Остальные главы здесь
В свободные вечерние часы ко мне, валявшейся на койке, подошла Помощница.
«Время!», – сказала она и протянула бритву, похожую на складной ножик. Я сразу поняла, что надо делать. Встав на ноги, я вышла из камеры, а за мной по мрачному, темно–серому коридору двинулись и другие главы семей со статусными зечками. Подойдя к камере Старшей, я встретилась взглядом с конвоиршей, спокойно ожидавшей меня у её двери. «Я заперла стерву внутри!», – открыла она замок и пропустила нас внутрь.
Старшая сидела на койке, оперев локти о свои колени, и смотрела в стену напротив.
– Ну что, опускать меня пришли? – холодно спросила она, не переводя на нас глаз.
– Я же сказала, что ничто не вечно в этом мире, – ответила я таким же равнодушным тоном.
– Тебе повезло, что муженёк объявился и ребёнок сдох. Иначе ты бы не стояла здесь с бритвой в руках, пустая «зелёная» девка без опыта за тощими плечами! – попыталась она задеть меня и вывести из равновесия, дабы продемонстрировать другим, что я руководствуюсь эмоциями, а не разумом.
Я сделала несколько шагов вперёд и наклонилась к Старшей так бесцеремонно, что её взгляд отлип от серой стены и уставился в мои, не менее серые глаза:
«Что ж, благодарю тебя за подаренный опыт!», – громко сказала я мрази, почувствовав, как ненависть заполнила мне сердце и залила глаза. Схватив её за волосы, я махом срезала бритвой густой пучок и втёрла его в пол ногой. Рассвирепев, она вцепилась в меня пальцами и повалила на койку. Я же приставила ей к горлу острие.
– Давай! Пырни меня!– сжимала она мою руку, державшую бритву. – Кишка тонка!
– Я не убийца! – смогла я сбросить её с себя. – Но это тебе за ребёнка! – не особо отдавая отчёт своим действиям, полоснула я бритвой по левой стороне её грудины. Кровь выступила каплями на тюремной майке, а Старшая прикрыв ладонью неожиданный порез, взглянула с ужасом в мои глаза. Как ни странно я вовсе не испугалась содеянного и не пожалела об этом. Наоборот, мне было до жути приятно и радостно от этой мести: «Ты, виновная в смерти моего дитя, разделишь со мной шрам на сердце!», – плюнула я ей в лицо перед тем, как передать бритву Помощнице, ошарашенно глядевшей на ожесточённую меня. Зечки, ожидавшие и своей очереди обрить и оплевать опущенную, освободили мне путь из камеры.
«Теперь это твоя одиночка! – оповестила меня надзирательница, всё ещё ждавшая у входа. – Бери свои манатки и переселяйся!».
Я кивнула головой и пошла к себе, собирать вещи на переселение в камеру старшей.
Не найдя в шкафчике свой дневник, я вспомнила, что Считалка брала его для поиска телефонного номера моего супруга. Со скорбью и тяжестью в груди я подошла к её, теперь уже пустеющей, койке и заглянула в тумбочку, которую ещё не успели опустошить. Присев на край матраца, я вытащила с верхней полки шахматы и провела по ним ладонью. «Сколько раз мы играли в них, и как многому ты научила меня!», – заплакала я, не умеючи больше держать в себе боль.
Успокоившись, я продолжила поиск. Мой дневник оказался на нижней полке и, вытащив его из тумбы, я случайно зацепила письмо, лежавшее под ним. Отложив конверт в сторону, я пролистала дневник. На последней странице Считалка оставила мне записку, в которой желала счастья и удачных родов, а ещё описывала свой недуг, усугубившийся после нахождения в карцере. «Я умираю и последнее, что желаю сделать – позвонить твоему муженьку и пристыдить его за то, что бросил беременную женщину на погибель. Надеюсь, что он опомнится и вытащит тебя из мрака к свету. Шахматы возьми себе и продолжай играть. Мой эндшпиль подошёл, а твоя партия только начинается». Сглотнув ком горечи, я закрыла дневник. Мой взгляд упал на то письмо в конверте, что прилипло к дневнику. Я аккуратно открыла его и прочла известие от адвоката Считалки: «Наше ходатайство о досрочном освобождении вследствие тяжелого заболевания, препятствующего отбыванию наказания, удовлетворено судом. Поздравляю! Как только решение вступит в силу, Вы будете освобождены и направлены в лечебницу». Я смяла письмо у сердца и зарыдала ещё сильней, чем прежде.
– Если бы не я со своим рвением стать старшей, Считалка бы успела выйти и, возможно, вылечить рак. Понимаешь, лейтенант? – заплакала моя начальница, и капельки слёз на её щеках показались единственным проявлением тепла в морозном царствии природы, по которой мы гуляли.
