Вспоминал: Зуев Василий Васильевич – полковник.
Описал Андрей Зуев
Первые дни
Война была не только не «За горами», но она уже явно катилась с горы и мы все это чувствовали. Перед самой войной я был членом горкома комсомола города Кустаная. И работал на автобазе табельщиком. На Автобазе я включился в спортивную работу. Познакомился с инструктором по спорту Иваном Пономаревым. Удачно выступил на лыжных соревнованиях, и меня включили в сборную команду города. Получил я свободный доступ в спортзал автобазы и на каток. Там мог взять нужный мне спортивный инвентарь. Пономарев, сам хорошим был спортсмен, сумел и мне привить любовь к спорту. Я бегал на коньках, занимался в спортзале акробатикой, гимнастикой, но особо я любил лыжи. Мне нравилось ходить по лесу и дышать морозным воздухом. И в спорте и в работе у меня дела шли хорошо. За мою добросовестную работу меня уважали в нашем трудовом коллективе. А в спорте я добился звания первого разряда по лыжам. Нам, конечно, все это пригодилось на фронте. Мне предстояло в этом, 1941 году, быть призванным в ряды Красной армии.
В начале июня горвоенкомат предложил мне, как спортивно подготовленному призывнику, поступить в пехотное училище. Я согласился и был направлен в Грозненское пехотное училище. Туда я приехал на поезде, числа 15 июня 41 года. И как только меня зачислили в училище, 22 июня началась война. Срок обучения сократили с 3 лет, до 6 месяцев.
В училище было сначала три батальона, а к выпуску остался только один батальон. Остальным присвоили сержантские звания и отправили на фронт. Обычно на построении зачитывался список отбывающих на фронт. Оставались в училище только те, кто хорошо учился, имел какие-либо заслуги перед командованием, отличную дисциплину или другие положительные данные. Я хотя и был физически развитый и выносливый, с трудом выносил те нагрузки, которые свалились на нас. Первый марш-бросок был на 40 км. в летний лагерь со всей боевой выкладкой: ранец, винтовка, лопата, патронташ, противогаз, фляга и шинель в скатке. Сначала шли 50 минут в походной колонне, потом 10 минут отдых и дальше в поход. Так и прошли 12 часов. Многие не смогли пройти весь путь и их садили на повозки и везли с позором. Я прошел весь путь нормально. Я в отделении был назначен первым номером ручного пулемета. Мне подчинялся второй номер, который носил магазины с патронами, заряжал их и должен был защищать меня в бою. Вот однажды наш взвод стоял в карауле по охране расположения лагеря. Мне предстояло нести службу в пункте ВНОС. ( Воздушное Наблюдение Оповещение о нападении Самолетов противника). Пункт находился на скале, куда можно добраться по узкой, крутой и извилистой тропинке. На Кавказе ночи очень темные, а нашу службу еще и осложнил дождь. Вдруг среди ночи, раздались выстрелы и взлетели несколько ракет. Затрещал телефон, снизу приказали срочно спускаться в караульное помещение. Трудный спуск днем, ночью показался еще трудней. Да еще стрельба и ракеты! Нас колотил «мандраж» и мой помощник поскользнулся на каменистом склоне, упал и выпустил из рук диски с патронами. Они с громыханием укатились под гору и исчезли в темноте. Теперь нам нельзя было возвращаться в караульное помещение, грозил трибунал! В лучшем случае на фронт в дисбате, а то и что похуже. И мы начали на животе ползать по скале и руками ощупывать каждый кустик. Стрельба усилилась, мы страшно перепуганные ползали по склону, и нашли все же свои диски! Когда измученные и грязные пришли в караулку, то узнали причину всей тревоги.
Оказалось, что патруль заметил около лагеря подозрительных людей и поднял тревогу. Утром на скале, на территории лагеря обнаружили оседланного коня. На выступе скалы, куда не смог пройти ни один солдат, стоял конь! Как он туда попал, это была загадка. Коня снимали веревками, по веревкам и спустились к нему с вершины. Это чеченцы пытались зачем-то пробраться в лагерь, наверное, хотели украсть оружие.
Примерно в октябре месяце, у нас в роте были отменены занятия и стали нас обеспечивать теплыми вещами, заменили ненадежную обувь, на более добротную. Мы сразу догадались, что предстоит какой-то серьезный и трудный поход. К тому же мы получили и сухой паек. Поздним вечером, всю роту во главе ст. лейтенантом Савицким, погрузили на автомашины и повезли. Нашим взводом командовал лейтенант Воронцов. Ехали всю ночь, а утром остановились около погранзаставы. Мы были удивлены этому, потому что до государственной границы еще далеко. Оказалось, что эти заставы служат для борьбы с бандитизмом, а бандитских группировок в горах было очень много. На заставе нам выдали патроны, гранаты и разъяснили обстановку. Еще до нашего прибытия, курсанты силою до 3 взводов, пришли в горы оказывать помощь пограничникам. Но в ущелье были окружены бандой и вели с ней бой. У курсантов уже были раненые. Командир, доложив такую обстановку, спросил нас, конечно заранее зная наш ответ: «Будем отдыхать, или пойдем на выручку наших товарищей? Поможем им?». Все как один ответили: «Поможем!».
Произвели боевое построение в цепь и двинулись вперед. Вскоре услышали выстрелы, а еще через некоторое время и свист пуль над нашими головами. Мы осознавали, что это уже не учения, пули искали нас, и холодок пробежал под рубашками. Но этому нас и учили, и мы, используя естественные укрытия и складки местности, продвигались вперед. Охватили противника с трех сторон и практически окружили его. Завязался ближний бой, внутри ограждения. Рядом была кошара для овец и домик пастуха. Несколько курсантов, в том числе и я, проникли за плотный плетень, во двор, где находилась единственная женщина. Во дворе «крепости», которую занял наш взвод, было более 10 человек. В избушке лежал раненый в живот курсант. Как рассказали нам, послали его в разведку, узнать обстановку. А он не крадучись, лихо перепрыгнул через плетень и тут же получил две пули в живот. Видимо стреляли из автомата. Это произошло два дня назад, все эти дни курсант ничего не ел и не пил, поэтому он и был живой. Мы отправили раненого на погранзаставу. Сами вернулись в цепь курсантов. Я был рядом с курсантом Грищенко, и во время одной перебежки заметили бородача в папахе, который стрелял в нас. Но он видимо не знал тактики пехотинца: после перебежки, упав, откатываться в сторону и только там готовиться для стрельбы или новой перебежки. Поэтому он ожидал нас в другом месте и не заметил Грищенко, который и пристрелил его. Потом мы узнали, что это был один из командиров банды. У него был маузер, военная карта местности и полевая сумка, с биноклем. Остальных 7 человек, не успевших скрыться, прижали к скалам и забросали гранатами.
После небольшого отдыха, рота двинулась дальше в горы. О, эти горы, красивые на картинах и фотографиях, они нас изматывали и давили на нас! Резкие перепады температуры днем и ночью, в долине и на вершинах, делали наше продвижение все сложнее и сложнее. Чеченцы следили за нашим продвижением и их голоса на вершинах гор извещали о нашем следовании. Предстояла первая ночевка на вершине, на высоте более 2х километров над уровнем моря. Повезло, что нашли несколько копен сена. В них и зарылись, да не всем пришлось спать. Назначили караул, мне выпало стоять во второй час. Только заснул в копне, завернувшись в байковое одеяло с головой, как уже будят. «Зуев в караул!». Вылез, натянул поглубже буденовку и, завернувшись в одеяло, лег на пост. Да, лег. Темень кромешная, на вытянутую руку уже ничего не видно. Только слушать, не покатятся ли где камни под ногой врага? Так и «стояли» на посту, лежа. Так мой час и прошел в напряжении слуха и под стук зубов от холода. Какой длинный был этот час! Как рад был смене и, забравшись в сено, свернулся калачиком, согрелся и мигом уснул.
Утром, перекусив сухим пайком, неумытые, так как берегли воду, все помятые – двинулись дальше. Начался спуск. Вскоре увидели населенный пункт. Было ясно, идем к нему. Поселок был большим, по сравнению с теми, что мы встречали. Тут была школа, больница районного масштаба. Мы жаждали отдыха, бани и пополнения продуктами. Но события разворачивались по иному. В больнице находились тяжелораненый командир взвода и курсант. Это были остатки взвода из 30 человек, который был направлен раньше нас. Странно они были вооружены, всего по 15 патронов к винтовке СВТ и гранаты без запалов. Запалы, конечно, были, но хранились они отдельно в другом отделении. А это отделение пошло в разведку и попало в засаду. Их окружили большие силы чеченцев. Один курсант переметнулся на сторону чеченцев, и они потом слышали, как он кричал, что бы курсанты сдавались, как он и переходили к ним бить коммунистов. Патронов было мало, а без запалов не повоюешь. Так это отделение погибло. Другое отделение с командиром взвода во главе, так же наткнулось на крупную банду чеченцев, численностью до 200 человек. Тоже завязался бой. Запас патронов на исходе, стреляли только наверняка. Продержались сутки, боеприпасы закончились, кольцо окружения сжималось. Отделение вступило в рукопашный бой, против численно превосходящих, хорошо вооруженных сил чеченцев. 12 курсантов истомленных жаждой и голодом, против 200 человек. Все были схвачены, разоружены и расстреляны на краю скалы. Расстрел проходил вечером, лазить по склону, чтобы добить раненых, не стали. А к утру очнулись два человека, командир взвода и курсант. Кроме пулевых ран, раны от падения со скалы, все же позволили им, помогая, друг другу, ползти в село. Они знали, что в селе есть больница и только там могли им оказать помощь. Там могли оказаться бандиты и, им там был бы конец. Но что делать? Другого выхода не было, 1 шанс из ста. И они ползли 2 километра, поливая дорогу кровью. Уже рассвело, когда они добрались до больницы. И здесь им повезло, в больнице работали две русские девушки и врач чеченец, но он был наш советский, его два сына служили в красной армии. Да и сам он был образованный и лояльный к советской власти. Он использовал чеченское суеверие и запретил бандитам входить в больницу, он заявил, что зайти они смогут только через его труп. Чего бандиты сделать не решились, иначе началась бы кровная месть. Тут как раз подошли и мы. Но банды уже не застали. Раненых мы отправили к самолету на волах запряженных в сани. Летом и в сани! Подошел отряд пограничников, с которым мы и начали совместные действия. И они снабдили нас боеприпасами.
Много было пройдено километров, много преодолено подъемов и спусков, много встретилось нам горных селений. В селениях мы видели только глубоких стариков и маленьких детей с матерями. Все мужское население при нашем подходе исчезало бесследно. Иногда на подходе к селу нас встретят выстрелами, и даже завяжется бой, но только мы ворвемся в село, как видим, что нет ни одного мужчины. Но иногда мы брали пленных, потом их отправляли к пограничникам. Фактически это была война. Иногда прилетали самолеты и бомбили ущелья, где обнаруживали банды. Сколько мы ни прошли селений, нигде мы не видели, чтобы они жили плохо, а когда мы спрашивали их о причине их недовольства, они отвечали, что хотят отделиться от Советского Союза и жить самостоятельно по своим мусульманским законам. Не думал я тогда, что через 59 лет повторится та же война.
