С лёгкой руки одного прозаика, сочинившего как-то предисловие к советскому сборнику зарубежных авторских сказок, принято считать, что Сельма Лагерлёф создала свою главную книгу «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» «не от учительского зуда, а чтобы полетать на гусе». То есть жизнь писательницы была, мол, серой и скучной, и, чтобы расцветить её красками, она принялась выдумывать всякую всячину, приключения для развлечения.
Конечно, это неправда.
Если б Сельме Лагерлёф хотелось просто отпустить воображение в развлекательный полёт, она могла бы придумать путешествие сказочного какого-нибудь принца по сказочной стране с нормальным сказочным антуражем: драконами, принцессами, волшебными палочками, заколдованными сокровищами, что там ещё бывает в сказках… Но писательница зачем-то стала всерьёз изучать историю, географию, даже зоологию; принялась штудировать сборники законов, экономические справочники и культурологические трактаты. Она сутками сидела в библиотеке, выписала кучу книг и журналов, зарывалась то в карты, то в энциклопедии… Кроме того, она совершила несколько поездок по шведским провинциям, осматривая города и хутора, берега рек и лесные угодья, рудники и фабрики. Наконец, для неё были собраны специально подготовленные краеведческие анкеты, которые заполнялись учителями народных школ по всей стране.
Потому что сочинение истории о полном чудес путешествии не было обычным писательским «творческим планом». Это была методическая инициатива Шведского общества учителей народных школ, в правлении которого состоял передовой педагог, просветитель и энтузиаст Альфред Далин. Идея его заключалась в том, чтобы создать для шведских школьников младшего возраста серию современных, актуальных учебных пособий. Участниками проекта наряду с педагогами должны были стать — и стали — известные писатели и журналисты, говоря современным языком, медийные персоны, культурные лидеры страны. Так, книгу о шведских правителях и полководцах представил поэт и публицист, автор исторических романов Вернер фон Хейденстам (будущий нобелевский лауреат), пособие по всемирной географии — неутомимый путешественник, журналист и исследователь, звезда тогдашней печати Свен Гедин. Да и сама Сельма Лагерлёф во время работы над «Нильсом» была уже не безвестной школьной преподавательницей, а знаменитой писательницей, автором европейского бестселлера «Сага о Йёсте Берлинге», нескольких сборников новелл, остросоциального романа «Иерусалим», тоже переведённого на несколько языков и вызвавшего широкий общественный резонанс.
Что, впрочем, не помешало известной писательнице получить немалую порцию ожесточённой и несправедливой критики. Книгу о Нильсе упрекали в отсутствии цели и плана, бессистемности и запутанности, а главное — сочли её крайне непедагогичной, потому что она учит совершенно не тому и не так. Сельме Лагерлёф ставили в вину то, что она слишком вольно обращается с научными фактами, заостряет внимание на незначительных частностях, упуская из виду крупные и значимые предметы, позволяет себе чересчур критические суждения и внушает детям безнравственные мысли.
Это и сейчас странно: почему история, сочинённая из лучших побуждений, глубоко продуманная, увлекательная и поучительная, вызвала такие резкие нарекания?
Может быть, потому что детская книга (для начальной школы) не просто грустна, а драматична, часто трагична и может показаться даже жестокой? Да, она полна бед, печалей и смертей. Лис Смирре то и дело загрызает то гуся, то ворона, то ещё кого-нибудь беззащитного. Безжалостная лесная дева обрекает на смерть коров и лошадей, люди стреляют в птиц, великанша убивает рудокопов, старушка умирает, покинутая детьми… Лесные пожары, горные обвалы, морские бури уносят людские жизни. Целые селения вымирают от эпидемии неведомой хвори. Нищие дети скитаются по дорогам, прося ночлега и подаяния. Даже берега и шхеры, где расположен Стокгольм, становятся дивно прекрасными и притягательными лишь после того, как их омыла морская вода, с которой смешалась кровь смертельно раненной русалки.
