглашению с высшими, - в меру демократичен - руки жал неукоснительно, - и бесконечно нелюбим народом. ДПЧ из него был, пожалуй, не менее мерзкий, чем из Прищепкина. Я с этим капитанчиком немало дел имел по своему "пластилиновому*" профилю, и каждый раз выходил в тихом обалдении. Когда на тебя глядят полными доброжелательности глазами и объясняют, что чем чаще мы будем играть комсомольские песни, тем больше их будут любить, когда приходится доказывать, что для нормальной игры нужно хотя бы два дня (каких там дня, четыре часа между разводом и ужином!) в неделю, а в ответ казённые слова о распорядке дня, когда главный аргумент отказа "это не соответствует духу армии" тогда становится ясно, что это стенка, которую можно обойти, но преодолеть нельзя.
    Валерка, тот проще, тот раскалялся добела уже к середине подобных разговоров, и мне приходилось и его успокаивать, и линии одновременно не терять, а ведь еще надо помнить, что капитанчик, хоть и брат наш во комсомоле, а все равно начальник. Особенно ярко проявились душевно-политические качества нашего комсомольского вожака в таком вот эпизоде: пришел приказ о солдате и доме. Под него наш группешник ополовинивался, и трагедия эта была тем более сильна, что совершенно новую программу мы еще ни разу не играли. Но хоть записать-то на память ее можно? Время - одна ночь осталась. Решили: ночью все и сделать. ДПЧ - комсорг и есть. А ваш ротный не против? - это его первая реакция. Бог только свидетель, каким чудом я уговорил ротного. Снова к капитанчику. Нет, говорит, командир может не разрешить. "Ну, так спросите у него!" Ответ классический в своей откровенности: "Я не буду звонить командиру, он не разрешит. У него сегодня плохое настроение. Я из-за вас не буду портить себе отношения". И честный, комсомольский, демократически-централизованный взгляд из-под очков. К полкану пошли Наркоша с Валеркой. И он разрешил играть даже не ночью, я всем следующим днем до отъезда изгоняемой команды.

      Подполковник Пиночет к этой истории не прикоснулся. У него с нашей шарашкой забот хватало и без прощальной записи. Неустанная борьба с окурками в музыкалке и боязливое выслушивание нашей музыки и так попортили ему немало крови. Окурки в комнатушке - это, конечно, плохо. И виноваты, конечно, пластилиновцы, даром что у клубников тоже эти ключи есть и они там у нас что хотят, то и делают. А ведет борьбу за чистоту замполит очень просто - вызывает, кого поближе, и заявляет: "Репетиций ваших больше не будет". Иди, доказывай. Весёлое дело - извиняться за чужое говно, выслушивать потоки брани (экое выражение припомнилось!) и знать, что, хоть трижды незаслуженно, а все равно иметь втык.
    Орёл наш замполит, орёл. Вышел после отпуска на плац: руки в карманах, в углу рта сигарета, темные очки блестят - стоит перед строем, речь толкает. Я, мол, в Крыму был, там люди служат, как полагается, а вас придется еще воспитывать. Младшие командиры обленились вконец, а вот я в училище три года сержантом был, и знаю, что это такое, возьмусь вот за вас! Повыё{пендривался} и слинял. И как не было замполита. Разобраться, так зачем он нужен? Речи на собраниях в клубе говорить, политподготовку, гроша ломаного не стоящую, организовывать, на плацу перед субботниками народ воодушевлять (а субботник в армии - это тот же ПХД, но с красными бантиками на бушлатах). Ну, так этим требованиям он отвечал. {Говорил} он интересно, а близко с ним дело иметь необходимости не было, и слава богу.

Советский воин

Журнал "Советский воин" тоже относится к системе политического воспитания. Цветной журнал, красивый. Его смотрят, и даже иногда читают - в основном, художественную часть, там, где политические, но детективы, с президентами, ЦРУ, красотками и советскими офицерами в трудных ситуациях. Первые страницы отданы под проповеди разнообразных полковников в отставке в не в ей по поводу необходимости дальнейшего повышения и всемерного укрепления морально-политической и боевой подготовки воинов, подкрепленных примерами выдающейся доблести времен войны.

      В середине - репортажи из образцово-показательных частей с изображениями тщательно подстриженных затылков и белоснежных воротничков воинов (советских воинов). Далее - вышеупомянутый детектив или очередное писание Проханова, он из всех писателей, пожалуй, наиболее сметлив в использовании кормушки Министерства обороны.

      Предпоследний материал – что-нибудь критическое. Жуткие картины полуразваленных частей, где после «получения извещения о посылке бывает, что неделю ждет солдат возможности ее получить». Жуть, да и только. Я могу понять горе этого солдата, я сам новогоднюю посылку чуть не двадцать третьего февраля получил, не зная, правда, что это так страшно.

      И наконец - песенная страница. "Полюбилась рядовому Пупыщенко песня "Сержантские погоны". В своем письме он очень просит, чтобы мы напечатали слова и музыку. Выполняем эту горячую просьбу". Прочтешь слова такой песни и подумаешь: "Ну и дурак ты, Пупыщенко, если только и вправду существуешь в природе".

       Но есть в "Воине" и популярная у всего народа рубрика, "Сверстница" называется. Во всю страницу - фотография красавицы в летящей позе на фоне цветов (вариант - фрезерных станков) и краткое жизнеописание. "А еще есть в глазах Гульнары что-то тайное, особое. Но это не для всех. Это для одного." Пишите письма, мальчики!

     Впрочем, в издании сиём попадались и светлые места. Корреспонденция: сидит Петюха на суде за неуставняк и размышляет (цитата): "Неужели по мне будут судить обо всех офицерах, как по одному квадрату обо всех квадратах, по одному столбу обо всех столбах!"
    Это было опубликовано в конкретном номере журнала "Советский воин" за ноябрь 1987 года, не верите - проверьте. Не думаю, что это случайный ляп, скорее всего, журналистушка просто поиздевался над армией - в лице Петюхи-героя и в лице редакции.

Нарушитель дисциплины

Стеклянный решил помочь ротному в его многотрудной  деятельности. Взял карточки дисциплинарных взысканий и поощрений, просмотрел и, выяснив, таким образом, кто тянет роту назад, вызвал хулиганов на беседу. Итого: стоят в канцелярии шесть человек. Каждый, конечно, не ангел, но никто не понимает, какой конкретно залет будет рассматриваться сейчас - уж больно состав народа нестандартный.
     Стеклянный начинает работу: "Так. Вы знаете, что нашей роте всегда не хватало дисциплинированности. Ваш командир роты душой болеет, старается, а вы своим поведением все его старания насмарку. Вот Вы, товарищ солдат, у Вас в карточке четыре нарушения, и ни одно не снято. И у всех тут собравшихся есть неснятые нарушения. Может быть, вы просто не хотите служить в нормальной части? Пишите рапорта, вас переведут в дисбат, там будет самое место. Сейчас мы составляем списки командиру части на тех солдат, которые вызывают озабоченность офицеров, и в них вы попадете."
     В том же духе речь у него может продолжаться часами, не фигурально, а буквально, но тут вышел казус. Вечно мне больше всех надо, и попросил я посмотреть, какие же это неснятые взыскания у меня есть? Эффект был велик. Последнее мое взыскание было за учебку, за "плохое выполнение обязанностей уборщика" спалки, годичной давности запись. Пустились разбираться, а такое дело и у всех, грозные хулиганы оказались просто жертвами невыполненной проформы. Но Стекляшкин - несгибаемая личность, еще пятнадцать минут проводил беседу на ту же тему, а закончив ее, забрал двоих нарушителей грузить какой-то кирпич с разбитого свинарника.
     Причём тут жертвы проформы? А при том, что, по идее, эти самые карточки каждый месяц надо солдату показывать, и его роспись в этом должна стоять. Командирам отделений на фиг не нужны эти бумаги, каждый объявленный наряд или благодарность туда записывать - это ж замучаешься! И поэтому время от времени младшОй берет пачку таких карточек и дает волю фантазии. Реже сам, чаще кого-нибудь припахивает. Я как-то под настроение записал себе замечание за невосторженный образ мыслей и был этим горд, пока у другого мэна не встретил "Благодарность просто так".

Погоня на малине

Дело было уже вторым летом. Ко мне в аппаратную приперся Стеклянный, вернее, не ко мне пришел, а к прапору Артемке.
 Примечательная личность, Артемка! Телодвижениями напоминал он мне К.Райкина, показывающего ученого медведя. Лицо вечно удивленное и какое-то молящее, что ли. Знаменитый был дурак. Его сначала с узла выгнали на площадку, а Стекляшкин с площадки прогнал его обратно на узел, где Артемка сразу ввел режим жесткой экономии. Интересно было почитать его записи в рабочей тетради:  "11.30 - Пропала связь с N.  11.48 - Восстановлена связь с N.  11.50 - Выдано дежурной смене туши черной 16, синей 28."

     Так вот, стоят Стеклянный и Артем у окна. Беседуют, и вдруг Стекло весь подобрался, напрягся, и ко мне:
 - Сюда идите, скорей! Вон, видите?! Мужик идет по антенному полю! Немедленно поймайте его и узнайте, что ему тут надо! Если будет сопротивляться, позовите на помощь дневального! Бегом!!!
    Артемка тоже зажегся:
   - Доложите мне, и я к вам спущусь.
 Итак, я - страшный боевой и трудовой ефрейтор иду брать гада. Где у нас наибольшая плотность заселения местности преступным элементом? На малине. И я пошел на малину, поскольку, если это и вправду бандюга, то он сам придет сюда.
     Малина преступным элементом кишела. Я зафиксировал в ней и бабульку из деревни, и стайку офицерских детишек, и даже какой-то свободный от смены прапор прикатил на лисапете. Насытимшись, пошел я обратно, сочиняя по ходу дела геройские подвиги в блатных краях - и пожалуйста, на ловца и зверь прибег. Сидит шпион, грибы у крыльца чистит.
 Стекло уже ушел, а Артемка без него в замешательстве. «Где он?» «Грибы у дверей чистит.»  «И что он сказал?» «Ничего.»

    Покрутился Артемка и принялся главному дежурному докладывать примерно в таком стиле: "Товарищ капитан! Тут у меня солдат подозрительного поймал, с грибами в авоське. Вас это не заинтересует?" Что ответил на это товарищ капитан, я могу только догадываться - телефон, - но очень вдруг поскучнел Артемка и, нахлобучив фуражку, поколебавшись у двери и почесав шею, пошел допрашивать. Увы, мой трофей не дождался встречи, и Артем вернулся совсем уж скучный. Чтоб его развеселить, пришлось позвонить по спецтелефону (из соседней аппаратной) и, представившись майором из Москвы, похвалить за хорошую и вдумчивую службу.

Новая метла

Новая метла и как ней приспособиться.