Долго мы кружили по горам, уже стали кончаться запасы соли и хлеба. Питались только мясом баранов, без соли. Ели шашлык, варили в котелках, коптили на костре. Сначала было противно, есть без соли, но потом привыкли, «голод не тетка». Приближались дни ноябрьских праздников, но в ночь с 6 на 7 ноября наш взвод придали отряду пограничников. После первого знакомства, они нас угостили лепешками и поделились солью. Для нас это был самый большой праздник. Утром, чуть рассвело, подошли к селению в 10-15 домов. Наш взвод окружил селение, а пограничники вошли в него. Задачи нам никакой не ставилось, цели операции мы не знали. Вскоре мы услышали несколько одиночных выстрелов и увидели дым над несколькими домами. Прошло еще несколько часов, нам принесли пограничники свою добычу: свежих лепешек, мяса, молока и сыр. Такого обилия пищи мы давно не видели. После обеда пограничники взяли с собой несколько арестованных мужчин, а деревню полностью сожгли. Мы вернулись в свою роту. А на рассвете рота двинулась походным маршем вниз по ущелью. Спуск, спуск, спуск…., так долго шли по каменистой дороге, что казалось, уже уровень океана прошли и спускаемся прямо в преисподнюю. Дело уже было к вечеру, подходили к лесу, становилось все темнее и темнее. На небольшой полянке заночевали. Утром движение возобновили. Но шли уже не по дну ущелья, а на высоте 10-15 метров по террасе. Шли друг за другом, гуськом. Прошли уже несколько километров, как нас вдруг обстреляли. Поднялся такой грохот, как будто горы рушились. Откуда велась стрельба, было совершенно не ясно, эхо искажало направление и, звук шел отовсюду. Рота попыталась залечь, но стреляли сверху и мы были как на ладони, под ногами лишь узенькая тропинка, слева обрыв, справа скала. Я заметил поблизости небольшую пещерку, с заложенным камнями входом. Я метнулся к пещерке и нырнул сходу в щель между камнями. Там уже оказалось человек 10 наших, в том числе и командир роты, замполит и женщина фельдшер. Пещера оказалась не такой маленькой, можно было стоять во весь рост. Я протиснулся к задней стенке и присел в ногах у одного курсанта. Посидел на корточках несколько минут, наблюдая как пули, ударяясь в козырек пещеры, рикошетят в пол. У меня затекли ноги, и я встал, тут же курсант, у которого я сидел в ногах, вскрикнул. Он был ранен в ногу. Пуля раздробила пятку. В других местах тоже были раненые. Командир роты из укрытия наблюдал за боем и руководил огнем роты. Огонь вели по всем подозрительным местам. Нас выручили пограничники, ударив по бандитам сверху и когда бой стих, мы посчитали свои потери, оказалось что двое ранены в ногу. Идти они не могли, а выносить надо было. Одного курсанта взвалил на плечи замполит, здоровый мужик! А второго курсанта несли на носилках из оружия. И одному было трудно идти, и уж с носилками были одни мучения. Хорошо, что село, где мог сесть самолет, оказалось не так далеко. Раненых отправили и двинулись дальше. Закончился наш поход. Пробродили по горам почти месяц. Получили боевое крещение, хотя и небыли на фронте. Спустились мы с гор, вниз к погранзаставе, не бритые, оборванные и ужасно грязные. Там нас накормили и повезли в свое училище.
Я продолжил учение на ускоренных курсах и в декабре их закончил. Впереди был фронт.
И куда только судьба не забросит...
Михалыч был сухонький и весь белый старичок. По крайней мере, таким он мне, пятнадцатилетнему пацану, казался. Сейчас, с моих немалых годков, я думаю, что ему, может, и полста еще не было. Он как-то собрал нас, пацанов, и рассказал эту историю.
Шел последний месяц лета 41 года. Драпали мы от немцев и не могли нигде зацепиться. Часть нашу разбили быстро: не успели выгрузиться с эшелона, как налетела авиация и разбомбила весь состав. А потом танки поперли и мы рассыпались в разные стороны. С Петром, моим новым другом, мы бежали вместе. Старались не потерять друг друга. Оружия у нас не было, его просто не успели нам выдать.
Часов пять шли по проселочной дороге мимо созревшей пшеницы, некошенных лугов. Показалась маленькая деревенька, или хутор, в три дома, которую уже покинули жители в страхе перед наступающими немцами. Мы зашли в хату и поискали чего бы поесть. Нашли на печи несколько сухарей и похрустели ими и свежими огурчиками, что нарвали в огороде. Потом продолжили поиски съестного. Я зашел в сарай, а Петька решил облегчиться и пошел в будочку в углу двора, деревенский туалет. Только я начал лазить по сусекам, а Петро закрыл дверь туалета, как послышался шум и во двор въехала грузовая машина, в кузове которой сидели немецкие солдаты. Я заметался в поисках убежища и шмыгнул под ларь, который ранее использовался под запасы зерна. Под ним была узкая щель. Туда я и забился. Между досок стены мне был виден весь двор. Я видел, как с кузова, гогоча, посыпались солдаты и, что-то говоря на непонятном языке, разбрелись по двору. Я увидел, как один солдат направился к туалету. У меня всё оборвалось внутри! Всё, Петру конец! Но солдат зашел в туалет, побыл там недолго и, застегивая штаны, пошел в хату. А в туалет вошел другой солдат. Я вытаращил глаза: где же Петька? Он же только что туда зашел!
Тут мне стало не до Петьки. По сараю шарились немцы. Их гортанные голоса то приближались ко мне, то удалялись, и я вжимался в щелочку, как таракан. На мое счастье, на улице послышался командирский голос и солдаты бегом собрались возле машины. Через несколько минут они укатили и я выбрался из своего убежища. Со страхом подошел к туалету и открыл дверь. Ожидал увидеть труп Петьки, кровь и тело в выгребной яме, но ничего страшного не увидел. Сортир как сортир. Только пустой. А где же Петро? Я заглянул в очко. Обычное содержимое, не очень глубоко. И запашок весьма характерный.
Больше от недоумения, чем от ожидания ответа, я позвал:
- Петя…
Каково мне было услышать, оттуда, снизу:
- Фрицы ушли?
- Петька? Ты где там? Уехали все.
В очке показалась Петькина голова.
Помог я этому «говнюку» выбраться, полил на него водой из колодца и он мне рассказал, как прыгнул в выгребную яму и прижался к стенке и сожалел о том, что нет у нас оружия, чтобы всадить в эти жирные ягодицы разрывную пулю. Мы пошли дальше и еще долго смеялись над этой ситуацией.
Фронтовые байки
Колбаса - «Живая»
Бои на Дону были тяжелыми и мои солдаты, а я командовал минометным взводом, порядком устали. Поэтому, как только мы вошли в освобожденное село и увидели не сгоревшую и почти целую хату, так сразу и расположились в ней на отдых. Уже стало довольно темно, и мы не зажигали свет, потому, что зажигать нечего, было. Расположились на грубо сколоченном столе, вытряхнув на него то, что было в наших «сидорах». У кого-то нашелся каравай черствого хлеба, у кого-то луковица и несколько зубчиков чеснока. Все были зверски голодные и поэтому с восторгом приветствовали того солдата, который выложил на стол целую палку колбасы. В почти полной темноте нарезали хлеб, натерли корочку чесноком и «по братски» поделили колбасу. Уже послышалось чавканье и хруст лука, когда боец, который нарезал колбасу, попросил меня зажечь спичку. Он опасался, что отхватит себе пальцы в темноте. А спички были только у меня.
Я чиркнул спичкой и в трепещемся свете всем предстала такая картина:
Из оставшегося куска колбасы на стол падает жирный белый червяк.
- Ну, старшой! Зачем ты свет зажег? Как есть теперь?- услышал я из темноты.
Спичка тем временем потухла, и после минутной тишины снова послышалось равномерное чавканье. И, что удивительно было, ни у кого не было расстройства желудка.
Лепешки «индустриальные»
Так мы лупили «фрицев», что драпали они от нас быстрее, чем поспевали за нами тыловики. Поэтому частенько мы оставались голодные. Приходилось питаться тем, что попадется под руку. И вот однажды, мы заночевали в деревенской избе, в которой, на этот раз нашлись и свечи и печка с большущей сковородой. Только жарить нечего было. Ни картошки, ни сала. В углу только нашелся мешочек с пшеницей. Но мои бойцы не куры и пшеницу клевать не стали. Сидим и лица наши грустные. Разожгли печку, греемся.
Вдруг на дворе послышался шум и в открывшейся двери мы увидели довольное лицо нашего солдата.
- Ребята, в соседских руинах я нашел настоящую крупорушку! Давайте мне зерно, я сейчас муку молоть буду.
Вижу, глаза у бойцов повеселели и, тотчас нашлись ему помошники. Через час уже мы имели почти полный туес муки. Но, что с мукой делать? Можно было бы похлебку сварить, но кастрюли нет. Пожарить? Масла нет.
Но, тот же расторопный боец, что жернова нашел, сказал:
- Будут вам лепешки!
И куда-то скрылся. Через некоторое время он пришел и гордо представил нам нечто синее и блестящее на куске старой газеты.
- Что это?
- Солидол. Я у шофера выпросил.
- Он же не съедобный!
- Он был не съедобным до войны, а сейчас стал съедобным.
Замесили жидкое тесто, поставили сковороду на огонь. Затем боец взял сковороду и натер её тонким слоем солидола. От сковороды повалил дым. Но вылившееся тесто зашипело, и по избе разнесся аромат свежего хлеба. И не беда, что от хлеба пахло неприятно, зато мы не легли спать голодные.
О ДОТе и моей роте
Зиму я встретил на берегу Дона. Морозы еще были не большие, но с нашей не богатой экипировкой нам изрядно они досаждали. Река недавно замерзла, идти по льду было опасно, но по-пластунски вполне реально. А наше командование, видимо, намечало здесь начать прорыв немецких позиций. Поэтому мне была поставлена серьезная задача, командиром батальона и начальником штаба.
Они сказали, что над рекой, которая могла быть преодолена нашими войсками, находится ДОТ (долговременная огневая точка). Он держит под обстрелом большой участок реки и очень нам мешает. Они приказали пулемет уничтожить и ДОТ занять.
Когда я пришел в подразделение, то мы обсудили различные варианты уничтожения этой Огневой точки. Было решено провести операцию так: Ночью я с одним солдатом по фамилии Кравченко, подбираюсь к блиндажу, где отдыхает расчет ДОТа, и взрываем его. Затем все с двух сторон охватывают ДОТ и забрасывают его гранатами. Затем 5-7 солдат занимают ДОТ и готовят его к обороне, на случай попытки немцев вернуть ДОТ назад.
Провели хорошую визуальную разведку и наметили ориентиры, чтобы в темноте найти ДОТ и блиндаж. Я предвидел, что ночью ползти по снежной целине и быстро найти ДОТ будет довольно трудно. Но понадеялся на русский «авось» и он меня не подвел.
Часа в два ночи мы двинулись на операцию. Я оставил солдат прикрытия невдалеке от намеченного места. А сам с Кравченко пополз к блиндажу. Я полз впереди а Кравченко метрах в пяти сзади. У меня были две противотанковые гранаты, четыре ручные и автомат. По своим расчетам я уже должен был быть на месте блиндажа, но его не обнаружил. Вдруг у меня «из под носа», из блиндажа, выскакивает немец и идет в ДОТ, который был метрах в 25-30 от землянки. Мы подождали, пока не вернется смена и все утихнет. Солдат вернулся и видимо лег спать. Я медленно начал обследовать блиндаж и сразу нашел трубу печурки и, осмотрев ее, подумал, что можно опустить гранату в печку. Но сам и засомневался в эффективности этого метода. Может печка оказаться прочной, труба с коленом или еще чего помешает гранате попасть внутрь. Немцы выскочат и исполосуют нас из Шмайсеров. Подумал и принял решение бросить гранаты в дверь.
Спустился к двери по ступенькам, сильным толчком открыл дверь и швырнул туда из-за угла противотанковую гранату. А затем и вторую. Сам упал ничком на ступеньки. Так рвануло, что блиндаж «раскрыло», т.е. сорвало перекрытие.