Или потому, что автор демонстрирует обострённое чувство справедливости и чересчур сурово обличает неправедно живущих? Что ж, в тексте весьма отчётливо звучит осуждающая нота. Авторское негодование обрушивается на тех, кто ведёт себя недостойно, совершает дурные поступки, не заботясь о последствиях. Особенно достаётся обманщикам, нарушающим свои обещания, а ещё — тем жадным и корыстолюбивым людям, которые не берегут природу и бездумно эксплуатируют её богатства: истощают рудные жилы, осушают озёра, нерасчётливо вырубают лес… Тем, кто жесток к животным, Сельма Лагерлёф обещает неизбежное наказание. Нет пощады и тому, кто обижает детей или отказывается заботиться о стариках.
Или же, может быть, моральная проповедь писательницы идёт вразрез с общепринятым церковно-религиозным учением? Нет, Сельма Лагерлёф была доброй христианкой, глубоко (хоть и своеобразно) верующим человеком и никогда не забывала, что без нравственности нет ни красоты, ни истины. Мы видим, что писательница охотно показывает читателю старинные храмы и их владения, пасторские усадьбы и приходы, церковные праздники и молитвы, с горячей симпатией изображает людей церкви, добрых пастырей и честных прихожан, живущих по заветам любви и благочестия. И если в начале книги Нильс то и дело нарушает христианские заповеди (особенно пятую, скверный мальчишка!), то в конце он сам являет образец жертвенной любви: бросается на помощь другу, помня, что теряет собственный шанс на избавление от колдовства. И разве есть что-нибудь непедагогичное в финальном чуде, которое утверждает читателя в главной мысли: человек может и должен оставаться человеком?
Книга о Нильсе — не только художественное произведение, но и гражданское высказывание. Для автора это был способ внести посильный вклад в будущее своего народа и страны, а значит — долг, от которого нельзя уклоняться.
Сегодня трудно в это поверить, но в те годы Швеция считалась бедной и отсталой страной, где малограмотные торпари (арендаторы хуторов, участков земли с постройками, как у той заблудившейся хозяйки) таскали тяжёлые камни, расчищая жалкую пашню, выбивались из сил и едва сводили концы с концами. Сейчас это экономически развитое политически авторитетное, культурно богатое государство, а тогда оно представляло собой дальний край европейской цивилизации. Хуторянам и рыбакам, горнякам и лесорубам жилось трудно и плохо, и шведы довольно интенсивно эмигрировали, в том числе за океан. Они уезжали в поисках лучшей жизни, желая избавиться от нищеты, безработицы, политических или религиозных притеснений… Историками подсчитано, что в конце ХIХ — начале ХХ века страну покинула в общей сложности четверть населения!
И тут мы возвращаемся к вопросу о просвещении.
При всех недостатках экономики и хозяйствования, в начале ХХ века в Швеции всё-таки действовал сравнительно доступный «социальный лифт» — образование. Кто выучился и получил профессию, мог «устроиться в жизни», то есть устроить свою жизнь разумно, честно и с пользой для общества. Знания и умения по востребованной специальности давали неплохой набор жизненных гарантий: имея порядочное рабочее место и достаточный заработок, можно жить без голода, холода, унизительных каждодневных забот об экономии на всём подряд. Даже и простой землевладелец или арендатор, овладевший какой-никакой наукой по сельскохозяйственной части, мог трудиться у себя на подворье более осмысленно: беречь ресурсы, разумно вкладывать средства, рассчитывать силы и возможности…
Но, чтобы выучиться на врача или учителя, агронома или инженера, надо поступить в соответствующее учебное заведение, а для этого нужны базовые знания, полученные — где? Правильно, в школе. И вот здесь имелся системный недостаток, обусловленный социальным неравенством: не все абитуриенты могли демонстрировать достаточный уровень подготовки. Одно дело — выпускник столичной гимназии, готовый к университетским программам, другое — сын бедной крестьянки из дальней провинции, которому доступны разве что ремесленные курсы.
Несправедливость? Ещё какая.
Кому, как не Сельме Лагерлёф, было это более чем очевидно! Ведь из-за болезни в детстве она училась фактически только дома — да, много читала, изучала языки, но подлинно системных знаний, естественно, не накопила. Поступив в столичный лицей уже двадцатитрёхлетней девушкой, она оказалась старше всех своих соучениц — но с заметными пробелами по части наук. Тем не менее она окончила лицейский курс с блестящим аттестатом и потому смогла, поступив в Королевскую учительскую семинарию, бесплатно получить высшее образование и востребованную профессию. И это дало ей возможность творческого роста, успешного развития, перехода на более высокий социальный уровень.
