Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Затеяв сей прожект, я, признаться, какое-то время досадовал сам на себя: и куда, дурень, полез? И к чему это всё? Но после как-то всё... завертелось, запустилось само по себе, наш беспокойник Иван Яковлевич сумел вписаться в ту удивительную Эпоху будто и в самом деле жившим человеком, и я уже ни капли не сожалею о своей престранной затее. И, конечно, выражаю искреннюю признательность всем, кто наш "сериалъ" смотрит и отличает. Это - самый ценный для меня бонус, особенно - как для самовольно вышедшего в абшид литератора, с литературою в общем-то давно завязавшего. Похоже, "сахар в сахарницах" ещё остался. Это, впрочем, ничего более не означает, кроме того, что у "Воды живой и мертвой" есть все шансы дожить до последних строк, выведенных стариком Иваном Яковлевичем Рихтером по просьбе обратившегося к нему известного издателя Андрея Александровича Краевского. Я - во всяком случае - надеюсь на это. Для самого же меня в процессе сочинительства этой истории строки Окуджавы "... на фоне Пушкина - и птичка вылетает" обретают поразительные глубину и значение.
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ПЯТАЯ ЭПИЗОД 1
Верно, никогда ещё в России не писали столь усердно и столь много! Раскиданные войною по городам и укромным уголкам Империи люди разыскивали родных, адресовались к друзьям, просто знакомцам, сообщали друг другу всё, что знали или просто слышали от кого-то, делились радостями и горестями. Я сам видал тогда надушенное пачулями письмо к княгине Вере Фёдоровне (не упомню уж - от кого) с половиною размытых нечаянными слезами строк. Бедствия, принесённые русским людям ужасающими событиями грозного 1812-го, объединили, кажется, всех, и, читая друг другу поступавшую отовсюду почту, мы искренне радовались за вовсе незнакомых нам родителей какого-то поручика Берестнева, которого все полагали убитым, а он оказался жив-здоровёхонек, и плакали вместе - за тех, с кем нам кому не суждено было более увидеться...
Первое известие о моих близких доставил мне всё тот же князь Пётр Андреевич Вяземский, уже принесший не так давно в дом стариков Волковых горестную весть о гибели их сына. "Мужайтесь, друг мой" - блеснув из-под очков подозрительно влажными глазами, помню, произнёс он, подсаживаясь рядом с моею постелью. Будучи не в силах прочесть протягиваемое им письмо, писанное к тому же на нелюбимом мною трижды проклятом французском, я вмиг пересохшими губами попросил его сделать это самому. Князь Пётр понимающе кивнул, и тихим проникновенным голосом - словно стихотворенье - начал:
- ... Что же касается твоей просьбы касательно до судьбы оставшегося в Москве генерал-майора Рихтера, то едва ли смогу как-то тебя порадовать. Я наведался на Остоженку к его дому и нашёл его вовсе разграбленным и едва не наполовину сгоревшим. Порасспросив кое-кого, выяснил, что когда французы, войдя в Москву, стали подыскивать себе уцелевшие домы для расквартирования и, увидав среди прочих и дом Рихтера, встретили со стороны его хозяина самый неласковый прием, чем тот весьма сильно обозлил их. Застрелив генерала, французы с досады обгадили и побили в доме всё, что сумели, растащили всё, что смогли, и, кажется, едва ли не сами дом его в отместку и спалили...
Бедный, бедный дядюшка Андрей Карлович!.. Попросив князя перечитать эти строки трижды, я будто своими глазами увидал презрительный взгляд сверху вниз гордого вояки, встречающего на лестнице наглых, уверенных в собственной безнаказанности, супостатов, его решительно сжатые губы и надменное "Geh weg!", брошенное как кость шелудивой собаке. Не сомневаюсь, что и умер он как солдат, наверняка со шпагою или пистолетом в руках.
Заметив впечатленье, произведённое на меня чтением, князь Пётр убрал письмо, положил руку на моё плечо, и сказал:
- Это была славная смерть! Я был на Бородине, многое там повидал и пережил, и хочу сказать, что ваш дядя такой же герой, как и те, кто бился тогда лицом к лицу с врагом.
Слова эти словно откупорили во мне какие-то простаивавшие до сего дня сосуды, и я разрыдался так, что князь принуждён был привесть стариков Волковых, принявшихся было сперва утешать меня, да в конце концов наплакавшихся всласть вместе со мною. С тех пор - каюсь - плакал я крайне редко, а уж ныне, когда пишу эти промемории, даже и не знаю, что должно произойти, дабы выжать из меня хоть слезинку. Пришедшее едва не следом письмо от матушки Елизаветы Николаевны, кажется, должно было заставить меня разрыдаться, но я будто высох изнутри. А жаль... Потому что тогда же узнал я горестную весть о другой своей потере. Сидючи в Липицах, отец мой Яков Антонович вдруг смертельно затосковал, перестал читать газеты, есть и спать, всё бродя по дому день и ночь, будто не решаясь принять какое-то важное решенье, а в один прекрасный день вдруг сообщил маминьке, что уходит на войну, и что обсуждать своё решение не намерен. Елизавета Николаевна, переполошившись, послала за дедушкою Сорокиным, подняла моих братьев, все вместе они устроили страшный переполох, едва не в ногах валяясь у Якова Антоновича, после примчался сам Сорокин (а старому одноногому гусару был уж восьмой десяток), и своими увещеваньями они довели отца до состояния такого бешенства, что он только крикнул вдруг "Да к чорту вас всех! Неужто вы не видите?.." и, схватившись вдруг за сердце, упал замертво.