      Не зря приезжали генералы. Сняли нашего старого бегемота-полкана, и приехал новый шеф. Совсем другого толка мэн, худой, золотозубый, злой, как чёрти-кто. У него и лозунг был такой: командира должны бояться, иначе это не командир.
       Начал он с радикальной перестройки образа жизни. Строй в столовку ходил раньше колонной по четыре повзводно, а теперь по пять поротно. В первый же день запретил барабаны, ну, тут я с ним согласен, хотя иногда операторы устройств сиих (люди обычно случайные) такие импровизации зарубали, что там твой Пэйс.
      Следующим нововведением было перенесение подъёма на полчаса позже. Не из любви к личному составу, а просто до того зарядка весьма здорово совпадала с передачами "Зарядка", Мультфильм "Музыка", а теперь вроде как стимула не бегать на зарядку не будет. Но появилось "90 минут", и все старания пошли прахом. Еще одно следствие изменения распорядка - это то, что дневной развод по времени совпал с разводом наряда. Перед нарядом по уставу положено поспать, а теперь после обеда в койки укладывались все, кто понаглей, кому нужно разбираться, наряд или нет!
      Ротный до развода не придет, и никто не придет, а свой брат сержант не будет же шуметь, он сам втухнет. Зелень сама знает, что не положено, но тоже не в обиде, кайфует в ленкомнате у граммофона "Россия 323", по сотому разу слушая про старую мельницу, коя крутится и вертится. Так что с нашими опуханиями и совковизмами все осталось по-старому. Но командир взялся за офицеров, и это действительно было внове. Гонять капитанов и майоров на строевую и ЗОМП - такого у нас не было. Вы{ругать} он мог любого и при любом составе зрителей.
      Боялся ли он чего-нибудь? Самое жуткое для него был пожар, ходят слухи, что он где-то крупно сгорел. За окурок в аппаратной он устраивал бурю, после которой неделю каждый дежурный по связи начинал рабочий день с осмотра пеплоопасных мест. И еще занавески с окон приказал убрать. Здесь, мол, не бордель!
А ещё он распорядился в бане построить парилку. Но это - отдельная песня. Про неё чуть ниже...

Баня

Надо сказать, что приказ построить парилку в нашей бане любому показался бы едкой насмешкой над солдатами. Хождение в нашу солдатскую баню было для нас одновременно мучением и развлечением, особенно зимой (а летом, кстати, ходили в деревню, ибо каждое лето наша кочегарка вставала на ремонт). Итак, на улице минус двадцать, полседьмого утра.  Рота толчётся у дверей мрачного силикатно-кирпичного строения, сочетающего в себе баню, кочегарку, вещевой склад и общественный туалет (самодеятельный, естественно). На дверях замок. Холодно.
       Минут через пятнадцать приходит в корягу опухший и обурелый ефрейтор-бельевик, и отпирает заведение. Внутри холодина собачья. Голый народ набивается в мойку, пол настолько холодный, что больно ступать, и все забираются на деревянные скамейки. Из кранов течет холодная вода. Те, кто до мытья в душе еще не дорос (душевые кабинки - для старших призывов!), стоят в очереди у крана с шайками, самые неудачливые стоят вообще просто так, они будут ждать, когда тазики освободятся. На каждый душ приходится по три-четыре человека в стандартном варианте, а в перегрузочном и все пять. Ну о какой парилке тут можно говорить?

       Акустика в бане прекрасная, каждый из матюгов гулко перекатывается между стенами, ор дикий. Наконец - вой резко усиливается и стихает - пошла водичка, правда, температура у нее отнюдь не стабильная. Намыливаются и смываются побыстрее, никогда не знаешь, сколько вода будет идти. Впрочем, наиболее уважаемые личности ходят мыться в кочегарку. В раздевалке - раздача белья. Назначенное лицо получает свою порцию мата за неумение подобрать {хороший} комплект. У кого-то с хэбухи сняли значок, и теперь это дело пропащее. А когда рота уходит, раздевалка остается усыпана обертками от бритв и грязными подворотничками. А кто уберет? Наряд уберет. С семи до одиннадцати постоянно в воде и сырости, моют из шланга зал, собирают обмылки, мусор... Один из самых неприятных нарядов - наряд по бане.

Наряд по роте

Прославленная в худой литературе фраза: "Наряд вне очереди". Объявляет его суровый, но добрый старшина, а солдат темнеет в глазах и клянется больше не повторять.
     У нас это модифицировано. Комбат на плацу, отплевавшись по поводу очередного "солдата с орлиным взглядом", который будет реабилитирован только после превращения в "курицу", объявляет ему два наряда. Солдат идет в строй. "Отставить, еще пять нарядов". Таким способом накапливается нарядов до двадцати пяти. Жуть? Ничуть. Во-первых, про них ротный, да и сам комбат забудут, не через неделю, так через три дня, а во-вторых, и так, и сяк, не через день, так через два в наряд ходят все, кто не на смене. Так что наряд - дело привычное.
     Прежде всего, оформляется заклёв. По рублю скинулись, и пожалуйста тебе, развлечение на ночь готово. Затем, если заступают люди благородные, то пока что стоящий наряд предупреждается: "Вешайтесь, мальчики, чтобы везде был никель! Не {заботит}, кто порядок будет наводить, но чтоб он был идеальный". Перед обедом побрился, штаны погладил и спать завалился.
      Потом инструктаж на плацу. Ротный в триста первый раз обращает внимание на выдачу оружия, а вокруг бродит Голубой и всех инструкторов требует план-конспект, да на, подавись ты им! До развода еще час, личный. Хочешь - снова спать вались, но чаще народ в библиотеке сидит, журналы читает.
 Развод… ДПЧ (дежурный по части) бродит вдоль строя и упрашивает хоть кого-нибудь рассказать что-нибудь из устава. Кто расскажет, а кто и нет, все одно. Разве что очень вредина попадется, типа Прищепкина, он потом будет ночью вызывать и в своей комнатушке мурыжить. А там и заступать пора. Мальчики вешаться не стали, но и порядка не навели, это уже их беда. Просто не встанет новый наряд на тумбочку и все, т.к. дежурный расписываться не будет. Хоть до ночи колупайтесь,  ведь ротный, (утомленный тяжбами), разрешил официально наряд не принимать хоть до завтрашнего утра.
 Все возможности для того, чтобы {замучить} старый наряд есть. Я, помнится, по зеленству закончил службу в одном из нарядов к отбою протиранием пыли на обратных сторонах стендов в коридоре, а до того был список из сотни, наверное, пунктов. Итак, ладно, идите, мальчики с богом, поминайте доброго меня. До ночи туда-сюда, в столовке столы принять, пару раз "смирно" крикнуть, а после отбоя наше время. Чаек машиной запарили, и в бытовке пир на весь мир, а второму дневальному, что спит, оставляется равная доля.
       Потом дежурный заваливается на столе в ленкомнате, а я с гитарой сижу у окна и отдыхаю душевно. Пройдет ДПЧ по ротам, дежурный ему что-нибудь пробулькает, отерев харю, а потом и вместе спать можно, пока смену будить время не придёт, а там и законный отдых в койке. Днем нудно. Ходят всяческие чины, всем зачем-то нужен порядок в роте. "Есть, товарищ майор," и про себя. "А пошел-ка ты {туда}". Это называется у нас "освободить", впрочем, есть опасность, что снимут, и с обеда встанешь по новой.
 Это не только солдат. Ванюшка Крокодил, уже в младшИх будучи, четыре раза так сделал, четверо суток в наряде. Придет полкан, наорет, что в спалке кровати не выровнены или что в сортире бумага, а у ротного средство готовое. Хорошо, если молодежь заступает! «Ноу проблем», а вот если свои, то тут хуже. Надо либо самому {работать}, либо припахивать кого, что по нынешним суровым временам так же чревато, да и просто нехорошо.

       Опять мысли, опять дилеммы, терять ли положение в обществе или становиться на путь ненавидимого рабовладельца. Но почему ненавидимого? В том-то весь и фокус, что к моменту, когда слово солдата начнет что-то значить, даже не слово, а его взгляд, отношение к чему-либо, словом, к тому времени, когда он обретет гражданские права, он уже будет воспринимать меня не как сволочь, а как, наоборот, человека, заслуживающего уважения! И это надежнее, чем зарабатывать авторитет в роли того самого "доброго черепа"! А впрочем, ладно, сейчас нас меняет молодь, а в следующий наряд я прорулю себе караул, там все куда как проще и спокойней.

Ох, рано встает охрана

Караул стоит на плацу, как самолет перед рейсом до Хабаровска. Сапоги начищены, щеки выбриты, а стрелки на штанах будут наведены потом, дело секундное, штык-ножом провел, и все. Ротного нет, народ недоволен, наконец, вносится предложение: "Пошли на городок, там покурим". Начкар колеблется, но курить охота, и он командует: "Шагом марш"...
     Поздно! Сзади раздается голос ротного: "Остановите строй! Товарищ сержант, почему Вы ведете строй без разрешения? Вы, наверное, очень умный ...! Почему у Вас крючок расстегнут? Почему у Ваших солдат не подшиты воротнички? Шагом марш!" Раздосадованный личный состав нехотя чеканит шаг по плацу. "Кругом марш! Кругом марш!" Уставной порядок наведен.
 Караульный городок похож на детскую площадку: кирпичные домики, по колено разрисованные красой в окна-двери, дорожки, посыпанные песочком, а довершает впечатление макет караульной вышки, он похож на горку с желобом.