Именно поэтому ей было важно вписаться в методический проект, направленный на улучшение начального образования в народных школах.
И да, она прекрасно понимала, что быть романисткой и новеллисткой — это одно, а стать автором краеведческого учебника для младших классов — совсем другое. Вообще-то проектом Альфреда Далина подразумевалась возможность коллективной работы. Это было бы нормально, если б за каждую книгу отвечали, допустим, трое: учёный специалист — за научную составляющую, педагог — за соответствие материала школьным программам и детским возрастным особенностям, а писатель — за изложение в художественной форме. Но… вы же понимаете, кто храбро отказался от посторонней помощи?
И кто немедленно об этом пожалел?..
Приступая к работе, Сельма Лагерлёф думала сделать чисто познавательную вещь, не «сказочную», а школьно-образовательную. Но — как привести в систему, как оформить такое огромное количество материала, чтобы он не вы́сыпался беспорядочной кучей и не погрёб под собой и автора, и читателей? Писательница буквально не знала, с чего начать, и мучилась сомнениями, и говорила себе: «Ничего у тебя не выйдет. Очень трудно создать такую книгу, как ты хочешь: и поучительную, и правдивую, и серьёзную. Так что продолжай лучше сочинять свои сказки и истории, а эту книгу пусть напишет кто-нибудь другой».
Пытаясь структурировать наработанное, она пришла к идее «путешествия», путевых заметок. Хоть этот жанр и выглядел тогда уже несколько старомодным, но его можно было обновить за счёт главного персонажа. Традиция, как правило, подавала «путешествие» от первого лица — как путевые заметки взрослого человека. А вот если взять героя-ребёнка… и пусть он не только перемещается в пространстве, но и растёт, познавая мир… и пусть дети-читатели видят мир его глазами… да, это может их заинтересовать. Но как выдержать правдоподобие? Ведь маленькие дети, да и подростки не путешествуют в одиночку — разве что на соседний хутор, но уж никак не через всё Шведское королевство! И как же тогда персонаж увидит и осмыслит всё то, ради чего и пишется (ох, ну никак не пишется!) книга…
…Всю огромную — для ребёнка — страну?
…Всех незнакомых — для ребёнка — её жителей?
…Все сказочные — для ребёнка — её богатства?
И нет, не только для ребёнка. Если уж говорить правду, то в первую очередь для самой Сельмы Лагерлёф мир был полон тайн и чудес — абсолютно повседневных и настоящих. Она воспринимала свою Швецию живой и одушевлённой. Писательнице с её творческим воображением нетрудно было увидеть остров Эланд в виде огромной бабочки, тоскующей по утраченным крыльям; и Упланд в образе бедняка с котомкой; и Смоланд как высокий дом с крыльцом о трёх ступеньках, и Вермланд — огромную пашню семерых братьев-молодцев, и Вестманланд — ловко разделённое наследство великанши, и Сёрмланд — чудесный сад, на вечное возделывание которого обречён неупокоенный садовник…
И жителей страны Сельма Лагерлёф видела перед собой — как настоящих. Хотя почему «как»? Фалунские шахтёры и студенты из Упсалы, хельсингландские коровницы и марстрандские рыбаки, пастор из Дельсбу и лесничий из Кольмордена, учительница из Вестергётланда и батрачка из Даларны, сторож из Скансена и его царственный собеседник — разве они не живые люди? Не выдумка же. И подождите, а разве только люди? Тролли и великанши, лесные девы и домовые, русалки и сам Тор Твердорукий (с историей, знакомой просвещённому читателю по «Эдде»), звери лесные и птицы небесные, и состязающиеся реки, и говорящие леса, и могучие горы, и буря-озорница по имени Кайса! Кто бы рискнул утверждать, будто их не существует?..