– Вы защищали себя с ребёнком, а Считалка благородно вызвалась помочь. В том, что она скончалась нет Вашей вины, – утёр я её слезы и крепко–накрепко прижал к себе, стараясь утешить и согреть.
– Отведи меня домой, мне стало холодно! – просунула она замёрзшую руку мне под борт пальто.
– Пойдёмте! Согрею Вас горячим кофе! – не распуская объятий, направил я шаг в сторону квартиры.
При женской колонии была парикмахерская, куда я и направилась после всех потрясений. Малыш, что приснился мне в начале беременности, был светлым, как солнышко, как радость, как счастье материнства. Я потеряла его, своего русоволосого сына, но хотела сохранить частичку света, что он принёс, в себе. Я перекрасилась в блондинку. Кто–то решил, что этим цветом волос я полностью растоптала обритую Старшую, показала победу над ней, отныне драящую толчки в туалетах колонии и работающую в две смены за тех, кому неохота строчить. Я не опровергала слухов. Зачем? Но в глубине души я просто наслаждалась цветом солнца на волосах, которое, пусть и ненадолго, мне подарил мой сын.
Дела в тюрьме я вела хорошо и должность старшей занимала заслуженно. Ни у одной из заключенных не возникало ко мне претензий или обвинений. Помощница достаточно быстро ввела меня в курс дел, творящихся в стенах колонии. Я и представить себе не могла, что женщины, наглухо запертые по камерам, так виртуозно умудрялись проворачивать хитроумные схемы, приносящие доход. Касса взаимопомощи постепенно пополнялась, и мой маленький вклад в улучшение жизни малоимущих заключённых приносил плоды. Начальник тюрьмы находился под следствием, в связи с чем, нас посетила общественная наблюдательная комиссия. Они забрали копии всех заявлений с жалобами на начальство. Жаль, что было таких не много: моё и ещё нескольких смелых зечек, над которыми он издевался в штрафных изоляторах и одиночных камерах строгого режима. Другие заключённые и надзирательницы побоялись выступать против него. Поодиночке нас вызывали на допрос к следователю в комнату свиданий.
– Ваши побои, зафиксированные медицинским персоналом тюрьмы, будут приложены к иску, выставленному Вами против начальника, по которому Вы обвиняете его в превышение служебных полномочий и нанесение Вам морального вреда.
– Звучит как–то бедненько! Я обвиняю его в нарушении прав заключённых, в моём выкидыше, в смерти онкологической больной, в насилии над зечками моральном и физическом. Я требую высшую меру наказания за его жестокость и бесчеловечность!
– Простите, но на весь перечисленный Вами список не хватает доказательств. Акты о помещение заключённых в карцеры отсутствуют, а побои были нанесены Вам после выкидыша, да и то, что они исходили от начальника, никто подтвердить не может. Потерять дитя Вы могли по каким угодно причинам, установить которые не удалось, а больная раком зечка была в тяжелом состоянии, что само по себе обрекало её на смерть.
– Вы что, хотите сказать, что этот подонок не заплатит за гибель моего ребёнка и моей подруги?
– Суд – не арена мести, а место справедливости, и судье решать за какие проступки наказывать обвиняемых, – спокойно ответил мне представитель комиссии в дорогом наглаженном костюме. – Я не говорю, что Вы лжёте, а лишь стараюсь объяснить, что на все обвинения, перечисленные Вами, необходимы доказательства.
– А где же были доказательства моей вины?
– Простите, но это уже другое судебное разбирательство, с комиссией не связанное. К нам обратился Ваш обеспокоенный муж, и мы тут же приняли меры – взялись за расследование дела. Всё, найденное и услышанное нами здесь пойдёт в руки прокурора, и состоится суд. Не забывайте, что Вы и ночной охранник также нарушили устав этой колонии.
«Нет уж, – думала я на обратной дороге в камеру, – я не позволю гаду уйти безнаказанным!».
– Почему ты отказалась нам помочь? Ты же видела, что он вытворял со всеми нами на допросах и в изоляторах! – спросила я ту самую конвоиршу, которая благодарила меня за дело, возбуждённое против начальства, да только и рта не раскрыла, когда её на допрос вызывали.
– Испугалась.
– Так он же и по отношению к тебе был груб за то, что на левом пошиве оставила нас в швейном зале одних. Что же ты об этом промолчала?
– Другие бабы нашептали, что смысла нет. Только работу потеряю. Я уже и забыла, что он меня унизил, а зарплата мне по прежнему нужна. Ты ж отказалась объяснительную с кличками писать, и начальник, опасаясь комиссии, был вынужден из карцеров всех зечек выпустить. Раз нет бумажек, то не было и нарушения их прав. Жалобы, что некоторые начеркали, за истину в суде не примут, потому как на начальство часто наговоры поступают, а избивать друг друга зечки и сами могли. Ты пойми, ты скоро выйдешь, а нам тут оставаться: кому–то работать, а кому–то срок мотать.