     Действие первое - практические занятия. Часовой перешагивает вершковый забор из натуральной колючки и берет автомат наперевес. Ходит по установленному маршруту походкой индейца из дефовского фильма, и такое впечатление, что он будет стрелять по всему, что движется в радиусе полукилометра.
     Смена. Часовой ждет подвоха, но все сделано, как надо, и раздосадованный Рэмбо покидает пост. Новый охранник озирается и обреченно вздыхает. Автомат в его руках не впечатляет, таким манером молодой папаша, наверное, впервые в жизни берет в руки младенца. Этого часового зовут Сакен, он фанат математики, и когда ходит со мной на смены, ночами на дежурстве заснуть не норовит, а прилежно решает дифференциальные уравнения. Итак, Сакен на посту. Я на правах свободного статиста преодолеваю заграждение, усаживаюсь на склад и принимаюсь пилить штык-ножом стену. Сакен глядит удивленно: мол, что это с ним. Напротив Рэмбо подсаживается к выкрашенному в сизый обрубку - бочке с бензином и делает характерный жест рукой, изображая поджог. Ротный для наглядности шипит: "Пшшшш... Ба-бах!" Все, взорвалась бочка. Сакен, поняв, что нужно действовать, вопрошает унылым голосом: "Стой, кто идет", обнаруживая некоторое знакомство с караульным уставом. Я продолжаю нападение на пост и съедаю две земляничинки, росшие у выпиленного из ребристой арматуры фонарного столба. Сакен безуспешно пытается передернуть затвор. Ротный: "..., ты, наверное, и бабу так ... будешь. Строиться, караул!"
      Вторая часть - лекция на караульные и околокараульные темы. Ротный в ударе, слушать его достаточно интересно, но вот в небе раздается шум пролетающего самолета. Какой сегодня день, суббота? А пролетел ДС-10, и значит, наше время истекло. Ротный смотрит на часы. "В санчасти были? ...! Бегом в санчасть!" Бегом туда, бегом сюда, к положенному времени с грехом пополам успели.
 Руслик (невысокенький, очкастенький, из питерских) не может успокоиться: "А еду взяли? А где положили? А что купили? А не забыли..?" Заткнуть его очень трудно. Стоим, ждем ДПЧ. Десять минут, пятнадцать. На двадцатой минуте появляется Борька - он заступает дежурным по парку, - и голосом простуженной вороны объявляет смирно. Пришёл Прищепкин, да что же это такое, опять с ним!
    Здравия желаю, товарищ капитан. Он не верит, что ему желают только здравия, и требует повторить. Повторили - опять не так. Оскорбленный Прищепкин разгоняет наряд тренироваться. Десять минут антракта. Затем заново. Ох, муторное это дело, развод! И приходим в караулку на полчаса позже положенного. Старый караул нервничает, но узнав, кто у нас сегодня шеф, претензий не предъявляет. Четверо караульных в комнате бодрствующей смены доигрывают в тысячу, начкар спит на топчане.
    Начинается прием-сдача. Опись на стенке висит криво, но почему-то нагнуть голову куда легче, чем повесить ее по нормальному. Итак: тарелка глубокая по списку восемь, в наличии нормально. Ложки по фигу, не хватит - в столовке сопрём, солонки две... Э, мужик, неси солонку, не понял, что ли, воин! До ночи будете меняться, падлы!
      Старому караулу такие перспективы не страшны, в крайнем случае, еще партию сыграют, и гонец за солонкой уходит только вместе с нашей первой сменой на посты. Через полчаса старый караул, кое-как «повлезав» в шинели, уходит в свою роту, а мы остаемся хозяевами положения. Двое уходят за ужином, а я пока разберу мешок. Две банки варенья, кулек конфет, пакет сухарей, полкило масла, баранки, пряники, чай, сахар. А также "Тетрадь по политической подготовке", "Жизнь и приключения Николаса Никльби", куча конвертов, восемь полотенец, столько же зубных щеток и паст. Паст, впрочем, шесть, еще две коробки зубного порошка, одна из которых рассыпалась. Ничего. Баранки и с порошком пойдут.
      Стук в дверь "доставлен штатный ужин. По кусочку зажаренной до сухости воблы-рыбы и бадья сушеной картошки. Не знаю, как пахнет мышиное дерьмо, но эта картошка почему-то именно с ним ассоциируется. Похавали - и на пост.
      Всё на тот же автопарк. Торчу на вышке в лучах заходящего солнца, пялюсь за проволоку. Там, метрах в тридцати, стоит ЗИЛ из деревни. В кабине никого не просматривается, но тем не менее слышен счастливый женский смех, потом вылетает пустая бутылка. Через полчаса водитель и пассажирка принимают вертикальное положение и, передохнув, отправляются восвояси. Баба мне еще и ручкой помахала, стерва! Ох, где же ты, охрана личного достоинства, обещанная уставом! Влепить бы два рожка в эту драндулетину, вот тогда бы эта ... не так ручкой делала бы. Долго я мыслями на эту тему развлекался, а там, глядишь, и смена пришла, с моего рассказа потащилась, и все, кончена лирика.
     В караулке прибавление. Мой напарник добыл где-то котенка, и теперь сюсюкает, распустив улыбку по всей морде лица: "Кося маленькая, дааа, маленькая кося..." Кося делает вид, что довольна ласками, но тем не менее активно пытается сбежать, а сбежав, устраивается поверх видящего уже третий сон разводящего.  В маленькой комнатке-столовке облом. Руслик дожирает картошку. Варенья на донышке, остальных продуктов тоже смехотворно мало. "Руслик, твоя работа?" Да разве он признается! Это жуткое существо, Руслик. «Снямши» очки, он становится похож на кролика, особенно за едой, жрет тоже, как указанный грызун. Быстро, неразборчиво, мелко и часто двигая челюстью. И после всего - честные, тупые, непонимающие глаза, а что, мол, я такого сделал. Зимой в караулке же Руслик умудрился уснуть на посту, среди бела дня, лежит на снегу в тулупе и тухнет. Итак, Руслик в своем репертуаре. Кстати, начкар Геша тоже хотел чайку попить, и тоже весьма недоволен. "Ладно, Руслик! Что-то у нас порядка нету в помещении. Мыло, щетка - вперед, двадцать минут тебе, ублюдок!" Геша обижен, и его сейчас могу утешить только я. Итак. начинаю: "А что, папаша, в этом городке невесты есть?" спросил Остап Бендер."
     Рассказал я как-то Геше несколько кусков из "Двенадцати стульев", и теперь это как пароль-предложение воспринять всё на свете как полную фигню - про наличие невест в городе. Пора баиньки. Мой напарник уже улегся на свежевзмыленном полу, Геша умащивается на топчан к разводящему. Я хочу спать? Вроде, нет. Будем писать письма. Только я взялся за это дело - гаснет свет. Брожу в темноте призраком, ищу керосиновую лампу. Нашел - а это графин оказался, снова побрел - свет дали.
      Ах, ёлки! Боевой листок же ещё! Боевой листок в карауле - моя забота традиционно. Можно, конечно, поручить какому-нибудь душаре, но жаль, от них живого слова не дождешься. А у меня, не хвалясь скажу, в каждом листке хоть один изврат, да есть.
 Что у нас будет сегодня? Во, сделаю листок на все случаи жизни. И пишу примерно в таком стиле бланк:  "Хорошо несет службу часовой __________. Он грамотно и четко ответил на вопросы __________, проверившего наш караул. А вот товарищ __________ еще недостаточно знает УГиКС. Он __________ и не __________, что может привести к нарушению уставных требований..."
      Готовый листок вешаю на стенку и бужу очередную смену, а сам ложусь спать. И через десять минут приползает Прищепкин, сволочь. Держит он нас в КНК (комнате начальника караула) около часа, толкая мутные речи и задавая умные до идиотизма вопросы типа: "А если в части тревога, связи с дежурным нет и на пост нападение, какие действия предпримете Вы?" Идет долгая тяжба: если все организовывать по уставу и по приказу командира части (на стенке висит), то один человек должен одновременно и вход в караулку охранять, и на посту вторым часовым бродить. И вот разбирательство, на что плюнуть. Прищепкин же хочет и рыбки съесть, и на трамвайчике покататься забесплатно. Интересно, что у него в школе было по арифметике?

    Часок поспали, и на пост. Проверять он не придет, я его отучил, и посему я забираюсь в автобус и там добираю положенное время отдыха. Замерз, прогулялся, а там и смене пора идти. Не идет. Уже и песни по ходу с завтрака отпели роты, уже и развод начался - нету! Сорок пять минут сверх срока отстоял, чуть не со штыком наперевес накинулся, а в ответ: "Еще "спасибо" скажешь".
 Выясняется: пришел с утреца комбат и заявил, что караул не сменится, пока в помещении не будет сделан ремонт. Пришел - и вправду "спасибо" чуть было не сказал за лишний почти час спокойно на посту «отстояный».  Разгром полный, и всем дело есть, а комбат рулит. Воет пылесос, нанося новую побелку. Скребут ножи, отдирая старую, стучит неизвестно зачем молоток и матерится парнишка со стройкоманды. Его, парнишку то есть, комбат купил у стрелка за два мешка цемента. Мне тоже досталось архиважное задание: вешалочки к описям приделывать. Комбат, правда, не учел, что они уже есть, но я его в этом не разубеждаю, да его уж не это заботит. "Какой дурак придумал окна красить с двух сторон? Ну, у кого ума не хватает?" Начальник штаба так приказал." Комбат тактично меняет тему: "А вот этим линолеумом мы еще и топчаны обобьем, займитесь!".
     Занимаемся, пока не приходит лично командир. Он блестит зубами и справляется, какой ... дал идиотский приказ обить линолеумом топчаны. Комбат несколько скучнеет и уводит командира в пустую комнату, чтобы там получить {взбучку} тет-а-тет.
     Обед тоскливый. В пустой ободранной столовке пять табуреток. На одной бачок, на другой тарелки, а вокруг по способности личный состав примостился. Руслик с фантастической скоростью поглощает все ту же картошку.  Последняя смена на посту. Я считаю пролетающие самолеты, пою песни и беседую со знакомцами. В одной из машин играет радио. Тоска. С плаца доносится здравница в честь нового дежурного, значит, время все же идёт? Оно действительно идет, но до того момента, когда я возвращаюсь в караулку, его проходит очень много. Наш народ стоит у дверей, ждем, пока Геша сходит доложиться. Автоматы стоят рядком, как на витрине.
     Посетительница весьма милой наружности глазеет на нас через решетку КПП. Она одна, нас много. Она молчит, а у нас комментарии довольно свободного содержания. Посетительница уходит. Наконец и Геша пришел. Понакидав шинели невнятными рогожами, покидаем караулку. Руслик тащит изрядно похудевший мешок.
      А под занавес - новое дело. Покидали в кучу магазины, а принялись разряжать - одного патрона не хватает. Трагедия, у нас это дикое ЧП. Кто спасет положение? Я спасу. Есть у меня пуля, есть у меня гильза. Хотел дембельский брелок сделать, да что уж теперь. Воткнул гильзу в пулю - вроде, похоже. Ротный же не будет каждый патрон проверять! Все, оружейка заперта, караул оттащен. Послезавтра опять, а пока - гуляй, рванина.

       Кстати, в этом, послезавтрашнем карауле, Руслик окончательно подтвердит свою славу. На этот раз он уснет, стоя на вышке, а ротный, забравшись туда, отстегнет ему магазин, а потом заставит звонить нападение на пост. Руслик объяснил это так: "Вышку прочную сделали, не шатается она, а я задумался," на что ротный резонно заметил, что солдату думать не полагается. Потом на той же многострадальной вышке другой зеленец, Гера, сделал лужу, которую я с великим омерзением и обнаружил. Пришлось немного изменить своей роли доброго дедушки, и место общественного пользования в караулке через час заблестело и засверкало. Беспринципность? А что, лучше было ротному замочить?