Затем выскочил наверх и пополз с Кравченко к ДОТу, он слева, я справа. Расчет ДОТа нас заметил и стал бросать гранаты. Мы рывком приблизились к ДОТу, и я швырнул гранату, а немец в тоже время тоже бросил гранату в меня, и мне обожгло лицо пламенем. Я провел по лицу рукой и увидел что вся ладонь в крови. Все ясно, я ранен в голову, но куда точно не понятно. В это время Кравченко был уже у ДОТа и забросал его гранатами. Потом начал искать меня. В это время, начался обстрел из другого пулемета, и нам надо было уходить быстрее с этого места. Я встал и внезапно понял, что я ослеп. Ничего не было видно. Как молотом ударило в сознании, ну почему не убило? Как я теперь буду жить, инвалидом?
Подбежал Кравченко, и мы побежали вниз, на свои позиции. Меня Кравченко тащил за руку, и я покорно следовал за ним. Он сказал, что тоже ранен в руку, но легко. Не заходя в свой взвод, мы прошли в штаб батальона, где мы знали, есть фельдшер. Он только и мог нам оказать помощь. До штаба еще целый километр мы ковыляли и только когда пришли в штаб узнали что фельдшера где-то черт носит. Мы доложили о выполнении задания, и начальник штаба капитан Ильенков дал мне стакан водки и положил меня на топчан, пока найдут фельдшера.
Пришел фельдшер, но не стал с меня снимать повязку, а предложил везти меня в полковой медпункт. Тут же меня посадили на сани, и лошадка не спеша, повезла меня в тыл.
В медпункте мне сделали перевязку головы и правой руки, в районе локтевого сгиба. Когда сняли старую повязку и промыли мне глаза, я увидел всех, и это было такое счастье! Ранение оказалось в брови над обоими глазами. Хотя один маленький осколочек попал в глазное яблоко, он через пару месяцев сам стал выходить из глаза. Но сам глаз не пострадал.
Перевязку закончили и отправили нас в медсанбат 197 стрелковой дивизии. На следующий день в медсанбат прибыл младший лейтенант Роман Атаев, он был легко ранен в голову. С ним как всегда была его гитара. Пролежали несколько дней в медсанбате, по существу здоровые, мы с Романом решили удрать в ближайшее село, сходить к девчонкам в гости.
Предварительно мы узнали у фельдшера, сколько нам еще лежать в сан. части и мы отправились в ближайшее село с намерением провести там день или два. Мы шли к молодым учителям – симпатичным дивчинам. Там нас приняли хорошо, а когда Роман запел, девчата попросили нас выступить перед сельчанами. Мне отводилась роль конферансье. Роман согласился петь, и мне тоже пришлось играть свою роль. В большей избе собрались старики и старухи, да несколько инвалидов, довольно много зрителей собралось. Пел Роман чудесно, особенно хороши были цыганские песни. Нас встречали хорошо и подолгу не отпускали. Но время прошло и нам пора было возвращаться в сан. часть.
Когда пришли в медсанбат, мне сказали, что меня ищет майор. Я струхнул! Он, видимо, узнал о нашем «концерте» и сейчас будут репрессии. Я начал было собирать свой вещмешок, что бы быстрее уйти в свою часть, но мне сказали, что видели майора и он идет сюда! В доме было два выхода, и я выскочил в один из выходов, что бы не попасть на глаза майора. Но не успел далеко отойти, как меня догнали и сказали, что это оказывается корреспондент фронтовой газеты. С облегчением в душе я вернулся. Он попросил, чтобы я рассказал о своей боевой жизни и последнем эпизоде. Потом сфотографировал меня и Кравченко. После беседы с корреспондентом, я забрал свои документы у писаря медсанбата, и мы пошли в свою часть.
По дороге с удивлением увидели изменения на фронтовых дорогах. Все дороги были забиты войсками и техникой. Откуда эта силища? До этого дня наша оборона была жидкой, и мы знали, что все резервы бросили на Сталинград. И вдруг такая силища прет! Все балки, перелески, дороги забиты войсками. После такого увиденного пришел в штаб батальона в хорошем настроении, а тут еще меня с наградой поздравляют. Я постеснялся спросить, чем меня наградили, до конца войны еще далеко и боев впереди еще много. Да не до расспросов было, вызвал командир батальона и предложил мне переходить на должность командира роты. Я обещал подумать и завтра скажу свое решение. В штабе узнал, что через 3-4 дня ожидается большое наступление. А когда я пришел к себе во взвод, то узнал новости.
Во время моего отсутствия на мое место прислали с курсов младшего лейтенанта. Но он уже успел погибнуть. Погиб по своей глупости сам и погубил хорошего солдата Капуста, которого я очень ценил за смелость и находчивость. Как мне рассказали, случилось вот что: Минометная позиция располагалась за домом, и стреляли через дом по фрицевским позициям. Только отстрелялись, начали стрелять немцы. Прилетела одна мина – недолет. А младший лейтенант уселся на крылечке и закурил, Капуста и говорит, пора мол, в укрытие спустится, пускай они отстреляются. А тот не пошел. Тут и шарахнуло недалеко – перелет. Да лейтенанта и зацепило, он упал. Капуста поднял его на руки, что бы отнести в укрытие, а тут третий взрыв – вилка! Прямо в крыльцо. Обоих наповал.
А в этот раз я все же отказался от должности командира роты, не смог оставить своих друзей. Хотя и не долго я с ними воевал, служба есть служба, приказали и я принял роту.
Сибиряки всегда выручат
Эта история произошла со мной осенью 1942 года. Осень только вступала в свои права, и днем было тепло, но ночи уже стали довольно прохладные. По ночам уже ложился снег, а днем он таял и разводил сильную грязь.
Мы держали оборону в селе Рыбном, что на берегу реки Дон. Оборона наша шла на Северо-западной и Западной окраине села. Мои огневые позиции были почти в центре села, но чуть правее, на пригорке. Там стоял добротный пятистенок. В подвале этого дома мы и устроили себе жилье. В огороде была огневая позиция минометов. На чердаке - наблюдательный пункт. В этом доме мы занимали оборону с октября, по 15 ноября. Жизнь шла однообразно. Немцы сильно нас не беспокоили. Но и нам проявлять свою активность было не с кем. Людей было мало, в стрелковой роте не более 50 человек, а у меня всего 17 солдат. Я пополнялся из стрелковых рот так, как кроме стрельбы из минометов, еще ходил в разведку, а туда не возьмешь любого, надо подбирать. Поэтому я пользовался этой «властью», и был всегда «полным». Люди были очень хорошие: Капуста, Кравченко, Шевченко, Ковригин, Яхно и другие. Сидеть нам не приходилось, но и особых случаев в разведке не было. Была какая-то пауза.
Вот такой паузой воспользовались немцы, послали в наш тыл свою разведгруппу, с целью взять «Языка». Да пошли не ночью, а днем, что было конечно очень неожиданно! Утром, часов в 11 наблюдатель доложил, что от переднего края двигаются три человека в белых маскхалатах. Они шли в направлении к КП стрелковой роты. Шли, открыто на виду у наших позиций, а от немцев уже скрытых. И вероятно нашим наблюдателям подумалось: Наша разведка вернулась. Наблюдатель докладывал дальше, что группа в маскхалатах зашла в дом и через несколько минут вышли вместе с командиром роты Гончаренко и двумя его связными. Пошли в сторону переднего края. Так же открыто. Расстояние было метров 200. И лица разглядеть было невозможно. Когда они скрылись за домами, наблюдатель потерял их из виду. Прошло минут 20, когда прибежал запыхавшийся старшина роты, и во взволнованном состоянии срывающимся голосом выкрикнул: «Вызывает командир роты Гончаренко, у нас ЧП». И быстро убежал обратно. Я побежал на КП роты, захватив с собой солдата. Когда зашел в дом, увидел в углу связанного немца. Откуда он днем? Мне стали рассказывать эту историю.
Дом состоял из двух комнат, с общей верандой. Взрывом снаряда в правой комнате, где располагался штаб роты, выбило окно, не осталось ни одного стекла и жить там стало не уютно. А в левой комнате стекла были на удивление почти целые. И командир роты Гончаренко приказал связному пойти в левую комнату и вставить кусок стекла, что бы потом перебраться в целую комнату. Связной, оставив автомат в правой комнате, пошел вставлять стекла. Командир роты разобрал свой пистолет и стал его чистить. В это время, в комнату, где был связной Вася Измалков, кто-то, зашел и говорит: «Рус, хенде хох!», на что связной, думая, что это чья-то дурацкая шутка, предложил шутникам лучше помочь стеклить окно. В ответ его дергают за шинель, и он почувствовал в спину упершийся ствол. Еще раз повторяют: «Рус, руки вверх». Он оглянулся и увидел двух немцев, один был с карабином, которым он и ткнул его в спину. Он понял, что попал в неприятную историю. Против двоих он, безоружный был беспомощный. Он смог только начать громко на них кричать: « Сибиряка в плен хотите взять? Не выйдет». Он надеялся, что командир роты услышит его и выручит. Командир услышал шум и зашел посмотреть, в чем тут дело. Немцы как раз связывали руки связному. Немцы тут же наставили карабин на него и тоже скрутили ему руки. Только собрались выходить, как из штаба батальона прибежал второй связной, с автоматом за спиной. Он от неожиданности растерялся, и не успел выхватить автомат. Его тут же связали. Я потом размышлял о том, как могло случиться, что три немца пошли в наш тыл с одним карабином. Видимо шли они не за языком, а мародерничать в село. Вот и пошли они шестеро, впереди шли два немца, за ним Вася Измалков, потом связной, командир роты, замыкал строй немец с карабином. Пошли на передний край, до которого было метров 200. По дороге один связной, сибиряк Вася, стал пытаться раскачать свою веревку и старался ослабить узел. Это ему удалось. Он освободил свои руки! Он сказал, что бы хватались за карабин, а он попытается всех выручить. В одно мгновение он кулаком с яростью обрушился на немца и сбил его с ног, командир роты схватил карабин и стал вырывать его. Вася помог ему и вырвал у немца карабин и ударил его прикладом, насмерть! Тут же застрелил третьего немца, а тот, кого он кулаком сшиб с ног, поднял руки и сдался. Потом вся эта «кавалькада» повернула назад, только «язык» теперь стал другой.
Вот когда пришли назад в штаб, послали связного за мной. Когда все успокоились, начали обсуждать создавшуюся ситуацию. А ситуация была не простая. Приказом Верховного главнокомандующего в военное время за сдачу в плен сурово наказывали, вплоть до расстрела. А выходило, что командир роты без сопротивления сдался. Но все же они с достоинством вышли из ситуации, со своей территории они не позволили себя увести. С такими мыслями и пришли к выводу, что надо докладывать по команде и все обойдется. Так и сделали, доложили, и первая реакция была вполне ожидаемая, командира роты отстранили от должности и вызвали в штаб полка для дачи объяснений. Мы уже и не думали, что увидим его, но через неделю он вернулся и сказал, что его восстановили в должности, а связного Васю представили к награде. Мы для себя сделали вывод – на фронте надо быть всегда начеку.
Об этом случае участники этих событий вспомнили в 1982 году на встрече в честь 40-летия со дня формирования 59 Гвардейской стрелковой дивизии в г. Тирасполе. И встретились там я и Гончаренко и командир 3 батальона Малишевский. И еще раз подробно обсуждали эти события.
К сожалению, на сегодняшний день из всех участников этих событий в живых не осталось никого, только я как очевидец данного происшествия.
Фронтовая мистика
(Ниже- версия по дневнику моего отца)
Дивизии нашего 68го корпуса стояли на реке Северный Донец, занимали оборону и готовились к наступлению. Противник, закрепившись на берегу реки, Северный Донец, осуществлял контр удары и не давал возможности организованно вести наступление наших войск. Бои носили жесткий характер.