– Начальник скоро вернётся и всё повторится вновь! Он вряд ли оценит твоё молчание! Такие люди не понимают преданности!
– Ну, тебя он точно не тронет. За тобой майор МВД стоит, и теперь об этом знают все. А за нас не беспокойся! Терпели столько времени и ещё потерпим.
– Выбор твой, – неодобрительно сказала я. – Окажи услугу, принеси мне «жёлтые страницы». И ещё мне нужно письма отправить, а я хочу быть уверенной, что до адресатов они дойдут. Сделаешь? За вознаграждение, конечно.
– Это, пожалуйста, – заперла дверь моей камеры конвоирша.
Суд по делу с начальником колонии состоялся заочно, и протоколов судебного заседания мне никто не предоставил. Единственную бумагу, что я была удостоена чести увидеть – само решение, по которому начальник получил служебный выговор и обязался выплатить мне денежный штраф за моральный ущерб, причиненный рукоприкладством. Своё насилие он объяснил нетерпимостью к зечкам, совершающим правонарушение, за которое меня и держали сначала в одиночной камере строгого режима, а затем и в штрафном изоляторе. Материальное возмещение, выплаченное начальником, начислялось на мой счёт, тот, что имелся на воли, и доступа к которому, я пока что не имела. За выкидыш и смерть Считалки начальник наказания избежал.
По решению второго суда, за нарушение мной внутреннего устава – воровства материала и изготовления изделий на продажу, мне назначили 15 суток дополнительных работ, а вот ночному охраннику сделали письменный выговор с увольнением за превышение служебных полномочий. Иронично, но вовсе не удивительно, что схожее наказание понесла и трусливая конвоирша, на которую в конечном итоге свалили всю вину по организационной подготовке к нашим незаконным действиям. Я предупреждала её о том, что гнилые мужики, вроде начальника, не понимают преданности, но, видимо, она слишком тряслась за свою работу.
Через несколько месяцев я получила приглашение в суд на повторное рассмотрение моего дела по хранению наркотиков с целью сбыта, за которое незаслуженно отсидела в женской колонии больше года.
«К тебе посетитель!», – объявила надсмотрщица и сопроводила меня в комнату свиданий.
– Рад встречи! – пожал мне руку ухоженный молодой человек, с чёрными кудрями, обаятельно скачущими по его лбу.
– Предположу, что Вы получили моё письмо.
– О, да! – указал мне парень ладонью на стул и, прижав к себе галстук, уселся напротив. – Я просмотрел Ваше дело от А до Я и, будучи весьма заинтригованным, уже приступил к журналистскому расследованию.
– Из какой вы газеты?
– Из самой крупной! Такой же, как и Ваше дело! – самовлюблённо засияли его карие глазки. – Вы довольны?
– Я буду довольна результатом, если он, конечно, удовлетворит меня.
– Судья, что топорно нарушила презумпцию невиновности – человек с безупречной репутацией и очень громким именем. Вы же понимаете, что за связи, и какая власть за ней. Сейчас она вышла на пенсию, и проводит всё время с болеющей дочерью, на лечение которой, судя из Вашего письма, и понабрала взяток. Ваш адвокат, нанятый супругом, не просто так тянул с апелляцией, а потому что ему сказали так поступить. Кто уж, простите, не знаю, но за это время судья успела сделать справку о прогрессирующем синдроме Альцгеймера – деградации мозга. Если Вы захотите подать на неё в суд, после того, как Вас оправдают, она прикроется справкой и избежит тюрьмы. Да и доказательства подкупа нет. Единственным наказанием за такую грубую ошибку будет снятие с неё всех званий и регалий.
– Этого мне мало. Разделять больную дочь со своей мамой я не хочу, но помимо разжалования, я желаю громкой огласки, такой, чтобы ей было стыдно показаться на глазах людей, ведь сохраняя жизнь своему ребёнку, она убила моего! Вы понимаете, к чему я клоню?
– Конечно! Своим решением она запустила череду событий, приведших к Вашему выкидышу.
– Вот именно! И вместе с ней должны быть преданы публичному порицанию и наказанию все, участвовавшие в этой череде. А точнее: майор–юрист, подкупившая судью, и начальник тюрьмы, своей жестокостью убивший моего сыночка.
– Простите, а Ваш супруг, который, как мне показалось, не сильно помогал Вам выйти из тюрьмы? Он тоже будет наказан и предан огласке?
– С мужем я разберусь сама, как и с предателем Пехотинцем.
– Ну и какой у Вас план по разоблачению юриста–майора и начальника женской колонии?
– Для начала хотелось бы заключить контракт между информатором и судебным журналистом, между Вами и мной, – улыбнулась я хитрому парню.
– Приказано? Исполнить! – вытащил он из пиджака бумаги на подпись.