Ловля беглых

Про одного беглеца я уже рассказывал. Вернее, его (т.е. Попова) можно назвать невозвращенцем. А вот следующий мэн уже действительно сбежал, на первое мая. Его не обнаружили на вечерней поверке, и «егойную» роту - вторую - послали на поиски. Перетряхнули все тех.здание, прошлись по деревне - никаких следов. На следующее утро взялись за дело всерьез. Вместо зарядки вся часть выстроилась на плацу. Командир дал директивы, и вперед. Мне достались подвалы офицерских домов, в коих беглый мог либо повеситься, либо просто забичевать ночку. Но, увы, кроме кучки симпатичных котят никого я в подвале не нашел, ни спящего, ни висящего. По ходу поисков потерялось еще двое солдатиков, но они надолго свои блуждания решили не затягивать, памятуя, что жадность фраера сгубила, а трусость фраера спасла. Второе мая никаких результатов не дало, и тогда вся тяжесть офицерского гнева обрушилось на роту целиком.

       За что? А за то, что не уберегли, за то, что довели мальчика. И вот - то в противогазах бегает вторая рота, то по плацу гуляет, а остальное народонаселение сочувствует вокруг, делает вид, что ничего не видит. На третий день нашелся пропащий, в соседней деревне бродил. А с чего он в бега ударился? А с того, что по ночам в постель опоражнивался, вечно за это был в грусти, а в санчасть не шел, стеснялся. Дали ему путевку в санаторий, так его оттуда через неделю выперли "за нарушение дисциплины", попросту за пьянку.
      Следующий душевно ранимый товарищ стреканул из госпиталя. Кто его знает, с чем он там лежал, но лежал неплохо. К нему тетка из Питера приезжала, подкармливала, мать передала гражданку, магнитофон и еще что-то. Из этого госпиталя уйти в город легче легкого, а за окном электрички шумят, час езды до Питера. И вот приехали за ним, за рядовым Барановым. Он для начала спрятался в теплице, но его нашли. Тогда он пошел переодеться, и все. В открытое окно второго этажа задувал холодный ветер (холодный - это для жанра. Дело было в июле).  Грох, бабах, поиски, Один пост - офицер и сержант - сидит у теткиного подъезда, а другой - в разбивку в пресловутом городе N. По двое на каждом из вокзалов и в госпитале, на случай, вдруг вернется. А между этими пунктами метается на автобусах летюха типа Борьки, контролируя выполнение боевой задачи. Этот "наряд по Баранову" заступает на сутки.
        Через три дня зав.розыском, светлая личность начштаба батальона Осип, уже беспокоился не столько за поимку террориста, сколько за сохранение божеского вида солдат, этой поимкой занятых. Я тоже как-то попал в этот наряд, и был весьма доволен. Днем я с напарником торчал на станции и любовался на местных красавиц, томившихся на станции в поисках любви, впрочем, манера этих поисков была у них несколько неотработанна и вызывала скорее настороженность, чем вожделение. Естественно, и в город мы сходили, и поели по-людски.
        Под вечер приполз госпиталь, вконец обалдевший от скуки, и, взывая к совести и солдатской дружбе плюс войсковому товариществу, предложил меняться. Поменялись. Прошли мы с напарником по территории и обнаружили огромную дыру в заборе, а в дыру дорога идет, утоптанная до асфальтовой твердости.
 Следующие три-четыре часа мы несли службу на ночных улицах, в результате чего мой второй номер прокатился на доске, а я порвал струну на гитаре у какой-то припозднившейся компании.
        Последнюю половину ночи мы проспали в кабине ГАЗ-51, стоявшего на территории госпиталя. Позы, которые там принимались, наверное, послужили бы украшением номера Плейбоя, посвященного перестройке сексуальной жизни.
        Прошло три дня (год тюрьмы или полтора дисбата), затем прошла неделя (до пяти лет тюрьмы), ну, а трехмесячный рубеж (десять лет или вышка в военное время) Баранову перевалить не дали. Он откуда-то из Тверской губернии прислал домой письмо, просил денег, и по письму его и взяли, чуть ли не прямо на дискотеке.

     И вот - торжественное собрание, посвященное гаду. Собрали в клубе всех, кого только можно, и комбат сказал предварительную речь, примерно так: "Сейчас вы увидите своего товарища, который совершил не проступок, а настоящее преступление. Я считаю, что его надо садить. Вот одни морды друг другу бьют, другие бегут, потому что об этом доложить боятся, а конец один. Я его хочу посадить. Но я послушаю, что скажете вы, его товарищи. Он с вами жил, в вашей комсомольской организации, кстати, и вам думать - ломать ему жизнь или простить по-товарищески. А я посижу, послушаю, доложу командиру, и он примет решение. Но я считаю, что его нужно садить!"
      Я понял его так: мы, злые командиры, будем хотеть Баранова посадить, но вы, его товарищи, нам этого сделать не дадите. То есть сейчас будет комедия, от предвкушения которой мне стало скучно.
     Скучно все и получилось. Баранов рыдал на сцене, понятливые комсомольские активисты говорили слова, полные сурового дружеского укора ему и резкой беспощадной самокритики к себе. Мать Баранова с торговыми интонациями в голосе демонстрировала подклеенные на картон фрагменты его писем, где он описывал тот неуставняк, которым, в общем-то, занимались все в части. По дороге всплыла история собственно попадания его в госпиталь, как отчаянно он туда стремился, упрашивал своего ротного. Но самое интересное, это то, что свой побег Баранов оправдывал неуставняком тех, кто к моменту деяния сего уже полтора месяца как уволились. Можно было б еще понять: зачушковали и не выдержал. А тут ведь все, прошёл, а теперь начал топить других, чтобы самому вылезти. Результат всего? Семь суток гауптвахты, и то не поехал. Правильно! Нужна борьба с неуставняком, Баранов склеил из себя его жертву, материал дал, так что же, этого Баранова посадят? Он же вызова власти не кидал, просто убежал!   
    Это не орлиный взгляд, это простительно.

Тоска

Комбат уже знает меня в лицо. На последних месяцах службы это не есть хорошо. Тем более, если знает по такому поводу. Разговорчивый ефрейтор, вот кто я для него. Сколько раз нарывался я: творит начальник {глупость}, ну и пускай творит, зачем ему на это указывать? Идея хороша, но обычно эта {глупость} творится моими же руками и моим же потом, и тут молчать очень трудно.
      Часто, не часто, но на заметку к комбату я попал. И вот пришел как-то раз комбат ко мне на узел и сказал такую речь: "Вот смотрю я на тебя и думаю. Вроде умный парень. Не мордобоец, в самоволках ни разу не попался. А все равно ухитряешься себе жизнь портить. Ты учти (я даю разрядку, в эту фразу нужно вчитаться): в 1937 году из пятисот полковников у нас осталось сорок, а почему? Потому что не умели говорить то, что было нужно, а говорили то, что есть. В армии так было и будет, так что ты подумай..." Одним словом, комбат учит меня жизни. Тоска...

         Тоска нападает периодически. Понять бы, по какому поводу, да знать бы, как бороться! А то просто мраки. После того, как разогнали нашу пластилиновую шарагу под соусом приказа о солдате и доме, делать стало абсолютно нечего.
 Прихожу со смены: в спалке аполлоны и гераклы ведут специфический разговор: "Я уже три подхода сделал по тридцать килограмм, надо бы еще три-четыре," А я слышал, в первой роте по тридцать берут, но подходов больше". Что у нас по телевизору? В телевизоре «вумный» дядя бормочет об усовершенствовании хозяйственного механизма. Куда деваться?! В ленкомнате по трехсотому разу Игорь Николаев стонет про незнакомку, нет, туда я не ходок. Последнее прибежище - бытовка, но там подшивается зелень и беседует о своих зеленых проблемах. В классе сидят Шурик с площадки и Шурик с космоса, обсуждают способы ушивания дембельской шинели. Спать, что ли, лечь? Все равно через сорок минут по ротам ДЧП начнет ходить, проверять программу "Время", а там и ротный припрется на отбой полюбоваться.
 Тускло. Что у нас в спалке? "Я уже шесть подходов по сорок килограмм сделал, надо бы еще разок." А я вот думаю, что в первой роте зря по тридцать делают, не та нагрузка". Бреду по коридору, глаза мутные. Стоп! Минуты три разглядываю злую и едкую сатирическую газету о том как "многие наши товарищи все еще уклоняются от утренней зарядки", а иллюстрация к этой остроумной подписи изуродовала бы даже "Веселые картинки". Ленкомната - Николаева уже сменила Пугачева, просто так найти её надо. Под удивленными взглядами аборигенов исполняю несколько па помеси брейка с вальсом и принимаюсь любоваться политической картой мира, а затем своей собственной физией на стенде лучших специалистов роты.
 В сортире стоит дым коромыслом. "О, Лех, дай закурить, а, да, ты же не куришь..." Идет обсуждение деревенских новостей, кто с кем на танцах на этот раз подрался и как туда смотаться в субботу. Деться некуда, надо дождаться программы "Время" и смотреть, смотреть, смотреть... А на смене спать или ходить кругами у приемника, если спать не хочется. Тоска...

Теплотрасса

Легендарный объект в нашей части - теплотрасса. Дохлая до невозможности. Мало того, что дохлая сама по себе, так еще весной туда и воду спускали. Лично комбат в преддверии очередного начальства руководил уборкой плаца от тающего снега и орал: "Воду туда, в теплотрассу, вон дыра под землю идет, все равно летом откапывать будем".
        Так и случилось. Весенникам-дембелям вскрытие трассы было выдано в качестве аккорда, и они рьяно взялись за это дело. Откопали. И после этого полутораметровые вглубь канавы стояли без движения с месяц, постепенно заплывая обратно. Когда командованию очередной петух клюнул в зад и опять начались авралы - теперь уже по извлечению старых труб - так вот, для того, чтобы их извлечь, пришлось снова копать чуть ли не полметра злостной глины. А кое-где и воды в эту канаву набралось, совсем весело.
        Выглядели авралы так: подъем, получить лопаты и вперед, на плац. Плац пересекает этакий противотанковый ров, в котором похоронен ценный металлолом. Над рвом бегает Стрелок. "Давай, не стой, весело работаем! Слушай, сынок, ты ведь если будешь так работать, ты потом не на завтрак, а ко мне пойдешь, а я тебе дело найду... Ты как лопату взял?! Ты, наверное, так за за ... держися, когда ... идешь! Как твоя фамилия? После развода подходишь ко мне. Ну, значит, после смены, я проверю! Бери трубу! А ты с другой стороны! Подымай, подымай, подымай, сынок... Ну, ты ...!"
       Против такого чуткого руководства средство одно: не обращать внимания и делать по-своему. Я как-то ездил со Стрелком в машине и видел, как он рулит: за десять метров до поворота только скажет, направо или налево, а то и ничего не скажет, и водила в полных потёмках. Спросишь - разозлится, не туда повернешь - тоже. А куда ехать, никогда не скажет, хоть до соседней казармы за кирпичом - все одно: "Поехали. Поверни. Стой. Сдай назад. Глуши". Итак, Стрелок рулит и наконец добивается, что трубы вытянуты и свалены в кучу все на том же плацу, от которого теперь осталась лишь половина.