Однажды вызвали меня в штаб и приказали подобрать покрепче солдат и, оставив на постах у штаба по одному часовому, остальные под моей командой выдвигаются на передний край. Там мне и поставят задачу. На подготовку дан был вечер и ночь, утром в путь. Вечером к нам подошла походная баня. В палатку по шлангам подавалась горячая вода, и мы мылись. Солдаты стали раздеваться и на одном солдате все увидели маленькою иконку на шнуровке. Тут же над ним стали смеяться, он оправдывался, что это мать повесила, благословляя его на войну. Под влиянием сослуживцев, он снял иконку.
На переднем крае мы заняли окоп и стали постреливать по немцам. Через некоторое время ударили Катюши, и мы пошли в атаку. Продвинулись с боем на несколько километров, и я получил приказ вернуться в расположение штаба корпуса. Я построил своих солдат, и мы пошли, а пройти предстояло километров 8 – 10. По дороге увидели яблоньку и решили сделать привал. На яблоне на самом верху оставалось несколько яблочек и тот самый солдатик, который снял иконку, полез за яблоками. Когда он уже протянул руку что бы сорвать вожделенное яблоко, послышался свист снаряда. Я крикнул всем: «Ложись» и сам плюхнулся на землю. Рвануло недалеко от яблони. С яблони мешком свалился мертвый солдат. Больше никто даже не был ранен. Всего один шальной снаряд!
Наступление продолжалось в направлении Харькова. А наш путь лежал через Харьковский тракторный завод. Штаб разместился в гостинице завода. У немцев здесь размещались курсы Власовской армии. Власовцы учились на наших уставах, и офицеры жили в гостинице и питались в ресторане. Жили шикарно. Когда они драпанули, мы заняли их место. За многие месяцы помылись в душе и спали на белых простынях. Жалко, что только сутки и пришлось поблаженствовать.
Дальше наступали в район реки Днепр.
Расскажу интересный случай. Мне в роту дали одного солдата-узбека. По-русски он плохо говорил и был такой пентюх, что если поставишь его на пост, он либо винтовку оставит и пойдет копать картошку, либо отправиться ее варить. Помучились мы с ним и решили от него избавиться. Сидоров вручил ему «липовый» пакет, я приказал искать «липовую» часть и посадили его на самую худую клячу. Мы направили его в тыл, с надеждой, что он, где ни будь, прибьется или его задержат, и куда ни будь, направят. Надеялись, что дорогу то назад он точно не найдет. И что бы вы думали? Появился, зараза, через неделю на этой же кляче в нашем расположении!
Искал, говорит, искал – но нет такой части. Наверное, далеко вперед ушла.
Тьфу ты черт! Принесла его нелегкая! Отругал его я очень грозно и отправил его снова искать эту мифическую часть. Больше его никто не видел.
Однажды ко мне приходит майор Минин. Он довольно часто заходил ко мне, и мы с ним дружили. Так, иногда поболтаем за жизнь и все легче на душе становиться. А тут подходит и говорит, что ком. корпуса назначил его командиром полка. И утром ему надо было отправляться в полк. Поэтому он и просит меня дать ему солдата в ординарцы. А именно Романова Володю. А Володя ко мне попал совершенно случайно. Наш наблюдательный пункт был на возвышенности, на бывшем хлебном поле. Хлеб успели убрать, была уже глубокая осень. А на поле стояли огромные скирды соломы. В них солдаты делали норы и спали там или просо грелись. Вот командир корпуса, проходя мимо одной из копен, увидел двух солдатиков, именно солдатиков, а не солдат. Это были два щуплых, чумазых подростка. При них были винтовки, размером больше их. Генерал так и опешил. Что это такое? Откуда вы сынки? Они гордо ответили, что защищают родину. Генерал рассмеялся и говорит мне:
Капитан Зуев, возьми этих хлопцев к себе, пускай еще подрастут, а уж потом защищают Родину.
Вот так Киселев и Романов попали ко мне. Особо надо отметить, что Романов был отменным солдатом. Дисциплинированным, аккуратным и исполнительным бойцом. Никогда он не отнекивался и не увиливал от поручения или задания. Я его полюбил как братишку и очень берег. Я захотел его поставить своим ординарцем, что бы он всегда был рядом, но он воспротивился категорически! Он начал кричать, что уже убили трех командиров, у которых он был ординарцем. И он не хочет, что бы и меня тоже убили. Ну, я не стал его неволить. Хотя думал, что это просто совпадение и все. Все офицеры любили Романова, с ним было легко. И вот утром майор Минин приходит ко мне и просит дать Романова проводить его на передний край. Я сказал, что не возражаю, только сам Романов не пойдет, уговоришь, – забирай. Пошел Минин и поговорил с Романовым. Через некоторое время прибегает Романов ко мне и со слезами на глазах просит меня отговорить майора. Он был уверен, что майора непременно убьют. Я сказал, что майор берет его к себе только на время, как только он подберет ординарца, так он Романова и отпустит. Уговорил Романова. Он пошел в штаб, что бы представиться командиру дивизии. С командного пункта он с майором Мининым пошел в полк, куда и был назначен Минин командиром полка. Путь лежал через поле, которое хорошо просматривалось с немецкой стороны и простреливалось минометным огнем. Они отошли от КП дивизии не более километра, как их заметил противник и открыл минометный огонь. Когда очередная мина зашуршала над их головами, (мины не свистят как снаряды, а шуршат: шур, шур ) Романов запнулся о телефонный провод и упал на землю. В это время мина разорвалась недалеко от них. После разрыва Романов поднял голову и увидел лежащего на земле майора. Он бросился к нему узнать, цел он или нет и когда тот не ответил на его крик, стал трясти и плакать горькими слезами. Оказалось, что один единственный осколок угодил ему прямо в висок и убил его.
Часа через 3-4 Романов вернулся в подразделение в слезах и долго не мог слова вымолвить, его душили рыдания. Опять совпадение? Может быть….
С этого дня некоторые офицеры стали опасаться Романова. Иногда может в шутку, а может и всерьез отгоняли его со словами:
Уходи Романов побыстрей, я еще жить хочу.
Романов и Королев подросли, поправились и стали хорошими солдатами. Королев был комсоргом роты. После войны они демобилизовались и разъехались по своим родным местам. Где они сейчас я не знаю, связи с ними не было.
Наши войска подходили к реке Буг, которую необходимо было форсировать. Для этого войска и подтягивались к реке. Новое место размещения штаба корпуса было указано начальником штаба полковником Джелауховым, и я с оперативной группой и капитаном Емжиным, отправился в путь. Необходимо было на месте определиться с размещением штаба. Осенняя погода известна – дождливо, грязно и мы изрядно перепачкались и промокли. Мы закончили размещение, и можно было привести себя в порядок. Расставили охрану, провели связь, и я умылся и переоделся. Решил пройтись по селу, еще раз убедиться, что все готово для размещения штаба. Вдруг вижу, едет на «Виллисе» генерал – командир корпуса. Я как положено, отдал ему честь и доложил, что все готово для размещения штаба. Он выслушал меня и приказал садиться в машину и ехать с ним. В машине сидели еще солдат-водитель и автоматчик. Машина развернулась, и мы поехали в тыл. Через 20 километров встретили инженерный саперный понтонный батальон. Они стояли на дороге и что-то ремонтировали. Генерал энергично выскочил из машины и бегом к батальону с криком - «Командование батальона ко мне!». Я бегом за генералом. Прибежали командир батальона, начальник штаба и замполит, доложили ему о прибытии, а генерал как рявкнет - «Всем встать к стенке (рядом был сарай), я вас расстреляю за не выполнение приказа!» И полез за пистолетом, придвигаясь к ним вплотную. Еще раз крикнул - «К стенке». Командиры подошли к стенке и стали около ней ошеломленные. Я тоже опешил и не знаю что делать, что бы не случилось «ЧП». Солдаты батальона всю эту картину наблюдают и тоже не знают, как поступить. Генерал подошел еще ближе и выстрелил вверх. Тогда я понял, что в них он стрелять уже не будет. Потом он спрашивает, почему не выполнили приказ и вовремя не прибыли на переправу. Командир батальона стал оправдываться, что машины часто ломаются и приходиться стоять и их ремонтировать. Генерал с яростью кричал, что ему нужны не их оправдания, а машины на переправе. Он крикнул мне, что бы я подошел к нему и уже мне приказал, что бы через два часа машины были на переправе, иначе он уже со мной рассчитается. Сел в машину и уехал. Я стал выяснять, в чем задержка, оказалось, что три машины своим ходом идти не могут, а без них понтоны не соберешь. Я имел кое-какой опыт езды по грязи и посоветовал офицерам сделать поезд из трех машин. Неисправная машина ставиться между двумя исправными, и соединяются они жесткой сцепкой. Так и сделали, получился такой, тяни-толкай из девяти машин. Надо сказать, что солдаты, после такой сцены у сарая, работали чрезвычайно ответственно, все понимали, что от их работы зависит наша судьба. С великими муками мы все же дотащили понтоны до реки. Стало уже темнеть, когда мы подъехали к переправе и нашли коменданта переправы. Он дал указания, где и как наводить переправу. Генерала на переправе не оказалось, и я позвонил в штаб, откуда получил приказ явиться и лично доложить генералу. Конечно, мое чистое обмундирование было все в грязи и мне снова пришлось себя приводить в порядок.
Переправа через Дон
Я раскинул карту на перевернутом снарядном ящике, который у меня служил столом. Вот оно наше расположение. Всю карту пересекал Дон, справа тополиный бор. По центру лощина поросшая кустарником. Чуть правее лощины наша высота. А вдоль Дона, по берегу протянулся поселок Базки. Его и разрезала, почти пополам, лощина. Она шла от подножия нашей высоты и до самого Дона. Здесь я и запланировал скрытное передвижение моего взвода к месту вероятной переправы. Я свернул карту и вышел из блиндажа. Карта картой, но мне с высотки и так ясно видно всю лощину, где, как я был уверен, противника еще не было. От нашего взвода осталось только 8 человек. Немцы выдохлись, время шло к вечеру, и они остановились в посёлке. Отдохнуть и пограбить. Мы со своей высотки видели, как они шарились по хатам, но мин было мало, и я не дал приказ об открытии огня. И дорога, что спускалась к Дону, тоже была как на ладони. Мне с высотки не было видно, а карта показывала, что дорога подходила к понтонной переправе. Совсем недавно по ней отходили наши войска, пока её не разбомбили немецкие пикирующие бомбардировщики. Вот моему взводу 50 миллиметровых ротных минометов и предстояло охранять эту понтонную переправу. И со своей задачей мы успешно справлялись, до налета авиации.
Теперь и охранять стало нечего. Немцы рвались к Дону, мы их не пускали, бились долго и все устали. И мы и они. Бои тут были, как говорится в сводках – местного значения. Основные силы были брошены под Сталинград. Когда немцы отбомбились они, вероятно, доложили о том, что русские уничтожены. Что их на этом берегу уже нет. Но они соврали! Мы-то были хорошо замаскированы, летчики нас и проглядели.
А мы, оставались еще на своей высоте и видели, как по дороге движется колонна автомобилей с войсками и впереди на открытом Мерседесе ехал их офицер. Я даже кулаком по брустверу стукнул:
-Вот гад! Прямо как на параде, - со злостью сказал я и крикнул, - по головной и замыкающей машине, залпом, огонь! - И, когда мины еще были в воздухе: - По колонне беглым – огонь!
Первые мины сразу разметали колонну, Мерседес факелом пылал в придорожной канаве. Уцелевшие солдаты как крысы побежали в разные стороны. А мы, пока нас не обнаружили, должны были взвалить минометы на плечи и скорым шагом спускаться к реке.