А богатства Швеции — уж они-то точно самые настоящие! Любой, кто пролетел бы с птичьей стаей над страной, своими глазами увидел бы пахотные угодья, леса, церкви, реки, месторождения полезных ископаемых, озёра, заводы, сады, горы, школы, железные дороги, большие и маленькие усадьбы… Далекарлийские селения в праздник Вальпургии, рудники и железоделательные заводы в Бергслагене, корабельная верфь в Карлскруне — это не просто «достопримечательности», а сильнодействующие средства, которые пробуждают в Нильсе (и в читателе) чувство прекрасного и национальную гордость. А многочисленные легенды и предания, старинные поверья, в которых дышит седая древность, — сколько в них красоты и мудрости! В истории о Нильсе нашлось место и сказкам, которые Сельма слыхала когда-то от бабушки или тётушки, и легендам, которые она слышала от вдохновенных рассказчиков, и «бродячим сюжетам», и переосмысленным большой литературой фольклорно-мифологическим мотивам, и созданиям собственной неутомимой фантазии автора.
Возможно, те, кто отмечал чрезмерную многомерность и многоплановость истории о Нильсе, были отчасти правы. В самом деле, книга довольно-таки сложна по композиции. Внутри основного сюжета о заколдованном мальчике, путешествующем с птичьей стаей, происходит множество событий — как реалистических, так и абсолютно фантастических. В некоторых эпизодах участвует сам Нильс, причём не всегда понимая, во сне или наяву с ним происходят всякие чудеса; о чём-то он узнаёт из чьих-либо рассказов или пересказов. Некоторые фрагменты повествования подаются нейтрально, даже сдержанно, как бы от неизвестного рассказчика, а некоторые — эмоционально, вовлечённо, непосредственно «от автора». И, конечно, нельзя не залюбоваться той ловкостью, даже виртуозностью, с которой Сельма Лагерлёф представляет и тасует персонажей — вымышленных и реальных, аллегорических и легендарных, живых и неодушевлённых… да ещё и сама, не в силах выдержать писательский нейтралитет, вступает в действие.
Подобно кинорежиссёру, который, работая над фильмом, не отказывает себе в удовольствии сняться в эпизоде, автор собственной персоной появляется в своей же книге. И не где-нибудь, а в «маленькой усадьбе», которая — не что иное, как родовое гнездо Сельмы Лагерлёф, её ненаглядная Морбакка, где в окружении любящих родных и добрых друзей проводила детство будущая писательница. Образ этого поместья, с его комнатами и аллеями, цветами и собаками, трудами и праздниками, картофельной мукой и рождественскими пряниками, сказками и песнями, голубями на веранде и карасями в пруду, — образ маленького рая, обитатели которого «носили простую домотканую одежду, но зато жили беззаботно и спокойно». И к возвращению в этот рай не уставала стремиться повзрослевшая Сельма. Нет слов, как печалила её утрата Морбакки: чтобы не запутаться в долгах, семейству Лагерлёф пришлось продать усадьбу, и там поселились чужие люди. Много времени и сил понадобится писательнице, чтобы заработать, заслужить право вернуться домой…
И это не выдумка, что именно сюда она отправилась за вдохновением, когда работа над учебником критически замедлилась из-за отсутствия общей идеи, которая позволила бы объединить множество сведений и мотивов в связное, цельное повествование. Как-то осенним вечером, никого не известив, Сельма Лагерлёф приехала к усадьбе, прошла по аллее поближе к дому… и там-то увидела, как сова нападает на заколдованного мальчишку!
Ну, уж это-то выдумка! Или всё-таки правда?.. На самом деле, конечно, правда, но художественная. Головокружительный полёт фантазии, игра творческого воображения, превосходный сюжетный ход: писательница выручает персонажа, который выручает её.
Но… она ведь только что жаловалась нам, что её творческий замысел никак не мог сложиться в книгу! Получается, она встречает героя, которого никак не могла придумать; а если она не могла его придумать, то как же она его встречает? И он рассказывает ей историю, которую она никак не могла сочинить; так что же мы сейчас читали?..
Перед нами замечательный образец «сказки о сказке»: здесь нет ни зазора, ни границы между реальностью и вымыслом. Не шов, а сплав.
Прелесть этого лирического эпизода ещё и в его ироничности. Ведь по содержанию своему он должен играть роль вступления, а на самом деле расположен в сорок восьмой главе! Прямо как в известном русском романе: «Хоть поздно, а вступленье есть!»
Мария Порядина