        И все. Новое затишье, еще на месяц. Потом, не спеша, недели за три стройкоманда укладывает новые трубы. Потом, уже с новыми трубами, эти канавы стоят в забросе еще с полмесяца. И вот наступил День. День, когда командир взглянул на канаву поперёк плаца и сказал, что это нехорошо. На беду, этот день был субботний. Всю субботу канаву закидывали землей. Вокруг тощего отряда в десять человек (смена минус трое придумавших себе срочное дело в техздании и плюс двое свободных из роты) бродили то комбат, то Осип, то Голубой, а то и все хором. Бессменным надзирателем был учрежден взводный Петюха. Лопат не хватает. Ротный выдал соломоново решение: копает смена по очереди - часть копает, часть спит. Час через час. К воскресенью канава была закидана, но остался могилообразный холм. Команда - убрать. Общее мнение: идиотизм! Дожди пойдут, и все просядет, не комбат же землю обратно на плац таскать будет! Летюха жмет плечами. Он согласен, но приказ надо выполнять. Снимать землю и на машине возить на поля. Ладно, хрен с ним. А пока машины нет, как раз и "Утреннюю почту" поглядим, солдатскую радость.
       Петюха пошёл испрашивать комбатского разрешения, вернулся. Я стою, дергаю в рука пластмассовый эспандер. "Комбат сказал, что телевизор смотреть он не разрешает. А пока машины нет, вы будете перекидывать землю с бугра на асфальт, чтобы потом удобнее было на машину грузить. Идите за лопатами, товарищ ефрейтор, он Вас назначил старшим команды". Сначала я хотел удушить Петюху. Затем мелькнуло желание раз{бить} окно. А кончился мой взрыв чувств разлетевшимся на составные детали ручным эспандером, который я грохнул об пол. А когда шел (а куда денешься, домой хочется!) за лопатами, остановился у пожарной лестницы и долго колотил по ней приблудной железякой, и орал: "ВСЕ ЗДЕСЬ {ИДИОТЫ}". Часовой у склада был очень удивлен.

Вам домой хочется

"Вам домой хочется?... мне кажется, нет!".
     Это подбадривающее заявление становится все более популярным с приближением ПРИКАЗА, произносят эти слова все, начиная от комбата до какого-нибудь прапора.
     Логика простейшая: работа в части всегда найдется, увольнять разрешается до конца декабря, если залетчик - будешь до Нового года этаким привидением бродить по части в драном хабэ с оторванными погонами, будешь именоваться стройкомандой и так далее. Дело не в работе, старый воин, а тем более такой замшелый дембель всегда найдет, как закосить от нее, мучение в другом.
      Терпеть армейские мутности, когда кто-то уже на гражданке, чувствовать сострадательные взгляды, знать, что все это чистой воды издевательство, - вот что бесит. Почему издевательство? А потому что зачем в армии наказания? Чтобы заставить солдата служить так, как считается нужным на будущее. Но теперь, под дембель, какая цель? В свое время тот или иной залёт уже был обсосан и обгавкан. И на говно солдат сходил, и в наряд по столовой, искупил вроде.
      Ан нет! Сидит ротный и составляет список, кого в какую партию. Он бы и рад всех спихнуть, а цифра-то фиксированная! Один в первую, двое во вторую, четверо в третью и т.д. И вот вспоминает ротный: этого вроде я часто после отбоя ловил, а тот меня перед полканом опозорил... Потом список комбат просмотрит: "А что это ты этого сержанта во вторую партию поставил? Вот он совсем недавно мой приказ не выполнил, снег с крыши караулки скинуть не организовал. Я его во вторую партию не пущу. И в третью тоже не пущу".
      Армейский принцип: тяжесть злодеяния не в его фактической сути, а в последствиях для хотя бы одного из начальства.    Подумаешь, беда какая, снег с крыши не скинули, а вот увидел командир и устроил тарарам, для поддержания авторитету. По такой системе незастегнутый крючок выходит хуже самоволки. И еще один армейский принцип на ту же тему: я могу два года быть хорошим солдатом и за один раз превратиться в жуткую фигуру. У нас в роте безобидный литовец по имени Бронис единый раз поцапался с Наркошей, на беду, увидал ротный - все, забылось все хорошее, остался мордобоец, которого надо использовать в качестве наглядного пособия будущим поколениям. И каждый из нас, несмотря на всю браваду, боится попасть в такую ситуацию. Специально гнутся перед начальством немногие, но и среди остального народа появляется в поведении некоторая осмотрительность, конечно, кроме тех, кому терять уже нечего - Хроник, например.

Солёный

Но есть и честные солдаты, пример - Солёный. (Он же Солён) Честный в самом идиотском смысле этого слова. Он действительно хочет служить. Он действительно верит в силу морального духа и политической подготовки. Ладно бы сам, а то ведь и других хочет в соответствие привести, вот беда-то какая! Откуда такие берутся?
    Вид у Солёна дохлый. Худенький, шейка тоненькая, могучие очки только подчеркивают детское выражение лица. Недокормленный семиклассник. В учебке он был радистом, а у нас попал на космос, где и пропадал постоянно на сменах. Интересно было летом зайти с тыла и послушать, понаблюдать за ним через проволоку: что-то бродит, к примеру, окурки собираючи, и песни поет, типа "Красная Армия всех сильней". Это мне интересно, а кто с ним на пару на смены ходил, так те просто либо пинком его выключали, либо уходили в леса.
     Пел он и зимой, когда снег убирал, а летом так вообще разошелся. Так бы и жил, никому не мешая, да вот повесил ему ротный лычки, младшим сержантом пожаловал. И началось: детским голоском подается команда "равняйсь". Смена стоит у техздания, никого вокруг, а он "равняйсь" требует. Естественно, комментарии; пока что добродушные, мол, кончай, дурак, вы{пендриваться}, по{шли} скорее. "Ну, елки, равняйсь, мужики!" Часть смены - зелень непролазная - равняются, то есть поворачивают головы. "Смирно! Шагом марш!" Пошли.
    Солён все не успокоится. То не в ногу идем, и он битых полдороги орет "Раз-два-три," видимо, для собственного удовольствия, то начинает возмущаться руками в карманах, то приказывает застегнуть крючки. Слушать его и смешно, и противно. Естественно, я крючок не застегну. И Шурик с космоса тоже крючка не застегнет, для него этот хмырёк вообще пустое место, а Солёнчик обижается. Прямо вселенская скорбь из него лезет.
    Но хуже всего, когда он рулит в присутствии начальства. Тут его и послать нельзя, а он еще и пользуется. Под конец его уже и зелень освобождать начала, а он все командует. Естественно, таким талантам пропадать нельзя, и совершенно естественно, Солёна поставили комсоргом, после ушедшего ефрейтора Д. (Впрочем, он ушел не ефрейтором, а старшим сержантом, кандидатом в партию и всеобщим нелюбимцем). Солёну в комсоргах было самое место. Надо ли речь на собрании сказать или в президиум сесть - любой плюнет, а Солён возьмется, вполне искренне. И будет праведным гневом пепелить очередного преступника, сходившего в деревню за посылкой - на почту, будет объявлять замечания и выговоры с абсолютной верой в свою нужность.
    Я его иногда жалел, иногда он меня раздражал до скрипа зубовного, а чаще всего просто хлопал глазами от удивления при очередной его выходке, например, когда в довольно-таки человеческой обстановке зашел разговор о воровстве, Солен на полном серьезе предложил провести комсомольское собрание. Это как раз перед тем, как у него взносы сперли.

Шестая рота

"Шестая рота" название традиционное, еще со времен, когда в части не было ни комбата, ни батальона, а сама часть была придатком техздания и тамошних занятий, а не противостояла им. Появился батальон, шестую роту официально нарекли ротой обслуживания, но даже сами волки зачастую пользовались старым названием. В этой "шестой" роте: шофера, водопроводчики, электрики, дизелисты, повара, кочегары... Обслуга (официанты), одним словом...

       Войсковая аристократия. На какого-нибудь радиста второго класса дурак-прапор наорет, скажем, за тот же крючок несчастный, а на повара - подумает. Прапор ведь тоже вкусно покушать хочет. Это только в уставе написано, что в наряде командующий состав пользуется стандартной солдатской жрачкой. А на деле и ДПЧ, и дежурный по парку кушают за отдельным столиком, а что конкретно -это уж от повара зависит.
       Или, скажем, шоферская мафия, здесь механика несколько другая. Каждый из водил так или иначе становится и свидетелем и соучастником многих малозаконных, а то и просто обыденно уголовных дел, которые вытворяют господа офицеры. По жадности ли, по необходимости ли, но все равно при огласке неприятных. Естественно, что шефы в фуражках будут «мягше» со своими подельщиками. Какие дела? Да хоть взял тот же Осип машину, предположим, в N за бумагой съездить, а сам к этому «вприбавок» устроил вояж по району, досок для ремонта сарая поискать. Нашел, сменял на что-нибудь в брезент завернутое - а водилу пока суть да дело в деревню погулять пустил, чтобы поменьше спрашивал и сейчас, и после. Прапора попроще - те просто с водилами в одной бутылке дно ищут. Какая, в принципе, между ними разница, один в фуражке, другой в пилотке, так ведь если вместе за одно и то же и {пилюль} получаешь, и в одном карбюраторе копаешься, так и не такая разница забудется. Опять же, комбат и прочая шатия для хозроты не больше, чем захожий чин, сверху лишь ротный, а дальше сразу штаб части идет.
      Хорошо в шестой роте! Поэтому там и пили больше всех, и в деревне в основном шестая рота бродила, и зелень там хуже всех вешалась. Заповедник своего рода. Я, помню, только в часть попал, и сразу в клуб, разбор дела. В шестой роте некоего Жору от{побили}, причем свой же призыв. Этот Жора потом в нашу роту из шестой сбежать сумел, и я из первых рук услышал объяснение:
"Ну, а чо я, наши на очках отжимаются, а меня старье на трояк ставило, а у меня как-то духу не было тоже в сральник проситься. Конечно, на меня потом свои же злые были. Это нарочно было сделано, а я, дурак, не понял".  Побегает вот так годик солдат, постоит ночью на трояке, сон наряда охраняя, пораскрашивает из разбитой морды раковину умывальника в оттенки розового и красного (цвет знамени!) и перестирает гору хэбух, перемоет все машины в парке и поймет, что есть настоящая служба и как себе ее устроить. А там и лысых привезут, и - вперед, воины! - а солдатик обеспечивает себе ту самую настоящую службу, благо, свои помогут в случае чего.
     "Служи, сынок, как я служил, а дед на службу {наплевал}". А ротный что? Ротного лишь бы командир не трогал, лишь бы всю бумагу вовремя написать, а остальное образуется, двадцать лет образовывалось и дальше будет.
      В отношении к остальным у шестой роты этакое снисходительное, сожалетельное и брезгливое презрение. Ну, не дал бог жизни хлебнуть с полной ложки, живите уж, ладно. Главный кайф - почувствовать самим и дать почувствовать остальным свою избранность. Бельевик в бане: я пришел за тряпкой, машину в ПХД помыть, а он не дает. "Пускай твой летюха выпишет ветошь, начальник бани подпишет, тогда и приходи."
       Сволочь ты! Я же бывал в наряде здесь, я же знаю, что этих рубах рваных тут на килограммы мерять можно! А вот захотел - и не дал, и формально прав. Орел! Пришла шестая рота наряд принимать. Не глядя: пол перемывать, лестница грязная, и... и... и... еще стенки не мытые. Поди поспорь. Это хорошо, если сдает тоже престарелый воин: он просто скажет: "Хорошо", - и уйдет, куда пойдется, а зеленец будет мыть, чистить, тереть, выслушивая назидательные речи типа: "Я тебя {гонять} не хотел, но ты уж очень лениво готовился, я так не приму даже у лучшего друга..." Поди докажи хоть кому, что тут что-то не так. Наведение порядка - это такая святыня, которую в виде издевательства офицеру представить невозможно, зато наоборот сколько угодно.
       Шестая рота - это материальная власть и дружба с властью официальной. Когда её поставили в наряд по столовой - это была сказка. Дежурный прапор бегает от стола к столу и уговаривает жрущих вытирать за собой столы, пока наряд сидит, попивая чаек с поварами. А когда дежурного по столовой отсылают {вдаль} со словами: "Может, еще и полы замылить?" он в горе садится и терпеливо ждет, когда зелень дочистит картошку, - может, они столы протрут?
        Естественно, с шестой ротой все хотят дружить. Дружба, конечно, в основном на принципе "ты мне, я тебе". Блюдолизы имеют многие преимущества, а самое главное - у них не возникает обычных проблем при необходимости сделать что"либо, зависящее от хозроты, хоть бы и по прямым их обязанностям судьбой отмеченных ребят, а хоть бы и по их левым возможностям.