Я чувствовал, что мы остались на этом берегу одни, но без приказа отходить было смерти подобно. Все мы знали приказ Ставки: Ни шагу назад! От безысходности было тоскливо, оставаться – погибну сам и погублю своих солдат, переправиться к своим - при неудаче,прямая дорога в трибунал, при удаче - бойцы и я останемся живы. Начал уже склонятся к мысли отходить без приказа, как подбежал мой боец и кричит:
- Товарищ старший лейтенант, пришел посыльный из штаба!
У меня отлегло от сердца, принес видать, он приказ.
- Что тянете, давайте его сюда, пока немцы не очухались.
-Да он никак напиться не может. Запыхался весь. Вон он идет.
Подошел солдатик, на которого смотреть было и смешно и грустно. Грязный, оборванный, несвежий бинт на руке и винтовка от гражданской войны,похоже осталась.
Стоит, представился как-то невнятно и что-то мычит о том, что шли сюда с минами несколько человек, но погибли под обстрелом. А приказ был у старшего.
- Так ты знаешь, что за приказ?
- Да не знаю, наверное, отходить,- промямлил этот недотепа.
Ну, все, принимаю решение. Отходим. Там будь что будет. Свалю на недотепу, глядишь, сойдет.
- Взвод, приготовиться к форсированию Дона!
Да какой там взвод, несколько человек и осталось-то. Да еще несколько солдат отставших от своих частей прибились к нам.
По-тихому снялись и двинулись к реке. Уже через час подошли к склону берега. И к своему огорчению увидели, что на берегу хозяйничали немцы. Слава Богу, их было не много и мы рассредоточились на склоне, окопались, и, пользуясь тем, что они нас не видели, приготовились к бою. Они были как на ладони, и мы этим воспользовались. Шарахнули залпом, и немцы,кто уцелел, не понимая, откуда на них валятся мины, разбежались в разные стороны. Ура, дорога свободна! Но, оказалось, что внизу средств для переправы нет. Ни одной лодчонки. Зато на другом берегу, я заметил, валялись вытащенные лодки. Мои солдаты и прибившиеся к нам бойцы, как увидели спасительную воду, так и бросились к ней с намерением немедленно переправляться. Мне пришлось громко крикнуть, что бы они остановились. Только те бойцы, что к нам прибились, меня не послушали, и попытались сами переправиться через Дон. Но, поняв, что в одежде им не переплыть, вернулись под наше крыло. Я собрал всех бойцов и рассказал ситуацию.
- Товарищи, за рекой расположены наши войска, сзади нас двигаются немцы. Когда они хватятся свои передовые части, которые мы разбили, я не знаю, наверное, скоро. А нам надо кого-то послать через Дон за лодками. Кто сможет переплыть реку?
Мне в ответ была гробовая тишина. Бойцы с увлечением рассматривали ползающих мурашей, кто-то искал что-то в своем сидоре, кто-то онучи перематывал.
- Ну, что затихли? Кто поплывет?
На меня поднял глаза молодой солдат:
-Я плавать совсем не умею, мы жили в степи, и даже купаться негде было, – он виновато посмотрел на меня и опустил голову. Тут и остальные семь человек зашевелились и, глядя мне в глаза, сообщили, что не смогут переплыть реку. Что делать? Я смогу переплыть Дон, силы во мне было немало, сказывалась хорошая лыжная подготовка. Но мне плыть никак нельзя - поплыву, а немцы ударят сзади по нашей группе и уничтожат её. На нашем берегу меня примут в объятья особисты и сразу в трибунал. Всё правильно, бросил своих погибать и сбежал. Никак нельзя мне плыть, а кто? Ой, какое надо принимать решение! Посмотрел в бинокль на тот берег - нет, не видно никого, ни подать сигнала, ни попросить помощи. Может, сидят в окопах и не смотрят на вражеский берег, а может, отошли далеко, чтобы не пострадать от своей артиллерии. Ну, голова прямо пухнет от тяжелых дум. Но всё сходится к одному - надо плыть! А тут и заместитель мой, опытный старшина Ситков и говорит:
-Давай старшой, плыви, кроме тебя некому. А я уж тут послежу за обороной, биться будем до конца.
Ну, так тому и быть!
Отдал распоряжения по обороне и пошел к воде. Свернул брюки и гимнастерку, сверху положил пистолет и всё привязал сверху на голову. Подумал еще, что как только услышу на берегу стрельбу, пущу себе пулю в лоб, и никто меня не расстреляет. И придет домой извещение, что я пропал без вести. Это лучше чем трус. Зашел в прохладную воду Дона и поплыл. А над Доном стояла тишина. Где-то вдали слышалась стрельба, а на нашем участке полный покой. Только плеск воды от моих рук да крики речных чаек доносились до моих ушей. Вскоре намокла и стала сдвигаться в стороны моя скатка. Приходилось останавливаться и поправлять её. Затем почувствовал усталость, пришлось переходить на стиль, как говорили мы ещё пацанами, «по-морскому». Потом усталость стала такой, что пришлось отдыхать, ноги ушли в глубину и вдруг я ими коснулся дна, я понял, что это отмель. Немного прошел пешком и снова поплыл, едва потерял опору. Так и плыл, далее ища ногами дно. Хорошо хоть течение было не сильное, далеко меня не унесло. Вскоре мои ноги коснулись речного дна, и я уже до берега шел пешком. Обессиленный выполз на твердую землю и упал в полосе прибоя. Мои ноги ласково приподнимали пологие волны и подталкивали на берег.
- Отползай, отдохни, - шептали мне волны, - не надо ничего делать, поспи часок, всё будет потом хорошо.
-Нет, ребята, -встрепенулся я – меня ждут мои люди, они мне верят.
Я осторожно встал и, покачиваясь, пошел вверх по течению. Снял с головы свою ношу и понес её в руках. Потом остановился и оделся, назад плыть уже в лодке придется. Вот и те лодки, что я видел в бинокль. Две совершенно разбиты, а две нашел вполне пригодные. Только как мне их доставить до моих солдат? Их еще спихнуть в воду надо, а сил почти не осталось. Я уперся ногами в песок и, кряхтя, слегка сдвинул лодку. Нет, одному невозможно, надо поискать людей. Я пошел в сторону от реки. Никого. Где же наши?
Хотя, вон идет какой-то солдат.
- Постой-ка, солдат! Куда спешим? – сделал я суровое лицо.
- С поручением от комроты, - как полагается, солдат отдал честь моим погонам.
- Я приказываю вам перейти в моё подчинение и следовать за мной.
- Никак не могу, товарищ старший лейтенант, у меня приказ.
- А у меня в стволе пуля! Следовать за мной, - я поднял пистолет и красноречиво повел стволом.
У солдата за спиной висел ППШ и я, предупреждая его опрометчивые действия, сказал:
-Слушай, друг, на том берегу меня ждет мой взвод, я переплыл за лодкой, но тут есть две и мне одному не справиться. Ты должен мне помочь. Ты можешь отказаться, я стрелять не стану, но потом доложу твоему командиру. И если мои люди погибнут, я тебе не завидую. Ну что, поможешь? - спросил я и спрятал пистолет в кобуру.
- Конечно, помогу, товарищ старший лейтенант, сам погибай, а товарища выручай. Как говорил товарищ Суворов.
Я рассмеялся:
- Суворов был генералиссимус, но в отличие от товарища Сталина, он нам не товарищ. Хотя для солдат он был как отец родной. Он был царский генерал.
Вместе с солдатом, которого, как и меня звали Василием, мы спихнули лодки в воду и поплыли навстречу судьбе. Благо, что весла мы нашли на берегу. Плыли и ждали, что по нам вот-вот откроют огонь и с той и с другой стороны. Но повезло, приплыли спокойно и точно туда, откуда я отплыл за помощью. Нас встретили счастливые, улыбающиеся лица.
-Вот спасибо товарищ старший лейтенант, мы так боялись за вас, а вы всё преодолели!
- Буду своим внукам рассказывать на старости лет, как герой офицер своих солдат спасал!
Я узнал, что наши «войска» усилились за счет отставших пехотинцев, да еще и с пулеметом. Но в лодки мы явно все не поместимся. Я принял решение:
- Ну, всё, успокоились, грузимся в лодки. Минометы на дно лодок, мины сложить у последнего миномета, самим плыть рядом с лодками, одной рукой держаться за борт, другой помогать грести. На корму лодки пулеметчика, держать берег под прицелом. Я сам сел за весла, и мы двинулись в путь.
Мы были уже на середине реки, когда показались группы вооруженных автоматчиков. Застучал наш Дегтярь. Немцы залегли и застрочили из своих шмайсеров. Но мы уже были вне досягаемости их автоматов. Вечерело, наши лодки ткнулись в берег и мы выскочили на твердую землю.Некоторые бойцы, со слезами на глазах упали на мокрую землю и, обнимая, её шептали:
-Спаслись, выжили,- другие плясали и прыгали от радости, кто-то грозил кулаком в сторону фрицев.
Радость поутихла и мы, приведя себя в порядок, построились и пошли в сторону ближайшего села.
Эту историю мне рассказал мой отец, ветеран ВОВ.
Одна страничка дневника
Общая тетрадка в твердой обложке. Сюда отец своей рукой записывал приключения на фронте. Вот одна страница.