В красках описав произошедшее, маминька благодарила Господа и добрых людей, что не дали мне пропасть, и умоляла приехать в Липицы как это станет возможным - помогать ей по хозяйству, осиротевшему без главного своего управителя и эконома, стать в доме главным, да решать судьбу братьев Ильи и Петра, одному из которых стукнуло уж 14, а меньшому - 12. Вспомнив себя самого в их возрасте, я с грустью подумал, что едва ли смогу помочь им хоть чем-то... Пансион Горна - хоть и не был ни университетом, ни Лицеем - всё же дал мне в дальнейшей жизни многое: кое-какие познания, школу общения с самыми разными людьми, и - главное - вырвал из псковской глуши, где по бедности нашей суждено было нам вариться до конца жизни. Поделившись своими невесёлыми размышлениями с Никитой Семёновичем и Фелицатой Павловной, я - к стыду своему - неожиданно нашёл в них самую горячую поддержку. "Да я буду не я, ежели не помогу чем смогу!" - воскликнул отставной бригадир. - "Слава Богу, остались ещё люди, что помнят Никиту Волкова!" "Так, батюшка мой, так" - подперев доброе лицо маленькими кулачками, поддакивала Фелицата Павловна. - "Вот вернёмся в Москву, отпишись маминьке, чтобы непременно отправляла обоих к нам, а там уж решим..."
Забрав у меня отца и дядю, Создатель решил оставить мне жизнь и подарил знакомство с людьми, ставшими второй моей семьёю. Помнится, лет двадцать тому назад кто-то из приятелей назвал меня "счастливцем". Что ж, судьба и впрямь выдала мне в юности изрядно векселей, которые я по мере скромных своих возможностей старался отработать честною жизнью как мог. Но дело не только в этом... Время было такое! Романтическая и романическая Эпоха, семена которой были посеяны ещё Елизаветой и Екатериной, а взошли пышными плодами при внуке последней. И любили тогда иначе, и жили не так. Любезный читатель может при этих словах пожать плечами и отмахнуться: мол, пошёл старик плести свои лапти!.. Однако ж, я знаю - о чём говорю, и старческое брюзжанье тут вовсе не при чём. Нынешний век сделался суров, суетен и меркантилен, в нём давно уж нет той величественной барственной мешкотности, что была свойственна первой четверти столетья, как нет более и той сердечной простоты в общенье даже меж малознакомыми людьми. Признаюсь - теперешнее время меня порою пугает, и, боюсь, недолго осталось ждать того дня, когда Россия сильно всех удивит - и не самыми лучшими своими качествами!..
Впрочем, я отвлёкся. Пришла весточка и от тётушки Авдотьи Алексеевны. Скупо порадовавшись за меня, она сообщила о смерти Андрея Карловича и о том, что дома их в Москве более нет, и пока его будут отстраивать заново, вероятно мне надобно будет задуматься о том, где я в дальнейшем собираюсь проживать. Признаться, я не ожидал такого тона, и и по неопытности своей сперва списал его на постигшее Авдотью Алексеевну горе. Правда, после пришлось признаться самому себе, что зачинщиком нашего свойства был всё же покойный генерал Рихтер, а жена лишь вынуждена была подчиняться его решениям. Страшная кончина Андрея Карловича послужила поводом для нашего формального разрыва, за что я нисколько тётушку не виню, тем более, что сестрица Аннушка оставалась на полном её попечении.
Упомянув о Волковых, я однако ж позабыл сообщить, что Провидение, забрав единственного сына, не стало лишать их последнего имущества, оставив скромный домик на Большом Знаменском совершенно нетронутым ни пожаром, ни мародерами, о чём им сообщил всё тот же любезный адресат князя Петра Андреевича. "Ты, верно, не узнаешь теперешней Москвы" - писал он. - "Более двух третей - одни пожарища да руины, редкий хозяин может похвастаться сохранившимся в целостности имуществом. Зато словно по волшебству появились сотни, если не тысячи мужиков с топорами, везде снуют во все стороны подводы с лесом и камнем, смотришь на всё это - и душа радостью наполняется, горевать недосуг. Сказывают, первыми торговыми людьми сразу ухода Буонапарте были некоторые ростовчане с калачами, распродавшие свой товар едва не за день, а нынче уже и первые наспех выстроенные лавки торгуют вовсю, так что не только первой надобности что приобресть на Москве можно, а и даже колониальным товаром разжиться - коли захочется..."
- Стало быть, и нам пора! - решил Никита Семёнович. То, что я еду вместе с Волковыми, даже не обсуждалось - как вопрос, давным-давно уже решённый.
*******************************************************
Чем же нам нынче завершить очередной эпизод? Не раз упомянув Москву, полагаю, уместным было бы присовокупить к ней и верного её подданного - литератора и сенатора Ивана Ивановича Дмитриева, за всю жизнь лишь на недолгое время покидавшего Белокаменную для исправления важных государственных обязанностей. И да - бьюсь об заклад, вы уж, только прочитав эти строки, наверняка угадали - что сейчас прозвучит. Ну, конечно же, - его знаменитый романс на музыку Дубянского "Стонет сизый голубочек". Век сентиментализма, господа!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