Вторая осень

Тихо, спокойно в природе. И леса на антенных полях как-то реже, и краски как-то мягче - осень и вправду очей и всего прочего очарование. Враз склевана вся рябина - это тебе не Москва, где даже дрозды предпочитают рыться в помойках и свалках, и природа приобретает скорее весенний вид, если бы не свежие кучи опавших листьев (будь они прокляты!).
       Примерно такими мыслями занята лирическая часть моего сознания, а практическая же его часть занята слежением за маневрами командного состава. Тело же на части не делится, и посему оно целиком вынуждено находиться на плацу в ожидании тренировочного инспекторского смотра. Пока полковника нет, субподрядчики рулят строями и добиваются улучшения общего впечатления. Осип двигает роты, комбат ищет нестриженых, новый начштаба ровняет ряды, а замполит вспоминает свою сержантскую молодость и вообще красуется. Ротные на подхвате. Симфония примерно такая:  - Первая рота, напра-во! Полшага вперед шагом марш! Налево!  - Товарищ в дымчатых очках! По команде смирно нога не сгибается, или Вы хотите спорить?  - Смотри, у тебя еще один нестриженый солдат. Где ты его прятал? Убери его сейчас же и пришли после обеда с лопатой.  - Первая шеренга - равняйсь! В четвертой колонне, полшага назад. Товарищи офицеры, берите пример с личного состава срочной службы, у них уже равнение, а у вас черти что!  - И вот еще два битла стоят. Зачем тебе столько волос? Мне бы одолжил...  - Ну, а если кому лычки в тягость, так их и снять недолго, пишите рапорт!
      Раздается новый голос, он не то чтобы сильно громкий, но при его возникновении все остальное стихает.
 Итак:  - Мне кажется, при появлении командира должна раздаваться команда "Смирно"?"
      Ай-ай-ай. Оконфузились. Пропустили появление товарища полковника, обидели, можно сказать, в самое сердце. Голос приобретает язвительные нотки:  - Я сейчас подойду еще раз, а вас попрошу сделать все как положено!
     Все делается как нельзя более положено, но "Здравия желаю" получает одобрение лишь с четвертого раза.  "К инспекторскому осмотру..." Топ, топ, шлеп (лужа). По этой команде ротный выходит из строя, взводные выходят из строя, и все готовятся к движению в установленное место. Командир недоволен: и звук не слитный, и шаг не тот. "Отставить!" Тем же строевым шагом обратно.
       Процедура повторяется еще несколько раз. Доселе бесстрастное выражение лица взводного меняется на "Ну, ублюдок". Взводный похож на честного щеночка, мужественно принимающего трепку неизвестно за что. Следующий этап: "К инспекторскому осмотру... шагом... марш!" Тронулись. Трах, тарах, тарарах... Цепочки сержантов перерезают путь прапоров, образуется каша, в которой шпалообразный старлей прокладывает себе дорогу при помощи уставной отмашки рук. Еще разок...
        Выражение лица ротного цензурными словами уже не описывается. Скворцы верещат на «приплацных» лиственницах. Стоят по отдельности сержанты, солдаты, старшие, младшие офицеры, прапоры. Каждую группу кто-то проверяет. Младших офицеров взял на себя командир. "А почему Вы, товарищ капитан, в коричневых перчатках? И почему тут все в коричневых перчатках? Кто в коричневых перчатках, за черными бегом марш!" Ах, как приятно было орать на этом же плацу: "Товарищ солдат, бегом!", - а вот теперь и сам в дилемме - бежать унизительно, не бежать опасно. Побежали. Кто «стометровочным» аллюром, кто демонстративной трусцой, но убежали. Обратно - кто бегом, а кто и пешочком, свободнули командира, а какой пример солдатам?
      В строю, оставшемся без пастухов, начинается брожение. Сначала шепотом, затем смех в голос, тычки и подножки. Время от времени возглас: "Вяжут!" это значит, сиятельный взор устремился в эту сторону. Шум притихает, но ненадолго. Скворцы в экстазе, прощаются со здешними местами, наверное, а нам еще кругами ходить, песни петь.
      Командир {ругает} Борьку за стоптанные каблуки, и это будет продолжаться еще очень, очень долго. Осень...

Приказ

Приказа ждали. Как всегда, по мере приближения к заветной дате - 27 сентября - росли и ширились слухи о том, что "ну, теперь уж точно к сроку службы прибавят полгода" или что "приказ будет в декабре в связи с Персидским заливом". И тут же - разговоры оптимистов на тему, что до декабря всех уволят, что Язов сам так сказал, всех до декабря, кроме ПВО.

      На нерв давят эти разговоры страшно. Валерка даже бессонницей обзавелся, я его успокаиваю, а сам тоже боюсь до дикости: ведь это ж вешалка будет, хлебать эту муть еще месяцы! Первый слух пришел с самого дальнего узла: и оказался ложным. Я раньше времени об этом раззвонил - слава богу, хватило ума каждый раз добавлять "но это только слухи". А то б убили меня ребятишки, и были бы правы. Верные сведения дадут только телеграфисты, они всегда в курсе событий.
       И вот тот день: башка на столе, рука на ключе, в динамике помехи, в переговорке фон шипит. Через фон еле слышный голос пробивается: "Узел, узел, телеграфу ответь!" А что это он так тихо? Ах, это я же сам звук приглушил, чтобы не надоедали. Ну, чего надо? "Лех, пришел!!!" С номером пришел приказ, даже со сроком опубликования в газетах, все чин чином, без подвохов и прочего. И что? Луна ярче светить не стала. И недельной давности воротник на хабэ не стал чище. И кислая булка (столовский трофей) не стала слаще. И торчать в этом санатории обрыдлом еще никак не меньше двух месяцев. До того ждал я этого дня, что, дождавшись, и радости особой не ощутил, и такое впечатление, что и вообще забылось, как она, радость-то, ощущается. Конечно, для приличия устроил я по той же самой переговорке концерт губной гармошки для всех, кто желал слушать. Позвонил на площадку да в роту, а там уже и так знают.
         Все одно тоска. Может, кого такие события и подвигают на мелкие чудеса типа нажраться одеколону и устроить махач в казарме, а мне все тускло воспринялось, даже удивительно. А телеграфисты приказ на перфоленту набили и печатали всем, кому надо. Ну, не всем, конечно, а выборочно, но все равно экземпляров тридцать вышло.

Поступь перестройки

Даже в армию начало проникать новое мЫшление. Борьба с формализмом, застоем и полётами немецких самолетов. Веять в воздухе этим начало давно, а прочувствовать пришлось во время проверки, которая на этот раз была мраком не только для не сумевших закосить солдат, но и офицеров всех сортов тоже.
    "100 процентов личного состава!" - под этим лозунгом творились великие дела. Человек приходит со смены и вместо того, чтобы отдохнуть, его заставляют битый час торчать, ожидая, пока его светлость товарищ майор откушает (в нашем же, сволочь, чайнике!) и прибудет принимать какую-нибудь физкультуру. Сдали - и бегом в тех. здание, менять тех, кто сейчас на смене, чтобы и они сдавать пришли. Обратно поменялись, а до подъема смены полчаса. 
     В тех-здании не поспишь - и своё начальство бродит с миссией превентивного террора, и проверяющие тоже захаживают. Под конец недели такой жизни мне уже стало наплевать на все миссии, но через нас, радистов, запустили телеграф. Свою"то морзянку я через любую помеху разберу, а телетайп штука капризная, особенно ночью, хотя теоретически ночью самая лучшая связь.
     Мне не дает спать телеграф, я не даю спать корреспонденту, а он мне. Площадка уже все матюги перепробовала, а снова частоту меняю, опять им передатчик перестраивать. Со смены утром приползаешь, глаза красные, в башке муть, а у дверей ротный: милости просим, сейчас плац подметать, а потом строевая. А строевая - это опять в здание идти. Главный проверяла хочет всех видеть в п/ш (т.е. в полушерстяном обмундирование). Я его - это самое п/ш, да и проверялу заодно - хочу видеть в гробу, но приходится подчиняться.
      Нашему призыву п/ш не выдавали, и мы его в глаза не видели! И не дай бог кто из старых в нем появится: значит, кого-то раздел, неуставняк! Но приказ есть приказ, и ветер с чисто армейской оперативностью меняется - надо идти и кого-то раздевать на смене. Раздел я Джона - руссифицированный вариант имени "Джума". Он косится на плечи: "Ладно, побуду часок ефрейтором, но я повешусь, если кто-нибудь увидит!"
      Ротный тоже ходит по плацу в глюках и успокаивается, лишь пробив фанеру Высоте Максу по причине его стоптанных каблуков и общей чмошности. Весело! На спортгородке майоры и капитаны, исходя потом, бегут стометровку.
      Артёмка на смене чуть не воет, жалуется, что такой проверки еще не было: у него потребовали тетрадь по политике, а он, дурак, ее и вправду показал. За оформление сего документа Артёмка сначала получил втык от проверяющего официально, а потом от замполита по-товарищески, ибо замполита официальная кара тоже не обошла.
       Ах, если бы он знал, что дальше будет! Уже под самый конец проверки, в Артёмкино же дежурство, случилась трагедия. Три часа ночи, моя поза - стандартная (голова на столе, рука на ключе). Со скоростью три знака в минуту договариваюсь с корреспондентом о способе восстановления вновь сдохшей связи по телеграфу. Стук в дверь. Подымаю голову, жму кнопку, и под приветственный щелчок магнитного замка в аппаратную вплывает проверяющий майор собственной персоной. Ему все, конечно, ясно: радист спит, у него расстегнут крючок, связи нет...  - Товарищ майор! Во-первых, никто тут не спал, а во-вторых, связь есть.  Майор лезет к спец. телефону, а на том конце спешно проснувшийся кто-то заявляет, что связи нет уже три часа.   