Мы услышали сильную стрельбу и выскочили из только что занятого дома. Смотрим, а наша рота лежит на земле, прижатая пулеметным огнем. Я подполз к ротному и отругал его, что, но не предпринял меры по ликвидации огневой точки. Он что-то промямлил. И я, обозленный на него, выругался и, взяв своего солдата Яхно я пополз к пулемету. Ползти пришлось по бурьяну, видимость плохая и ориентироваться трудно. Подползли к воронке, пулемет только что стрелявший – замолчал и где он, было не понятно. Я приподнялся на локтях, что бы взглянуть, где же он. В этот момент Яхно навалился на меня и столкнул в воронку и сам на меня упал. В это же время рядом застучал пулемет и, пули защелкали по земле. Яхно вовремя заметил, как пулемет развернулся в нашу сторону, быстро среагировал и тем самым спас мне жизнь. Самого же его ранило в ягодицу. В воронке я его перевязал и пополз к пулемету. Улучив момент, когда пулемет развернулся в сторону от меня, я встал в рост и скомандовал: «Хенде хох!». А сам вижу, что пулеметчики голову спрятали и лупят «куда ни попадя». Я обоих завалил из автомата. Рота смогла двинуться вперед. Заняли деревню и начали обустраиваться на отдых, вдруг доложили мне, что между солдатами произошла драка. Разобрался, оказывается один боец, украл у жителей села поросенка. И что характерно, все голодные, но рассудили здраво, поросенок маленький, но уже наш. Он отвоеван и может дать хорошее потомство. А тут мародер, да еще еврей. Вот и поколотили. А поросенка заставили отнести назад. Деревню освободили и заняли оборону. А я с Сытковым пошел в один целый дом, что бы привести себя в порядок. Зашли в дом, а там....Две молодые женщины! И встретили нас хорошо, воду поставили греть. Мы умылись, сели кушать. А на стол женщины собрали картошку отварную, капусту квашеную и сало соленое. Ну, царский стол! А планы на ближайшее время самые радужные. Как вдруг боевая тревога! Опять марш, опять вперед на запад. Двигались вперед, не встречая немцев, но ощущая постоянно его близкое присутствие. Подошли к селу Каменка, а чуть левее показалось село Погорелое. Дело шло к вечеру, стало уже темнеть, целый день двигались, устали и мечтали поесть и поспать. Остановка для солдата – отдых, упал на бок и уже похрапывает! Только дневальные, да наблюдатели не спят, а ходят да переворачивают спящих солдат на другой бок, что бы не замерзли. А разведчикам некогда отдыхать, надо выполнять задачу. И шли мы семеро, уставшие, по колено в снегу, продираясь сквозь бурьян и превозмогая наваливающийся сон. Дошли до села и на стыке дорог, залегли. Отсюда нам был виден в лунном свете, отступающий противник. Две дороги с отступающими войсками сходились у села, и здесь происходило столкновение отступавших, никто не хотел уступать дорогу. А нам уже тянули связь. Я доложил обстановку и получил приказ продолжать наблюдение. До села было 2-3 километра. Командир полка приказал посадить взвод на грузовик и двигаться за ним. Перед селом был перекресток дорог, и по данным полковой разведки его контролировали немцы. Мы двинулись к этому перекрестку. Командир на своей машине ехал впереди. Поехали дальше, командир впереди. Только заехали на перекресток, как противник открыл огонь по машинам. Машина командира полка успела проскочить открытое место, а наша машина загорелась. Я приказал прыгать с машины влево и залечь в бурьяне. Когда рассвело, я увидел, что в живых остались только я и Шевченко. Остальные были уже убиты. Я приподнялся с земли, что бы осмотреться, как вдруг почувствовал, как меня будто хлыстом ударили в бок. Я понял, что ранен. Окликнул Шевченко и сообщил ему о своем ранении. Шевченко подполз и перевязал меня. Потом он стал помогать мне отползти, выйти из боя. В этот момент и его ранило, падая, он крикнул: «Лейтенант, я убит!». На мне был немецкий маскировочный костюм, снаружи он был белый, а если его вывернуть, он становится зеленым, камуфляжем. Можно носить и летом и зимой. Брюки держались на лямках, через спину. Когда меня ранило, и Шевченко меня перевязывал, он лямки отстегнул, и я попытался подняться. А ползти не было сил, штаны стали падать, и мне пришлось держать их одной рукой. А вокруг шел бой, это подошел наш батальон и ввязался в перестрелку. Надо было выходить из боя, пока не потерял много крови. Я встал в полный рост и пошел. Было уже все равно, убьют, так убьют. У меня в одной руке был планшет с картой и компасом, бинокль и ремень с пистолетом. А другой рукой держал брюки. Я уже отошел метров 50, как мне пулей пробило левую руку чуть ниже локтя. Пришлось бросить пистолет и ремень, и, держа одной рукой брюки, медленно идти в тыл. Сейчас я сам не могу понять, почему я не застегнул лямки, да не освободил себе одну руку? Видимо от боли притупилось сознание и соображалось туго. Так я и доковылял до места, куда пули не доставали. Тут за небольшим бугром стояла машина, в которую собирали раненых. Ко мне подошел санитар, но я его отослал к капитану, пом. начальника штаба батальона, он стоял на карачках и держал свои кишки, которые вываливались из распоротого осколком живота. Ранение в живот, это на 99% смертельное ранение. Он это прекрасно понимал, и на его лице было выражение беспомощности и страха. Это страшное лицо я запомнил на всю жизнь. Я ему ничем помочь не мог, у самого ранение в руку, правый бок и в ягодицу. Через некоторое время меня на повозке отправили в медсанбат.
Боевые лепешки
Осень 1942 года меня застала на реке Дон, мой взвод держал оборону у села Рыбное. И, мы, окопавшись на левом берегу Дона, еще не знали, что в Ставке готовится столь долгожданный для нас удар по Фрицам. Это там, вдали от нас, «повара из Ставки», готовили тайно «котел». А мы, не получая подкреплений и ничего не зная, сидели в глухой обороне и цеплялись за каждый метр земли. С каждым днем холода усиливались, и мне, с моим взводом, стало холодно в нашем блиндаже. А рядом стояли еще целые дома. Вот я и перешел в подвал одного дома, пока было там тепло и без печки. А в этом доме была целая «Русская» печка, на ней мы ночью пекли лепешки. Днем, на любой дымок немцы открывали огонь, и все естественно считали, что лучше померзнуть днем, да погреться ночью. Муку для лепешек делали сами, в чулане брошенного дома нашли жернова (два круглых камня с дыркой у одного посередине), насыпали зерно и крутили. Зерно мололось, и получалась мука. Ночью топили печь и пекли лепешки, с продовольствием туговато было, и лепешки нам помогали. Иногда трофейные шинели, одеяло или немецкое обмундирование меняли в деревнях на сало, масло, картофель. Так мы перебивались понемногу. Но однажды я после разведки я пришел уставший и лег спать на натопленную печь, но ночью стало жарко, и я потянулся и вдруг обжег руку. Соскочил и вижу, что горит наш дом. Перетопили! Противник заметил огонь и начал обстреливать, подозревая, что тут есть люди. Пришлось под огнем противника перетаскивать вещи в другое место и заново оборудовать огневые позиции и налаживать свой быт.
Лед на реке уже достаточно окреп, и появилась возможность войти в село Рыбное. Но осуществлению этого плана мешал пулемет установленный на крутом берегу. Он контролировал всю видимую часть реки. Он не позволял не то, что перейти реку, но, и открыто пройти по берегу.
Мне была поставлена задача, командиром батальона и начальником штаба капитаном Ильенковым. Они приказали пулемет уничтожить и ДОТ занять.
Когда я пришел в подразделение, то мы обсудили различные варианты уничтожения этой Огневой точки. Было решено провести операцию так: Ночью я с одним солдатом Кравченко подбираюсь к блиндажу, где отдыхает расчет ДОТа и взрываем его. Затем все с двух сторон охватывают ДОТ и забрасывают его гранатами. Затем 5-7 солдат занимают ДОТ и готовят его к обороне, на случай попытки немцев вернуть ДОТ назад. Провели хорошую визуальную разведку и наметили ориентиры, чтобы в темноте найти ДОТ и блиндаж. Я предвидел, что ночью ползти по снежной целине и быстро найти ДОТ будет довольно трудно. Но понадеялся на русский «авось» и он меня не подвел. Часа в два ночи мы двинулись на операцию. Я оставил солдат прикрытия невдалеке от намеченного места. А сам с Кравченко пополз к блиндажу. Я полз впереди а Кравченко метрах в пяти сзади. У меня были две противотанковые гранаты, четыре ручные и автомат. По своим расчетам я уже должен был быть на месте блиндажа, но его не обнаружил. Вдруг у меня «из под носа», из блиндажа, выскакивает немец и идет в ДОТ, который был метрах в 25-30 от землянки. Мы подождали, пока не вернется смена и все утихнет. Солдат вернулся и видимо лег спать. Я медленно начал обследовать блиндаж и сразу нашел трубу печурки и, осмотрев ее, понял, что можно опустить гранату в печку. Но сам засомневался в эффективности этого метода. Может печка оказаться прочной, труба с коленом или еще чего помешает гранате попасть внутрь. Немцы выскочат и исполосуют нас из Шмайсеров. Подумал и решил бросить гранаты в дверь. Спустился к двери по ступенькам, сильным толчком открыл дверь и швырнул туда из-за угла противотанковую гранату. А затем и вторую. Сам упал ничком на ступеньки. Так рвануло, что блиндаж «раскрыло», т.е. сорвало перекрытие. Затем выскочил наверх и пополз вместе с Кравченко к ДОТу. Он слева, я справа. Расчет ДОТа нас заметил и стал бросать гранаты. Мы рывком приблизились к ДОТу и я швырнул гранату, а немец в тоже время тоже бросил гранату в меня и мне обожгло лицо пламенем. Я провел по лицу рукой и увидел что вся ладонь в крови. Все ясно, я ранен в голову, но куда точно не понятно. В это время Кравченко был уже у ДОТа и забросал его гранатами. Потом начал искать меня. В это время, начался обстрел из пулемета, и нам надо было уходить быстрее с этого места. Я встал и внезапно понял, что я ослеп. Ничего не было видно. Как молотом ударило в сознании, ну почему не убило? Как я теперь буду жить, инвалидом? Подбежал Кравченко, и мы побежали вниз, на свои позиции. Меня Кравченко тащил за руку, и я покорно следовал за ним. Он сказал, что тоже ранен в руку, но легко. Не заходя в свой взвод, мы прошли в штаб батальона, где мы знали, есть фельдшер. Он только и мог нам оказать помощь. До штаба еще целый километр мы ковыляли и только когда пришли в штаб узнали, что фельдшера где-то черт носит. Мы доложили о выполнении задания, и начальник штаба капитан Ильенков дал мне стакан водки, и положил меня на топчан, пока найдут фельдшера. (Я встретил Ильенкова после войны, в Красноярске, когда наш штаб корпуса расформировывался. Он спросил меня: «Получил ли я награду за ликвидацию блиндажа и ДОТа?» Я ответил, что нет. Он очень удивился и сказал, что писал на меня наградной лист). Пришел фельдшер, но не стал с меня снимать повязку, а предложил везти меня в полковой медпункт. Тут же меня посадили на сани, и лошадка не спеша, повезла меня в тыл.
В медпункте мне сделали перевязку головы и правой руки, в районе локтевого сгиба. Когда сняли старую повязку и промыли мне глаза, я увидел всех, и это было такое счастье! Ранение оказалось в брови над обоими глазами. Хотя один маленький осколочек попал в глазное яблоко, он через несколько месяцев сам стал выходить из глаза. Но сам глаз не пострадал. Перевязку закончили и отправили нас в медсанбат 197 стрелковой дивизии. На следующий день в медсанбат прибыл младший лейтенант Роман Атаев, командир стрелкового взвода 7 роты. Он был легко ранен в голову. С ним как всегда была его гитара. Пролежали несколько дней в медсанбате, по существу здоровые, мы с Романом решили удрать в ближайшее село, сходить к девчонкам в гости.
Предварительно мы узнали у фельдшера, сколько нам еще лежать в санчасти и мы отправились в ближайшее село с намерением провести там день или два. Мы шли к молодым учителям – симпатичным дивчинам. Там нас приняли хорошо, а когда Роман запел, девчата попросили нас выступить перед сельчанами. Мне отводилась роль конферансье. Роман согласился петь, и мне тоже пришлось играть свою роль. В большей избе собрались старики и старухи, да несколько инвалидов, довольно много зрителей собралось. Пел Роман чудесно, особенно хороши были цыганские песни. Нас встречали хорошо и подолгу не отпускали. Но время прошло и, нам пора было возвращаться в сан часть. Как пришли в медсанбат, мне сказали, что меня ищет майор. Я похолодел! Это, наверное, из администрации медсанбата, хватились нас! Начал было собирать свой вещмешок, что бы быстрее уйти в свою часть, но мне сказали, что видели майора и он идет сюда! В доме было два выхода, и я выскочил в один из выходов, что бы не попасть на глаза майора. Но не успел далеко отойти, как меня догнали и сказали, что это оказывается корреспондент фронтовой газеты. С облегчением в душе я вернулся. Он попросил, чтобы я рассказал о своей боевой жизни и последнем эпизоде. Потом сфотографировал меня и Кравченко. После беседы с корреспондентом, я забрал свои документы у писаря медсанбата и пошел в сою часть. По дороге с удивлением увидели изменения на фронтовых дорогах. Все дороги были забиты войсками и техникой. Откуда эта силища? До этого дня наша оборона была жидкой, и мы знали, что все резервы бросили на Сталинград. И вдруг такая силища прет! Все балки, перелески, дороги забиты войсками. Только потом мы узнали, что это готовился кулак, для окружения Сталинградской группировки немцев. После такого увиденного пришел в штаб батальона в хорошем настроении, а тут еще меня с наградой поздравляют. Я постеснялся спросить, чем меня наградили, до конца войны еще далеко и боев впереди еще много. Да не до расспросов было, вызвал командир батальона и предложил мне переходить на должность командира роты. Я обещал подумать и завтра скажу свое решение. В штабе узнал, что через 3-4 дня ожидается большое наступление. А когда я пришел к себе во взвод, то узнал новости. Во время моего отсутствия на мое место прислали с курсов младшего лейтенанта. Но он уже успел погибнуть. Погиб по своей глупости сам и погубил хорошего солдата Капуста, которого я очень ценил за смелость и находчивость. Он был надежной поддержкой в разведке.
