(рассказы очевидца)
Олег ШАБИНСКИЙ
Стерва длинноногая, или поминки поэта
– Не знаю, как у вас, а моя муза, та ещё, стерва! – скулил Лисип Мусорских, сидя за поминальным столом справа от Яшки Фельдмана, напротив Зины Яновны Кнопп-Чайка и в двух шагах от моего портрета, увенчанного довольно широкой чёрной лентой – траур у них который день, видите ли!
Вон, у Влада Тригубовича нос уже сизый от «самиздата», подаваемого под видом «Hennessy». Времена трудные настали – поэт – давно уже не профессия, поэтому «михалковские» тиражи, даже, сыгравшим в узкий ящик, не грозят манной небесной… Не то, что золотой телятиной в каком-нибудь забуревшем «Максиме» ещё при жизни автора.
– Сте-е-ерв-а-а, – канючил Лисип Егорович, подперев щёку свободной от стакана рукой и озонируя окружающее пространство «дивным ароматом» недержания, не только словесного, уверяю вас. – Длинноногая… Обнимет и в самое ухо своими губищами накрашенными шепчет, строку за строкой! Да, так гениально, что Самому нравиться! – показал указательным стаканом куда-то вверх, чуть расплескав содержимое в рукав толстовки. (Сами можете представить, что может нашептать, пропахшему мочёй, накаченная силиконом муза…) Икнув, продолжал, скосив до краёв налитый взор в мою сторону: «А наш-то, выделывался всё… То стихи-нестихи накрапает, то поэму, а напоследок на сонеты потянуло Вильяма, нашего Шек… шекке… Шекспира! На венок… ха-ха! Вот на котором? (Попытался, всё на той же руке со стаканом, посчитать, написанные мною, венки сонетов, но безуспешно) На последнем и, того – накрыл поляну!
Обижаться на старого маразматика, будучи портретом, не хотелось, да и честно сказать, моё сознание уже несколько минут занято совсем другим… Отсутствием и уже довольно долгим того «Самого» и смазливой простушки Лины Райской. Лунный Бражник не пропускал ни одной юбки, мелькнувшей на его крымском небосводе. А тут юбчонки почти и не было, так – фикция для близоруких. На кладбище, когда меня у могилки на две табуреточки поставили, попрощаться с братией писарской, Лина, возьми да наклонись, ремешок поправить или Бражника подразнить… Муза – свидетель, чуть не привстал во гробе, но сдержался! Но, глаз задёргался! Правый.
И, вот теперь, вместо того, чтобы вприглядку пить свои сто грамм, занюхивая чёрным хлебом и пускать слезу умиления от воспоминаний о покойном, не нахожу астрального покоя. Осталась одна зацепка – жест Мусорских! Вот же, глазастый, углядел ведь как-то, что Лунный писака повлёк юное создание на второй этаж заведения и, отнюдь не стихи о невесомости читать ей там собирается!
– Сте-е-ерв-а-а, – заблажил подозрительно знакомый голос. Батюшки мои! Да это же мой лучший друг, Поэтище непутёвое, Лунный Бражник!
А денёк-то, удачно складывается, а ведь ещё не вечер!