      - Товарищ майор! Да вот я Вам корреспондента вызываю, вот он отвечает, где же связи нету?...  - А Вас, товарищ ефрейтор, не спрашивают. Я верю дежурному по связи главного узла, а не Вам. И Вы мне не докажете, что Вы не спали!  - А Вы, товарищ майор, не докажете мне, что я спал!  - ЧТООО?! Я, майор, буду еще что-то доказывать ефрейтору?!!  - Товарищ майор, я лучше знаю положение дел, чем Вы, и даже чем тот дежурный по связи.  - ЧТООООО?!! Вы мне еще что-то говорите?! Грубите?! Распущенность! У себя в части я бы нашел управу на такую наглость! Где Ваш дежурный!
       На этот крик и сам дежурный обозначился, проснулся с кушетки и ничего не соображая глазами хлопает. Началась классическая экзекуция начальником подчиненного по принципу: "Молчать, я вас спрашиваю!" То есть вышестоящий ор облачен в форму вопросов нижестоящему объекту, но каждая попытка ответить на эти вопросы вызывает только новый приступ начальственного гнева.
      По ходу дела выяснилось, что майор в соседней аппаратной повязал откровенно спящего под шинелькой бойца, а я своим буйством во противоречии окончательно взбесил сию персону. Кончилось все весьма печально: смену полкан выстроил на плацу, объявил Артёмке строгий выговор, бойцу трое суток губы, а я репрессий избежал, так как утром пришла телеграмма, где черным по желтому (бумага такая) стояло: связь радио - 100%, таким образом, с меня поклёп снимался.
       Но перестройка и борьба с формализмом у нас тоже была проведена по-армейски. Все виды проверки сдавались реально и объективно, кроме... технической и специальной подготовки. То есть кроме того, что действительно нам нужно. По технике, по морзянке и по организации связи майор ставил оценки от фонаря и припомнив мои выступления, поставил трояк, выразив таким образом свою способность находить управу на "наглецов".

       А боец, который спал под шинелькой, на губу так и не ездил. В санчасти его признали больным, а таковых на губу не возят. Ротный по этому поводу выразился: "Выздоравливайте побыстрее, а то пройдет месяц, и согласно уставу я Вас на губу уже не смогу отправить, потому как срок давности пройдёт."
 Никогда ротного не поймешь. То ли он и вправду жалеет об отсрочке, то ли все прекрасно понимает и дает в такой форме совет, как и в каталажке зазря не сидеть, и законность соблюсти.

Опять тревога

Финал проверки - тревога. Сам момент ее объявления я встречаю на смене, все с тем же Артёмкой, через день после залета. Ну, тревога, ну и что? На улице солнечное утро, а у нас светомаскировка, сам клеил из черной бумаги летом (а из остатков соорудил лозунг "Анархия - мать порядка" и вывесил в сортире).
      Стук в дверь - господи, опять это {уродище} проверяющее. Артемка сосредоточен, проверяет работоспособность переговорки. Проверяющему скучно, и в качестве развлечения он спрашивает, какие сигналы оповещения существуют в части. Личный состав в недоумении: а что, у нас еще и сигналы какие-то есть? Я мнусь, напарник мнется, а Артёмка, которому уже нечего терять, просто огрызается, мол, не мешайте мне работать.
      Майор лезет в {бутылку}, но разгорающийся скандал прерывает рык из переговорки: "Дежурный по связи, ответьте командиру части!" и сразу же другой голос, потоньше: "Площадке ответьте!" На площадке-то два микрофона. В один шумит сам командир, приехавший лично наблюдать и способствовать, а в другой взывает дежурный механик. Но Артемка делает так: нажимает кнопку кабинета командира и со всей возможной исполнительностью в голосе: "Слушает Вас, товарищ полковник", - затем жмет кнопку площадки, орет: "Подожди!" и ждет дальнейших указаний.
       Полкан, видимо, ошарашен такой репликой и повторяет вызов, и механик тоже повторяет. Артем снова "слушаю" в пустой кабинет и "да подожди же ты!" на площадь. Командир, наконец, просекает что к чему, и распоряжается: "Дежурный по связи! Нажмите кнопку площадки и ответьте командиру части!"
 Майор что-то злорадствует, но мне уже не до того, смена прибежала. Она прибежала, значит, я убегаю. Ничто так не услаждает вид командира любого ранга, как вид бегущего по его приказанию солдата, а тревога - как раз и есть затея проверяющих. На улице все бегут. К зданию с оружием, обратно без. У входа в казарму уже стоит охрана - длинный неунывающий грузин Швили, ему не надо никуда бежать и он этим счастлив.
 А мне надо в парк, я во второй волне, должен по расписанию заниматься расконсервацией техники, а сейчас просто так, для мебели присутствовать. По дороге к парку встречаю смену с площадки. Они приехали за оружием, а Стеклянный по собственной инициативе их автоматы на площадку уже увез, разминулись.
     У боксов уже стоит могучий строй. Комбат зачитывает приказ на марш. Длинный приказ, все предусмотрено, даже отражение нападения наземного и воздушного противника. Натужно жужжат 157-е ЗИЛы, квохчут "ГАЗоны"66" (тридцать сантиметров до смерти), а все покрывает могучий КРАЗовский рык. Комбат наконец дочитал приказ, рявкнул "по машинам". Эх! Кунг второй роты уже заглох, подтверждая законы всемирных подлостей. Водила мечется то с ручкой, то с тросом, а объездом взялся рулить сам полкан, занимая позицию так, чтобы быть видным наблюдающей толпе во главе с тоже полковником, для которого этот спектакль и играется.
 Наша деконсервная команда в неподвижности. Где начальник склада? Да бог его знает, решил от греха подальше не появляться, а то вправду придется технику на колеса ставить. Улучив момент, комбат предлагает нам исчезнуть с глаз долой, что и выполняется точно и в срок. А я наглый. Решил пойти помочь ребятам на старой полевой станции, все же опыт имею, благо, идти недалече, все таинство идет через дорогу, на футбольном поле.
     Но у машины ждет неудача в виде черноусого майора, который стоит с записной книжкой и фиксирует стадии работы экипажа. Экипаж запускает движок: ручку дергают и насос насилуют попеременно. Сначала этим занимается летюха-взводный, потом сержант-разрядник, а там и бедолага Жора подключается.
 Жора сейчас числится пилотом нашего драндулета, это его последний выезд и, пожалуй, первый без происшествий. На прошлые учения он как ни ласкал свою ЗИЛу, как ни называл ее ласточкою синемордой, а он все равно заглох в трех метрах от бокса. Буйноусый обращает внимание на меня, кто, мол, такой? "Посыльный к начальнику радиостанции". Вопросов больше нет, хотя, по идее, такой должности просто физически не может существовать: кто же будет бегать из части в район реального рассредоточения? Однако надо смываться. Куда?
      Наверно, в роту, но по дороге еще случается посидеть, по{говорить} со сменой первой роты. У них идет разбирательство - каким образом половина смены так и осталась в здании, а половина впустую пробегала туда и обратно. И как получилось, что кто-то поел аж два раза, а кому-то достался только холодный чай. Следствие прекращается появлением прапора с этой первой роты, он загоняет толпу в казарму, "не дай бог, кто из спалки вылезет!".
       Я тоже хочу в спалку, но у дверей казармы стоит неумолимый Швили. "Э, ефрейтор!" Одно слово, но с таким акцентом, что стоит всех моих грузинских анекдотов. "Там в роте этот, проверка, ротный сказал за каптерки всем уходить!" Каптерки - это в стороне от казармы длинный ряд кирпичных сараюшек, а с торца так и вообще шхера идеальная. И вот в этом неведомом проверке укрытии собирается внушительный партизанский отряд: с автоматами и с противогазами моя консерв-команда, с автоматами без противогазов - усиление, изгнанное из техздания за ненадобностью, с противогазами, но без автоматов - площадка и, наконец, уж совсем ополченского вида стройкоманда с ротного сарая: два драных бушлата и по топору в руках.
     Холодно. Скучно. Второй взводный (тоже лишним оказался) тешит сборище воспоминаниями об училище, как на выпуск статуе Ермака сапоги гуталином выкрасили и ковер «стометровочный» на спину прицепили, как спьяну зеркала били и прочие интересные истории. Часа через два прибегает дежурный по роте: беда. От нашей роты срочно нужна команда по ликвидации последствий ядерного взрыва. Давай команду, я "за", мне осточертело тут сидеть. Сманил я с собой еще четверых добровольцев и пошли. Куда? Вроде, в кочегарке все антиядерные силы собираются. По дороге навстречу бежит слоновья морда. "Бу-бу-бу! Химическая тревога, и одевайте {резину}, тут где-то полкан бродит". Черт! Я матерюсь, и вся команда матерится, кроме одного добровольца, у которого маска на два размера меньше, он просто скулит. Тут уж не до прогулок, полу-бегом до кочегарки, а внутри антигазы долой.
 Следующие сорок минут - заслуженный отдых на горячих трубах. Команда тухнет, а я просто так глазею через приоткрытую дверь, как по части бродят привидениями фигуры в противогазах и серо-зеленых плащах. Даже повар у полевой кухни при столовой (котел не работает, и вся готовка идет во дворе), повар тоже в противогазе, правда, шланг не привинчен к фильтру, а просто засунут в сумку

  "Так! Это что за люди?"....................
   Я старший по званию и докладываю, так, мол, и так, дезактивируем помаленьку. "Ага, вас я и ищу. Пойдемте, я буду проводить с вами занятие". Фу ты! Я-то сразу не сообразил, что это командир шестой роты, от которого нам-то ждать никакого дерьма не надо. На задах кочегарки уже стоит могучий строй борцов с ядерной опасностью. "Товарищи солдаты и сержанты! Вы в составе команды по ликвидации последствий ядерного взрыва будете заниматься тем, что вам прикажет начальник этой команды. А пока мне поручили провести с вами практическое занятие. Даю вводную: на нашу часть упала атомная бомба. Повалила дерево. Задача - ликвидировать завал. Вперед!"
     Бодрым шагом команда направляется к санчасти, где и вправду с утра лежит обваленная береза, одна из ее веток мешала красить фонарные столбы серебрянкой, и вот березу спилили. "Раз, два, взяли!" Завал медленно трогается в путь. Ветки цепляют землю. Один из команды забегает в столовку и появляется в дверях с топором для разделки мяса. Следова в тех же дверях появляется начальник столовой с полуметровым ножом. Ветки остаются необрубленными. Ликвидировав таким образом ядерную катастрофу, мы возвращаемся в место дислокации, за каптерки, а пока мы ходили, сконцентрированный там резерв чуть ли не удвоился. Снова скука и холод, и это уж до обеда, а там и военному положению конец. Хватит, поиграли.