Как оставить свой взвод без офицера? Ведь предстояло наступление и значит большие бои. Да и жалко стало своих ребят бросать, вместе уже 8 месяцев и 4 месяца в боях. Младший сержант Сытков Иван Васильевич – мой помощник, наверное, справился бы с должностью и без меня, но впереди наступление! Я пошел к комбату и попросил, что бы меня оставили во взводе до развития наступления или до перехода в оборону. Комбат не возражал, но попросил меня продолжить разведку по совместительству. Я согласился.
15 ноября 1942 года. Раннее утро. Загрохотали наши орудия, вздыбилась земля на фашистских позициях. Ровно час продолжалась обработка переднего края и ближнего тыла из всех орудий нашего фронта. Только смолкли орудия, как прозвучала команда: «Вперед!». Моральный дух в это время был уже сильным, все почувствовали нашу мощь и все были веселые и довольные тем, что наконец-то наступаем. Никто не думал о смерти, об опасности.
Однако в первый день мы продвинулись только на 1-1,5 километра, противник отчаянно сопротивлялся. Однако и этот день не прошел для меня без памятных событий.
День был теплый, и я пошел в наступление без шинели, только в меховой безрукавке. К вечеру наткнулись на глубоко эшелонированную оборону противника. Наступление застопорилось. Мы стали окапываться. Мы как раз захватили минометную позицию противника с минометами и почти полным боекомплектом. Сразу мы этим воспользовались и били по врагу. «Его салом, ему же по мусалам». Как раз немцы пошли в контратаку, и мы встретили фрицев его же минами. Били так, что стволы у минометов раскалились докрасна. Фрицев навалили много, все поле было черным. Стемнело, надо было устраиваться на ночь, но шинели нет, а морозец прижимает. Я стал замерзать. А когда старшина привез ужин, я спросил о шинели, но тот сказал, что ее не нашел. Уйти некуда, чувствую, что пропадаю. Выкопал себе окопчик, разбил одну цинковую коробку из под патронов, и сделал из нее наподобие печурки.
Сверху мои солдаты завалили меня бурьяном. Разжег печурку, и стал греться, но коробка распаялась и печурка развалилась. Я начал делать печку из земли, но земля оттаивала и рассыпалась. Так за ночь я не отдохнул и чуть не замерз. Пришло утро. За ночь немцы убитых убрали. Снова началось наше наступление. Первыми двинулись три танка, но их тут же подбили и они загорелись. Экипаж выскочил, и мы его прикрывали огнем. Но наступление шло, и мы захватывали вражеские позиции. В одном блиндаже я нашел маскхалат, стеганый на вате. Тонкий халатик, но все равно было теплей. За день мы продвинулись с непрерывными боями еще на 2-3 км.
По правому флангу и с фронта нас стали контратаковать, а нас была всего одна рота. Оборвалась телефонная связь, и командир роты растерялся, передав управление ротой мне, сам пошел искать повреждение. Ему надо было вызвать огонь артиллерии. У меня же проблемы с минами. Нечем стало стрелять. Я послал солдата в тыл за минами, но он не вернулся, погиб. Послал опытного Ковригина, но и его ранило в ноги. А противник атаковал постоянно и с фронта уже был близко, а с правого фланга еще было метров 400-500. Я решил тоже контратаковать, с фронта, а потом из фланга. На фланг я направил один станковый пулемет и один взвод. Остальной состав роты я увлек в атаку, и мы отбили противника, фрицы повернули назад. Когда немцы побежали, я остановил один взвод, и он стал сопровождать отход врага своим огнем. А остальных я двинул на правый фланг, надо было и там отбить атаку. В это время увидел командира роты, который бежал с офицером артиллерии и телефонной связью. Офицер артиллерии быстро выяснил обстановку и начал кричать в трубку координаты, для артиллерии. Пушки оказались мощными, и они быстро разметали атакующих немцев и позволили теперь нам пойти в атаку. Мы пробили оборону противника, и дальше сопротивления почти не встречали. Двигались в сторону Миллерово Ростовской области, в походной колонне и лишь иногда встречаясь с мелкими группами противника. Но Манштейн – командующий немецкими войсками на Сталинградском направлении, бросил свою группировку на помощь Паулюсу в Сталинград. У Манштейна в основном были войска СС, отборные части чистокровных арийцев. Рослые и смелые, свежие и в отличие от нас не измотанные в боях. Вот тут и затормозилось наше движение вперед. А тут еще и мины закончились, минометы везли на повозке, а мой взвод теперь воевал как простой стрелковый. Подошли к небольшой деревне, которая находилась по обе стороны неглубокого оврага. Перед деревней рота развернулась в бой. Я со своим взводом был на правом фланге. Завязался бой за деревню. Единственная улица поросла бурьяном, да туман стлался у самой земли. Когда рота начала преодолевать овраг, то с левого фланга ударил пулемет. И рота понесла потери. В этот момент мы с Сытковым заскочили в один дом и обнаружили там одного слепого старика. Старик спросил: «Кто пришел?», мы ответили, что мы русские. Старик заворчал: «Опять русские,… опять колхозы будут». Сытков на него автомат вскинул, но я его удержал, мол, не пачкайся, ему жить осталось всего ничего. Огляделся…., крепкий стол и лавки новые, посуда и коврики на стенах. Сапоги под печкой малоношеные, сам в валенках и образа в углу.
Дом видно был не из бедных, обстановка вся сохранилась и жил тут видно старик неплохо. Сытков предложил мне перекусить, но я с возмущением отверг его предложение. Идет бой, гибнут наши товарищи, а он брюхо набивать собрался. Но Сытков уже прошвырнулся по сусекам и выяснил, что ничего хорошего нет, только в печи стоит только поставленная вариться каша на молоке. Сытков налил из чугунка молоко. Вражина кулацкая! он и на воде сварит, и мы его выпили. Разговорились с дедом и выяснили, что он жил с дочерью, которая жила с немцем и сбежала с ним во время боя. Оставила слепого отца! Мы услышали сильную стрельбу и выскочили из дома. Смотрим, а наша рота лежит на земле, прижатая пулеметным огнем. Я подполз к ротному и отругал его, что, но не предпринял меры по ликвидации огневой точки. Он что-то промямлил. И я, обозленный на него, выругался и, взяв своего солдата Яхно, пополз в сторону пулемета. Ползти пришлось по бурьяну, видимость плохая и ориентироваться трудно. Подползли к воронке, пулемет только, что стрелявший – замолчал и, где он было не понятно. Я приподнялся на локтях, что бы взглянуть, где же он. В этот момент Яхно навалился на меня и столкнул в воронку и сам на меня упал. В это же время рядом застучал пулемет и, пули защелкали по земле. Яхно вовремя заметил, как пулемет развернулся в нашу сторону, быстро среагировал и тем самым спас мне жизнь. Самого же его ранило в ягодицу. В воронке я его перевязал и пополз к пулемету. Улучив момент, когда пулемет развернулся в сторону от меня, я встал в рост и скомандовал: «Хенде хох!». А сам вижу, что пулеметчики голову спрятали и лупят «куда ни попадя». Я обоих завалил из автомата. Рота смогла двинуться вперед. Заняли деревню и начали обустраиваться на отдых, вдруг доложили мне, что между солдатами произошла драка. Разобрался, оказывается один боец, украл у жителей села поросенка. И что характерно, все голодные, но рассудили здраво, поросенок маленький, но уже наш. Он отвоеван и может дать хорошее потомство. А тут мародер, да еще еврей. Вот и поколотили. А поросенка заставили отнести назад. Деревню освободили и заняли оборону. А я с Сытковым пошел в один целый дом, что бы привести себя в порядок. Зашли в дом, а там....Две молодые женщины! И встретили нас хорошо, воду поставили греть. Мы умылись, сели кушать. А на стол женщины собрали картошку отварную, капусту квашеную и сало соленое. Ну, царский стол! А планы на ближайшее время самые радужные. Как вдруг боевая тревога! Опять марш, опять вперед на запад. Двигались вперед, не встречая немцев, но ощущая постоянно его близкое присутствие. Подошли к селу Каменка, а чуть левее показалось село Погорелое. Дело шло к вечеру, стало уже темнеть, целый день двигались, устали и мечтали поесть и поспать. Полк занял оборону. Есть ли кто в Каменке? Надо было узнать. Все отдыхали, только я получил приказ выяснить это. Остановка для солдата – отдых, упал на бок и уже похрапывает! Только дневальные, да наблюдатели не спят, а ходят да переворачивают спящих солдат на другой бок, что бы не замерзли. А разведчикам некогда отдыхать, надо выполнять задачу. И пошли мы, семеро, уставшие, по колено в снегу, продираясь сквозь бурьян и превозмогая наваливающийся сон. Дошли до села и на стыке дорог, залегли. Отсюда нам был виден в лунном свете, отступающий противник. Две дороги с отступающими войсками сходились у села, и здесь происходило столкновение отступавших, никто не хотел уступать дорогу. А нам уже тянули связь. Я доложил обстановку и получил приказ продолжать наблюдение. Я, оставив одного часового для наблюдения с остальными, отошел от дороги к копне соломы, и мы в ней и зарылись. Только подкралась сладкая дремота, как раздались близкие выстрелы, и мы выскочили из соломы. Оказалось, что наш часовой вел перестрелку с немцами. Мы подключились к его огню, и они нам ответили, но мы видимо произвели на них впечатление и они затихли. Наступила тишина, и мы опять зарылись в солому. Но и сейчас не удалось уснуть! В ночной тишине раздался зуммер нашего телефона! Мне приказали вернуться к командиру полка. Свернув свой наблюдательный пункт, мы не выспавшиеся, злые на весь мир, пошагали в обратный путь. Придя в расположение своей части, и оставив своих бойцов в теплом блиндаже, я сам сел в попутный грузовик, поехал в штаб. Когда я прибыл в назначенное место, то увидел командира полка дремавшего в легковой машине. Рядом стоял грузовик. Я доложил о своем прибытии. Он тут же ввел меня в обстановку. Оказалось, что один наш батальон окружил в селе Погорелое штаб немецкой дивизии, а немцы в свою очередь взяли в кольцо этот батальон. Надо было разведать обстановку и установить связь с батальоном. До села было 2-3 километра. Командир полка приказал посадить взвод на грузовик и двигаться за ним. Перед селом был перекресток дорог, и по данным полковой разведки его контролировали немцы. Мы двинулись к этому перекрестку. Командир на своей машине ехал впереди. Не доезжая до перекрестка, встретили повозку нашего полка, она ехала из окруженного батальона. Спросили возницу о батальоне, но он ничего вразумительного сказать не мог. Погрузили ему раненых и сказали, – вези. Он и повез. А в батальоне еще много раненых и он ведет бой. Понятно, раз телега проехала, значит, перекресток свободный. Поехали дальше, командир впереди. Только заехали на перекресток, как противник открыл огонь по машинам. Машина командира полка успела проскочить открытое место, а наша машина загорелась. Я приказал прыгать с машины влево и залечь в бурьяне. Когда рассвело, я увидел, что в живых остались только я и Шевченко. Остальные были уже убиты. Я приподнялся с земли, что бы осмотреться, как вдруг почувствовал, как меня будто хлыстом ударили в бок. Я понял, что ранен. Окликнул Шевченко и сообщил ему о своем ранении. Шевченко подполз и перевязал меня. Потом он стал помогать мне отползти, выйти из боя. В этот момент и его ранило, падая, он крикнул: «Лейтенант, я убит!». На мне был немецкий маскировочный костюм, снаружи он был белый, а если его вывернуть, он становится зеленым, камуфляжем. Можно носить и летом и зимой. Брюки держались на лямках, через спину. Когда меня ранило, и Шевченко меня перевязывал, он лямки отстегнул, и я попытался подняться. А ползти не было сил, штаны стали падать, и мне пришлось держать их одной рукой. А вокруг шел бой, это подошел наш батальон и ввязался в перестрелку. Надо было выходить из боя, пока не потерял много крови. Я встал в полный рост и пошел. Было уже все равно, убьют, так убьют. У меня в одной руке был планшет с картой и компасом, бинокль и ремень с пистолетом. А другой рукой держал брюки. Я уже отошел метров 50, как мне пулей пробило левую руку чуть ниже локтя. Пришлось бросить пистолет и ремень, и, держа одной рукой брюки, медленно идти в тыл. Сейчас я сам не могу понять, почему я не застегнул лямки, да не освободил себе одну руку? Видимо от боли притупилось сознание и соображалось туго. Так я и доковылял до места, куда пули не доставали. Тут за небольшим бугром стояла машина, в которую собирали раненых. Ко мне подошел санитар, но я его отослал к капитану, пом. начальника штаба батальона, он стоял на карачках и держал свои кишки, которые вываливались из распоротого осколком живота. Ранение в живот, это на 99% смертельное ранение. Он это прекрасно понимал, и на его лице было выражение беспомощности и страха. Это страшное лицо я запомнил его на всю жизнь. Я ему ничем помочь не мог, у самого ранение в руку, правый бок и в ягодицу. Через некоторое время меня на повозке отправили в медсанбат.