Финишная прямая

Двухлетний марафон подходит к концу. Я уже отношусь к заветной категории "увольняемых". "Увольняемые, в ленинскую комнату!" это меня и еще с десяток таких же. В ленинской комнате нам расскажут, как не надо ездить домой и что не надо сотворять в части перед отъездом. Такие лекции проходят мимо ушей, мысль одна, навязчивая: только отпустите! Идут разговоры о дембельских аккордах. Прекрасная штука! Мало того, что отслужил, сколько положено, а вот еще и сделать должен что-то на добрую память. Как сделаешь, так и уйдешь. По идее. А по жизни - я сейчас расскажу.
      Аккорды разнообразные. Кто-то спортзал ремонтирует еще с лета, кого ротный припахал мебель для роты делать, кто занят в бесконечном ремонте столовой. Наряду с аккордниками работают и постоянные стройкоманды, словом, сплошной созидательный труд на благо родины и части. Я и еще трое парней облечены высоким доверием - посланы работать на новый штаб (он же старая, прогнилая казарма, где лет десять никто не обитал, кроме голубей). Вторая рота чинит крышу, а наша четверка должна сделать декоративную заливку бетоном приземельной части фасада по всему его периметру.
      Комбат, когда распределял работы, сказал так: "Эту отмостку надо дать хорошим солдатам, которых можно побыстрее уволить". Естественно, такое заявление вселило надежду и радостные мысли. Правда, настроение несколько портило следующее обстоятельство: у нас нет начальника. Вернее, их три, это зампотех части, ответственный за новый штаб майор и, конечно же, Стрелок, у которого в руках вся материальная власть.
      И началась дупа в лучших армейских традициях. Зампотех приказывает сколачивать щиты для опалубки. Майор на следующий день заявляет, что щиты - несрочно, а срочно по периметру вдоль стенки вырыть канавку, куда будет заглублена нижняя часть отмостки, для устойчивости. А еще надо будет по периметру сделать бетонный же тротуарчик, тоже декоративный. В четверке раскол. Я рвусь поскорее сделать, а потом честно бездельничать, двое сержантов считают, что безделье лучше потреблять сейчас же, а четвертый мэн по имени Рык занял позу нейтралитета. Но дело шло, канавку вырыли, вернее выковыряли, ибо земли и камней ледникового происхождения было в среднем поровну, а местами камни преобладали.
       Ушло на это дня три, приходит Стрелок и заявляет: "А эту канаву вы зря выкопали, не нужно ее. Закапывайте, давайте, ребята; вроде на мужиков похожи, а никакого соображения!" С другого боку стоит майор и хвалит эту же самую ненужную канаву. И вот столкнулись две идеологии. Ругани минут на двадцать, и компромисс выглядит так: канаву не засыпать, а бульниками закидывать. А потом в кладку цоколя штырей железных навбивать, на них арматуру вешать будем. Завтра уходит нулевая партия - это, то есть, до официальной первой. Уходит пара спортзаловцев. За них рады, но почему их отпускают? Зал еще отнюдь не в готовности (для справки: наш спортзал - обычный арочный склад финского типа, с деревянным полом и двумя уличными плафонами у потолка). Ладно, навбивали мы штырев, поломав при этом несчетное количество ручек у кувалды, сколотили три щита, а на другой день снег пошел.
         Накрылся наш аккорд, кто же под снегом бетон класть будет? Что делать? Комбат пришел, ничего не сказал, посмеялся и ушел. Майор безо всякого сожаления снимает с себя всякую ответственность за нас. К Стрелку, что ли, идти? Ну, нет, он рабочую силу будет держать до последнего, лучше сразу в петлю. Безработная аккорд-команда бродит по части, выискивая подходящее дело. Подходящего дела нет, и тактика предлагается такая: сейчас в казарму, там поспать до четырех, а там видно будет. К четырем приходит комбат и решает судьбу: двое сержантов на ремонт батарей, а меня с Рыком в здание, на перестройку новой комнаты. "Как ваш начальник центра скажет мне, что вы все сделали, так я вас и отпущу". Ура! Уж с начальником-то центра я договорюсь; и действительно - уговор выходит такой: мы с Рыком ставим стенку, а он нам подписывает бумагу для комбата.
 Уходит первая партия, по одному человеку с роты. Надо гнать на следующую. Мы с Рыком с утра до ночи в техздании. В критические моменты берем подмогу со смен. "Мужики, есть работенка, пыльная, но веселая. Студент, Юфкин, пошли!" Телеграф сиротеет, и радио ополовинилось - я тащу наверх плиту ДСП. "Взяли! Еще ступенька... Сволочи, назад немного! Так, Студент, свой край вверх... Сакен, держи ...! Еще! Через перила переваливай! Ну, хоть еще пару сантиметров... Гни ее! Ага, ну, подымай ...! Все, ставь, передохнем".
          Один пролёт преодолен, еще семь впереди. Рык голова - стенка его производства держится на собственной тяжести и двух гвоздях, но держится прочно. За стенкой - радиомастерская первой роты. Оттуда временами слышна музыка, что-то очень знакомое... Да это же мы! "Пластилин"! Вот не ожидал, Рык, ты слышишь? Рыка другое волнует. "Надо завтра бумагу подписать и к комбату идти, скоро вторая партия".
          Приходит следующий день, подписывает начальник центра бумагу, идем мы к комбату. Так и так, мол, аккорд сделан, стенка стоит, Вы обещали... Комбат переспрашивает: "Все сделали?" Да, все. "Ну, а тогда зачем спрашиваете?" Во вторую партию мы не пошли. Сказано по этому поводу было немало различных цензурных и нецензурных слов, а что до практики, то мы с Рыком перешли на щадящий режим работы. В здание в девять пришли, чайку попили, что-то такое сделали, к часу в роту. После обеда поспали, к половине пятого в здание, к шести в роту. Телевизор посмотрели, и баиньки, либо снова телевизор, но уже с риском. Хлопает дверь, вопль шепотом: "Вяжут!", - и толпа в кальсонах разлетается по кроватям. ДПЧ в сомнении:  - Телевизор смотрим?  - Никак нет, товарищ майор!  - А чего тут за шум был?  - Дневальный в ленкомнате столы равнял.  - А почему телевизор горячий?  - Так труба рядом проходит!  - Ладно, но смотрите - если мне доложат, что вы все же смотрели, с наряда сниму!
 Утром зарядка мимо, идет сплошное втухание в сушилке, но это-то давно привычно, иногда даже для своего удовольствия бегать выхожу, во до чего дожил.
          В недостроенную комнату изредка забродит Артёмка, он теперь ответственный за перестройку. Придет, походит, спросит, чего не работаем. Ответ стандартный: материала нет. Да и это правда, только непривычно. А привычно - не только Артёмке, а всем нашим командирам любезным, привычно так: распорядился построить дом, и все, остальное не.... Солдат дальше сам выкрутится. Кирпича украдет, цемента выменяет, шифера выпросит, досок со свалки наберет, на этом все и держится.
         А тут - на, пожалуйста, сидят два дембеля и просят материально обеспечить их работу. Исчезнет Артём какой-нибудь пылесос для побелки выпрашивать, а у нас опять чайник кипит. И у других с аккордами дела не лучше. Крыша старой казармы - нового штаба - уже твердо знает, что поставленный объем работы им не сделать и до Нового года, хотя они и пашут по серьезному, не чета нам. На площадке такая же картина, но там народ вообще никаких иллюзий не питал с самого начала, и Стеклянный только героическими усилиями способен заставить своих рабов хоть что-то делать. Как-то резко стало ясно и понятно, что дембель от аккорда не зависит, что этот аккорд несчастный - вроде морковки, перед носом ишака подвешенной. У ротных есть списки, где совершенно точно расписано, кто когда уйдет, списки согласованы, и хоть ты свою работу за день сделай, чудеса труда прояви, это приведет только к тому, что будет дана новая задача.

Дембель!

Дембельская лихорадка! Ей кто как, но переболели все. Лихорадка эта выражается в поисках бархата для альбома, изготовления брелков из патронов, добывания или изготовления шинелей "с нуля" и так далее. Я, было, от такого дела решительно отмежёвывался, решил: в чем ходил, в том и пойду домой. И то не удержался. Стоял дежурным по роте, и нет, чтоб спать, решил шинель сделать. Берется шеврон, берется простыня, отрезается энное количество кусков и начинается технологический процесс: полиэтилен-простыня-утюг. Остыл бутерброд, и все по-новому. Вся бытовка уже провоняла, а результат не впечатляет. Ладно, тогда хоть начесать шинель надо бы.
       Итак, дневальный стоит в моей шинели, а я брожу вокруг с железной щеткой. Хорошая щетка, если бы в этой шинели хоть немного ворса еще оставалось, все бы было здорово. Но пальто мое, раза в три больше меня прослужившее, никак не хочет становиться пушистым и мягким. А, хрен с ним со всем! Идите вы в задницу со своими затеями, плевал я на ваши обычаи! Дневальный снимает шинель и отправляется спать.   

     И, пожалуй, всё. Честное слово, все. Даже в тот момент, когда последние антенны скрылись за лесом, солнце не стало ярче, а снег не стал теплее. И Питер тоже не принес большого кайфа, несмотря на честные попытки мои его прочуять. Было скорее безграничное удивление и странное состояние, когда не о чем думать. О чем еще говорить? О том, как в поезде мне над ухом два часа распевал Сергей Минаев и прочие токинговские ученики? Или как я шел пешком по ночной Москве, а навстречу пробежала рота – может на зарядку выгнали? Как недели три меня не отпускала неизвестно откуда взявшаяся злоба на каждого встречного? Как я, рассказывая друзьям армейские байки, особенно громко матерился, если рядом были женщины или военные? Конечно, можно и об этом, но это уже совсем другая история, для которой нужен другой рассказчик.