По дороге на Запад!
Наш штаб корпуса прибыл на Северный Донец. В то время там держала оборону 57 армия, в которую мы и входили. Мне как командиру комендантской роты надлежало следить, что бы все были обеспечены жильем, вовремя накормлены и штаб обеспечен связью и транспортом. А служба моя была специфическая, приходилось обустраивать штаб на новом месте при его передислокации. Много неудовлетворения высказывалось со стороны начальника политического отдела полковника Юшкова. Он был низенького роста и очень комплексовал по этому поводу и носил сапоги на очень высоких каблуках. Он всегда был недоволен размещением его отдела. Если дома для полит. отдела выбирались со стороны фронта, по отношению к штабу, он с возмущением говорил, что его отдел не боевое охранение. А если разместишь их в сторону тыла. опять не хорошо:
«Почему Вы считаете политотдел не боевым отделом и расположили в тылу штаба?»
Но у нас надо сказать и командующий корпусом и начальник штаба не уважали полковника Юшкова, но сделать ничего не могли. Он был в политуправлении. Характеризовал Юшкова, как человека и политработника такой случай:
Дело было на Украине, в районе Кировограда. Штаб располагался в селе Верблюжки на северо-восточной окраине. Был конец февраля или начало марта. Снег в полях еще лежал, но уже подтаивал. Дороги размокли, подвоз боеприпасов осуществлялся с перебоями и поэтому войска заняли оборону.
Месяц назад ко мне в роту дали на пополнение двух человек. Они были уже воевавшие: ст. сержант и рядовой-повар. Их ком. кор. сам взял с переднего края, как отличившихся в боях, что бы уберечь их жизнь. Они уже и боевые награды успели заработать. В общем, боевые хлопцы были. А на фронте было довольно голодно, кашу и ту не регулярно видали, а уж о мясе и говорить нечего. А тут повар углядел у одной гражданки тощую корову. Даже не одну, а две. Это и было решающим фактором. Решил он для солдат мяска добыть. Сговорился он с другом ст. сержантом. Совесть их не долго мучила, не бросали же они ее на голодную смерть! Однажды ночью они все и сделали. Коровку зарезали, содрали шкуру и что бы спрятать концы, стали ее закапывать в землю. Да тут их увидел ефрейтор Кузьмин. Он был из Пензы. Пензюк! На наш взгляд старик, лет 40. Он был почтальоном и по совместительству «стукач» в политотделе.
Он выскочил из хаты «по нужде» и увидел как пом. ком. взвода и повар закапывают шкуру. Он их спросил: «Что они делают и где это взяли?», затем куда-то ушел. Они знали, что он их тут же заложит, поэтому пришли ко мне. Я их выслушал, оделся и побежал к начальнику штаба. А время уже перевалило за полночь. Доложил ему о ЧП, мне не хотелось потерять хороших солдат, полковник Джелаухов их тоже их знал и я надеялся на его помощь. Но было уже поздно. Зазвонил телефон, и начальник политотдела Юшков сообщает начальнику штаба о происшествии. Джелаухову уже ничего не оставалось делать, как сообщить командиру корпуса генералу Шкодуновичу Н.Н. Тот приказал виновных арестовать, утром разберемся. Когда я вернулся в роту, никто не спал, все знали о происшествии и ждали развязки. Я арестовал виновников и сдал под охрану начальнику контрразведки штаба корпуса. Было у нас подразделение «Смерш». Командовал ей подполковник Панов. Я знал его как строгого, но справедливого офицера. Он всегда толково во всем разбирался. После войны он служил в Красноярском КГБ. У Панова было помещение для содержания под стражей подозрительных и арестованных. «Тюрьмой» часто служили приспособленные помещения в жилых домах, лишь бы сбежать нельзя было. На сей раз «Тюрьмой» был амбар без окон, на двери замок, а за дверью часовой.
Утром командир корпуса собрал всех имеющих отношение к «Делу» и стал разбираться. Я доложил, как все произошло, дал хорошую служебную характеристику. Все бы было хорошо, никто из присутствующих не хотел раздувать «Дело». Начали думать, как выручить ребят. И вроде выход нашли: В тыловом отделе штаба, в котором были машины и люди, отвечающие за снабжение штаба продовольствием, были две или три коровы. Они своим ходом следовали за штабом корпуса. Командир корпуса приказал одну корову отдать женщине, у которой украли корову. Но в дело вмешался начальник политотдела полковник Юшков и предлагал передать дело в военный трибунал и что бы он расстрелял виновных как мародеров. А меня за плохую воспитательную работу снять с командирской должности и отправить на передний край в штрафную роту. Командир корпуса выслушал его и сказал:
« Я как командир-единоначальник и мое решение является последним: Приказываю, объявить виновным по десять суток ареста и отправить на передний край. Вины командира роты не вижу и мер к нему не принимать».
Но на этом события не закончились. Дело в том, что начальник политотдела еще до разбора «ЧП» в штабе, собрал парт комиссию и обоих исключили из партии и объявили им, что они будут переданы в военный трибунал и расстреляют как мародеров. Парни-виновники поняли, что им конец. Но как овцы не захотели идти на заклание и ночью подкопали под стену своей тюрьмы и сбежали из под ареста. Правда, пострадал солдат, который стоял на посту у амбара, он попал в штрафную роту. Командир корпуса, когда узнал о побеге, сказал: «Они к немцам не побегут, будут воевать, где ни будь». И розыска на них не объявил. Подполковник Панов с таким решением согласился. Через полгода один из моих солдат получил письмо, где они спрашивают, чем закончилась для них кража коровы. Но хороших людей в мире видно больше, несмотря на то что начальник политотдела обжаловал решение ком. корпуса через командующего 57 армии, генерала Гагина, но военный совет решение ком. кора утвердил и объявил выговор по партийной линии Юшкову.
У меня в комендантской роте был Сидоров, штатный писарь, мужик пятидесяти лет, из Енисейска. На фронт он попал добровольцем, а на гражданке служил бухгалтером. Писал он красиво и досконально знал бухгалтерское дело. Обустройством комендатуры занимался по штату Сидоров. Делал это он с удовольствием и с каким-то шиком. Любил солидность и комфорт. Прием посетителей проводил как в министерстве иностранных дел. Под рукой у него был переводчик молдаванин, он знал венгерский и румынский языки. Вся процедура походила на спектакль, ведь Сидоров, несмотря на свой возраст, был комиком. Если он заходит в помещение, где отдыхают солдаты, то вроде бы и не говорит ничего такого, а все вокруг хохочут и за животы держаться. Я использовал это его качество и в трудное время, когда возникала напряженная, нервозная обстановка и требовалось разрядить атмосферу, я посылал туда Сидорова и скоро оттуда доносился хохот и все нормализовалось. Сидоров погиб в самые последние дни войны, 10 мая 1945г. Забегу немного вперед и расскажу, как это случилось.
Наша рота передислоцировалась в Чехословакию и временно остановилась в замке «Майк» на территории Австрии. А именно в этот день особенно свирепствовали «Мессершмиты». Мы тронулись гужевой колонной. А у нас был приказ, подбирать всякую трофейную конскую сбрую и грузили на повозки, что бы потом отправить в Советский Союз. Длинный обоз получился, до 20 повозок. Я с командиром взвода мл. лейтенантом Кондратьевым, ехал верхом во главе колонны. И только мы успели отъехать от замка на три – пять километров, как на колонну начали пикировать немецкие истребители. Они вели огонь из пулеметов и бросали бомбы. Мы соскочили с коней и попрыгали в окопы. Я оказался в окопе зенитных пулеметов, которыми управляли девчата. Я обратил внимание, как наши доблестные зенитчики ведут огонь. Задрав стволы пулемета вверх, скорчившись на дне окопа и спрятав голову под пулемет, лупила она куда попало.
Я ору: Целится надо!
А она: Мне страшно!
Конечно, в этой круговерти наши кони все поразбежались, и на первой повозке ехал Сидоров со своей канцелярией. Прямо в их повозку и попала бомба. Погиб Сидоров, ездовой и все кони. После налета мы собрали все, что осталось от погибших, и вернулись в замок Майк, где их и похоронили. Жалко было старика.
Итак, мы с боями продвигались вперед, на запад. В 1943 году коней у нас было мало, а то и совсем не было. Была одна машина под имущество, кухню, а мы двигались пешком. Лето, жарко, продукты кончились, все деревни сожжены, устали страшно, а идти надо. Немцы драпали так, что пешком их неделю догонять надо было. Где-то к обеденному времени сержант Нартов Петр Константинович, из Воронежа. Высокий, здоровый и рыжий парень, увидел на дороге арбузную корку. Подходит ко мне и говорит что, наверное, где-то недалеко должно быть арбузное поле. Надо поле найти и хоть арбузов поесть. Идем дальше и посматриваем по сторонам, не видно ли где поля? А корок все больше попадается, и набрели мы, в конце концов, на это долгожданное поле. Оно хоть и пощипанное было уже, но арбузы еще были. Сделали привал и поели арбузов всласть. Сержант Нартов развернул плащ-накидку и нагрузил в нее арбузов и взвалил на плечо, сказав: «Лучше я умру от усталости, чем погибать от голода». Конечно, ему потом помогали по очереди все. Да они нам уже скоро пригодились. По дороге в основном попадались села сожженные, и было просто стыдно у оставшихся жителей просить поесть. Правда, когда они сами предлагали, мы не отказывались. И только к вечеру, когда съели все арбузы, мы подошли к одному не сожженному селу. Зашли в один дом и попросили якобы попить, в смысле в животе пусто. Ну а нам и в самом деле предложили поужинать. Нас было человек 15 и из соседних домов нам натащили всякой провизии, с удивлением мы увидели немецкие консервы, галеты и т.д. Оказалось, что немцы, драпая, бросили свой обоз, и местные его слегка пограбили. Мы в деревне и заночевали, утром позавтракали и нагруженные продуктами бодро пошагали вперед. На ЗАПАД!
Продолжение: